Смоленская поэтическая школа, её своеобразие

Существующая с незапамятных времен, Смоленская земля была и, пожалуй, надолго останется важнейшим участком огромного поля великой русской культуры. Осознание ее главных, определяющих начал есть едва ли не самая важная из современных задач.

Кто мы такие, смоляне-русичи, кем были раньше и стали теперь?

Это необходимо знать, чтобы определить свое место в жизни. А чтобы лучше узнать себя, надо бросить взгляд в прошлое, ибо там, в глубокой седой старине, на-ходятся корни наши, заложены основы русского характера.

Устное народное творчество и художественная литера­тура, ярко отразившие характеры и типы по времени далеких, а по духу очень близких нам людей, могут послужить самым надежным гарантом наших настойчивых поисков. Именно в них, как в фокусе, сошлись драгоценные свойства русского ума и чувства: общение с ними даже через призму веков, безусловно, обогатит нас духовно и нравственно, поскольку вместе с ними мы будем переживать их радости и огорчения, успехи и тревоги. Нет ничего более важного для человека, чем сам он, его мысли и чувства, а они такие же, как и у наших современников - только время и причины другие, - а суть одна и та же.

Художественный мир литературы и фольклора Смолен­щины необыкновенно богат и многообразен, поэтому он представляет для нас живой интерес, обогащает нас эстетически. Литература и фольклор в своих лучших произведениях поэтапно отразили изменения в психологии наших соотечественников, что важно иметь в виду при выяснении русского характера. Этот тип действительно многогранен, для него одинаково близки и дороги не только родные и близкие, но и люди всей земли, как и сама матушка-Россия, потому что его удел, как справедливо считал Ф. М. Достоевский, “и есть всемирность, и не мечом приобретенная, а силой братства и братского стремления нашего к воссоединению людей”. Очевидно, это и есть главное в нем.

Существование высокоразвитого устного народного творчества, а затем с принятием письменности и художе­ственной литературы на Смоленщине дает основание для постановки проблемы Смоленской художественной школы, в широком смысле этого слова - как традиции, как системы определенных принципов художественного творчества, выработанных веками совместных усилий множества сменявших друг друга поколений.

/ В истории развития отечественной науки уже предпри­нимались попытки определить особенности этого смоленско­го литературно-художественного феномена. В 1960 году в книге “Очерки советской поэзии” известный критик А. В. Македонов попытался обосновать понятие “Смоленская поэтическая школа”. Этот термин, вероятно, возник по аналогии с терминами “школа Маяковского”, “ленинградская школа Тихонова” и т. п. Возникновение, а затем и распад их связан с процессами внутреннего развития молодой литературы после Октября 1917 года, когда она вырабатывала единые принципы многонациональной художественной культуры.

1920-е годы, когда зарождалась Смоленская поэтическая школа, характерны пестротой отдельных группировок, полемизировавших между собой, почти отрицавших одна другую. Постепенно в литературном процессе идет концентрация творческих, сил по региональному или жанровому признаку. Возникают в связи с этим внутренние течения, школы, поглотившие одну за другой существо­вавшие группировки\£оздание в 1934 году Союза писателей на основе единого для всех художников творческого метода внесло существенные коррективы и в самый литературный процесс, сделало невозможным дальнейшее существование отдельных группировок, но не исключило развития “школ”, группировавшихся вокруг творчества какого-нибудь крупного, ведущего писателя. Так случилось в Москве, Ленинграде, Смоленске.

/ Поэтическим центром, притягивавшим молодые творче­ские силы в Смоленске, стал М. Исаковский. О его влиянии - не только литературном, но и общественно-нравственном, пишут многие его современники-земляки.-^

Так, в речи по случаю 70-летия М. Исаковского

А. Твардовский признавался, что в молодости поэзия его “старшего друга” послужила для него образцом - большим, чем чья-либо иная из современных ему поэтов. “Меня, - сказал он, - неотразимо прельщало в ней совпадение ее с деревенской действительностью тех лет, окружавшей меня, но, казалось еще, не имевшей права по своей неустоявшейся новизне на поэтическое изображение”. Отмечая другие точки соприкосновения с поэзией поэта-земляка, он отметил далее: “Живейшим образом отозвались в моей душе запечатленные тобою картины родной смоленской природы, раздумчивая неторопливость, даже деловитость лирической интонации, простые, житейского обихода слова, которые под твоим пером обретали несомненность более высокого строя поэтической речи, не утрачивая простоты, и доброе лукавство немногословного народного юмора, прогляды­вающее сквозь нарочитое простодушие”.

Непререкаемый авторитет М. Исаковского в Смоленске отмечает и Н. Рыленков, который пишет: “Я очень хорошо помню, как в конце двадцатых годов тянулась к нему поэтическая молодежь в Смоленске, где он был для всех нас не только доброжелательным и взыскательным учителем, но и другом, подававшим пример общественной скромности, принципиальности и требовательности к себе. Мы знали, что при всей мягкости его характера услышать от него похвалу не так-то просто, но зато как гордились мы его одобрением, его поддержкой! А поддерживать он умел всегда в самую трудную минуту”.

С. Панфилов в своих воспоминаниях рассказывает об уважительном отношении смоленских литераторов к М. Иса­ковскому, как к “старшему товарищу”, у кого многому можно было поучиться, А. Твардовский смотрел на него, “как на учителя”. Забота М. Исаковского о литературной молодежи выражалась и в том, что он был душой и организатором “Литературных страниц” в газете “Рабочий путь”, на который равнялась и молодежная газета “Юный товарищ”, а затем “Большевистский молодняк”.

В 1930-е годы поэтический центр в Смоленске переме­щается в сторону А. Твардовского. Как когда-то

В. А. Жуковский уступил место на поэтическом ошшпе А. С. Пушкину - “победителю-ученику”, - так теперь и М. Исаковский отдал пальму первенства своему “дорогому Саше”, о чем красноречиво свидетельствуют письма поэтов военных лет.

Теперь уж “младший друг” активно помогает “старше­му” - своими советами и практическими делами. Значитель­ность поэтической фигуры А. Твардовского в военные и послевоенные годы хорошо подчеркнул Н. Рыленков в статье “Путь Александра Твардовского”.

В послевоенные годы значительно выдвинется как поэт и Н. Рыленков. Вокруг него, как когда-то вокруг М. Исаков­ского, будет объединяться творческая молодежь. В Смоленске он станет центром и своим творчеством будет определять движение современной поэзии вообще, что отметит в статье “Живая поэзия” М. Исаковский.

Смоленск, Смоленщина воспитала, таким образом, трех крупнейших русских поэтов - М. Исаковского, А. Твардов­ского и И. Рыленкова, что одно уж может служить прочным основанием для того, чтобы заявить о существовании “Смоленской поэтической школы”. /

Кроме знаменитой “троицы”, в Смоленске сформирова­лись поэты второго и третьего эшелонов - С. Фиксин, Д. Осин, Д. Дворецкий, И. Василевский, А. Бодренков, И. Рыжиков, Л. Козырь, Ю. Пашков, В. Смирнов.

/В числе представителей “смоленской поэтической шко­лы” А. Македонов называет И. Грибачева, А. Недогонова,

С. Смирнова, Мартынова, Н. Заболоцкого, Ваншенкина, Яшина и Преловского, - поэтов, почти не связанных или совершенно не связанных со Смоленщиной, что вряд ли имеет здравый смысл. В конечном счете дело не в количестве представителей “школы”, а в принципах поэтики этой школы - общих для всех, обязательных для руководства в творческой деятельности./^"'

! Теоретик “Смоленской поэтической школы” замечает, что ее новизна особенно резко ощущалась в начале тридцатых годов, затем) пишет он, целый ряд новинок этой школы “стал уже общим достоянием‘всей советской поэзии”. В других своих работах исследователь пишет о Смоленской школе, как о своего рода яркой вспышке в конце двадцатых - начале тридцатых годов в русской поэзии, а затем эта школа прекратила свое существование, поскольку уехали из Смоленска М. Исаковский и А. Твардовский и остался только Н. Рыленков, а при одном представителе не может идти речи о “школе”.

Нам представляется, что перемещение “центров” школы от одного крупнейшего поэта к другому нельзя считать началом падения ее жизнеспособности, растворение “новинок” этой школы в общем русле русской поэзии того времени, -тоже не аргумент, отрицающий в целом школу, как полагает исследователь. ^Смоленская школа продолжала свой путь, опираясь на общие эстетические принципы.,

В чем сущность поэтики Смоленской школы? Что ин­тегрирует творчество ее представителей?

“Как бы кто ни оценивал Твардовского или Исаковско­го, или Рыленкова, - пишет А. В. Македонов, - первое, что признается и узнается в них, - это их органическая глубокая народность. Народность и в смысле народности их тематики, мировоззрения и метода, народность и в смысле удивитель­ной признанности их народом”/

Однако “удивительно признанным” народом было в свое время творчество Демьяна Бедного, но считать его представителем Смоленской школы, безусловно, нельзя, как нельзя относить к ее представителям А. Недогоиова,

Н. Заболоцкого, Мартынова и Яшина. Дело в том, что в самой народности поэтов Смоленской школы налицо были некие дополнительные оттенки, нюансы, определяющие ее внутренне и отличающие ее от других поэтических школ, скажем, “Ленинградской школы Тихонова” и т. д.

Полнее всех эту специфическую особенность Смолен­ской школы определил в стихах А. Твардовский:

Мы все - почти что поголовно - Оттуда люди, от земли...

В статье “Поэзия Михаила Исаковского” он разовьет это положение. Говоря о поэте-земляке, он проведет четкую линию, разделявшую его с другими поэтами, такими, как например, Маяковский, Пастернак, Асеев, Светлов. Не отказывая им в своеобразии таланта, он отметил, что эти поэты не знали деревни даже по воспоминаниям детства, “для них она была той стороной действительности, значение которой они могли осознавать, но она не могла представить для них собственно поэтического интереса”. “Даже тонкое и проникновенное чувство природы у Пастернака нигде не выходит зз черту созерцательного отношения к ней, ни одним краем не соприкасается с поэзией труда на земле, ни одной нотой не перекликается с отголосками полевой песни. Его поэзия, как поэзия многих его современников, - пишет Твардовский, - не была непосредственно задета и величай- шнм, полным трагических коллизий переворотом в жизни деревни, отразившимся многообразными последствиями на жизни всего общества”.

Эту же концепцию, только на материале творчества

Н. Рыленкова, подкрепляет писатель Н. Антонов. Он счита­ет, что “мало сказать, что тема земли, труда была близка Рьшенкову”. “Для него, - пишет он, - человека, с детства приобщившегося к крестьянскому труду, она и в пятьдесят, и в шестьдесят лет была кровной... святой темой. Он близко принимал к сердцу то, что относилось к земле: проблемы ее плодородия, бережного к ней отношения, разумного использования - и в непосредственно практическом, и в художественном плане. В поэтическом и этическом преломлении эти проблемы у него объединялись понятием чистоты, честности, правдивости во взаимоотношениях с землей. Да, это не описка - именно во взаимоотношениях, ибо в его венах текла кровь, унаследованная от множества поколений землепашцев, восходящих к временам, когда земле-кормилице поклонялись как божеству”.

В свое время Сергей Есенин сказал всенародно, что он последний поэт деревни. И не успел смолкнуть его голос, как появился М. Исаковский, в стихах которого зазвучала та же тема деревни. Но это уже была художественная быль другой деревни, где “от избы и до избы зашагали торопливые столбы”, - деревни, идущие навстречу городу. И поэтому вся поэзия М. Исаковского была иной, чем у Есенина. За Исаковским встали Твардовский и Рыленков. Они также оказались новаторами в изображении деревни. О чем бы ни писали они, русская смоленская деревня маячила, вставала в их художественном сознании, как нечто очень родное и близкое. Оба они вполне могли бы сказать о себе словами М. Исаковского:

Я потерял крестьянские права,

Но навсегда остался деревенеют.

Поэты Смоленской школы в своих произведениях пока­зывали, как правило, не какие-то отвлеченные “энские” места, а пункты и координаты, существующие реально. У А. Твардовского - это Загорье, у М. Исаковского - Оселье и Глотовка, у Рыленкова - Алексеевка и Тюнино. И такая “конкретика” не только не снижала, а, напротив, усиливала обобщающую силу образа, слова.

В статье “Поэзия Михаила Исаковского” А. Твардов­ский отмечал, что “наступившая в молодые годы Исаковско­го быль пореволюционной деревни открыла в нем своего поэта, дала ему тот особый, как бы не существовавший до него мир образов и мотивов, каким отмечается приход в литературу подлинного поэта”. И поэтому ни Бунин, увидевший и показавший всю подноготную русской, деревни конца XIX - начала XX века, ни Вольнов и Подьячев, уделившие много внимания деревне, не затронули в такой степени творческого воображения молодого Твардовского, как М. Исаковский, по существу открывший ему поэзию в самой что ни на есть обыденной деревенской жизни, передавший “искреннюю радость восприятия деревенской новизны”.

Дневниковые записи А. Твардовского 1920-х годов показывают, как еще до встречи с М. Исаковским он внутренне, может быть, независимо от него, готовился именно к такому восприятию “деревенской новизны”, какое характерно было для М. Исаковского. Об этом - первая запись в дневнике, сделанная в Загорье 16 октября 1926 года, где он опасается, что книга приключенческих рассказов, обладателем которой был соседский парнишка Мефодька, вскружит ему голову и он позабудет “поэзию” хат, амбаров, полей, гумен, бросит писать стихи и “мечтать о поездке в город к Исаковскому”.

Кроме “неисчерпаемого источника любви к серым крышам”, сближению А. Твардовского с М. Исаковским способствовали и другие обстоятельства, в частности, одинаковые условия жизни в деревне. М. Исаковского А. Твардовский знал не только по стихам, но он наслышан был о нем как об уроженце соседнего района, как выходце из простой крестьянской семьи. И поэтому литературная судьба поэта-земляка волновала его чрезвычайно.

Тема земли, крестьянских хат, серых крыш, амбаров и гумен как основа основ крестьянской жизни занимает все творческие замыслы и Исаковского, и Твардовского, и Рыленкова - и “в самый канун коллективизации, в ходе потрясений и новшеств, пришедших с нею в деревню”, составляя в своей совокупности особенности художественно­го видения мира всеми тремя поэтами-земляками. Пробу­дившаяся деревня служит у них “преимущественной” точкой

для развертывания тех или иных ситуаций, сюжетов, обрисовки характеров.

Таков в самом общем виде нравственный, психологиче­ский и социально-исторический аспект народности, составляющий основу основ Смоленской поэтической школы. Есть у нее и теоретический аспект. Наряду с такими важными компонентами, как сложившаяся исторически в процессе борьбы за национальную самобытность психологи­ческая особенность характера русского человека, по преимуществу крестьянина, его особый взгляд на жизнь, его привычки, выработанные веками, его доброта, душевная отзывчивость, участие в чужой беде, жалость. (- следует указать также на особую приверженность поэтов-смолян к живому разговорному языку своего родного края и к его своеобразной природе. Отношение к языку для них было мерилом эстетических и нравственных ценностей.

Н. Рыленков отмечал, что язык М. Исаковского лишен зауми, он “при всем своем богатстве всегда предельно прост, чист и прозрачен, как “родниковая вода” поэт стремится “разговаривать с ^народом на поэтическом языке самого народа-языкотворца”.

Не менее важным компонентом, определяющим сущ­ность Смоленской школы, является особое отношение М. Исаковского, А. Твардовского и Н. Рыленкова к природе, которой они обязаны своей самобытностью, всем своим духовным укладом.

Кто не любит родную природу,

Тот не знает народной души, -

писал Н. Рыленков, подчеркивая кровную связь поэтов- смолян с природой и характером народа. У самого у него, как справедливо заметил Н. Антонов, “сельский пейзаж - можно сказать точнее смоленский сельский пейзаж - вырастает в образ всей нашей советской Отчизны”. Еще ярче эту мысль подчеркнет А. Твардовский - и в своем поэти­ческом творчестве, и теоретически в предисловии к собранию сочинений И. С. Соколова-Микитова. “У большинства людей, - отмечает он, - чувство родины в обширном смысле - родной страны, отчизны - дополняется еще чувством родины малой, первоначальной, родины в смысле родных мест, отчих краев, района, города или деревушки. Это малая родина со своим особым обликом, со своей - пусть самой скромной и

непритязательной - красотой предстает человеку в детстве, в пору памятных на всю жнзнь впечатлений ребяческой души, и с нею, этой отдельной и личной родиной, он приходит с годами к той большой родине, что обнимает все малые и - в великом целом своем - для всех одна”.

Таковы социально-исторические и теоретические осно­вы поэтики Смоленской школы, определившие другие ее особенности, подмеченные в свое время А. Македоновым, - сюжетность, очерковость поэтического повествования, привязанность его к конкретным географическим названиям определенных мест нашего края.

В рамках единой поэтической школы эти особенности обеспечивали сходство мотивов, тем, поэтического языка, тропов, аналогичные художественные решения встречаются как в стихах А. Твардовского, так и в стихах М. Исаковского и Н. Рыленкова - при ярко выраженной индивидуальности каждого из них. Фактически школа и держалась_на.единстве противоположностей, стоило одному из поэтов склониться к поэтической манере другого поэта, и он рисковал превра­титься в эпигона. Таких эксцессов в Смоленской школе не произошло ни тогда, когда она набирала силы, ни позднее, когда она достигла своего зенита.

Наличие в Смоленске своей особой поэтической школы свидетельствовало о прочности традиций и связей, идущих из глубины веков, что очень важно было как раз в то время, когда советская литература находилась в стадии формиро­вания, когда она только набирала силы.

Наконец, существование Смоленской поэтической школы было надежным гарантом жизненной литературной атмосферы, устойчивой литературной среды. Выступая на первом съезде писателей Западной области, М. Завьялов отметил: “Поэзия в нашей области занимает более заметное место, чем проза. Здесь есть даже известные попытки сказать свое слово, имеются попытки дать что-то оригинальное”. Непроизвольно докладчик поставил вопрос о существовании особой школы и в прозаических жанрах, что дает основание говорить о существовании широкоразветвленной системы: в музыке, живописи, архитектуре и т. д.

Не следует забывать, что Смоленщина дала миру М. И. Глинку - основоположника русской музыкальной культуры; первая “лицевая”, т. е. иллюстрированная 617

миниатюрами так называемая Радзивиловская летопись была изготовлена в Смоленске.

Касаясь вопроса о существовании в смоленском эпосе своей особой школы, надо вспомнить патриарха русской литературы, писателя-смолянина Иакова Мниха. От него, от его неторопливой манеры повествования набирала свои силы смоленская повествовательная проза. В какой-то мере это сказовый склад письма Владимира Мономаха, его внуков Изяслава и Ростислава, их современников и последователей: Климента Смолятича, Фомы пресвитера Смоленского, его ученика Афанасия, учителя Климента Смолятича - Григория, далее Авраамия Смоленского, его ученика Ефрема, сподвижника Сергия Радонежского - Симона Смоленского, писателей-смолян XVII-XVIII и XIX веков. В XX столетии Смоленскую эпическую школу будут пред­ставлять своим самобытным творчеством Водовозова Е. Н., Беляев А. Р., Верейская Е. Н., Арский П. А., Соколов- Микитов И. С., Завьялов М. С., Ильенков В. П., Марьей ков Е. М., КудиМов (Богомолов М. Д.), Цыбизов В. Д., Алфи мов Е. П., Максимов Е. В. и ряд других.

Систематическое изучение своего родного края ею географического положения, природных недр, истории, литературы и фольклора,- начинается с 9 класса, чп>, безусловно, поможет решить главную двуединую задачу экологии русского характера и патриотическою not ми i амии в школе на основе произведений литературы п фоны норн

непритязательной- красотой предстает человеку в детстве, в пору памятных на всю жизнь впечатлений ребяческой души, и с нею, этой отдельной и личной родиной, он приходит с годами к той большой родине, что обнимает' все малые и - в великом целом своем - для всех одна”.

Таковы социально-исторические и теоретические осно­вы поэтики Смоленской школы, определившие другие ее особенности, подмеченные в свое время А. Македоновым, - сюжетность, очерковость поэтического повествования, привязанность его к конкретным географическим названиям определенных мест нашего края.

В рамках единой поэтической школы эти особенности обеспечивали сходство мотивов, тем, поэтического языка, тропов, аналогичные художественные решения встречаются как в стихах А. Твардовского, так и в стихах М. Исаковского и Н. Рыленкова - при ярко выраженной индивидуальности каждого из них. Фактически школа и держалась ла единстве противоположностей, стоило одному из поэтов склониться к поэтической манере другого поэта, и он рисковал превра­титься в эпигона. Таких эксцессов в Смоленской школе не произошло ни тогда, когда она набирала силы, ни позднее, когда она достигла своего зенита.

Наличие в Смоленске своей особой поэтической школы свидетельствовало о прочности традиций и связей, идущих из глубины веков, что очень важно было как раз в то время, когда советская литература находилась в стадии формиро­вания, когда она только набирала силы.

Наконец, существование Смоленской поэтической школы было надежным гарантом жизненной литературной атмосферы, устойчивой литературной среды. Выступая на первом съезде писателей Западной области, М. Завьялов отметил: “Поэзия в нашей области занимает более заметное место, чем проза. Здесь есть даже известные попытки сказать свое слово, имеются попытки дать что-то оригинальное”. Непроизвольно докладчик поставил вопрос о существовании особой школы и в прозаических жанрах, что дает основание говорить о существовании широкоразветвленной системы: в музыке, живописи, архитектуре и т. д.

Не следует забывать, что Смоленщина дала миру М. И. Глинку - основоположника русской музыкальной культуры; первая “лицевая”, т. е. иллюстрированная 617

миниатюрами так называемая Радзивиловская летопись была изготовлена в Смоленске.

Касаясь вопроса о существовании в смоленском эпосе своей особой школы, надо вспомнить патриарха русской литературы, писателя-смолянина Иакова Мниха. От него, от его неторопливой манеры повествования набирала свои силы смоленская повествовательная проза. В какой-то мере это сказовый склад письма Владимира Мономаха, его внуков Изяслава и Ростислава, их современников и последователей: Климента Смолятича, Фомы пресвитера Смоленского, его ученика Афанасия, учителя Климента Смолятича - Григория, далее Авраамия Смоленского, его ученика Ефрема, сподвижника Сергия Радонежского - Симона Смоленского, писателей-смолян XVII XVIII и XIX веков. В XX столетии Смоленскую эпическую школу будут пред­ставлять своим самобытным творчеством Водовозова Е. Н., Беляев А. P., Bq^eFicKaH Е. Н., Арский П. А., Соколов- Микитов И. С., Завьялов М. С., Ильенков В. П., Марьен- ков Е. М., Кудимов (Богомолов М. Д.), Цыбизов В. Д., Алфи­мов Е. П., Максимов Е. В. и ряд других.

Систематическое изучение своего родного края - его географического положения, природных недр, истории, литературы и фольклора, - начинается с 9 класса, что, безусловно, поможет решить главную двуединую задачу: экологии русского характера и патриотического воспитания в школе на основе произведений литературы и фольклора.

Что касается первой проблемы, то введение литератур­ного краеведения позволит отвести те негативные явления, которые в последнее время неудержимым наплывом текут со страниц периодической печати, звучат в электронных средствах массовой информации - со ссылкой на крайне субъективные выводы популярных в последнее время на Западе русских философов, писателей, ученых и публицис­тов. Их негативные высказывания приводятся, как правило, без каких-либо основательных доказательств, более по принципу: чем хуже, тем лучше. Часто, например, цитируют­ся слова Николая BqweBa - русского философа, ока­завшегося после революции за границей, который представлял характер своего бывшего соотечественника многоликим, причудливо соединившим в себе доброту и жестокость, альтруизм и эгоизм, национальную гордость и шовинизм, чрезмерную грубость и душевную нежность.

Строго говоря, такие полярные качества присущи не только русским людям, но и представителям других народов - не всем, конечно, а лишь отдельным лицам. Что же касается русского характера, то при интеграции он дает подчас иные результаты. В Западной Европе говорят о смирении, как о главном нашем качестве. Об этом часто размышлял Ф. М. Достоевский, в значительной мере его поддержали тогда В. Розанов и К. Леонтьев. Может быть, так оно и есть, хотя одним этим аршином нашего характера не измерить. Еще Ф. И. Тютчев гениально предостерегал против односторонности такого рода. Он писал:

Умом Россию не понять,

Аршином общим не измерить.

У ней особенная стать, - В Россию можно только верить.

Именно эта вера, умноженная на знание, поможет осуществить и вторую задачу - патриотического плана. Изучение литературы родного края, вера в его неисчер­паемые возможности поможет укрепить уверенность подрастающих поколений в самих себя, в свое великое предназначение.

А.Т. Твардовский. Тематика и жанровое своеобразие творчества.

А. Т. Твардовский родился в 1910 году на хуторе Заго­рье Переснянской волости (ныне Т1очинковскнй -район) в крестьянской семье,

На хуторе Загорье Росли мы у отца,

Зеленое подворье У самого крыльца... -

писал поэт.

И сам хутор, “от многолюдных дорог в стороне”, зате­рявшийся среди малорослых кустарников, приобрел в наше время громкое имя, потому что здесь “народилась душа” выдающегося поэта XX века, здесь впервые забили “голубые ручейки” его самобытного творчества и, набирая со временем силу, превратились в бурный поток.

Заново восстановленный, хутор Загорье сегодня гудит, как улей, разноголосицей многочисленных почитателей поэта, прибывающих со всех концов страны. Здесь все напоминает о нем: отсюда, от “дома у дороги”, он ежедневно уходил в поле, чтобы сменить мать, или шел на помощь к отцу в кузницу, где “с рожденья рос”, служившей “тогдашним клубом, и газетой, и академией наук”, отсюда затем он каждое утро спешил в школу. Даже воздух здесь, кажется, каким-то особенным - до предела насыщенным озоном тех бессмертных песен, пословиц, старинных сказаний и редких слов, которые, выбиваясь из родниковых вод народных и попав в стихотворную строку, обеспечивали ее полнозвучность и напевность, придавая прелесть всей его самобытной поэзии.

Радует, что “народная тропа” к “малой” родине поэта \ не зарастает, а с каждым годом становится все шире и V ^: заметнее. По ней уже прошли тысячи людей разных \ поколений. Радует, что изменена надпись на огромном валуне у входа в усадьбу: А. Т. Твардовский по праву назван “Выдающимся советским поэтом”. И это справедливо, раньше были высечены безликие слова: “Здесь родился русский поэт”. Родился не просто поэт, а Александр ^Твардовский - законный наследник Пушкина и Некрасова, "классик современной литературы, автор поэм “Страна Муравия”, “Василий Теркин”, “Дом у дороги”, “Теркин на том свете” и других произведений, известных в настоящее время во всем мире.

La. т. Твардовский умер в Москве от рака легких в 1971 году./

Чем дальше уходит время с того трагического для всей нашей литературы дня, когда он ушел из жизни, тем отчетливее становятся дали поэта, шире горизонт его поэтического видения. Мы убеждаемся в том, что это был, как выразился Ф. Абрамов, не только художник “государственного масштаба” мышления, но поэт огромной трагической силы? Дело в том, что уже для юного Твардов­ского “генеральной” темой творчества стала русская пореволюционная деревня, разбросанная в то время по хуторам и раздираемая в годы так называемого “великого перелома” острейшими внутренними противоречиями. Пробивающаяся, как ультрафиолетовый луч сквозь толщу мощного поэтического пласта, центральная мысль в стихах загорьевского поэта - это дума-тревога о судьбе русского крестьянина, кормильца всей страны. Для поэтики раннего Твардовского характерно честное, правдивое и конкретное художественное отражение современности, четко выражен­ная индивидуальная направленность творчества, нацелен­ность его на раскрытие жизни во всей ее сложности и противоречивости, в ее незавершенности. И в этом плане

А. Твардовский резко отличается от поэтов-современшпсов, писавших о пореволюционной деревне - С. Есенина,

Н. Клюева, П. Орешина, П. Васильева и даже своего “старшего друга” М. Исаковского.

Единая тема русского крестьянства осмысливалась А. Твардовским в диалогическом ключе.

С одной стороны, ощутимы поиски поэтом-селькором коллективных форм сознания, устремленность к вершинам будущего - полностью в духе того времени (“Стихи о зажиточной жизни”), с другой - осознание великих жертв этой огромной и безжалостной общественной ломки.

Первая линия берет начало в стихотворении пятнадца­тилетнего загорьевского поэта “Новая изба”:

Пахнет свежей сосновой смолою,

Желтоватые стенки блестят...

Всего в нем восемь строк - благоуханных, ясных, искря­щихся неподдельной радостью бытия. А главное - поэтом найден цвет, передающий впечатления, он не только видит, но обоняет и осязает жизнь.

Этот мажорный мотив получит свое продолжение в других довоенных произведениях, воспевающих людей труда, рассказывающих о “прекрасных хлебах”, которые выращиваются на колхозных полях. Эти стихи рождались в творческом сознании поэта из полученных им в процессе поездок новых впечатлений, что чрезвычайно его радовало. “Настроение очень хорошее... Чудесно”,- писал он из Смоленска в Москву своему другу М. В. Исаковскому.

Расстоянья сделались короче,

Стали ближе дальние места.

Грузовик из Рибтева грохочет По настилу нового моста.

Еду незабытыми местами,

Новые поселки вижу я.

Знаешь ли сама, какой ты стала,

Родина смоленская моя, -

писал он в одном из стихотворений 1935 года.

Завершает этот цикл оптимистических произведений стихотворение “Станция Починок”, в котором слились воедино понятия “большой” и “малой” родины. В нем переплетаются, сочетаются, взаимно дополняют друг друга два стилевых пласта - эпический, общественный и лирический, личный; автор вдохновенно рассказывает о родной стране и о крае любимом, представив все это как одно органическое целое:

Счастлив я,

Отрадно мне С мыслью жить любимой,

Что в родной моей стране Есть мой край любимый.

И еще доволен я, - Пусть смешна причина, - Что на свете есть моя Станция Починок.

Это одно из лучших довоенных стихотворений А. Твардовского позволяет увидеть и оценить тот огромный творческий скачок, который произошел в художественном развитии поэта, осознавшего свой “край родимый” в русле общего развития страны, как важную органическую часть огромного целого, а также настоятельную необходимость своего поэтического труда:

\ И хочу трудиться так,

Жизнью жить такою,

Чтоб далекий мой земляк Мог гордиться мною.

Достигнутые успехи закрепляются А. Твардовским в поэме “Страна Муравия” - лучшем довоенном произведении советской литературы, раскрывающем события в объеме всей страны - с помощью введения фольклорных мотивов и образов. Поэтика всех этих произведений получит свое дальнейшее развитие в военные и послевоенные годы и найдет завершение в поэме “За далыо - даль”. Автор с восхищением скажет:

Все дни и дали в грудь вбирая,

Страна родная, полон я Тем, что от края и до края Ты вся -моя, моя, моя!

И пусть современные очернители от литературной критики пишут о “заказном” характере нашей литературы 1930—1970-х годов, о том, что будто бы она искажала “историческую” правд}', не раскрывала теневых сторон действительности, - все это остается на их совести. Что каса­ется А. Твардовского, то в своем творчестве он всегда шел от “живого” видения жизни к ее осмыслению и никогда не пользовался конъюнктурными обстоятельствами или лозунгами быстротекущего дня. Поэтому он смог увидеть то, что рождалось в жизни нового и запечатлеть его в оригинальных художественных формах. Его поэтическое слово, обнаженное, без всяких украшений, сохраняет свою первооснову, идет “по курсу твердого рубля”:

Оно не знает звук окостенелый,

Не просто некий матерьял, - Нет, слово - это тоже дело...

Основу поэтики А. Твардовского составляет мощный местный этнический пласт, обнаруживающий себя не только в содержании, но и в языке и стиле его произведений, в которых постоянно уцоминается название городов, районных центров, поселков, сел, деревень Смоленщины: Загорье, Починок, Ельня, Каспля, Колодня, Кар дымов#, Глянка.Щерсонажн большинства его стихотворений и поэм - это наши смоленские люди, прежде всего мать, отец, родные братья, соседи по дому, Поля Козакова, дед Данила со своей старухой Марковной^Дм. Прасолов и др. Они не исчезают со страниц его сочинений военных и послевоенных лег. Автор обстоятельно, с большим знанием дела раскрывает их привычки, обычаи, воспроизводит речь - с прибаутками, пословицами и поговорками, бытующими на Смоленщине. В его художественном арсенале много выражений и отдель­ных словечек, которые можно услышать только на Смоленщине и нигде более,/например: “копец”, “тверезый”, “каюк”, в их числе знаменитая “Камаринская”, услышанная и “аранжированная” еще М. И. Глинкой, правда, с новыми словами:

Тут и соточка Лежит - не убежит.,.

Эх ты, сукин сын Камаринский мужик!

Или частушка с такой концовкой:

Милый мой, не зазнавайся:

Не один на свете ты, - w т. д.

Наряду со стихами, утверждающими основы новой жизни, у А. Твардовского есть произведения, в которых слова “жгут, как пламя”, “светят вдаль и вглубь - до дна”. Они связаны с трагическим раскрытием глубинных процессов жизни русской деревни.

“Голубоглазый парень из-под Пересны”, как определил его при первой встрече М. В. Исаковский, неутомимый и бесстрашный в своей деятельности селькор, он рано осознает трагизм своего положения, незащищенность от вражеских напастей, в стихотворении “Селькор” (109^ v него есть такие строки:

Каждый миг - за спиной расправа, Из обреза выстрел роковой...

И это не просто внешняя рисовка отрока-поэта, склон­ного сгущать краски. У всех тогда на памяти была полная драматизма расправа с селькором И. Ф. Радьковым - учителем одной из начальных школ Переснянской волости. Об этом писалось в центральной прессе. Потребовалось вмешательство народного суда, чтобы защитить селькора от разъяренных местных советских чиновников.

В стихотворении “Как умерла гармошка” (1926) запе­чатлен трагический факт убийства.

Замолчала старая гармонь, Глядя на убитого Тимошу...

От произведения к произведению будет нарастать этот трагический мотив: в стихотворении “Любимой” (1927), посвященном Маше Радьковой, младшей сестре местного учителя-селькора, автор в предвосхищении большой грядущей войны с ее многомиллионными жертвами пишет:

Увижу и огонь, и кровь,

Походов и сражений муки.

Быть может, под родимый кров Вернусь безногий и безрукий.

И не найду любви твоей Обрубком жутким для детей...

Тема трагического накатывалась в творчестве юного Твардовского не только извне - пройдет немного времени, и она буквально прожжет его изнутри, пройдет через самое сердце: сын кулака, “кулацкий подголосок” - так окрестят его по приезде в Смоленск литературные враги и недоброже­латели.

Годы “великого перелома” обернутся своей трагической стороной для многодетной семьи Твардовских, до самой смерти не дадут поэту покоя - “ни отдыха, ни срока”. Из его переписки 1930-х годов с московским литературным критиком А. К. Тарасенковым можно установить, как поразила воображение Твардовского неумолимо надви­гавшаяся беда: за “твердым обложением”, оказавшимся невыполнимым, последовала суровая кара - высылка семьи в чужие дальние края. Обращение с письмом к секретарю обкома партии и другие попытки предотвратить нависшую катастрофу не дали никаких результатов: как ему было сообщено, хутор “обложению подлежит”. Так же круто решился вопрос о выселении семьи этапом на Север: сперва в Ново-Лялинский леспромхоз, а затем в Русский Турек Кировского края, о чем много лет спустя подробно рассказал младший брат поэта - И. Т. Твардовский в талантливой документальной повести “Страницы пережитого”.

Следует отметить поразительное мужество поэта, су­мевшего в те трудные для него и для страны времена рассказать с помощью “эзопова языка” о вопиющих беззакониях, творившихся в деревне. Особо в этой связи надо отметить его стихотворение “Четыре тонны”.

Четыре тонны картофеля обязан был сдать государству по “твердому обложению” крестьянин деревни Юры Починковского района - Ивашин. Несмотря на то, что повествование в нем ведется от лица комсомольца - участника операции по изъятию картофеля из крестьянского подвала, фактическая основа заключительной части произведения потрясающе правдива:

А жена подхватила из люльки ребенка И на крылыр, на улицу, на народ.

А ребенок мучительно-тонко На руках у нее орет.

Собрались бабы. И как начали:

-Да что же это такое?

Дневной грабеж!..

И так человек уже раскулачен,

Не вникают они, молодежь.

Интонация этого преимущественно публицистического стихотворения - прерывающаяся, падающая; лексическая и синтаксическая инструментовка ориентирована на живую, неприглаженную крестьянскую речь, что впечатляет еще более.

Смоленский критик Вл. Смолин обвинил тогда Твардов­ского в том, что “классовую сущность” кулака он затушевал “человеческими качествами”. По его заключению, все это произведение проникнуто “классово чуждым настроением”.

Так начинается многолетняя травля Твардовского в местной печати; кульминацией ее явилось исключение поэта из писательской ассоциации, после чего некоторые из бывших друзей отвернулись от него. “Я добит до ручки”, - писал он своему московскому другу. Очевидно, в эти трудные дни в его возбужденном сознании родились строки, включенные потом в поэму “Страна Муравня”, в которых доведена до ощутимой наглядности картина разнузданного разбоя в деревне:

Их не били, не вязали,

Не пытали пытками.

Их везли, везли возами С детьми и пожитками.

А кто сам не шел из хаты,

Кто кидался в обмороки,

Милицейские ребята Выводили под руки.

И если бы Твардовский спешно не покинул летом 1936 года Смоленщину, его, надо полагать, постигла бы участь его репрессированной семьи.

Трагическое восприятие существующей действитель­ности, помимо указанных причин, было связано с полным крахом юношеского идеала поэта о счастливой жизни новой деревни, о “культурном крестьянине” как единственном хозяине земли. Об этом имеются ретроспективные записи в “Рабочих тетрадях” А. Твардовского, об этом свидетель­ствуют мемуаристы, особенно люди из “новомировского” окружения. Ко всему этому необходимо приплюсовать первую трудную любовь юноши-поэта, его “проклятое одиночество”. В такой тревожной обстановке шло жанровое оформление трагической темы. В произведениях раннего Твардовского один за другим стали появлятся люди несчастные, обездоленные, в чем-то ущербные, чем-то обиженные жизнью, забитые, забытые и заброшенные, - в значительной мере выражавшие смятенное состояние души самого автора. Отдельные строфы, строки, слова в них, рассчитанные на вдумчивого, догадливого, рассудительного читателя, намекали на такое, о чем не полагалось не только писать, но и думать. Так, в автобиографическом стихотворе­нии “Братья” привлекает с этой точки зрения его концовка:

Как ты, брат?

Где ты, брат?

На каком Беломорском канале?

£В связи со становлением темы трагического в довоенном творчестве Твардовского возникает и набирает силу огромное всеобъемлющее чувство вины, которое усилится во сто крат в связи с Великой Отечественной войной, которую автор “Василия Теркина” и “Дома у дороги” будет воспринимать и художественно воспроизводить по преиму­ществу в жанрах трагедийно-лирических^ Это заметно усложнит лирику А. Твардовского, изменит стиль повество­вания, сделает его прерывистым, неровным - по причине страшной взволнованности, душевной перегруженности, потрясенности сознания автора ужасными картинами людских страданий. Крайне обостренное чувство “земли родимой” перерастает у А. Твардовского в чувство “вины” перед нею.

“Ты прости, за что - не знаю, только ты прости меня”, - в этих словах главного героя “книги про бойца” и его автора, обращенных к “малой” родине, предельно сконцентрировано это острейшее чувство, скорее, нестер­пимая боль за народные страдания, за родную Смоленщину, которая в силу трагически сложившихся обстоятельств оказалась в первые же дни войны под тяжелой пятой оккупантов, и за всю страну.

Тема трагического, характеристическим принципом которой явилась поэтика обостренного чувства виновности, будет художественно осваиваться им и в произведениях послевоенных лет. ^Стихотворение “Я убит подо Ржевом” подтвердило со всей очевидностью, что прошедшая война глубоко запала в памяти поэта; грозные, трагические собы­тия ему удалось пропустить сквозь призму памяти и осуществить связь времен. О войне он будет вспоминать в произведениях 1945-1960-х годов: “9 мая”, “22 июня 1941 го­да”, “Их памяти”, “Жестокая память”, “Сыну погибшего воина”, “Та кровь, что пролита недаром”, объединенных в единый цикл все тем же чувством “вины” живых перед павшими героями!

Вам не услышать их и не прочесть,

Строка в строку они лежат немыми,

Но вы - мои, вы были с нами здесь,

Вы слышали меня и знали имя.

В безгласный край, в глухой покой земли,

Откуда нет пришедших из разведки - Вы часть меня с собою унесли С листка армейской маленькой газетки.

{ Память о погибших, как незарубцевавшаяся рана, будет кровоточить и нестерпимо болеть, напоминая о себе до конца дней поэта-фронтовика, углубляя само художествен­ное повествование, очерчивая жанровое многообразие поэтических форм./

Особый колорит этим изображениям придает личность самого автора, яркая индивидуальность его поэтического дарования. Мало сказать, что он везде присутствует в созданных им картинах, живет в каждом рассказе своем, в каждой зарисовке, в каждом движении мысли. Это о своем горе и о горе людском в дни войны скажет он в строках:

■ Ограблен и унижен,

Как и ты, одним врагом, -

или в другом случае:

Друг мой, так же не легко мне,

Как тебе, с глухой бедой.

Именно своим “участием” в событиях, сочувствием всем пострадавшим на войне людям, своей неотделимостью от них, особым чувством сыновней привязанности к родным местам, к “малой” родине, Смоленщине, которая занимает в его произведениях поистине центральное место. В поэме “Василий Теркин” “путь-дорога на родную сторону” для главного героя лежит прямиком через войну; именно о Смоленщине он думает, о ней тоскует, страдает, глубоко переживает по поводу того, что туда закрыта ему дорога, потому что там враг/ Может быть, продолжение “Василия Теркина” прерветсяП(а такой сложный период в творческой истории поэмы был) только потому, что оставалась по- прежнему неясной судьба “малой родины” автора и героя,-;Таков первый план Смоленщины, выступающей как главная тема многих произведений А.Твардовского.»

возбудитель;

ственнои энергии, вместе с тем предстающая и как эстетическая художественная категория/ Особенно наглядно ее литературно-художественная функция выражена в поэме “Дом у дороги”. Концовка произведения долго не удавалась Твардовскому. И только после поездки в Загорье в 1945 году он приобрел уверенность. Подробности этой поездки раскрыты в очерке “В родных местах” из книги “Родина и чужбина”. Встреча с односельчанами, с теми, кто остался в живых, Тв- частности с Михаилом и Фрузой Худолеевыми, подсказала поэту решение проблемы финала поэмы.

Можно привести и другие примеры, когда в произведе­ниях Твардовского Смоленщина выступает не только как сюжетообразующая основа, как сфера проявления характеров героев, но и как источник нравственно­эстетического воздействия на персонажей произведения, на самого автора и его читателей, как импульс опережающего художественного воспроизведения, например:

И весна деревенская Не красна, не шумна.

Песня па поле женская - Крап пройди - не слышна... Ой, родная, смоленская Моя сторона,

Ты огнем опаленная До великой черты,

Ты, за фронтом плененная, Оскорбленная, - Ты

Никогда еще ранее Даже мне не была

Так больна, так мила - До рыдания...

В данном случае автор резко подчеркнул важность личного опыта в художественном творчестве. Именно в это время А. Твардовский писал в Чистополь своему другу М. В. Исаковскому о том, что он благодарен смоленским партизанам, которые вывезли его семью в безопасное место и спрятали от врагов.

Личный опыт, приобретенный на войне, выношенный в боевых буднях, давал поэту право обращаться к читателю с особым оттенком сердечной теплоты: “друг мой”, "брат”, “хлопцы”, “ребята”, что создавало особую aTMOctpqjy солдатской семьи - “фронтового братствai’J И другие образы-символы (дом, дорога, семья, время) наполняются у Твардовского, благодаря введению местных деталей, большим общенародным содержанием: “дом у дороги”, напоминающий родной, загорьевский отчий дом, перераста­ет в образ-символ государственной, общественной, россий­ской незыблемости, прочности, а сама дорога простирается до логова врага. По ней, “в три тысячи верст шириной”, пройдут герои-освободители.

Последние годы жизни А. Твардовского характерны сближением, а затем и полным слиянием в его творчестве двух разновидностей единой трагической темы: внешней с ее войнами и катаклизмами, идущей от потрясенного сознания поэта, и внутренней - мощно пробивающейся по его артериям - от самого сердца. После осуждения культа личности Сталина этот процесс слияния особенно очевиден у А. Твардовского.(В цикле “Памяти матери” (1965) снова, как к ненастью, у него заноет старая рана, зазвучит жалостный мотив плача-причитания, в результате чего народятся пронзительные строки о нечеловеческих муках и страданиях его репрессированной семьи|

В краю, куда их вывезли гуртом,

Где ни села вблизи, не то что города.

На севере, тайгой запертом,

Всего там было - холода и голода.

Стихи многоплановые, сложные по художественной структуре, проникнутые драматизмом и психологизмом, созданы в жанре трагедийного искусства: четыре стихотво­

рения, как четыре столбца ограды на могиле матери, четыре угла, очертившие ее путь, вобравшие всю ее мученическую жизнь.

Во всю силу этот трагический аккорд зазвучал в поэме “По праву памяти”. Сюжет ее сжат до “критической массы”. В составе трех глав “Перед отлетом”, “Сын за отца не отвечает” и “О памяти” - она концентрирует целую эпоху, где беззаконие, всеобщая подозрительность, отречение от родных и близких стали обычным делом.

Судя “по рабочим” тетрадям А. Твардовского “По пра­ву памяти” “отпочковалась” от поэмы “За далью - даль” в процессе работы над главою “Друг детства”.

^Трагедия и сатира, героизм народа в дни испытаний, огромный лирический накал - все это в единстве явилось художественным открытием А. Твардовского, проявлением его острого, яркого и самобытного таланта: поэт оставил нам произведения не только грусти и печали, но и радости и большого торжества./И все это стало возможным в силу' того, что он никогда не становился в позу “постороннего судьи”, а выставлял себя “совиновником” во всем добре и зле, совершенном над его народом и над ним самим.

Отмечая большую силу воздействия правдивого слова на массы читателей, А. И. Солженицын в своей “Нобелевской лекции” заявил, что только писателю “доступно... победить ложь!.. Против многого в мире может выстоять ложь — но только не против искусства. А едва рассеянна будет ложь - отвратительно откроется нагота насилия - и насилие дряхлое падет”. Эти мысли могли зародиться в душе лауреата Нобелевской премии в период сотрудничества его в журнале “Новый мир”, когда он общался с Твардовским, когда он видел, в каких трудных условиях держался на плаву один из лучших литературных журналов 1950 -1960-х годов, как смело и принципиально его главный редактор вел непримиримую борьбу против “дряхлого насилия” и способствовал его неминуемому падению. На эту работу были мобилизованы все наличные сигал поэтики - утверждая одно и решительно отрицая другое.

И первая, и вторая “генеральные” линии развивались параллельно в творчестве А. Твардовского - в единстве своих противоположностей - несмотря на “каннибальские” усло­вия, в которые сам он был поставлен. Обстановка в 1930-е годы и в начале 1940-х годов была для него невыносимой: в Смоленске его все-таки заставили отречься от отца и от родной семьи. И когда это насилие совершилось, все равно поэта не оставили в покое - исключили из Ассоциации и ярмо “кулацкого сынка” закрепилось за ним на многие годы. Во всех официальных документах он должен был выставлять напоказ этот свой “эдипов комплекс”:

А как с той кличкой жить парнишке,

Как отбывать безвестный срок, - Не понаслышке,

Не из книжки

Толкует автор этих строк...

Ты здесь, сынок, но ты нездешний,

Какой тебе еще резон,

Когда родитель твой в кромешный,

В тот самый список занесен.

Все это надо было пережить, перетерпеть - не вступая в конфликт с собственной совестью, уверенно устремляясь вперед на самом острие запретной темы. И уже на закате своих дней в поэме “За далью - даль” А. Твардовский признавался, что жизнь его “не обделила, добром не обошла”, дано ему было много “в дорогу света и тепла”.

Да, надо сказать, что^одная Смоленщина наделила его всем необходимым, дала с лихвой “в дорогу света и тепла”. Поэтический талант А. Твардовского оказался неисчерпае­мым и могучим и направлен был на решение главных задач реалистического искусства:/

Не лгать,

Не трусить,

Верным быть народу Любить родную землю-мать,

Чтоб за нее в огонь и в воду,

А если -

То и жизнь отдать...

Произведения А.Т.Твардовского о Великой Отечественной войне. Поэма «Василий Тёркин». (Отрывок наизусть).

Тема «малой Родины» в поэзии А.Т. Твардовского. (Стихотворение наизусть).

Жизнь и творчество М.В. Исаковского. Тематика творчества (Стихотворение наизусть).

Михаил Васильевич Исаковский (1900-1973) - большой ^русский поэт, наш земляк. Поэт, имя которого едва ли не в большей мере, чем любого другого поэта, известно в народе. Поэт, свыше ста стихотворений которого положены на музыку. Его песни звучали повсеместно. Его по праву назы­вали “соловьиным чудом России”, “смоленским соловьем России”, “человеком-песней”.

Необходимо прежде всего отметить два момента, обес­печивших успех его поэзии.

Во-первых - это творческая позиция поэта. Исаковский писал: “...Поэт прежде всего должен писать для своего народа. А значит, что его стихи должны быть простыми по форме и значительными по содержанию. Поэт обязан разговаривать со своимц читателем как самый искренний друг, а не как “жрец”, изрекающий “истины” на каком-то неестественном, выдуманном им самим языке. Поэт должен в своем творчестве затрагивать все самое существенное, все самое важное в жизни народа. Толька тогда его стихи будут волновать человеческие сердца, только тогда -он выполнит свой долг перед народом”.

Эта писательская позиция оставалась неизменной на протяжении всего поэтического творчества Исаковского.

Во-вторых - это особенности личности поэта. Ее отсвет лежит на его стихах. Слова многолетнего друга Исаковского и лучшего знатока его творчества А. Т. Твардовского здесь особенно весомы. Твардовский говорил о “почти беспример­ной, как бы врожденной правдивости Исаковского, о правдивости до невозможности солгать - не то что в чем-то существенном, но даже в самом малом, в любом случае, не представляющем дня иных ни малейшего затруднения”. И относительно творчества Исаковского: “Лирика Исаков­ского свидетельствует о цельности его душевного склада, о скромности и достоинстве, о добром, отзывчивом сердце, не склонном, однако, к сентиментальности, вернее, защищенном от нее врожденным чувством юмора. Личный облик поэта представляется в органическом единстве с его творчеством. И поэтому голос его всегда искренен, даже тогда, когда он служит преходящему, газетно-публицистическому назначе­нию”.

Да, у Исаковского были стихотворения, служившие преходящему. И он поддался “влюбленной ослепленности” (его стихи о Сталине).

Однако и в таких идиллических стихах Исаковский был искренен. И все же он увидел многое из того, с чем мириться было нельзя, что подрывало сами основы бытия. Отсюда возникла поэма “Сказка о Правде”, так и не напечатанная при жизни поэта.

Исаковского взрастила Смоленщина. Здесь он получил первичные жизненные впечатления. Здесь зародилось и укрепилось сыновье чувство привязанности к родной земле, “к малой родине”.

Есть во Всходском районе деревня такая,

Где оставил я детство свое.

И, куда б я ни шел, мне звучал, не смолкая,

Теплый, ласковый голос ее.

Только о Смоленщине Исаковским в разные годы напи­сано около 60-ти произведений - и во всех них звучит./‘теплый, ласковый голос “малой родины”.

Михаил Васильевич Исаковский родился 7/20 января 1900 года в деревне Глотовке Ельнинского уезда (нынешний Угранский район). Родители - отец Василий Назарович и мать Дарья Григорьевна - были малоземельными крестьяна­ми, жившими в бедности. Чтобы как-то прокормить семью, отец в осенние и зимние месяцы нередко отправлялся на заработки. Был столяром, печником, стекольщиком. Занимался почтарством.

В Глотовке прошло детство Исаковского. Здесь он приобщился к народной поэзии. Исследователь о нем пишет: “М. В. Исаковский с детских лет находился у истоков народной поэзии. Он жил в деревне Глотовке Смоленской губернии, был постоянным очевидцем и непосредственным участником всех деревенских увеселений и гулянок, не пропускал ни одной деревенской свадьбы и других народных праздников. Кроме того, песни Исаковский воспринимал и от своей матери, которая не раз их ему напевала. Отец Михаила Васильевича знал несколько народных сказок и так же, как мать, рассказывал их сыну...”

“Отец мой (он был крестьянин), - писал Исаковский, - знал несколько сказок, которые рассказывал мне. Мать знала несколько народных песен. Вообще же говоря, я в детстве знал много песен, так как жил в деревне и слышал эти песни на гулянках, на свадьбах”.¹

(

Отсюда, с детских лет, идет влюбленность поэта в на­родное творчество, которой он остается верен всю жизнь и которая скажется в большинстве его произведений.

Грамоте выучился до того, как пошел в школу. В 1910 году в волостном селе Оселье (рядом с Глотовкой) открылась начальная земская школа. В нее, сразу во второй класс, был принят Михаил Исаковский. Учеба давалась ему легко, хотя ее и приходилось порой прерывать - не в чем было ходить в школу. Потом, в 1915 году, Исаковский, при большой поддержке учителей, увидевших в юноше незаурядные способности (помогли подготовиться за три

* Сидельников В. Устная народная поэзия и творчество смоленских писателей. // Смоленский альманах, 1951, № 8, с. 144.

гимназических класса), выдержал экзамены в четвертый класс частной гимназии Воронина в Смоленске. Однако окончить гимназию из-за бедности не довелось.

С осени 1917 года начинается трудовая жизнь Исаков­ского: короткое время учительствовал в той же Осельской школе, был помощником секретаря Осельской волости, выполнял другие работы - так до начала 1919 года, когда его назначили редактором Ельнинской уездной газеты. Состояние газеты было незавидное.

“Газеты, собственно говоря, еще не было, - вспоминал Исаковский, - ее надо было создавать. Проработал здесь я два года, причем работал буквально один. Весь материал - от первой до последней строки - мне приходилось переписывать от руки: не было ни машинки, ни машинистки. Я и читал корректуру, присутствовал при верстке, часто вертел и печатную машину (печатание было ручное)”.

О своей работе в Ельне, равно как и своей жизни, пред­шествующей этой работе, с включением ряда эпизодов из жизни последующих лет, Исаковский расскажет в своей автобиографической книге “На Ельнинской земле”.

В 1921 году Исаковского переводят на работу в Смолен­скую губернскую газету “Рабочий путь”. Был редактором газеты, секретарем, заведующим отделом. В 1931 году Исаковский переехал в Москву, где около года возглавлял журнал “Колхозник”. Обострившаяся болезнь глаз вынудила оставить работу.

К этому времени Исаковский был уже признанным поэтом. В 1927 году вышел в свет его сборник “Провода в соломе”, сочувственно отмеченный М. Горьким. Этот сборник и является по существу первой зрелой книгой стихов Исаковского; предшествующие сборники “По ступеням времени”, “Взлеты”, стихи, опубликованные в коллективных сборниках, явно слабы в художественном отношении. После “Проводов в соломе” вскоре выходят книги: “Провин­ция” (1930), “Мастера земли”, “Избранные стихи” (1931), в которые и вошли лучшие стихи, написанные в 20-е годы. О них писали уже многие литературоведы и критики.

Главная тема стихов Исаковского 20-х годов, а затем и начала 30-х-та, которая была особенно близкой поэту: тема деревин. При всей отвлеченности отдельных образов, что порождено стремлением поэта придать изображению обобщающее значение, в них с очевидностью проступают приметы именно смоленской деревни, не говоря уже о стихах, непосредственно связанных с местными событиями и бытом (“Хутора”, “Минувшее”, “Шуба”, “За рекой Угрой”, “География жизни”, “В лесном поселке”, “Земля”, “Я вырос в захолустной стороне”, “Спой мне, спой, Прокошина” и др.).

Конечно, не все стихи Исаковского соответствуют современным представлениям о деревне тех лет. Особенно в той части, где описываются достижения в крестьянской жизни послеоктябрьских лет. И вовсе не преувеличивая можно сказать, что там Исаковского в большей мере сопровождает успех, где он изображает деревню старую; здесь поэт находит яркие краски при зарисовке быта, повседневных занятий и забот крестьянского двора. В них нстНтжЩУатйвпости, присущей ряду стихов о деревне новой. В стихах об этой последней проступает не то, что было явью, а скорее то, что рисовалось в идеале. Но и этого было достаточно, чтобы увидеть в прошлом то, что обворовывало человека материально и духовно. Твардовский не без основания писал: “Освоение темы новой деревни обострило у Исаковского художественное видение всех мрачных сторон деревни старой, уходящей, но еще не ушедшей”. Или, как он варьирует эту мысль, “новая быль советской деревни широко открыла глаза поэта на уходящий мир деревни старой, которая теперь представлялась со всей своей натуральной предметностью, бытовым обликом, традициями и понятиями отчасти уже какой-то небылью”.

Здесь не лишне сказать, что со старой деревней у Иса­ковского были и сугубо личные счеты: беспросветная бедность семьи, темнота и предрассудки, усугубившие болезнь, сопровождавшую его всю жизнь, ставшую причиной неутоленной жажды познания. С глубокой горечью поведал он об этом в письме М. Горькому: “Болезнь эта началась еще с детства. В 1910 году, когда я поступил в школу, я с первой парты не видел того, что писалось мелом на классной доске. Тогда мне нужно было бы сделать операцию, и все было бы хорошо. Но родители мои - крестьяне. Они говорили, что все это “сглазу”, что это, может быть, пройдет, и не везли меня к доктору. К тому же бедность была большая, денег на поездку взять было негде. Поэтому меня водили к бабке. Она ставила на шею пиявки, которые якобы могли оттянуть от глаз “дурную кровь”. Обидней всего то, что приблизительно в это время в нашем

уездном городе был глазной отряд, но кто-то пустил слух, что “доктора выкалывают глаза”, и меня побоялись отправить в город”.

Но как бы сурово ни было это прошлое деревни, она была собственным детством и юностью. Исаковский не мог не заметить в ней сосуществования взаимоисключающих явлений: того, что шло от забитости крестьянства (там “считали самодельный плуг последним достижением науки”, там “бились об заклад: как домовой - в рубашке или голый”) и того, что свидетельствовало о поэтической культуре народа.

В тридцатые годы в советской поэзии появились тре­вожные ноты. Страна находилась накануне войны. В лирике Исаковского встает тема бдительности. Появляются стихи о пограничниках, стихи, проникнутые большим лирическим чувством, раздумиями о той самой важной ценности, которую нужно беречь - о Родине (“Любушка”, “Катюша”, “У самой границы”, “Шел со службы пограничник”).

В 1938 году была написана песня “Катюша”, которая вскоре на крыльях музыки М. И. Блантера облетела всю страну, а затем вышла и за ее пределы.

Конкретно же о замысле “Катюши” Исаковский писал следующее: “Дело в том, что время тогда было очень тревожное. Мы как бы уже предчувствовали войну, хотя и не знали точно, когда и откуда она может прийти. Впрочем, мы не только предчувствовали, что война будет, но в известной мере уже переживали ее: ведь в 1938 году еще пылало пламя войны в Испании; в том же году Красная Армия вынуждена была вести бои у озера Хасан; не очень спокойно было и на западных наших границах.

По этим причинам тема Родины, тема защиты ее от посягательств врага была самой важной, самой первостепен­ной и, конечно, я’никак не мог пройти мимо нее даже в лирической песне”.

Вскоре пейня стала известной по всей стране, и конечно же, не только высокими художественными качествами объясняется ее популярность. Дело в самом настроении песни, в характере выражаемых ею мыслей и чувств. Мы имеем свидетельства современников появления песни, задумывавшихся над причиной ее успеха. Евгений Долматовский, заслуги которого в области создания советской массовой песни общеизвестны, удачно назвал

“Катюшу” “паспортом тридцатых годов”, и он точно определил ее общественное значение: она “стала тем незримым проводом, который шел от сердец советских людей в городах и селах нашей огромной страны к далеким пограничным заставам”.

Известно, что формулы некоторых песен приобретают силу определенного установления, сентенции, которым принадлежит значительная роль в формировании и упрочении общих социальных и нравственно-эстетических представлений.^ Слова из наказа Катюши бойцу “на дальном пограничье” - “Пусть он землю бережет родную, а любовь Катюша сбережет” - эти слова, составляющие квинтэссен­цию песни, приобретали в те тревожные годы значение определенного нравственного установления, способствовали формированию морального единства, сила и значение которого в полную меру сказалась в тяжелые годы Великой Отечественной войны.'

; В “Катюше” воспевается человек с осознанным чувством любви к своей Родине, без которой не только блекнет, но и теряет всякое значение чувство интимное.Ш эта особенность песенной героики находится в общем русле традиции нравственного сознания русской женщины. Справедливо сказано: “От Ярославны, стремящейся полететь кукушкой по Дунаю, смочить шелковый рукав в Каяле-реке и обтереть князю Игорю кровавые его раны, до Катюши с ее доверчиво­ласковой и по-своему настойчивой просьбой-обещанием

Пусть он землю бережет родную,

А любовь Катюша сбережет...

дошла эта, в чем-то единая, во многом, естественно, обогащенная, новая черта патриотического сознания рус­ской женщины” (В. Чалмаев). Казалось бы, в песне о Катю­ше сказано немногое, но сказано такими словами и в такой ситуации, что этот образ обретает необыкновенно широкое обобщение. “Девушка простая”- эти слова из самоопределе­ния Катюши по существу становятся той основой, на кото­рой проступают лучшие качества ее характера. Простота в народной морали всегда соотносится с правдивостью.