Философия постмодернизма 4 страница

13. Лабиринт

Образ, метафора постмодернизма, один из центральных элементов системы понятий философского миропонимания Борхеса и Умберто Эко. У Борхеса выступал, в частности, своеобычной моделью вселенского мироустройства: "мир суть Вавилонская библиотека, охватывающая все возможные комбинации двадцати с чем-то орфографических знаков, число их хотя и огромно, но не бесконечно - или все, что поддается выражению на всех языках". Согласно Борхесу, такое книгохранилище - это лабиринт, или система, архитектоника которой обуславливается собственными правилами- законами предопределения, высшего порядка провидения. Вселенная-библиотека у Борхеса структурна, ибо периодична. "Если бы вечный странник пустился в путь в каком-либо ином направлении, он мог бы убедиться по прошествии веков, что те же книги повторяются в том же беспорядке (который, будучи повторенным, становится порядком: Порядком с большой буквы)".
Восприняв борхесовскую идею лабиринта как образно-знаковую модель универсума, Умберто Эко в романе "Имя розы" выстраивает своеобразную двойную метафору, метафору метафоры, акцентированно изображая библиотеку аббатства как лабиринт, непостижимый и недоступный для непосвященных. Монастырское книгохранилище у Эко - своего рода мировой план, по которому любому помещению, в зависимости от его месторасположения, присваивается символическое и иерархическое наименование. По замечанию одного из центральных персонажей, библиотека действительно построена и оборудована по образу нашего земного шара. Пожар, уничтоживший библиотеку у Эко - это не столько воображаемая на знаковом уровне процедура разрушения борхесовского лабиринта, в результате теоретической и аксиологической полемики, сколько символ смены доминирующей парадигмы мироописания как итога интеллектуальной революции постмодерна. По мнению Эко, борхесовский лабиринт Вселенной системен и структурен, выход из него предопределен самим фактом его существования. В нем нет разветвлений и тупиков, отсутствует ситуация перманентного выбора, ибо блуждающий в нем - это фаталист, в состоянии пассивной зависимости от прихоти и причуд творца лабиринта. Таковыми лабиринтами в истории человечества, нередко понимаемой Умберто Эко как история мысленного конструирования людьми возможных миров, явились:
а) безальтернативный лабиринт Минотавра, в котором было, в принципе, невозможно заблудиться, ибо все дороги вели - безразлично, с помощью ли нити Арианды или без оной - к неизбежной развязке: встрече с Минотавром;
б) маньеристический, согласно Эко, - лабиринт, состоящий из разветветвленных коридоров со множеством тупиков, выход из которого в конечном счете достижим через конечное число проб и ошибок. Постигнув физиологическую психологическую и элементальную организацию их создателя, можно проникнуть в тайну самих лабиринтов.
Герои романа Эко разгадали загадку лабиринта извне, а не изнутри (сравнить у Батая: "по ту сторону себя, как я есть, я встречаю вдруг существо, которое вызывает у меня смех, поскольку оно без головы, которое переполняет меня тоской, поскольку составлено оно из невинности и преступления: в левой руке его кинжал, в правой - пылающее сердце бытия. Его фигура вздымается в едином порыве рождения и смерти. Это не человек, но это и не Бог. Это не я, но это больше чем я: в чреве его лабиринт, в котором он теряет себя, теряет меня, в котором, наконец, я нахожу себя, став им, то есть чудовищем"). Согласно Умберто Эко, подлинная схема лабиринта мироздания - это ризома, устроенная так, что в ней каждая дорожка имеет возможность пересечься с другой. Нет центра, нет периферии, нет выхода. Потенциально такая структура безгранична. Путешествие в таком лабиринте являет собой ситуацию постоянного выбора. Облик создателя такого лабиринта куда менее значим: мир такого лабиринта не достроен до конца, не подвластен даже предельному рациональному пониманию. Пространство догадки - это пространство ризомы. Сопряжение ризомы и структуры, с точки зрения Умберто Эко, невозможно и немыслимо. Это понятия-антиподы. Постмодернистский лабиринт ризомы призван сменить традиционалистский, классический лабиринт, мироподобной библиотеке Хорхе Бургосского, прототипом которого для Эко был сам Борхес. Истоки идеи лабиринта ризомы Умберто Эко усматривал в парадигме устройства мироздания средневекового герметизма, а именно в идее о том, что мир целиком отражается в любом своем конкретном проявлении (это принцип всеобщего подобия). Вкупе с отказом от закона причинной обусловленности результирующего в трактовке универсума как сети переплетающихся подобий и космических симпатий. Симеосис в рамках герметизма, согласно Умберто Эко, органично допускает и обосновывает герметический дрейф, то есть интерпретативный обычай, преобладавший в ренессансном герметизме и основывающийся на принципах универсальной аналогии симпатии. Последней на уровне интеллектуальной практики является бесконечный переход от значения к значению, от подобия к подобию, от связи к другой связи. Знак тем самым, согласно Умберто Эко, оказывается чем-то таким, посредством познания которого мы постигаем нечто иное. Историческим коррелятом герметического дрейфа в предельных его версиях Умберто Эко полагал поиск источников бесконечных значений в процедурах Каббалы, отдавая предпочтение процессу свободного лингвистического творения или экстатической Каббале (когда почетное место между текстом и Богом занимал толкователь) перед теософической Каббалой (когда посредником между Богом и толкователем выступал текст). Пророча наступление эона ризомы, Эко не пренебрег постановкой ряда очевидных проблем: бесконечна ли ризома, допустима ли акцентированно безграничная и беспредельная иерархия смыслов и значений применительно к миру людей, понимаемому и интерпретируемому в качестве особого текста, особого мира знаков. Насколько продуктивен в предельных своих проявлениях, сопряженных с бытием этого мира бунт Означающего против тирании Означаемого? Отталкиваясь от экстравагантных мистических опытов герметизма и оккультизма, продуцируя мысленный диапазон траектории человеческих судеб в лабиринте пространства ризомы, Эко пришел к выводу в романе "маятник Фуко": семиозис в игровой форме есть и безусловно должен быть ограничен. Рамки гиперпространства ризомы создаются артикулированной сакральной осмысленностью жизни и ее смыслов. Только о-смысленный, по Эко, симеозис, нить из бес-смысленного харизматического лабиринта, рождение читателя оплачено смертью Автора. Для человека не может быть ситуации невозможности предопределения лабиринта. Есть неизбывная проблема цены этого.

14. Руины

Постмодернистская метафора, употребляемая для фиксации специфичного для культуры постмодерна способа мироинтерпретации, основанного на отказе от идеи целостности, иерархичной структурности и гармоничной упорядоченности мира. По формулировке Делеза и Гваттари, "мы живем в век частичных объектов, кирпичей, которые были разбиты вдребезги, и их остатков. Мы уже больше не верим в миф о существовании фрагментов, которые, подобно обломкам античных статуй, ждут последнего, кто подвернется, чтобы их заново склеить и воссоздать ту же самую цельность и целостность образа оригинала. Мы больше не верим в первичную целостность или конечную тотальность, ожидающую нас в будущем". Что утрачено, так это непрерывность прошлого. То, с чем мы оставлены, все же прошлое, но прошлое уже фрагментированное. Постмодернистская философия констатирует процесс распада мира вещей, порождающий и космический хаос, и текстуальные феномены хаоса значений, хаоса цитат, хаоса Означающих, как вторичного по отношению к нему.
В культуре постмодернизма предчувствие будущего, катастрофического или спасительного, заместилось ощущениями конца того или этого (конец идеологии, искусства, социального класса, кризис ленинизма, социальной демократии или общества всеобщего благоденствия, и так далее). Взятые все вместе, они, возможно, составляют то, что все чаще обозначается постмодернизмом.

15. Складка

Складка - это понятие классической и современной философии (Лейбниц, Хайдеггер, Мерло-Понти, Делез, Деррида, Фуко), обретающее категориальный статус в границах философии постмодернизма. Выступило значимым терминологическим средством фрагментарного конструктивного преодоления и дальнейшей парадигмальной разработки философии Другого, а также различающего подхода. Системную и систематическую разработку понятия складки как многозначной словоформы осуществил Делез. Складка, по Делезу, есть различие, сгиб, который различает, и вместе с тем который сам может быть различен. Согласно Делезу, идеальный сгиб является сгибом, который различает и различается. Когда Хайдеггер ссылается на складку как на различающее различие, следовало бы прежде всего сказать, что различие не проявляется в соотношении с предшествующей ему неразличенностью, но в соотношении с различием, которое не прекращает отгибать и вновь сгибать каждую из двух сторон и которое, отгибая одно, повторно сгибает другое, в одной событийности и открытия бытия, присутствия и отсутствия сущего. Двойственность сгиба воспроизводится необходимо по двум сторонам, которые он различает, но которые соотносит между собой в их различии. Раскол, которым каждый отдельный термин ударяет по другому, напряжение, который каждый отдельный термин проталкивает в другого. Эта идеализация материальной структуры складки: сгибание становится бесконечной операцией, один сгиб переходит в другой, и так далее. Сгиб в сгибе, внешнее есть внутреннее, отогнутое это сгиб вогнутого. Вне идеализированных операций сгибания, из-за которых могут строиться и большие, и малые миры, не существует ничего. Но у Хайдеггера вздымание (сгиб-разрыв) не идентично сгибанию как бесконечной операции. Оно не торит дорогу все новым сгибам и разрывам, а открывает произведение, стоящее на земле: храм, дом, картина, книга. Согласно видению Хайдеггера, онтология не отделима от складки, ибо бытие есть складка, которую оно образует с сущим. Раскрытие бытия и есть сама складка.
Внутренне непротиворечивую концептуальную идейную традицию толкования складки (Хайдеггер - Мерло-Понти - Делез) правомерно представлять следующим образом: воспринимая нечто, мы уже обладаем знанием по поводу того, что же именно мы воспринимаем. Человек никогда не рассматривает мир напрямую, непосредственно, но всегда лишь посредством Другого. Осуществляя вынужденный маневр, мы фиксируем наличие определенных границ нашего собственного восприятия, которые в итоге преодолеваются с помощью того перцептивного потенциала, которым владеет Другой. В видимом всегда присутствует то, что видится, в слышимом - то, что слышится, в касаемом - то, чего касаются. Последние элементы перечисленных диад всегда обратным образом воздействуют на первые, дополняют их, реально делая их возможными. Оборотная сторона мира постигается человеком с помощью Другого, но постигается в виртуальном, а не в актуальном проявлении: в виде складки. По Хайдеггеру - Мерло-Понти - Делезу, Другой, постольку -там, поскольку он - здесь: конституируется порождаемое перцептуальным люфтом центральное поле (переплетение ризомного потока), позиций как взаимообратимостей. В рамках достигнутых Хайдеггером - Мерло-Понти - Делезом столь высокой степени абстракции многомерной интерпретации, Другой утрачивает собственную антропоморфность, о нем в принципе недопустимо рассуждать в фигурах субъекта и объекта, глубины и поверхности, фигуры и фона, дальнего и близкого. Другой и является условием различения всех этих структур, знания и восприятия. Складка-в-себе исходного разрыва в структуре бытия, который амальгамирует разорванное между собой. По схеме объяснения Делеза, "я гляжу на объект, затем отворачиваюсь, я позволяю ему вновь слиться с фоном, в то время как из него появляется новый объект моего внимания. Этот новый объект меня не ранит, если он не ударяется о меня с неистовством снаряда (как бывает, когда натыкаешься на что-либо, чего не видел), то лишь потому, что первый объект располагал целой кромкой, где я уже чувствовал, что там содержится предсуществование следующих целым полем виртуальностей и потенциальностей, которые, как я уже знал, способны актуализироваться. И вот это-то знание или чувство маргинального существования возможно только благодаря Другому". В контексте своей гипотезы об основания понимания сути фигуры тела - телесность, Мерло-Понти утверждал, что мы обладаем актуально функционирующим телом, только благодаря тому, что Другой открывает нам наше потенциальное тело, сгибая первое во второе, соединяя их складкой: "это зияние между моей правой затрагиваемой рукой и моей левой трогающей, между мною слышащим и моим голосом артикулированным, между одним моментом моей тактильной жизни и последующим не является онтологической пустотой и небытием. Оно заполнено благодаря тотальному бытию моего тела, и через него - мира - это подобно нулевому давлению между двумя твердыми телами, которые воздействуют на них таким образом, что они вдавливаются друг в друга. В европейской философии рубежа XX-XXI века понятие складки:
1) преодолевает традиционную схему классической философии традиции, полагавшую различие:
а) результатом осуществления его идентичным субъектом;
б) не влияющим на этого субъекта;
в) не приводящим к изменению этого субъекта. Раскрывает как целое процедуру становления субъекта, тему субъективации через семантические фигуры удвоения, двойника и так далее;
2) конституирует новую трактовку субъективности (в отличие от классической предданности трансцендентального "я"), репрезентируемую через исторические практики субъективации и снимающие традиционные бинарные оппозиции, типа "Я"-Другой, Иное-Тождественное, Свой-Чужой. Последние системно замещаются универсальной схемой, акцентирующей в качестве предельной оппозиции оппозицию внешнего (безразличного к индивидуальной жизни и смерти) и внутреннего как складки внешнего, его за-гиба, удвоения;
3) схватывает, фиксирует, воспроизводит момент перманентной подвижности линии Внешнего и конституирования Внутреннего, как результата процесса изгибания складывания Внешнего - подобно ряби на водной поверхности. Фуко говорит: "Существует ли Внутреннее, которое залегает глубже, чем любой внутрений мир, так же как Внешнее, которое простирается гораздо дальше, чем любой внешний мир? Внешнее не есть фиксированный предел, но движущаяся материя, оживленная перистальтическими движениями, складками и извилинами, которые оно образует, вместе образует Внутреннее; они внешние, но Внутреннее Внешнего; мысль приходит из Внешнего, остается к нему привязанной, но не затапливает Внутреннее как элемент, о котором мысль не должна и не может помыслить. Немыслимое не является Внешним по отношению к мысли, но лежит в ее сердцевине, как та невозможность мышления, которую удваивает и выдалбливает Внешнее. Немыслимое есть внутреннее мысли, оно призывает ограниченность, как иные порядки бесконечности. Конечность складывает Внешнее, создавая глубину и плотность, возвращенную к себе самой" - Внутреннее по отношению к жизни, труду и языку, в которых человек внедряется лишь когда он спит, которые сами внедряются в него как живого существа, работающего индивида или говорящего субъекта, складки безграничного или перманентного. Складки ограниченности изгибают Внешнее и созидают Внутреннее. Внутреннее - операция Внешнего, его складчатость;
4) в пределе возможных собственных интерпретаций ставят под сомнение возможность самого существования некоей внешней точки по отношению к различию: складки (сгибы) - такие телесные события, которые не являются свойством какого-либо бытия, не имея двойника в осмыслении и языке. У них атрибутивно отсутствует исходный смысл - они сами его продуцируют, иллюминируя собственную систему интеллектуальных предпочтений, предзаданный приоритет осознанного смысла перед бессмыслицей. Различные же возможные миры как продукт складки локализуемы принципиально вне оппозиции, возможное-действительное, ибо складка не нуждается в собственном присутствии для обретения своего не-места;
5) определенным образом характеризует собственный способ, посредством которого осуществляется различие: выражает внутреннюю пассивность в отношении операции складывания (сравни складку на шарике, потерявшем воздух), в отличие от сгиба - процедуры с атрибутивной внутренней энергетикой. Динамическая силовая модель складки подразумевает наличие определенного противостояния, противоборства сил сгибания, сгиба. Форма, в контексте парадигмы складки, суть результат сгиба сил материи, способность последней запечатлевать, фиксировать тот или иной сгиб;
"Складка Бога", как идеальная складка предполагает способность мыслить определенным образом, обладать пониманием основных (в божественном пределе всеми) трансцендентальных свойств образа Мира - пониманием абсолютно внутренне присущем мыслимому в качестве тематизирующего оперативного понятия; в таком контексте складка (в отличие от репертуаров сгибания и складывания) лежит вне границ непосредственного физического смысла. Горизонт парадигм "складка внутри складки" или "складка Бога" предполагает предданность облика схемы и смысла универсального типа связей любых частиц универсума - и мировой линии, и линии линий, и линии внешнего (сравни модель трансцендентального условия существования мира в мысли у Лейбница: принцип предустановленной гармонии). В отличие от характеристик мира по Лейбницу (непрерывность, совершенство, целостность, предустановленная гармония), Делез ориентирован на осуществление технологической экспликации этих принципов в качестве определенного порядка шагов (операций): динамика складки (мировая линия как линия Внешнего, постоянно вводящая во все код различия) интерпретируется им как величайшая машина Мира. Согласно Делезу, "мировая линия соединяет кусочки фона с улицей, улицу с озером, горой или лесом, соединяет мужчину и женщину, Космос, желание, страдание, уравнивание, доказательство, триумф и умиротворение. Моменты интенсивности эта линия связывает так же, как и те точки, через которые проходит. Она связывает живых и мертвых. Каждый из нас в силах открыть свою мировую линию, но она открывается только в тот момент, когда проводится по линии складки. Мировая линия одновременно физична, когда кульминирует в плане и следствии и метафизично конституирована темами." Делез, определяя собственный профессионально-философский и литературный стиль как "писать есть кроить", усматривал сценарий постижения бепсредельного Космоса, бесконечно вечного Мира, как последовательность состояния содержания в шагах процедуры рас-кроя.

16. Нонсенс

Понятие современной философии, содержание которого явилось результатом переосмысления традиционной фигуры отсутствия смысла в контексте постмодернистской метафизики отсутствия: как отсутствие стабильной структуры ризомы есть условие ее плюральной структурации, как отсутствие стационарного значения текста открывает возможность плюрального означивания, так и нонсенс, как отсутствие навсегда заданного смысла, есть условие возможности и семантического движения как такового. Данная трактовка нонсенса во многом связана с общей парадигмальной презумпцией постмодернизма, которая может быть обозначена как презумпция рассмотрения объекта в качестве хаотичного.
Постмодернистский хаос потенциально космичен, но эта космичность не ограничена единственно возможной версией обретения смысла, представляя собой, по оценке Делеза, своего рода игру смысла и нонсенса, некий хаос Космос (Хаосмас). Согласно "Логике смысла" Делеза, абсурд есть то, что существует без значения, но открывает возможность возникновения значения. Абсурд, нонсенс и парадокс противостоят, по Делезу, не смыслу как таковому, но смыслу, понятому в качестве окончательно, не допускающего своего дальнейшего варьирования и прироста. Нонсенс, как лишенный смысла, напротив, противостоит отсутствию последнего, и в этом противостоянии оборачивается тем, что само по себе дарует смысл. Согласно предложенной Делезом модели, именно здесь происходит дарование смысла - области, предшествующей всякому здравому смыслу как смыслу общезначимому, ибо здесь ему как парадокса язык достигает своей наивысшей мощи.
Фигура соотношения нонсенса и смысла модулирует в постмодернистской философии проблемное поле, связанное с феноменом случайности. Так, в постмодернистской концепции исторического времени презумпция случайности конституируется в контексте предложенной Делезом суперпозиции нонсенс-смысл. Если сложившиеся в конкретную конфиругацию Эона сингулярности обретают в его системе отсчета определенную семантическую значимость, то последняя обусловлена в своем возникновении особенным феноменом (странным объектом, вдруг-событием), а именно: случайной флуктуацией темпоральности. Такое событие интерпретируется Делезом в качестве нонсенса: "Вся линия Эона пробегается вдруг непрестанно скользящим вдоль этой линии и всегда проскакивающей мимо своего места. Это - парадоксальная инстанция или случайная точка, нонсенс поверхности и квазипричина, чистая абстракция, чья роль прежде всего в том, чтобы делить каждое настоящее сразу в обоих смыслах-направлениях, на прошлое-будущее линии Эона. Если нонсенс сам по себе, казалось бы, не наделен смыслом, то он наделен чем-то большим: творческим смыслообразующим потенциалом, способностью дарования смысла. Неизменно и неожиданно проявляя себя как вдруг, нонсенс имеет своим сиюминутным следствием разрушение казавшегося наличным смысла, однако далеко идущий смысл нонсенса заключается в открывающейся перспективе бесконечного смыслопорождения: мы можем составить общую картину движения языка и дарования смысла. Ее приводит в действие парадоксальный элемент или случайная точка. Это - нонсенс. Но именно потому что нонсенс обладает внутренней изначальной связью со смыслом, он наделяет смыслом термины каждой серии. Смысл - это всегда эффект, производимый в сериях пробегающей по ним данной инстанции". Эффект "вдруг", "как взрыв нонсенса в семантической среде", обнаруживает себя абсолютно спонтанно и автономно и абсолютно случайно: "событие как таковое - то есть смысл - отсылает к парадоксальному элементу, проникающему всюду как нонсенс или как случайная точка к действующему при этом как квазипричина, обеспечивающая полную автономию эффекта" (Делез).
Постмодернистская концепция нонсенса открыта для интерпретации в серии сформированной синергетикой модели соотношения так называемых детерминистических и индетерминистических участков самоорганизованного процесса (Николис, Пригожин, Хакен). В этом плане смысл и нонсенс, как две различных, но равно необходимых грани бытия, соотносятся, по Делезу, таким же образом, как линейные и нелинейные участки процесса Пригожина, то есть взаимно исключая (не-со-возможные серии событий) и одновременно дополняя (входя в со-присутствие) друг друга. В пространстве нонсенса (в том пространстве, которое в системе отсчета наличного данного обжитого мира воспринимается как невозможное (то есть нонсенс) конституируются те точки, где начинается иной мир, не-совозможный с первым. То, что в одной версии эволюции или динамики (в одном из не-совозможных миров), возможно, и наделено смыслом, в другом выступает как нонсенс, то есть бессмысленно и невозможно. Таким образом, в заданном контексте нонсенс и смысл покончили со своим динамическим противостоянием и, по словам Делеза, вошли в со-присутствие: нонсенс поверхности и скользящий по поверхности смысл.

17. Принцип нон-селекции

Это регулятивный принцип постмодернизма (сформулирован де Фоккема), реализующий себя в двух плоскостях.
Первое. В широком смысле (в контексте общей постмодернистской установки на культурный плюрализм и отказ от видения культуры как аксиологически дифференцированной на идеологический центр и оппозиционную ему несанкционированную культурную периферию (принцип нон-селекции означает презумпцию равновозможностей, равного права на параллельное сосуществование в децентрированном культурном пространстве различных и даже взаимно альтернативных культурных программ и стратегий).
Второе. В собственном смысле принцип нон-селекции конституирует свое содержание на основе постмодернистской интерпретации хаоса. Возможность космизации, то есть упорядочивания хаоса интерпретируется постмодерном как реализующаяся в актах перехода его из одного состояния в другое: например, бытие ризомы как реализующее себя посредством осцилляций (или колебаний) между этими состояниями, то есть, по формулировке Делеза, меж-бытие интермеццо (сравнить с фундаментальной презумпцией современной синергетики - порядок из хаоса - как реализующийся посредством колебательного механизма самоорганизации). Если синергетика понимает хаос в качестве достигнутого, а достижение хаоса - как содержательно необходимый этап эволюционных преобразований от простого к сложному, то и для постмодернизма идея достижения хаоса (а именно - сознательного создания) оказывается фундаментальной: состояние хаоса понимается как достигнутое в результате целенаправленной процедуры по отношению к семантическим средам, от предложенного в свое время А. Жарри в контексте патафизики принципа внесения хаоса в порядок до принципа нон-селекции, предложенного Фоккема, как преднамеренное создание текстового хаоса. В аксиологическом плане принцип нон-селекции фактически равен принципу равнозакония у Деррида, в организационном близок к семантической фигуре "бесовской текстуры" у Роллана Барта и "принципа ускользания" у Делеза и Гваттари.

18. Нулевая степень

Понятие философии постмодернизма, означающее мнимую референциональность мифологического (Ролран Барт), гиперреального или симукляра (Бодрийяр), а также лимитированность гиперинтерпретации (Умберто Эко). Проблематика нулевой степени рассматривается Ролланом Бартом в контексте различения языка и стиля, мифологии и литературы. Письмо есть некое формальное образование, связывающее язык и стиль. Язык, согласно Барту, носит над-индивидуальный характер и является естественным продуктом времени, результатом Истории и Общества. В то же время, язык есть скорее эпистимологическая категория, не сводимая к инструментальности, не столько запас материала, сколько горизонт, то есть одновременно территория и ее границы. Эта анонимная потенциальность - площадка, заранее подготовленная для действия, ограничение и одновременно открытие диапазона возможностей. Напротив, стиль означает кумулятивность телесного опыта пишущего. Он обусловлен жизнью тела писателя и его прошлым, превращаясь мало-помалу в автоматические приемы его мастерства. Стиль исходит из сферы индивидуальной, интимной мифологии пишущего, сферы его речевого организма, где рождаются первоначальный союз слов и вещей. Таким образом, язык - это территория, на которой размещается аккумулированное прошлое писателя или архив, в который проникает телесность.
Нулевая степень письма - это антимифологическое письмо. Письмо, приведенное к нулевой степени, есть, в сущности, ничто иное, как письмо, если угодно, внемодальное, сводящееся к своего рода негативному модусу, где все социальные и мифологические черты языка уничтожаются, уступая место нейтральной и инертной форме. Примером такого рода письма для Барта выступает роман Камю "Посторонний", создавший стиль, основанный на идее отсутствия, которое оборачивается едва ли не полным отсутствием самого стиля, следствием чего является появление писателя без литературы. Письмо, приведенное к нулевой степени, обретает свою первоосновную функцию - инструментальность, и превращается в подобие чисто математического уравнения.

19. Атеизм

В традиционном понимании - ментально-мировоззренческая установка, альтернативная теизму, то есть основанная на отрицании трансцендентного миру начала Бытия, однако объективно изоморфная ему в гештальтно-семантическом отношении. В конкретных формах может представать в оппозиции не столько теизму как таковому, сколько конкретному вероучению или определенной конфессии.
Может подразделяться как религиозный индифферентизм (то есть отсутствие фокусировки на вопросах веры), религиозный скептицизм (то есть сомнение в определенных догматах вероучения), вольнодумство (то есть внеконфессиональная интерпретация символа веры), антиклерикализм (то есть социально ориентированная позиция неприятия института Церкви).
По форме своего проявления атеизм жанрово варьируется в предельно широком диапазоне, от моделей, исключающих Бога в качестве объяснительного принципа из картины мира (материализм в последовательно монистических своих версиях) до смысложизненной позиции богоборчества (романтизм). Атеизм остро проявляет себя в экзистенциальных проекциях человеческого существования. (Например, у Мигеля де Унамуно в "Молитве атеиста":
Господь несуществующий,
Услышь в своем небытии
Мои моления.)
В философии постмодернизма - атеизм - способ или стиль мышления, обоснованный идеей "смерти субъекта" и принципиальным отказом от возможности внетекстового источника смысла - как в плане "трансцендентального означаемого" (Деррида), так и в плане трансцендентного субъекта (В. Лейч). Такая парадигма философствования постулирует практическую невозможность существования Бога для субъекта речи (Кристева). Семантическая фигура Бога стоит в постмодернизме в одном ряду с фигурами Автора, психоаналитически понятого Отца и в целом субъекта (познания, действия, власти), сопрягаясь с феноменом центра, структуры, власти и т.п., выступая символом традиционной рациональности метафизики и онтологии. В этом отношении атеизм фактически выступает в постмодернизме необходимым аспектом фундаментальной для его номадологической парадигмы децентрации (текста, опыта, структуры), постулируя новое понимание бытия как флуктуационного процесса самоорганизации, осуществляющегося вне однозначных механизмов линейной причинности, предполагающих процедуру внешнего причинения - "Мир без Бога" стоит в ряду с такими базисными аксиомами постмодернизма, как Текст без Автора, Язык без Субъекта, Голос без Говорящего - выражая наряду с ними идею нелинейности. Подобным образом понятый атеизм позволяет постмодернизму предположить внутри своего концептуального поля нетрадиционно артикулированную семантическую фигуру Бога (Бог как предельный цикл хроноса у Делеза, например - вне обязательной для теизма личностной его артикуляции).
Фактически постмодерн задает не только новую семантику, но и нетрадиционную аксиологическую окраску классическому понятию атеизма: по формулировке Вейль, "одна из драгоценных радостей земной любви - радость служить любимому существу так, чтобы оно не знало об этом. В любви к Богу это возможно лишь через атеизм".