От самодержавия к думской монархии 3 страница

В чем же заключались разногласия между Горемыкиным и Витте? Вопреки усилиям многочисленных исследователей доказать принципиальную противоположность «реакционного курса» первого «реформаторской программе» второго в действительности дело во многом сводилось к сиюминутным политическим задачам и личной борьбе. Поскольку Витте, не очень хорошо разбиравшийся в тонкостях крестьянского хозяйства и землепользования, считал возможным сделать упор на установление правового равноправия крестьян (что отчетливо коррелировало с его идеями по поводу политических реформ), «горемыкинцы» настаивали на том, что центр тяжести должен лежать в хозяйственной и административной плоскости при сохранении «исторических основ крестьянского быта»79. Позднее, уже осенью 1905 г. они сыграли перед императором на той же струне, противопоставив «политическому» манифесту 17 октября идею манифеста, обращенного к крестьянам, политикой якобы совершенно не интересующимся80. Итогом этого нехитрого маневра стали акты 3 ноября 1905 г., объявившие о снижении и последующей отмене (с января 1907 г.) выкупных платежей и расширении операций Крестьянского банка. Хотя Витте пытался в воспоминаниях приписать инициативу этих мер исключительно Совету министров, документами это не подтверждается81. В них было столько же «горемыкинского», сколько и «виттевского». Группа противников премьера всего лишь утвердила собственную инициативу в крестьянском деле. Возможно, продолжая развивать этот успех, Д.Ф. Трепов, славившийся своей склонностью к «крайностям», и предложил царю известный проект принудительного отчуждения помещичьих земель, автором которого был харьковский профессор П.П. Мигулин. Записка Мигулина была передана в Совет министров. Авантюристический смысл этого проекта, произвольность цифровых выкладок и расчетов, демагогичность аргументации были очевидны. Достаточно сказать, что площадь частновладельческих земель, подлежащих отчуждению, исчислялась автором валом, по всей Европейской России. Полученная цифра в 20-25 млн

десятин могла быть использована на митинге, но для разработки каких-либо реальных мер была абсолютно не пригодна82. Сам факт, что подобный «план» обсуждался правительством, причем по инициативе императора, лучше всего свидетельствовал о панике в «верхах» в октябре 1905 г.

Без труда отклонив проект, Витте, возможно, решил выдвинуть встречную инициативу. Так родился не менее известный проект Н.Н. Кутлера. Решение о его разработке было принято премьером примерно в то же время, когда он демонстрировал свои колебания при обсуждении выборного закона (напомню, что и там речь шла о том, что крестьянство хочет земли, но никаких политических претензий не выдвигает). Поводом послужило обсуждение крестьянского вопроса в Совете министров 3 ноября под председательством царя, который, в частности, сказал (запись Э.Ю. Нольде): «Вы-купн[ные] платежи не такая больная сторона. Землю хочется иметь. Гл[авное] управление] землеустройства] и земледелия] должно практически поставить. Наряду с Крест[ьянским] банк[ом] в будущем д[олжны] разрешить краеугольный вопрос российский]»83. При желании эти слова можно было понять как распоряжение готовить проект отчуждения. Наспех составленный Кутле-ром и А. А. Кауфманом проект был в обстановке строгой секретности вынесен на обсуждение Совета министров. Но несмотря на спешку, Кутлер сумел сформулировать свой взгляд на аграрный вопрос и приложить к проекту цифровые выкладки, несколько неожиданные, учитывая исходные цели проекта. По его расчетам, даже если передать крестьянам все частновладельческие земли, для доведения душевых наделов до высших норм Положения 19 февраля 1861 г. не хватит 27 млн десятин. Впрочем, аргументация строилась не на этом «валовом» подходе. Кутлер попытался произвести погубернскую разверстку и пришел к выводу, что в губерниях, испытывавших наибольший земельный голод, возможная прибавка будет исчисляться «ничтожными долями десятин» на душу. Поэтому закономерным оказалось утверждение, что отчуждение частных земель возможно в достаточно узких пределах, после тщательного изучения местных условий и значение этой меры проявится только при «подъеме производительности» и «устранении недостатков надельного землевладения»84. Собственно техническая сторона проекта (условия отчуждения и выкупа) большого значения не имела и явно носила прикидочный характер.

По словам И.И. Толстого, «весьма естественно, что чисто социалистический принцип, положенный в основу предложения, возбудил горячие дебаты». Премьер разгорячился и заявил, что никакой неприкосновенности права собственности не признает. «...А что касается интересов помещиков-дворян, - продолжал он, - то я считаю, что они пожнут только то, что сами посеяли. Кто делает рево-

люцию? Я утверждаю, что делают революцию не крестьяне, не пахари, а дворяне, и что во главе их стоят все князья да графы, ну и черт с ними - пусть гибнут»85. Используя столь грубую демагогию, Витте, конечно, учитывал, что «в сферах» не слишком довольны поместным дворянством, не оказавшим должной поддержки трону.

Однако он жестоко просчитался. Сведения о проекте, конечно, проникли в общество и вызвали бурный протест. В конце декабря в беседе с Коковцовым о проекте с возмущением говорил германский император (!), назвавший его «прямым безумием» и «чистейшим марксизмом». Через несколько дней Витте заявил Коковцову, что никакого отношения к этому «сумасшедшему проекту» не имеет86. Однако это не помешало ему во всеподданнейшем докладе от 10 января в целом довольно сочувственно изложить аргументы сторонников отчуждения (хотя заявлять о своей позиции он остерегся)87. После неодобрительной резолюции императора вопрос был закрыт, а Кутлер вскоре был отправлен в отставку, став, как он и предчувствовал, «козлом отпущения»88 (позднее и он, и Кауфман оказались в рядах кадетской партии).

Между тем реальная разработка аграрной реформы велась во многом независимо от этих пропагандистских инициатив. С этой точки зрения, отмена выкупных платежей была лишь технической мерой, знаменовавшей окончательный переход надельных земель в руки крестьян. В очередной раз вставал вопрос о порядке выхода их из обществ, выдела и возможности продажи наделов. Наконец, предполагавшаяся активизация операций Крестьянского банка (который получил право скупать земли за счет своего капитала, а в перспективе должен был стать посредником при продаже крестьянам казенных и удельных земель) ставила вопрос о том, кому, в каких размерах и на каких основаниях продавать землю. Комиссию по согласованию манифеста 3 ноября с действующим законодательством возглавил Гурко - один из главных архитекторов реформы, получившей впоследствии не совсем точное название «столыпинской», убежденный сторонник насильственного разрушения общины. Возможно, он же был автором «Записки о недопустимости дополнительного наделения крестьян», доказывавшей «полную несостоятельность и фантастичность» этой меры и с одобрением воспринятой императором89. В отличие от Витте Гурко не считал достаточным уравнение крестьян в правах с прочими сословиями, а предлагал решительные законодательные и административные меры по «переводу» крестьян к личной собственности.

Разработкой нового аграрного курса продолжало заниматься и горемыкинское совещание, причем оказалось, что противники в вопросе о принудительном отчуждении - Гурко и Кутлер - отстаивают одну и ту же программу создания крепкого среднего (фермерского) землевладения. Интересно, что в своих выступлениях Гурко,

14- 14

активный участник правых дворянских организаций, резко выступил не только против общины, но и против помещичьих латифундий. Это был голос скорее профессионального бюрократа, чем помещика. Большинство же участников совещания (в том числе такие столпы неославянофильства, как Д.А. Хомяков и Ф.Д. Самарин) явно находилось в плену той же патриархально-попечительской идеологии, которую активно эксплуатировал Витте. Правда, в отличие от премьера, в своих пристрастиях оно было гораздо более последовательным90.

Но независимо от этого дни совещания Горемыкина были сочтены. В январе 1906 г. по инициативе Витте оно было закрыто. Промежуточное сражение многолетних противников закончилось вничью. Решающее же Витте, как известно, проиграл, причем по причинам, не имевшим отношения к сути крестьянского вопроса, а тем более - к его технической стороне. Тем не менее в «политическом завещании» его кабинета («Программа вопросов, вносимых на рассмотрение Государственной думы») аграрные проблемы занимали важнейшее место91. Правительство предполагало не только упорядочить выдел надельных земель из общины и порядок их купли-продажи, но и коренным образом реорганизовать местное управление и суд, на всесословных началах. Автором соответствующего раздела, видимо, был Гурко, чья карьера с падением кабинета и отставкой его непосредственного начальника Дурново не окончилась, а наоборот, вступила в пору своего расцвета. Этот факт лишний раз демонстрирует, что смена курса в аграрной сфере зависела не от перестановок в высших эшелонах власти, не от прихотей того или иного министра, а от более глубоких и мощных факторов. «Революцию в сознании» бюрократической элиты, предшествовавшую воплощению нового курса в жизнь и прослеженную, в частности, Дэвидом Мейси92, можно было признать совершившейся (даже несмотря на то, что 18 марта Государственный совет большинством в шесть голосов отверг представление Совета министров о'принятии временных правил выдела наделов из общины).

Можно ли сказать то же об общественном мнении? Важнейший поворот в сознании консервативного поместного дворянства был зафиксирован уже в ноябре 1905 г. на учредительном съезде Всероссийского союза землевладельцев. «Весь наш 40-летний строй, воздвигнутый на принципе общинного владения крестьян, был роковой ошибкой, и теперь необходимо его изменить»93 - такой вывод означал глубокое разочарование в патерналистской политике по отношению к крестьянству, выражавшееся дворянством в то время, когда и либералы типа Шилова, и Витте, и Николай II веры в нее еще не утратили. Антиобщинные выступления правых помещиков, конечно, были непосредственно связаны с отстаиванием ими нерушимости права собственности и отказом признать право-

мерность принудительного отчуждения их земель. Впрочем, позднее оказалось, что в этом, как и во многих других вопросах, дворянство было отнюдь не едино. «С "успокоением" пришло и "протрезвление"»94. Ставка на развитие в крестьянской среде частной собственности на землю, несомненно, должна была оказаться в противоречии с убеждениями многих консерваторов. Одни из них продолжали оставаться приверженцами «патриархальных» ценностей и институтов (в числе которых были земские начальники и дворянские предводители), другие видели угрозу в экспансии крестьянского землевладения, а третьи - в неизбежном при уничтожении общины «сверху» широком вмешательстве в местную жизнь бюрократии95. Позже вопрос о разрушении общины (а значит, и поддержке столыпинской аграрной реформы) стал причиной для серьезных разногласий в среде правых. Впрочем, в 1905 и первой половине 1906 г. об «успокоении» можно было только мечтать, а потому нюансы отступали на задний план перед безусловно разделявшейся всеми «охранителями» идеей неприкосновенности частной собственности.

Несколько иную позицию заняли, хотя и после серьезных споров, октябристы, чья аграрная программа отличалась крайней туманностью, но все же содержала положение о принципиальной возможности отчуждения. Однако особого внимания заслуживает программа по крестьянскому вопросу кадетов. И дело не только в том, что это была наиболее массовая в то время партия, получившая бесспорное преобладание в I Государственной думе. Именно аграрная проблема проливает свет на характер кадетского либерализма и на особенности партийной тактики. Едва ли можно принять распространенную в историографии точку зрения, в соответствии с которой приоритетом для кадетов были «незыблемость» или даже «укрепление» начал частной собственности96. Сам лидер партии с полным основанием признавал позднее: «Народническая идеология через аграрный вопрос вливалась широкой струей в наши партийные ряды, и обвинение нас нашими противниками в "социализме" было в этом отношении не совсем безосновательным. При содействии народников мы могли рассчитывать на понимание и сочувствие к нам крестьянства»97. Трудно сказать, где именно для Милюкова проходила граница между народнической и либеральной доктринами в аграрном вопросе, но народническая составляющая в русском либерализме была необычайно сильна изначально, и ей не было необходимости «вливаться» в кадетские ряды.

Короткий аграрный раздел программы кадетской партии, принятой на ее I съезде в октябре 1905 г., не содержал даже упоминания о «частной собственности». Он был целиком посвящен возможным путям расширения крестьянских наделов за счет государственных, удельных и частных земель98. Доклад А.А. Кауфмана на

14*

II съезде партии в январе 1906 г. сводился к признанию невозможности наделить всех крестьян по так называемой «трудовой норме» (т.е. дать им столько земли, сколько они могут обработать личным трудом), хотя докладчик однозначно заявил о своем сочувствии этой идее. Признавалось необходимым доведение наделов до «потребительской нормы», а для этого - широкое отчуждение тех частновладельческих земель, которые «являются способом получения ренты», и сохранение в руках владельцев лишь части их собственности, представляющей «образцы высокой культуры». Впрочем, Кауфман оговорил и то, что «прирезки земли составят собой только паллиатив» без повышения ее производительности. Судя по стенограмме прений, некоторые выступавшие (Ф.И. Родичев и др.) явно колебались: «теория» толкала их к «уважению права собственности», а потребности политического момента заставляли это право игнорировать. Другие, напротив, считая предложенные меры недостаточными, заявляли, что следует, по словам В.Е. Якушкина, «сказать крестьянам: ваша дальнейшая судьба - "земля и воля"». Озабоченный единством партии Милюков, признав, что «состаз членов разнообразен и мировоззрения их различны, одни стоят на точке зрения права, другие - на точке зрения пользы», призвал присутствующих к «благоразумию». Принципиальных изменений в программе сделано не было".

На третьем, преддумском съезде (21-25 апреля 1906 г.) картина существенно изменилась. Данные избирателям обещания, победа на выборах и эйфория от ожидания еще более крупных побед сильно радикализировали партию. Проект аграрной комиссии, построенный на принципе принудительного отчуждения (именно он лег в основу представленного в Думе «проекта 42-х»), подвергся резкой критике за недостаточную радикальность, поскольку он сохранял остатки частной собственности на землю. Между тем она, как заявил один из ораторов, является «одной из самых вреднейших монополий». «...Проект сведется в конце концов при своем осуществлении к полному уничтожению частной поземельной собственности, -продолжал он. -...Зачем же скрывать действительный смысл... реформы?» Один за другим выступавшие заверяли съезд в своей глубокой антипатии к принципу частного землевладения. П.Б. Струве, говоря о проекте, заявил, что «большего дать невозможно. Фактически при ее [реформы] осуществлении от частного землевладения действительно остается... то, что можно будет положить в жилетный карман». Сторонники частной собственности (например, Л.И. Петражицкий) вынуждены были возражать против преобладающего настроения только с «деловой» точки зрения, «не касаясь принципов»100. Многие противники национализации лишь выражали сомнение в том, что она придется по душе крестьянам. Один из «левых», А. С. Изгоев, даже заявил вполне в социалистическом духе,

что национализация не может стать «окончательным решением социального вопроса», поскольку «останутся еще капиталистическое хозяйство, налоговая система и т.д.». Подытожил прения Милюков: «Во всяком случае, в проекте аграрной комиссии ни о какой классовой точке зрения не может быть и речи, а если проект и нарушает чьи-либо классовые интересы, то, во всяком случае, не крестьян». В итоговой резолюции подчеркивалось, что «передача земли в руки трудящихся» является «руководящим принципом партии»101.

Действительно, только крайне пристрастные политические противники могли обвинить кадетов весной 1906 г. в «защите частной собственности». Возможная неискренность некоторых выступавших или влияние «настроений в массах», конечно, сути дела не меняли. «Умеренность» кадетов выражалась тогда лишь в том, что они, отстаивая законодательный путь преобразования, не считали возможным, скажем, призывать крестьян к захвату земли. В революционности же самого этого преобразования, как оно виделось подавляющему большинству делегатов, едва ли приходится сомневаться. Примечательно также, что несомненное влияние на окончательно принятую партией программу оказала аграрная программа близкой к ним, но считавшейся немного более правой Партии демократических реформ, составленная известным приверженцем крестьянской общины профессором А.С. Посниковым102. Суть ее заключалась в идее создания государственного земельного фонда, из которого наделялись бы (по возможности - по «трудовой норме»!) в бессрочное пользование все нуждающиеся крестьяне. Для Посни-кова и его многочисленных единомышленников, в том числе и в рядах кадетов, эта идея была отнюдь не тактической уловкой, призванной привлечь симпатии крестьян, а принципиальным убеждением в пагубности развития рыночных отношений в крестьянской среде. Разумеется, такой подход был весьма далек от либерализма не только в его классическом, но и в новом, распространившемся в Европе'на рубеже веков «социальном» варианте. •

Необходимо подчеркнуть, что способ решения аграрного вопроса, сформулированный кадетами, исключал возможность развития и крестьянской частной собственности на землю (независимо от убеждения многих из них в том, что ее развитие - единственно целесообразный путь аграрной эволюции). Таким образом, ни один из вариантов правительственной программы не мог быть для кадетов приемлемым, и конфликт на этой почве стал неизбежен.

Что касается аграрной программы социалистических партий, то традиционно считается, что наиболее разработанной она была у эсеров. Знаменитая концепция социализации земли предполагала отмену частной собственности и отчуждение без выкупа всех частновладельческих земель с созданием некоего «общенародного» фонда, из которого все желающие наделялись бы землей на урав-

нительных началах. Для наемного труда места в этой программе также не оставалось. Предполагалось, что распоряжаться земельным фондом должны были органы всесословного самоуправления разных уровней. Идеи, которые лежали в основе этой программы, действительно разрабатывались в народнической и неонароднической публицистике десятилетиями. Проблема, однако, заключалась в том, что они основывались на целом ряде догматических посылок, едва ли способных выдержать столкновение с реальностью, причем не только в перспективе (думается, в XXI веке нет необходимости доказывать утопизм эсеровских идей), но и уже на первых шагах (скажем, в ходе пропаганды в крестьянской среде). Главной из таких догм было представление о «природных» социалистических инстинктах крестьянина. Отчасти сознавая, что крестьяне вряд ли будут безропотно исполнять предназначенную им роль объекта социального экспериментирования, идеологи партии вынуждены были делать многочисленные уступки реальности, которые «размывали» и усложняли программу, что, в свою очередь, вызывало бесконечные внутрипартийные дискуссии. В итоге, по словам современного историка, «аграрная программа разрасталась в многостраничный законопроект со сложной иерархией разделов, статей, пунктов и подпунктов... Формализация программы, стремление направить крестьянское движение в заданное парадигмой русло, были чреваты противопоставлением придуманного пути в страну счастья и изобилия с реальными крестьянскими интересами...»103

Отдельный и непростой вопрос - насколько эсеровская программа была понятна крестьянам и соответствовала их менталитету. Едва ли корректной представляется точка зрения, что лозунг социализации «наиболее адекватно соответствовал российским реалиям (?), ментальности подавляющего большинства населения»104. Крестьяне, бесспорно, «вычитывали» в идеях эсеров смысл, кото-. рый им хотелось в них увидеть, и многие партийцы не *без основания испытывали во время революции неподдельную тревогу по поводу того, что «сколько-нибудь солидных данных, что при стихийном движении вопрос решится в духе программы нашей партии, у нас нет»105. Тем не менее нельзя не признать, что эсеровские призывы получили наибольший отклик в крестьянской среде. Социал-демократы ничем подобным похвастаться не могли, ибо их аграрная программа была куцей, невнятной и абстрактно-теоретической по характеру. Таким образом, адекватного решения ключевого вопроса российской действительности и, соответственно, революции ни одна политическая сила предложить не смогла. В условиях готовившегося созыва Думы это обстоятельство превращалось в бомбу замедленного действия, готовую взорвать хрупкое здание народного представительства.

Народ продолжает борьбу: новый этап массового движения (первая половина 1906 г.) С поражением декабрьских восстаний 1905 г. революция не закончилась. Тем не менее в стране нарастали стабилизационные тенденции, власть приходила в себя после шока последних месяцев «красного» 1905 года, а предпринимательские круги стремились отобрать у рабочих то, что было завоевано ими в период высшего подъема революции. В 1906 г. в условиях «усиленной охраны» жили уже 70% населения страны (по сравнению с 33% осенью 1905 г.), а в 1907 г. - около 75%. Всего к моменту открытия I Государственной думы в конце апреля 1906 г. в тюрьмах было, по некоторым оценкам, около 70 тыс. политических заключенных106. За первые 10 месяцев 1906 г., по свидетельству военного министра Редигера, войска вызывались для наведения порядка 2330 раз, причем в карательных акциях участвовали почти 2 млн. военнослужащих (с учетом того, что некоторые воинские части были использованы по нескольку раз; в 1905 г. на борьбу с революцией привлекались 3,2 млн. солдат и казаков)107. Образовался некий замкнутый круг: существующий в России порядок вызвал протест народа, он, в свою очередь, - очередные репрессии властей; а эти последние - новый протест масс и т.д. Ослабление власти стимулировало рост криминалитета и политического экстремизма. Так, только за время работы I Государственной думы (конец апреля - начало мая 1906 г.) в России были совершены 177 удавшихся и 52 неудавшихся покушения на должностных лиц, 88 покушений на частных лиц, 189 нападений на казенные учреждения, включая банки, 93 - на торговые помещения и квартиры граждан. В результате были убиты 58 чинов полиции, 46 представителей администрации, 90 частных лиц, а ранены 233 человек108.

Правительство, как всегда, действовало методом кнута и пряника. Наряду с репрессиями, как уже говорилось выше, шла работа над целым пакетом реформ: разрабатывались проекты смягчения остроты аграрного вопроса при сохранении помещичьего землевладения, перехода на 60-часовую рабочую неделю и введения социального страхования. При этом власти убеждали предпринимателей пойти на неизбежные в создавшейся ситуации экономические уступки рабочим, а буржуазия, наоборот, видела единственное реальное средство «успокоения» в политических реформах. В результате выработка соответствующих законопроектов затягивалась на неопределенный срок и социальная напряженность в стране сохранялась, порождая все новые и новые вспышки недовольства народных масс. Несмотря на то что 1906 г. ознаменовался некоторым оживлением конъюнктуры в ряде отраслей промышленности, в целом экономика России оставалась в состоянии застоя. Оживление наблюда-

лось практически лишь в текстильной индустрии, что было связано с некоторым расширением емкости внутреннего рынка в результате повышения покупательной способности крестьян за счет снижения арендных и продажных цен на землю и сокращения суммы выкупных платежей. Неблагоприятная ситуация складывалась и в сельском хозяйстве: неурожай, чреватый голодом, был отмечен в 1906 г. в 33 уездах Европейском России с населением около 10 млн. человек (Поволжье, часть Черноземного Центра, Урал). Следствием этого было повышение цен на продукты питания, «съедавшее» все прибавки к зарплате рабочих и доходы средних слоев городского населения. Давала знать о себе и безработица, одна из причин которой состояла в проведении на фабриках и заводах локаутов с последующей фильтрацией политически неблагонадежных рабочих независимо от их производственной квалификации. Общее количество безработных в столице империи достигало в начале 1906 г. 10-12 тыс. человек, в Москве - около 5 тыс. и т.д.109.

Значительно изменилось в 1906 г. и настроение масс, прежде всего рабочих. Горечь декабрьского поражения и усталость от длительной и упорной борьбы в 1905 г., известное разочарование в эффективности силовых методов давления на правительство и буржуазию, наконец надежды на Государственную думу, состав которой оказался более левым, чем можно было вначале предположить, -все это вместе взятое сделало свое дело. Часть рабочих чувствовала явную растерянность и нуждалась в передышке, у других появилось желание уйти в частную жизнь и направить энергию на улучшение своего материального положения, устранившись от политики. Неслучайным было и то, что в РСДРП громче зазвучал голос более умеренных и осторожных меньшевиков, стремившихся отмежеваться от радикализма болыневиков-ленинцез.

Вместе с тем действовали и факторы, отчасти компенсировавшие упадок оппозиционных и революционных настроений после декабрьских событий 1905 г. Кампания по выборам депутатов I Государственной думы и затем кратковременная, но бурная ее первая сессия заставили правительство несколько сократить масштабы репрессивных акций, чтобы создать иллюзию «национального единения» в стране. Это было необходимо и для укрепления пошатнувшегося престижа династии Романовых за рубежом, где как раз в начале 1906 г. велись очень сложные переговоры о предоставлении России столь нужного ей большого западного займа.

Новым моментом стала весной 1906 г. и легализация рабочих профсоюзов, которые наряду с профессиональными объединениями демократической интеллигенции и служащих, а также всероссийскими крестьянским, железнодорожным и почтово-телеграф-ным союзами стали нелегально или полулегально возникать в ходе революции.

Правда, начавшийся в стране своеобразный профсоюзный бум имел и немало издержек: так, возникало множество слабых, малочисленных союзов, движение дробилось на отдельные узкоцеховые потоки, не хватало грамотных и способных организаторов, многие «записавшиеся» в союз рабочие в дальнейшем прекращали поддерживать с ним связь. Тем не менее, несмотря на все формальные запреты, профсоюзы принимали самое активное участие в забастовочном движении. Так. например, петербургский профсоюз металлистов организовал в 1906 г. 17 забастовок, 14 из которых закончились победой рабочих110. Но особенно большую роль играли профсоюзы в организации забастовок у рабочих тех отраслей промышленности, которые в силу специфики производства были разбросаны по множеству мелких мастерских в разных концах больших городов (сапожники, портные, пекари) и только начинали активно включаться в борьбу за свои права. Таким образом, руководство рабочим движением осуществляли теперь не только революционные партии, но и профсоюзы, что, несомненно, помогло сохранить его в 1906 г. на довольно высоком уровне. И хотя внешне рабочее движение в 1906-1907 гг. становилось более будничным и менее результативным, оно имело тот плюс, что постепенно захватывало более отсталые в социально-политическом отношении слои рабочих, расширяло свою «географию» за счет включения в орбиту борьбы ряда периферийных районов страны, обогащалось новыми формами сопротивления пролетариата натиску буржуазии и властей.

Для пролетариата и революционных партий было очень важно не промолчать в первую годовщину «Кровавого воскресенья», ставшего началом революции. В ее колыбели - Петербурге, несмотря на локауты, по призыву городского комитета РСДРП и Центрального бюро профсоюзов не вышли на работу от 30 до 40 тыс. человек111. Помимо рабочих в столице бастовали многие учителя начальных школ, аптекари. Стачки протеста прошли в городах Поволжья, 'на Украине, в Сибири, Прибалтике, Белоруссии, Царстве Польском. Митинги, траурные сходки и демонстрации состоялись на ряде уральских заводов. Однако рабочие Москвы, Риги, текстильщики Центрального промышленного района не смогли принять участия в этих выступлениях. Всего на предприятиях, подчиненных надзору фабричной инспекции, бастовали в январе 1906 г. 190 тыс. рабочих, в том числе по политическим мотивам - 163,5 тыс. человек112.

Заслуживает внимания тот факт, что годовщина «Кровавого воскресенья» по призыву Международного социалистического бюро была отмечена и за рубежом. Только в Берлине и его пригородах состоялось более 100 митингов. Рабочие собрания прошли также в Дрездене, Франкфурте, Кельне и других городах Германии. Более 200 митингов и собраний состоялось во Франции. В Риме де-

ло дошло даже до столкновений демонстрантов с полицией, в результате которых были раненые и арестованные.

В феврале 1906 г. в забастовочной борьбе российского пролетариата наступила кратковременная пауза: общее количество стачечников сократилось по сравнению с январем в 7 раз, а участников политических забастовок - более чем в 41 раз. Однако уже в марте вновь происходит перелом: общее количество стачечников возрастает До 51,7 тыс. против 27,4 тыс. в феврале, а число политических стачечников увеличивается в 7 раз113. Это подготовило резкий, скачкообразный взлет забастовочной волны в апреле 1906 г., когда она прокатилась опять буквально по всей стране.