Читателе Древней Руси конца X -XVI вв

Для развития первых представлений о читателе наиболее значащим фактором была религиозная мысль, формировавшаяся в весьма противоречивых социокультурных условиях. Бытовало двоеверие (если не считать другие конфессии): язычество веками существовало параллельно с христианством и лишь иногда это сосуществование сопровождалось «взрывами». Официальное принятие христианства было «взрывом», прервавшим постепенное, линейное развитие государства и направившим его на путь принятия ценностей православной религии (325). Пройдя флуктуационное поле, общественная система выбрала путь принятия православной идеологии, ставшей мощной детерминантой общественного развития на долгие века.

Вера была принята от Византии, которая рассматривалась Древней Русью как эталон централизованного, иерархизированного, регламентированного общественного устройства, идеал государственного могущества. Акт принятия христианства мог характеризоваться русичами как акт культурно-исторического «выравнивания» (380). Византия воспринимала себя как средоточие всех высших ценностей и стремилась расширить свое влияние. Ведя борьбу с магометанским Востоком, она считала лучшим орудием усиления своей политической и экономической мощи введение христианства, подчинение других стран своему церковному авторитету (543). Очевидно Византия в этот период была типичной диссипативной (т.е. рассеивающей) структурой, которая в собственных интересах осуществляла сброс, рассеяние излишней энергии, а в качестве одного из «стоков» использовала Древнюю Русь. Религиовед Н.М. Никольский считает, что Византия страдала от излишков клерикального населения и, как только появилась русская церковь, словно из запасного резервуара хлынули готовые отряды святителей и просветителей, а с ними – гражданские и нравственные понятия, законы, книги, иконопись и другие атрибуты духовной жизни, которые способствовали установлению нового социального порядка (380).

В качестве свободных радикалов, распространявших и рассеивающих энергию христианского просвещения, использовались в основном представители духовенства: их воздействие было непосредственным и опосредованным, осуществлявшимся через культуры славянских стран – Сербии и Болгарии. В то же время Византия способствовала сбросу и распространению избытков энергии западного мира, выполняя роль посредницы между ней и восточным миром. Посредничество осуществлялось, в частности, путем перевода, адаптации и компилирования западных текстов, которые переадресовывались читателю средневековой Руси (333).

В период второй волны южнославянского влияния (XIV-XV вв.) усилилась роль Болгарии и Сербии в определении круга чтения древнерусского читателя: как и Византия, они приобщали его не только к христианским, но и общечеловеческим ценностям. Осуществлялась однонаправленная трансляция культуры, а Русь как огромный локатор принимала поток новой информации.

Вопрос о том, кто, как и кому адресовал трансляцию культурных ценностей, напрямую связан с тем, кто формировал систему представлений о читателе Древней Руси и на какие категории читателей она распространялась.

Как уже упоминалось, в регуляции читательской деятельности активное участие принимало византийское духовенство; сохранилось немало свидетельств о передаче книг из константинопольских монастырей в монастыри Древней Руси. «Книжные люди» – сербы, болгары, греки переселялись в Киев, Новгород и другие города, чтобы продолжить подвижнический труд во имя христианского просвещения. Немаловажная роль в этом процессе принадлежала и обосновавшимся в Константинополе на Афоне русским колониям, которые занимались переписыванием, переводами книг, сличением русских богослужебных текстов с греческими.

Как же осуществлялся прием этой трансляции, кто был готов к освоению ценностей книжной культуры?

Ю.М. Лотман в статье «Проблемы византийского влияния на русскую культуру в типологическом освещении» убедительно показал, что диалог культур возможен только в том случае, если принимающая сторона занимает позицию «начинающих» и приступает к активному освоению культуры передающего (транслирующего) центра (333). Сам факт возможности трансляции свидетельствовал о том, что в Древней Руси сложилась семиосфера, осуществлявшая ее прием.

Введение христианства выделило из общей массы тонкий культурный слой, прикоснувшийся к просвещению, доходившему из Болгарии и Византии. Автор курса российской истории Е.Ф. Шмурло утверждал, что в домонгольский период «слой этот был очень, очень даже тонкий, напоминая собой глазурь, наведенную на глиняную посуду…» (606, с.239). Этот тонкий слой состоял в основном из духовенства, князей и дружинников. Их книжная традиция резко контрастировала с устной, фольклорной традицией «простецов», «idiotae» (145).

Среди духовенства выделялись своей образованностью митрополиты Илларион и Климент Смолятич, основатель Киево-Печерского монастыря Феодосий Печерский, монахи Нестор и Сильвестр (составители «Повести временных лет»), Даниил Паломник. Среди князей людьми высокой книжности были Ярослав Мудрый, его сыновья Всеволод и Святослав, Ярослав Осмомысл, Роман Ростиславович, Владимир Мономах, Константин Всеволодович. Безусловно, примыкает к этому списку и безвестный автор «Слова о полку Игореве».

Эти люди стояли у истоков русской книжности: они способствовали трансляции книжной культуры и во многом определяли регуляцию читательской деятельности путем селекции книжного потока. Основываясь на своих представлениях о духовных потребностях древнерусских читателей, они определяли, какие книги надлежит привезти из Византии и Болгарии, какие из них нужно перевести, переписать и распределить по монастырям и церквам. При отборе литературы они ориентировались преимущественно на классиков греческой церковной литературы IV-VI вв., т.к. современная византийская литература, с их точки зрения, читателю Руси была недоступна. Славист В.М. Живов настаивает на том, что на Русь переносился лишь фрагмент византийской культуры, ограниченный в своем содержании и упрощенный по структуре (174). Трансплантация византийской и болгарской культур осуществлялась творчески: русские книжники часто сами отбирали литературный материал, компилировали сборники, т.е. как бы редактировали культуру соседних, более развитых стран с поправкой на духовные запросы российских читателей (312).

Важно отметить, что иностранные влияния были действенны именно потому, что они отвечали потребностям страны, интуитивно ищущей опоры в христианских и общечеловеческих ценностях. Д.С. Лихачев показывает объективную обусловленность процесса распространения книжной культуры: «Создание той или иной рукописи, переделки, свода исторических сочинений может быть вызвано случайными причинами: переездом того или иного лица, частными потребностями монастыря, индивидуальными склонностями заказчика и писца, но в явлениях массового характера, повторяющихся, связанных друг с другом, всегда сказываются общие потребности, потребности общества, а не отдельных лиц, потребности закона, а не благодати; потребности необходимости, а не свободы» (312, с. 26).

Разумеется, в основе трансляции и распространения ценностей книжной культуры лежали определенные представления о древнерусском читателе и возможностях, которые открывала книга.

Представления о книге и ее роли в общественной жизни были также привнесены из Византии и других стран – культурных доноров. Книга того времени была прежде всего средством трансляции христианской религии, предметом ее культа и неотъемлемым атрибутом православия. О книге как предмете христианского культа свидетельствуют такие факты как ее частое изображение на иконах и предметах религиозного обихода, использование в качестве украшения церквей, включение в ритуал богослужения (162). Свидетельствовал о культовом предназначении и внешний вид книги, в котором отражались византийские представления о единстве содержания и декора. Особенно трепетным было отношение к Евангелию: «Святую книгу облачают в драгоценные украшения как Дар Божий и приносят как жертву Богу в соответствии с евангельской идеей спасения мира в крестных муках Иисуса Христа» (397, с. 148).

Книга, в первую очередь, воспринималась как источник божественного знания и поэтому чтению придавалось литургическое значение, оно воспринималось как высокоторжественный акт. Об этом свидетельствуют характеристики книги и чтения в Первоначальной летописи («реки, напояющие вселенную, «почитание книжное», «украшение праведника» и т.д.), а также устойчивые литературные формулы в житийной литературе: «послушая божественных книг», «почитание божественных писаний», «учитися божественным книгам» (562). Книги должны были вдохновлять на добрые дела, исполнение воли творца.

Таким образом, самое первое типическое представление о читателе средневековой Руси – это представление о человеке, приобщающемся к «высшему» божественному знанию.

Соответствующие представления отражала и тематика книг, хлынувших на Русь из соседних стран. Это была преимущественно богослужебная литература, без которой не могла осуществляться церковная жизнь: книги Ветхого и Нового Завета, Евангелие, Псалтырь, Минеи, Часословы, Триоди, патерики, прологи, палеи (312, 476, 477, 478, 500).

Целям христианской образованности служили и «четьи» книги, которые были представлены в основном сборниками: «Изборник Святослава», «Златая Чепь», «Пчела», «Измарагд» и другие; этот вид изданий был позаимствован у византийцев, но отбор произведений для компиляции часто определялся представлениями о внутренних потребностях общества, вкусах и запросах русского читателя (311). Он, с точки зрения переводчиков и составителей, нуждался в мудрых изречениях античных и византийских авторов, поучениях отцов церкви, минимуме исторических и естественнонаучных знаний. В.В. Мильков обращает внимание на то, что читателей Руси XI – XII столетий интересовала в основном раннехристианская классика – этого требовал путь ученичества (361).

Характерной особенностью переводной, а впоследствии и оригинальной литературы Древней Руси является ее религиозно-дидактический характер; реализовывалась концепция читателя, которого надо поучать, воспитывая в нем настоящего христианина. Литература с явно выраженной дидактической направленностью получила название «учительной» или «церковно-учительной» (3,4). В ее названиях часто фигурируют слова «поучение» и «слово»; В.Н. Калиновская на основе анализа текстов древнерусской литературы утверждает, что эти слова использовались как синонимы (204).

Произведения церковно-учительной литературы разъясняли «како жить христианину»; они снисходительно адресовались «крещеным, но непросвещенным» (419). Сочинения отцов церкви, светских лиц учили познавать себя, отвечать за свои поступки, стремиться к правде, добру, молитве, быть снисходительными к другим, беречь дружбу. Так новое, христианское миросозерцание постепенно вытесняло старое – языческое. Замена происходила в условиях двоеверия. Переходный период должна была ускорить церковно-учительная литература; ее произведения не могли существовать без отрицания нажитого языческого наследия – отсюда обличение пороков и недостатков паствы. В книгах порицались языческие кумиры и культы, новообращенные христиане предостерегались от пиров и игрищ, пьянства, лени, злословия, обжорства и иных пороков (11). Объектом воспитательного воздействия считался в основном мужчина, который должен был, в свою очередь, воспитывать жену и детей.

Каким же социальным категориям читателей адресовалась эта трансляция культурных ценностей, кого можно считать приоритетным читателем Древней Руси?

Как уже упоминалось, Древняя Русь была страной идейно-культурного многообразия, ее уклад определялся народными верованиями, языческими культами и трудно прививающимся христианством. Но книжная культура Руси того времени была исключительно церковно-христианской и в этом смысле однонаправленной, ориентированной на распространение религиозных ценностей и одобряемых церковью знаний. В условиях первоначального периода распространения эта культура была слабо дифференцированной и не предполагала какого-либо специфического воздействия на различные категории читателей; не было и выраженного разномыслия по поводу того, кому и какие книги следует читать или, напротив, не читать. Концепция древнерусского читателя была единой, но предполагались различные варианты ее реализации в разных социальных средах. Фильтрами, нарушающими информационное разнообразие, были сословная принадлежность, уровень грамотности и материальное положение потенциальных читателей.

Одним из основных адресатов этой трансляции были представители княжеского сословия, в котором были сильны традиции образованности и книга рассматривалась как знак приобщенности к высшему знанию. Характерно, что на одной из миниатюр «Изборника Святослава» 1073 г. изображена семья князя Святослава, где он сам и его дочь Киликия, внучка Ярослава Мудрого стоят с книгой в руках (248, 410). Круг чтения в княжеских семьях был разнообразным, включал и светскую, и религиозную литературу.

Наиболее просвещенные князья Древней Руси были культурными политиками, реформаторами общественной и религиозной жизни народа; И.В. Кондаков справедливо называет их руководителями масштабных социокультурных процессов (236). В книжном деле это проявилось в том, что такие образованные представители княжеского сословия как Ярослав Мудрый брали на себя функции институтов книжного дела: выписывали книги из-за границы, организовывали труд переписчиков, основывали библиотеки, «вкладывали» книги в церкви и монастыри, открывали школы при религиозных центрах, организовывали книгообмен между религиозными учреждениями и княжескими дворами (154, 311, 420).

Носителями древнерусской книжной традиции были и женщины из княжеских семей: Анна Ярославовна, Ефросинья Полоцкая, Евпраксия Мстиславовна и др. В круг женского чтения входила учительная, церковная литература, но наиболее образованные женщины читали труды философов, поэтов, медиков и сами занимались просветительской деятельностью (131).

В семьях образованных князей детям прививалось почтительное отношение к христианской вере и ее носителям – «книжникам».Представления о чтении детей в то время еще не сложились и книг, написанных специально для них, не было вплоть до середины XVII века (509). Однако известно, что княжон и княжичей в Древней Руси приобщали к вере и универсальному знанию: обучали грамоте, математике, астрономии, философии и «врачебной хитрости», иностранным языкам.

Среди духовенства наиболее просвещенным было монашество. Приоритетность черного духовенства как читателей проявлялась, прежде всего, в том, что при монастырях создавались библиотеки. Монастыри принимали уставы, которые требовали интенсивного чтения. Одним из наиболее жестких был Студийский устав, который одной из важнейших задач иноков называл религиозное самообразование и взаимное обучение (420, 421). В Киево-Печерском, Зарубинском, Борисо-Глебском монастырях «книжное научение» вменялось в обязанность монахам, а чтение считалось одним из аскетических, затворнических подвигов. Монахам предлагалось проводить время в молитве, чтении, пении псалмов и труде. Чтение книг должно было восприниматься монахами как душеспасительное, радостное занятие; о людях высокой книжной мудрости современники отзывались с неизменным уважением. О Феодосии Печерском в документах тех лет говорилось, что он учил монахов книжному почитанию, о Кирилле Туровском, – что он «прилежал к учению божественных книг», о епископе Климентии Смолятиче – «книжник и философ, каких еще не бывало в русской земле» (420).

В литературе высказано немало противоречивых суждений об уровне грамотности духовенства в целом. П.Н. Милюков утверждал, что греческий устав для монахов был неудобоносимым ярмом. «На усердное занятие книгами братия смотрела косо: книжная хитрость легко могла привести к духовной гордости» (363, с. 21). Тем не менее, концепция христианского просвещения адресовалась в первую очередь именно «черному» духовенству: чтение религиозных книг для монахов было обязательным. В монастырских библиотеках содержались книги для чтения во время богослужения, трапез и литература для келейного чтения. И.М. Грицевская установила, что для монашества составлялись индексы истинных книг, которые были не только своеобразными пособиями рекомендательной библиографии, но и являлись инструментом, осуществляющим регуляцию келейного чтения (139).

Роль книги и чтения в жизни «черного» духовенства безусловно нарастала; об этом свидетельствует, прежде всего, рост числа монастырских библиотек, увеличение количества монашествующих писцов (в период с XI по XVI в. их стало в 10 раз больше), усиление роли настоятелей монастырей как заказчиков книг (473).

Менее жесткие требования предъявлялись белому духовенству. Сведения о его грамотности достаточно противоречивы. Б.В. Сапунов утверждает, что оно поголовно было грамотным (500), а П.Н. Милюков, что оно было сплошь неграмотным; многие отправлению «треб» учились «с голоса». Аргументируя свою точку зрения, последний приводит различные высказывания современников, в том числе – новгородского архиепископа Геннадия (ХV в.): «Приведут ко мне мужика (ставиться в попы или диаконы), я велю ему Апостол дать читать, а он и ступить не умеет; велю Псалтырь дать – и по тому еле бредет… Я велю хоть ектениям его научить, а он и к слову не может пристать: ты говоришь ему одно, а он – совсем другое. Велишь начинать с азбуки, а он, научившись немного, просится прочь, не хочет учиться» (362, с.26).

Известный специалист по истории русской общественной мысли А.И. Клибанов указывает, что церковно-учительная литература имела своим адресатом в основном приходских священников и мирян, Он называет наиболее популярные сборники у этой категории читателей: «Златоуст», «Златоструй», «Измарагд» (212). Однако вряд ли можно считать, что белое духовенство и миряне рассматривались как одна социокультурная группа. Духовенство учило мирян грамоте в основном с целью приобщения к христианству; церковь снабжала клир своего рода «методической» и «пропагандистской» литературой: покаянными книгами, упрощенными житийными текстами. Исследователь древнерусской книжности М.С. Киселева предполагает, что эта литература выполняла функцию закрепления христианских догм на низовом уровне, а народное образование было лишь побочным продуктом деятельности церкви (209). Священники занимались трансляцией знания – читали мирянам книги вслух и занимались их истолкованием.

Таким образом, социальной базой реализации концепции христианского просвещения в исследуемый период были в основном князья и представители «черного» духовенства. Они же способствовали распространению церковно-учительной литературы, выполняя функцию регуляции читательской деятельности путем создания и селекции текстов. Схематически регуляцию читательской деятельности в Древней Руси можно изобразить следующим образом (схема № 5).

На схеме показаны приоритетные группы читателей того времени – это духовенство (преимущественно монашество) и владетельные князья. Именно им в первую очередь адресовалась рукописная книга того времени.

Основной массе населения концепция христианского просвещения адресовалась в минимальной степени.

В целом Русь отнеслась к христианскому вероучению и просветительским устремлениям духовенства весьма спокойно, поскольку акт принятия христианства не затронул большинства (144).

Сведения об уровне грамотности мирского населения Древней Руси до сегодняшнего времени достаточно противоречивы. П.Н. Милюков, С.М. Соловьев, Е.Ф. Шмурло приводят данные, свидетельствующие о неграмотности подавляющей массы населения в первые века после официального принятия христианства, превалировании в народной культуре текстов произносимых, а не читаемых (363, 534, 605).