Поучение на день святого Архистратига Михаила, месяца сентября, в 6 день в 1705 г. 3 страница

Здесь же вспомним всех от века святых пророков, апостолов, мучеников, преподоб­ных, которые отчасти уже сподобляются цар­ствия небесного, которых, по словам св. Иоан­на Дамаскина, «не сокрыла земля, но прияло небо», которым уже «отверзлись райские две­ри» и которые наслаждаются, будучи внутри древа жизни.

За что они все удостоились венца небес­ного царствия? Не за несение ли креста свое­го, то есть за претерпение на земле бед и скорбей и прохождение тесного пути, за труды и подвиги свои? Каждый из них скажет с апос­толом: «Подвигом добрым я подвизался, а теперь готовится мне венец» (2 Тим. 4, 7—8). Воистину, крест страдальчества по силе Креста Господня соделывает великое и преславное, ибо пре­терпевающих какие-либо страдания во имя любви Христовой спрославляет Христу в цар­ствии горнем!

Есть чем хвалиться о Кресте Господнем истинным носителям креста своего, сострадальцам Христовым, сообразных Ему в стра­даниях, ибо в нем вся слава и честь наша, все богатство царствия вечного и вся надежда на спасение.

Оканчивая беседу, не неуместно вспомнить и о кресте мира сего.

Апостол говорит: «Для меня мир распят» (Гал. 6, 14). Если распят мир, то значит он имеет и свой особый крест. Воистину, и миро­любцы, поработившие себя суете мира сего и возлюбившие временную жизнь более вечной, несут свои кресты, то есть претерпевают свои страдания, свои подвиги, хотя бы и бесполез­ные, которыми иногда хвалятся, как говорит Писание: «Хвалим бывает грешный за похоти души своей» (Пс. 9, 24).

Разве не подвиг поработить себя какой-либо греховной страсти и служить ей?

Разве не подвиг идти ночью на воровство или на злодеяние, всю ночь не дать сна очам своим?

Разве не подвиг идти на разбой, испыты­вать голод и жажду, терпеть воздушные пере­мены — зиму, зной, мороз и дождь?

Разве гнев, ярость и искание мести ближ­нему своему не есть внутреннее страдание сердца? А угождение плоти, чревоугодие и безмерное пресыщение даже до повреждения здоровья — разве все это не крест? Сколь много людей впало в тяжкие болезни от пре­сыщения чревного!

Разве не крест упиваться до самозабве­ния, а потом страдать с похмелья и стонать, связав голову? Разве это не страдание? Сколь много людей лишились и жизни от великого пьянства!

Но какая польза от этих суетных мирских крестов, от таких подвигов и страданий? По­слушаем, что говорит апостол: «Многие, о ко­торых я часто говорил вам, а теперь даже со слезами говорю, поступают как враги креста Христова. Их конец — погибель, их бог — чрево, и слава их — в сраме, они мыслят о земном» (Флп. 3, 18—19). Вот какова польза мирских крестов: «их конец — погибель, и слава их — в сраме!»

«А мы не желаем хвалиться, разве только Крестом Господа нашего Иисуса Христа», Ему же слава со Отцом и со Святым Духом вовеки. Аминь.

18. Поучение в неделю по Воздвижении Честного и Животворящего Креста Господня («Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе сво­ей повредит?» (Мк. 8, 36))

То и другое приятно: и душа, и мир сей, слушатели возлюбленные! То и другое, гово­рю, любо людям: и душевное спасение, и на­слаждения мира сего. Люба душа, как близкая телу от утробы материнской, как вместе с ним рожденная по словам Давида: «Избавь от меча душу мою и от пса единородную мою» (Пс. 21, 21). Люб и мир сей, который, как говорит Пи­сание, возлюбил и Сам Бог: «Так возлюбил Бог мир» (Ин. 3, 16). Мешает разве только разница в том, что мир, люди, и их спасение, которое возлюбил Бог, — одно, а мир и небогоугодная человеческая суетность в многострастной жизни этой — другое.

Люба душа, ибо ею живем, ею движемся. Отними душу — и мертв будет человек. Люб и мир сей, ибо в нем наслаждаемся, в нем нахо­дим упокоение, в нем имеем все необходимое в настоящей нашей жизни. Люба душа, ибо она, оживотворяя все наши чувства, дает им силу к наслаждению земными благами. Без души ни одно чувство не могло бы как-либо действовать, чем-либо наслаждаться. Люб и мир сей, ибо он представляет чувствам нашим все потребное для наслаждения: зрению — богатства и красоту лиц, слуху — приятное пение и музыку, вкусу — яства, обонянию — благовонные ароматы, и осязанию — сладост­растие. Люба душа, ибо кто из земнородных хотел бы ее лишиться? Кто не хотел бы жить с душою тысячу лет и более, бесконечные века? Люб и мир сей, ибо кто не желает в нем добра себе? Кто не ищет его благ? Кто не рад чести, славе? Кто не озабочен тем, чтобы иметь до­статок и не быть нищим?

Трудно распознать, что лучше: душа или мир сей? Евангелие говорит, что лучше душа: «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?» Но почему же многострастная и любосластная жизнь наша так любит мир сей, забывая о своей душе?

Что же делать? Как распознать: душа ли лучше, или мир сей? Да позволит мне любовь ваша положить то и другое — душу и мир — на весы и посмотреть, что перевесит: душа ли мир, или мир душу? И таким образом мы уз­наем, что из них лучше. Весами же да будет для меня честный и животворящий Крест Твой, Христос Спаситель мой, на котором Ты, будучи повешен за спасение наше, положил за нас душу Твою и перевесил весь мир, как Сам говоришь в Евангелии: «Мужайтесь: Я по­бедил мир» (Ин.16,33).

Люди обычно считают лучшим и любят то, что по рассуждению каждого приятнее, дороже, прибыльнее. Предположим, что у нас имелась бы такая вещь, которая была бы пре­краснее всех зримых красот в поднебесной, дороже всех неисчислимых сокровищ всех царей земных и выгоднее всех выгод во все­ленной, — разве бы мы не сказали, что она лучше всего? И если бы она была подарена нам, разве бы мы не возлюбили ее больше всего?

Но начнем, рассуждая, взвешивать, что прекраснее: душа или мир? Что дороже: душа или мир? Что прибыльнее: душа или мир? Положим одну рядом с другим, ибо спорные вещи, положенные друг против друга, срав­ниваются и оцениваются лучше.

Однако, поистине, взвесить душу и мир трудно, так же трудно, как взвесить пламя ог­ня. Некогда Ангел Уриил предложил эту труд­ную задачу Ездре, сказав ему: «Взвесь мне тя­жесть огня». Не взялся Ездра за такое дело. Кто может взвесить пламя? И он отвечал Анге­лу: «Какой человек может сделать то, чего ты требуешь от меня?» (3Езд. 4, 6). Не знал Ездра нынешней математики, а она ответила бы так: взвесь сначала дрова, узнай, сколько в них ве­са, и затем зажги их; потом взвесишь остав­шиеся пепел и угли, и сколько в них недостает весу против дров перед их возжжением, столько и ушло его на пламя. Не внемлем мы математическому любопытству, однако будем взвешивать душу, как огненное пламя, а мир сей, как угли и пепел.

Сначала приступим к вопросу: что пре­краснее — душа или мир? Но на что обратим свое внимание прежде всего: надушу ли, или на мир сей? Посмотрим на то, что прежде увидим.

Душа наша невидима, мы не созерцаем ее телесными очами, а созерцаем только очами мысленными. Мир же сей весь пред нашими очами со всеми его действами, мы смотрим как бы на лицо его, насквозь его видим. Что же? Разве не прекрасен мир сей? В нем так много высоких и превысоких, светлых и пресветлых санов, почетных и почетнейших чинов, так много золотых, серебряных, жемчужных ук­рашений, драгоценных камней, прекрасных одеяний, так много красивых приятных лиц, имеющих красоту природную и украшенных изящной утварью! «Дочери их убраны, преукрашены наподобие церкви» (Пс. 143, 12)! В нем столько великолепных домов, пресветлых па­лат, по дивным образцам устроенных! И при всем том, сколь пресладкие и прелюбезные существуют в нем дружества, общества, пир­шества, увеселения, утехи, забавы, а выше всего — греховные сладости! Мир сей столь прекрасен и приятен, что очи и сердца чело­веческие привлекаются к нему, как притяги­вается железо к магниту, и мало кто хочет ото­рвать от него свои очи и сердце.

Не напрасно молился Давид: «Отврати очи мои, во еже не видети суеты» (Пс. 118, 37). Сказал бы кто-нибудь: «Святой Давид! Отвра­ти сам очи твои от суеты, не смотри на суету, отвернись от нее!» Но Давид отвечает: «Нет! Сам я никак не могу отвратить очей моих от суеты, только Всесильный Бог может отвра­тить очи мои, ибо они прочно углубились в суету и неуклонно созерцают ее. У меня нет сил преодолеть свои очи, и только сила Бо­жия может сделать это: Ты, Господи, отврати очи мои, чтобы мне не видеть мирской суе­ты». Но если трудно отвратить очи от этого суетного мира, то тем более трудно отвратить сердце. Так прекрасен и приятен для нас этот суетный мир!

Но какова же душа наша, которую мы не видим? Как мы думаем о ней? Имеет ли она какую-либо красоту свою? Но прежде всего спросим: что такое душа? Святой Дамаскин отвечает философски: «Душа — это умный дух, всегда живущий, всегда движущийся, склонный к доброй и злой воле». Блаженный же Августин, богословствуя, говорит: «Душа есть естество созданное, невидимое, разумное, бесплотное, бессмертное, богоподобнейшее, имеющее образ Создателя своего». Оставляя философский ответ, внимаю богословскому: душа — естество богоподобнейшее, то есть она ближе всего подобна Богу, имеет образ Создателя своего, и спрошу: что прекраснее Бога? Ничто. Он — Источник как всякой пре­мудрости, так и всякой красоты, и Его красо­та может отчасти достигать до нас в самых прекрасных созданиях.

Но я не хочу брать мир сей и все красоты его не только как подобие, но и как тень кра­соты Божией, и перехожу к лучшим и пре­краснейшим созданиям Божиим. Возвожу очи свои на небо: не прекраснее ли оно вся­кой земной красоты? И прежде всего поучусь от видимого на небе прекрасного создания Божия, говоря вместе с Давидом: «Творениями рук Твоих назидался» (Пс. 142, 5); Как я посмо­трю на небеса, «дела рук Твоих, на луну и звез­ды, которые Ты основал» (Пс. 8, 4). Прекрасно небо ночью, усеянное звездами и освещае­мое луной! Прекрасно небо и днем, блистаю­щее солнцем, освещающим вселенную! Сколь же прекрасен Создатель, сотворивший их! Небо со своими прекрасными светилами су­ществует до времени. Будет время, когда звез­ды спадут с неба, как листья с дерева, и небо совьется в свиток (см. Ис. 34, 4; Откр. 6, 14). Создатель же пребудет неизменным в кра­соте Своей: «Они погибнут, Ты же пребудешь» (Пс. 101, 27).

Рассмотрим и невидимые создания, то есть Ангелов, которых созерцает только мыс­ленное наше око. Красота их — неизреченная, превосходящая луну и звезды, разнообразная, ибо много на небесах чинов ангельских, и каждый из них превосходит друг друга как ме­стом, так и красотой. Прекрасен Ангел, Ар­хангел прекраснее, высшие чины прекраснее Архангелов, их превосходят Херувимы, Херу­вимов — Серафимы, красоту которых ника­кой язык земной изобразить не может. Сколь же прекраснее всех чинов ангельских их Со­здатель! О красота неизреченная, не постига­емая умом человеческим!

Перейдем здесь к красоте душевной и снова припомним вышесказанные богослов­ские слова, что душа — богоподобнейшая, и имеет образ Создателя своего. Рассмотрим своим рассуждением одно слово: «богоподоб­нейшая», то есть ближе всего подобная Богу.

Какое из всех созданий небесных и земных подобно Богу? Никакое, кроме двух разумных созданий: Ангела и души человеческой, ибо в этих двух созданиях явлен образ Святой Тро­ицы: как Ангел имеет память, разум и волю, так и душа человеческая имеет память, разум и волю.

Спрошу еще: из тех двух разумных бого­подобных созданий, Ангела и души человече­ской, какое более подобно Богу? Знаю, вы скажете, что Ангел более богоподобен, как бесплотный, ближайший к Богу по месту сво­ему, всегда предстоящий Его Престолу, как говорится в Евангелии: «Ангелы всегда видят лицо Отца Небесного» (Мф. 18, 10).

Но если мы обратимся к Божественному Писанию, то увидим, что более богоподобна душа, чем Ангел, ибо об Ангелах мы нигде не читаем в нем, чтобы Бог сказал: «Сотворим Ангела по образу Нашему и по подобию»; и только о душе человеческой мы читаем это: «И сказал Бог: «Сотворим человека по образу На­шему и по подобию»«(Быт. 1, 26), — то есть со­творим душу человеческую, ибо в ней, как сказано, заключается образ Божий. И хотя оба эти создания — Ангел и душа — имеют па­мять, разум и волю, но имеют не в одинако­вой мере.

Ангел имеет волю, но не самовластную, а направленную только к избранию добра. Ан­гел творит только то, что повелевает ему Бог: они «слуги Его, исполняющие волю Его» (Пс. 102, 21). Человек же имеет свободную волю, как и Бог, и тем самым подобен Богу. Ибо как Бог творит то, что хочет, так и человеку Он дал свободу делать то, что хочет, и этой свободой душа человеческая ближайшим образом по­добна Богу, подобна более, чем Ангел. Не на­прасно говорит Бог душе человеческой в Пес­ни Песней: «Уподобил тебя близ Меня» (Песн. 1 8), то есть сделал тебя ближайшею, подобною Мне, более, говорю, подобною, чем ангель­ское создание. Потому-то вышереченный Бо­гослов, отвечая на вопрос: что есть душа? ­- назвал ее богоподобнейшей. Если же душа че­ловеческая более подобна Богу, чем небесный дух, Ангел, то она и прекраснее красоты ан­гельской, но не по естеству, а по благодати, дарованной ей воплощением Сына Божия и Его излиянием Крови за нее. Поистине, она превзошла красоту ангельскую, ибо не с ан­гельским естеством соединился Сын Божий, а с человеческим, как говорит апостол: «Ибо не Ангелов восприемлет Он, но восприемлет семя Авраамово» (Евр. 2, 16), — и это для искупле­ния Своей Кровью души человеческой, для обновления в ней древнего богоподобия и особенно для лучшего украшения ее.

Отец, имеющий одну дочь, не украшает ли ее всяким драгоценным убранством более, чем рабынь своих? Жених, имеющий возлюб­ленную невесту, не хочет ли видеть ее укра­шенной? Душа человеческая — это единая дочь и невеста Христа Спасителя нашего. Дочь — ибо Он возродил ее от смерти к жиз­ни Своей Кровью, невеста — ибо Он соеди­нился с ней столь крепким союзом любви, что не отказался и умереть за любовь ее. Не на­прасно говорится в Песни Песней: «Крепка, как смерть, любовь» (Песн. 8, 6). И как о Са­мом Христе Господе пишется в книге апос­тольской: «Столько превосходнее Ангелов, сколько славнейшее пред ними наследовал имя» (Евр. 1, 4), — так и о душе человеческой сле­дует мыслить: она столь же близка к Богу и подобна Его красоте, сколь ближе соединена с Ним, чем Ангелы, и потому она может ска­зать о себе словами пророка: «Возвеселится ду­ша моя о Боге моем; ибо Он облек меня в ризы спасения, одеждою правды одел меня, как на жениха возложил венец и, как невесту, украсил убранством» (Ис. 61, 10).

Собрать бы здесь в одно место все красоты мира (если бы можно было собрать их), поло­жить рядом с красотой человеческой души и посмотреть, что из них прекраснее: мир сей или душа?

Если душа человеческая, искупленная Кровью Сына Божия, вечно сопряженная с Ним невеста, прекраснее чем красота неба, чем сияние звезд, луны и солнца, чем красота Ангелов, Архангелов, Херувимов и Серафи­мов, если она подобна самой красоте Созда­теля, то что может стоить в сравнении с ней красота этого мира? Не более, чем тьма в сравнении с солнцем, свинья, валяющаяся в грязи, в сравнении с Царем, сидящим на пре­столе в славе, жаба в сравнении с орлом, вы­соко парящим: одно мерзостное безобразие, достойное не зрения, а поплевания и попира­ния ногами.

Если вся красота мирская не может срав­ниться с одной малейшей звездой, видимой на небе, если она подобна разве только земной траве и цветку, утром зацветающему, а вечером уже опадающему, то как можно сравнить ее с красотой душевной? Она не только не срав­нима, но и не может быть уподобляема, ибо мир сей окаянный подобен не Богу, а разве только своему господину, которому он слу­жит, то есть дьяволу, князю века сего, этому темному, этому помраченному, этому окаян­ному, этому мерзостному, этому ужасному страшилищу, этому чернейшему ефиопу, ко­торый никогда ни омыться, ни обелиться не может.

Напрасный труд доставляют себе те, кото­рые углубляют ум и сердце свое в услаждение и любовь к суетным безобразным и весьма кратковременным красот мира: «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?» (Мк. 8, 36).

Но приступим ко второму вопросу — что дороже: душа или мир? И опять прежде всего обратим очи на мир сей.

Как мы оцениваем мир сей? Если бы мож­но было собрать воедино все богатства со всех концов вселенной, и не только из сокровищ­ниц всех царей, но и из самых недр земных и из глубин моря, и если бы возможно было со­брать все золото, все серебро, все жемчуга, все драгоценнейшие камни и сложить их в одно место, — то ум человеческий не смог бы сразу оценить все это. Я же найду оценщика, кото­рый все это оценит. Но подожду немного и сначала посмотрю, как люди любят мир сей, как ценят мирские богатства? Ценят дороже души своей. Человек ради временного богат­ства считает ни за что свою душу, полагает ее за золото, серебро и прочие вещи, ибо несет ее как деньги на куплю. Идет воин на брань ради корысти, несет душу свою, Бог весть, вернется ли домой с нею? Идет купец со своим товаром в путь далекий ради наживы, несет ду­шу свою, Бог весть, принесет ли ее обратно? Переплывает на корабле море с товаром сво­им, несет душу свою, Бог весть, пристанет ли с ней к берегу и не погубит ли ее в волнах мор­ских? Идет разбойник на разбой, чтобы до­быть что-нибудь, несет душу свою, кто знает, не сам ли убит будет? Идет вор на воровство, несет душу свою, кто знает, не схватят и не повесят ли его?

Говоря кратко, человек полагает свою ду­шу из-за мирских стяжаний, не говоря уже о том, что, отнимая, грабя и похищая у другого, он прогневляет ближнего, а вместе и Бога, и губит спасение своей души. Кроме того, что творится в делах купеческих? Продавая друг другу худшее за лучшее, назначая цены выше настоящей, они божатся, клянутся душой и душу свою в ад посылают!

Выведу здесь на средину истинного цени­теля, который сразу оценит нам все драгоцен­нейшие богатства всего мира. Знает любовь ваша святого Андрея юродивого, во второй день октября почитаемого. Побеседуем не­много с ним.

Святой Андрей, возлюбленный раб Хрис­та Господа! Ты сподобился многих открове­ний Божиих. Скажи же нам, что видишь ты в первом, бывшем тебе, откровении? «Вижу, — говорит он, — некоего юношу, весьма пре­красного, сошедшего с небес и держащего в руках три венца: один золотой с драгоценны­ми камнями, другой жемчужный, и третий, самый большой, сплетенный из белых и крас­ных цветов». Святой Андрей! Что думаешь ты, видя сии венцы? «Думаю, — говорит он, — купить один из них, — венец из цветов и по­тому не столь дорогой, как золотой и жемчуж­ный». Приступи же к несущему их и торгуйся!

Приступив к юноше, святой Андрей гово­рит: «Ты продаешь эти венцы? Ибо если я сам и не могу купить их, то ты подождешь немно­го, а я пойду и скажу господину моему, кото­рый даст тебе за них столько золота, сколько хочешь».

Послушаем, что отвечает святому Андрею прекрасный юноша, сошедший с небес. «По­верь мне, возлюбленный, — говорит он, — что если даже ты принесешь мне золото всего мира, то я не отдам тебе ни единого цветка, ни тебе, ни кому-либо другому, ни твоему мнимому господину».

Слушайте люди! Вот цена всех богатств целого мира: они не достойны и одного цвет­ка райского.

Но, о юноша прекрасный! Почему один цветок райский у тебя столь дорог, что ты не хочешь взять за него золото, собранное со всего мира? Отвечает юноша: «Потому, что цветок райский имеет такую красоту, какой не сможет вообразить ум и передать язык че­ловеческий. Он имеет радостотворную силу, потому что красотой своей и неизреченным благоуханием столь увеселяет и услаждает че­ловеческое сердце, что если бы человек по­стоянно смотрел на него, то не восхотел бы ни есть, ни пить и не ощущал бы от этого ника­кого страдания; к тому же цветок сей не увя­дает и цветет вечно.

Посмотрим на богатства мира сего: имеют ли они такую силу, как цветок тот райский? Не увядают ли и не теряют ли красоты своей? Увеселяют ли поистине человеческое сердце? Увеселяют, но на весьма краткое время, и вместе преисполняют надолго великими пе­чалями. Кому восклицает апостол: «Послушай­те вы, богатые: плачьте и рыдайте о бедстви­ях ваших, находящих на вас. Богатство ваше сгнило, и одежды ваши изъедены молью. Золото ваше и серебро изоржавело, и ржавчина их бу­дет свидетельством против вас и съест плоть вашу, как огонь: вы собрали себе сокровище на последние дни» (Иак. 5, 1—3). Да знает же каж­дый цену всех богатств мирских, не достой­ных и единого цветка райского!

Но приступим к оценке христианской ду­ши человеческой. Если один цветок райский столь драгоценен, что с ним не могут срав­няться богатства всего мира, то тем более ценна душа человеческая, ради которой на­сажден Богом рай и исполнен всякими блага­ми. Душа имеет вес такой же, как и Кровь Сына Божия, ибо говорит апостол: «Не тлен­ным серебром или золотом искуплены вы, но драгоценною Кровию Христа, как Непорочного и Чистого Агнца» (1 Петр. 1, 18—19).

Взвесь Кровь Сына Божия, и ты взвесишь честность душевную. Оцени воплощение Сына Божия, оцени пречистое млеко пречи­стых девических персей Матери Божией, ко­торым Она питала Божественного Младенца. Оцени все страдания Его, оцени всю проли­тую за спасение нашей души Кровь Его, оце­ни Крест и смерть Его. И если ты сможешь оценить все это, то можешь оценить и цен­ность души.

Каждый пусть рассудит, в сколь великую цену оценил душу человеческую Сын Божий: выше всех небес, выше всех Ангелов, выше Престола Своего Божественного и всего не­бесного царства, ибо ради нее, оставив все это, сошел на землю, не пощадил Себя и по­ложил за нее на Кресте душу Свою. Ищи же здесь цену души человеческой!

Итак, напрасный и суетный труд доставля­ет себе каждый, кто ради мира сего повредит душе своей, то есть лишится спасения своей души: «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?» (Мк. 8, 36).

Приступая к третьему вопросу: что при­быльнее — душа или мир сей? — я отвечу на него в кратких словах и не продолжу беседы, так как и сам уже изнемогаю. Что же при­быльнее: душа или мир?

Отвечаю. То прибыльнее, что долговеч­нее, что дольше может продолжаться, от чего человек более долгое время может получать выгоду. Если прибылен кому-либо из нас мир сей, пусть скажет нам, знает ли, сколько вре­мени будет получать от него выгоду: год, два, десять или сто лет? Воистину, не знает, про­живет ли окруженный мирскими благами один день, от утра до вечера, или от вечера до рассвета другого дня? Ибо каждому постоян­но напоминает труба евангельская: «Безумный! В сию ночь душу твою возьмут у тебя; кому же достанется то, что ты заготовил?» (Лк. 12, 20).

А надолго ли дана человеку душа? Не только на эту временную жизнь, но и навеки, ибо хотя человек временно и умирает, но ду­ша его бессмертна и живет после смерти чело­веческой, согласно Писанию: «Души праведных в руке Божией, и мучение не коснется их; и еще: В глазах неразумных они казались умершими, но они пребывают в мире, надежда их полна бес­смертия» (Прем. 3, 14). При общем же ожида­емом нами воскресении мертвых душа снова соединится с телом, и «тленное сие облечется в нетление и смертное сие облечется в бессмер­тие» (1Кор.15,54). О сколь долго! Ибо душа будет жить бесконечные веки. Итак, душа, как бессмертная и вечная, прибыльнее для нас, чем мир сей, сегодня существующий, а завтра погибающий.

Таким образом, сравнив душу и мир, я скажу с дерзновением, что душа лучше мира, потому подобает любить ее и всячески забо­титься о ее спасении. Безумен и пребезумен каждый, кто ради этого мира, не имеющего красоты, малоценного и неприбыльного, от­вергает и погубляет душу свою прекрасную, драгоценную более всех не только земных, но и небесных сокровищ, прибыльную более всего мира! «Какая польза человеку, если он при­обретет весь мир, а душе своей повредит?» Аминь.

19. Поучение на память святого великомученника Евстафия Плакиды, месяца сентября, в 20 день («Терпением вашим спасайте ду­ши ваши» (Лк.21,19))

Едва ли кто-либо из святых более испол­нил эту заповедь Христову: «Терпением вашим спасайте души ваши», — чем ныне почитаемый святой великомученик Евстафий Плакида, слушатели благочестивые! Едва ли кто, как он, «взирая на начальника и совершителя веры Иисуса, претерпел крест» (Евр. 12, 2)! Едва ли какой-либо из подвижников, уподобляясь апостолу Павлу, более чем он явил себя слу­гой Божиим «в великом терпении, в бедствиях, в нуждах, в тесных обстоятельствах» (2 Кор.6,4)! Ибо хотя многие показали великое терпе­ние во имя любви Христовой, но они заботи­лись о себе самих, претерпевали только свое страдание. Этот же великомученик Христов, прежде чем пострадать за Христа, кроме внешних добровольных бедствований ради Бога, шестнадцать лет терпеливо переносил три болезненные раны в своем сердце. Первая рана — это скорбь из-за лишения супруги сво­ей, а кроме нее, еще две раны — скорбь о двух своих чадах, которых он считал растерзанны­ми зверями.

Сколь тяжко и больно было для сердца праведного того мужа внезапное и насильст­венное разлучение с честной и святой сожи­тельницей и лишение возлюбленных чад в один и тот же день! Сколь адамантово было сердце сего мужественного человека Божия!

Как не бросился он в пучину морскую, стоя на морском берегу и видя единосердечного друга, верную свою супругу, отводимую хищными руками скверных варваров в дале­кую и неведомую страну! Как не ввергнулся он от печали и сердечного изнеможения в речной поток, стоя посреди реки и видя чад своих, похищаемых зверями! Как не пришел он в отчаяние и крайнее изнеможение, шест­надцать лет нося это действие, написанное скорбью в его сердце, постоянно, днем и но­чью, не забывая о нем, и стенанием оплаки­вая его!

Хорошо знал угодник Божий, что так со­вершилось с ним не без воли Отца Небесного, в Которого он истинно веровал, на Которого твердо уповал и ради Божественной любви Его претерпевал это, «терпением своим спасая душу свою».

История его, всем известная, повествует о том подробно и ясно, а потому я не буду за­медлять свое слово рассказом о ней. Извест­ные всем вещи не требуют долгого сказания о них, достаточно лишь помнить их и поучать­ся всегда к пользе нашей. Поэтому, взяв слова Евангелия, ныне читаемого на Литургии, и пример многотерпеливого жития святого ве­ликомученика, я намерен побеседовать с бла­гочестием вашим о том, сколь полезно каж­дому христианину «в терпении своем спасать душу свою».

Терпение — не простое терпение, ибо многие страдают за дело по вине своей, а тер­пение в скорбях, случающихся без вины и принимаемых ради любви Божией, — такое терпение приятно и похвально в очах Божиих, как говорит святой апостол Петр: «Ибо то угодно Богу, если кто, помышляя о Боге, перено­сит скорби, страдая несправедливо. Ибо что за похвала, если вы терпите, когда вас бьют за проступки? Но если, делая добро и страдая, терпите, это угодно Богу. Ибо вы к тому при­званы» (1 Петр. 2, 19—21).

Это именно терпение, терпение, не из-за какой либо своей вины, а ради любви Божией кротко принимаемое, и будет предметом на­шей беседы. В особенности же надлежит по­беседовать нам о том терпении, которое про­истекает из неприязни лжебратий наших, враждующих против нас без причины, гоня­щих нас неправедно и враждой своей вызыва­ющих нас ко взаимной неприязни, гневу и ярости. Ибо редко кто имеет такое терпение, чтобы с кротостью переносить вражду своего недруга и самому не отвечать взаимной враж­дой, не гневаться, не озлобляться. А сколько пользы приносит христианину такое терпе­ние, это невозможно и исчислить: не хватит нам, повествующим, времени. Укажем же не­многое, что потребно нынешнему времени, предлагая вопросы.

Во-первых, спрошу: кто в поднебесной самый крепкий, сильный, храбрый? Думаю, что некоторые здесь вспомнят разговор трех постельничих паря Дария: один из них напи­сал, что сильнее всего вино, другой указал на царя, как сильнейшего, а третий возвысил над всем женский пол. Я же, как христианин, не присоединяюсь ни к одному из них, как к ветхозаконным, ибо они не знали нашей хри­стианской жизни, которая была после них. О, если бы они знали ее, то рассуждали бы ина­че! Думается, что они забыли спросить прему­дрого Соломона, он сказал бы им, кто силь­нее. А на их умствование можно ответить: не сильно само по себе вино, если человек не за­хочет упиться им, не страшна и царская власть, если человек не сделает никакого зла, и женщина не осилит человека, если сам че­ловек не возжелает ее. Иного ответа я желаю на мой вопрос: кто в поднебесной самый сильный и крепкий?

Но от кого я могу услышать самый истин­ный ответ, как не от того ли, кого я уже упо­мянул, то есть от премудрого Соломона. Спрошу же его: премудрый Соломон, кого ты считаешь самым крепким и сильным? «Не ду­маю, — говорит он, — чтобы кто-либо был сильнее человека терпеливого: «Долготерпели­вый лучше храброго»» (Притч. 16, 32). Вот кого называет Соломон самым крепким и силь­ным: мужа терпеливого.

А я ожидал, что он начнет перечислять древних богатырей, витязей: Иисуса Навина, Гедеона, Иеффая и прочих, которые мужест­венно побеждали полки супостатов и истреб­ляли до конца царей мадиамских, ханаан­ских, амморейских, овладевая их царствами. Я думал также, что он упомянет и Сампсона, который одной челюстью ослиной более, чем мечом и копьем, предал смерти многих фили­стимлян, выломал великие врата града Газы и отнес их на плечах своих на вершину горы, сотряс руками великие хоромы и обрушил их на землю. Думал я, что не забудет вспомнить и отца своего Давида, который, еще в юных летах, когда пас стада в пустыне, вместо заба­вы играл со львами, как с козлятами, и с мед­ведями, как с агнцами овечьими, и который, еще не достигнув совершенных лет, поверг на землю, как некий великий дуб, прославлен­ного и страшного исполина Голиафа. Когда же воцарился Давид, сколько при нем было славных витязей! Адинон Асоней, который сам одним своим копьем победил восемьсот человек супостатов. Елеазар, у которого во время храброй битвы с иноплеменными так «рука его утомилась», что «прилипла к мечу» (2 Цар. 23, 8, 10). Наконец, три витязя, которые, ког­да Давид, окруженный на поле врагами, «воз­жаждал и сказал: «Кто меня напоит водою от колодца Вифлеемского?»«(2 Цар. 23, 15) — про­бились через все неприятельские полки к Ви­флеему и, почерпнув воды, принесли ее к Да­виду, опять сражаясь с супостатами! Я думал, что Соломон начнет восхвалять силу и кре­пость всех этих витязей. И вдруг от него слы­шу: лучше муж, имеющий долготерпение, чем сильный телом.