Глава 37. Карточный домик

Крах Белого дома Никсона вызвал негативные последствия, от которых треснули стены ФБР. Никсон боялся, что ФБР может не пережить разоблачение своих секретов. Его опасения были пророческими.

ФБР боролось в федеральном суде за то, чтобы сохранить папки с грифом «COINTELPRO» закрытыми от публики. Но когда одна стопка попала в руки старого врага и секреты начали просачиваться наружу, «карточный домик начал рушиться», – сказал Гомер Бойнтон, который служил посредником между Белым домом, конгрессом и ЦРУ.

Врагом была социалистическая рабочая партия – объединение «левых», едва насчитывавшее 2 тысячи членов. Эта партия работала в американской политической системе, хоть и на ее периферии. Выдвигаемые ею кандидаты на пост президента никогда не набирали больше 0,1 процента голосов. Расследование ФБР в отношении социалистов привело в 1941 году к осуждению их партийных лидеров за подстрекательство к бунту. В течение 1950‑х и 1960‑х годов ФБР проникло в партию до самого ее сердца. Сотни членов партии, включая местных и национальных лидеров, были осведомителями ФБР. Но никто никогда не давал доказательств того, что партия замешана в шпионаже, подрывной деятельности, насилии, заговорах или каком‑либо другом нарушении федерального закона. Ни один ее член никогда не преследовался в судебном порядке или был заподозрен в осуществлении террористического акта.

Первое законное разоблачение документов Бюро по Закону о свободе информации произошло 7 декабря 1973 года. В этих документах содержались доказательства того, что ФБР делало больше, чем проникало в ряды партии. Вскоре социалисты обнаружили, что они были объектом главной операции COINTELPRO.

Они предъявили иск правительству Соединенных Штатов за нарушение их конституционных гарантий свободы слова и политических собраний. Судья, который вел это дело, Томас П. Гриеса – молодой республиканец, недавно назначенный президентом Никсоном, отнесся к иску серьезно, равно как и главный ответчик – новый министр юстиции Уильям Б. Саксби. Он вступил в должность 4 января 1974 года после того, как Никсон уволил людей из высшего руководства министерства юстиции в отчаянной попытке сохранить пленки с записями разговоров Белого дома за семью печатями.

ФБР официально ответило на иск месяц спустя. Оно сообщило судье Гриесе, что контрразведывательные операции были призваны просто «предупредить общественность о характере деятельности Социалистической рабочей партии». Бюро заявило, что его действия были абсолютно законны, и отрицало какое‑либо участие в несанкционированных действиях и незаконных вторжениях в помещения. Досье в нью‑йоркском офисе Бюро были полны доказательств обратного. Сотрудники ФБР лгали федеральному судье и своему вышестоящему начальству в министерстве юстиции. Это не было преступлением, как сказал Никсон, это было прикрытием.

«Правдивый ответ, – позже написал судья Гриеса, – потребовал бы разоблачения этих фактов. ФБР стремился избежать такого разоблачения».

Факты надежно хранились в рабочем сейфе особого агента, руководившего Нью‑Йоркским отделением ФБР, Джона Малоуна, который осуществлял незаконные вторжения в помещения, занимаемые коммунистической партией, со времен администрации Трумэна. Малоун руководил Нью‑Йоркским отделением тринадцать лет, с 1962 года до своей отставки в 1975 году. Он был лицом старомодного ФБР, решительно настроенного против перемен. Его подчиненные дали ему прозвище Цементная Голова.

В сейфе Малоуна хранились записи о 193 незаконных обысках в штаб‑квартире социалистической партии и ее офисах на Манхэттене в 1950–1960‑х годах, а также информация, тщательно собранная благодаря несанкционированным прослушиваниям телефонных разговоров, и копии злопыхательских писем, написанных с целью разжечь среди членов партии политические и расовые разногласия, разрушить их репутацию, карьеру и жизнь.

«ФБР долго применяло тактику сокрытия фактов проведения несанкционированных обысков, – выявил судья Гриеса. – В конце 1973 или начале 1974 года агент ФБР в Вашингтоне, занимавшийся этим вопросом, велел агенту ФБР в Нью‑Йорке не информировать канцелярию министра юстиции США о несанкционированных обысках. На одной встрече между ФБР и помощником министра юстиции представители использовали термин «конфиденциальные следственные методы», зная, что он включает незаконные обыски. Помощник попросил объяснить, что скрывается за этим термином. В ответе выражение «незаконные обыски» не прозвучало»[546].

Судья сделал вывод: «Эти ответы были весьма обманчивы».

Подобно Белому дому, Бюро не могло позволить сделать свои секреты достоянием общественности. Когда президент Никсон потерял власть летом 1974 года, в конгрессе и федеральных судах начали нарастать требования предать досье ФБР гласности. Министр юстиции Саксби приказал осаждаемому этими требованиями директору ФБР Кларенсу Келли просмотреть документы Бюро на предмет доказательств того, что агенты Гувера нарушали букву и дух американского закона.

С грязными приемами покончено, по словам министра юстиции. Его заявление было преждевременным.

Старшие агенты ФБР скрывали ключевые главы истории ФБР от министерства юстиции, конгресса и самого директора Кларенса Келли. Один особый агент сжег тысячи страниц различных досье, чтобы не допустить утечки секретов, по словам помощника Келли Гомера Бойнтона. По его мнению, жаль, что в штаб‑квартире ФБР не разожгли свой костер.

Агенты в Нью‑Йорке и Вашингтоне прилагали исключительные усилия к тому, чтобы утаить существование пяти основных нераскрытых программ COINTELPRO от директора и министра юстиции. Одна была нацелена на небольшую, но очень опасную банду террористов, боровшихся за независимость Пуэрто‑Рико.

«Нескончаемые потоки сирен»

Эта группа только‑только вышла из подполья под новым названием. Поиски ее руководителей, которые проводило ФБР, длились до XXI века.

История FALN – Fuerzas Armadas de Liberacion Nacional, или Вооруженных сил национального освобождения (ВСНО), – уходила корнями в тот период, когда Пуэрто‑Рико было американской колонией. В 1950 году, через два дня после того, как остров вошел в Американское содружество, два террориста попытались убить президента Трумэна во имя независимости Пуэрто‑Рико. Четверо других националистов – их товарищи по оружию – в 1954 году убили и ранили в Капитолии пять членов конгресса. Двадцать лет спустя ВСНО начали устанавливать бомбы в Нью‑Йорке.

Первые нападения произошли вскоре после 15:00 26 октября 1974 года, когда пять мощных взрывов вспороли Уолл‑стрит и Рокфеллеровский центр на Манхэттене, причинив ущерб в размере свыше миллиона долларов банкам и бизнесу. Второй теракт случился 11 декабря в 11:03; это была мина‑ловушка в Восточном Гарлеме, которая серьезно ранила новичка‑офицера, который случайно оказался пуэрториканцем. Третий – 24 января 1975 год в 13:22 в центре финансового квартала.

Сотрудник ФБР Ричард Хан находился на окраине города в наряде по ведению наблюдения за людьми, подозреваемыми в ведении шпионажа, из числа членов китайской делегации в ООН, когда услышал «сирены, нескончаемые потоки сирен»[547]полицейских машин, мчавшихся на юг.

«Мы поехали туда, чтобы посмотреть, что случилось, – вспоминал он. – Ну конечно, была взорвана таверна Фраунсиса».

Эта таверна была одним из старейших зданий в Нью‑Йорке. В 1783 году президент Джордж Вашингтон с ее ступеней обратился с прощальным словом к офицерам континентальной армии. Банкетный зал на первом этаже был излюбленным местом бизнесменов и брокеров Уолл‑стрит. Лестница на второй этаж вела в Клуб рыбаков – частное объединение богатых рыболовов, удящих нахлестом. Взрыв прозвучал из вещмешка, нагруженного динамитом и спрятанного под лестницей. Четыре человека погибли; шестьдесят три получили ранения, некоторые из них – серьезные. Официальное сообщение ВСНО, приписывающее себе заслугу взрыва, было подписано именем Гриселио Торресолы, который был застрелен при попытке убить Гарри Трумэна. Никто никогда не был арестован за эти убийства в Нью‑Йорке.

«Это был непрекращающийся ураганный огонь взрывов и неспособность решить эту проблему», – сказал Хан. У ФБР не было никаких улик против ВСНО. Ни один из сорока агентов, откомандированных в «Таверну Фраунсиса», понятия не имел о том, кто является членами этой организации или где они могут нанести следующий удар. «Мы ходили от одного подозреваемого к другому и сформировали свои собственные группы наружного наблюдения за этими подозреваемыми, – сказал Хан. – Представьте: у вас есть члены организации, которые произносят те же слова, что и ВСНО в своем официальном сообщении» – устраивают марши и демонстрации, политические митинги в публичных местах, – «а у вас нет возможности выяснить, может ли среди этих активистов быть ваш подозреваемый».

Две дюжины взрывов быстро последовали один за другим, и возник страх перед взрывами, цель которого была терроризировать Нью‑Йорк. После одной угрозы из Всемирного торгового центра и Эмпайр‑стейт‑билдинг были эвакуированы 100 тысяч офисных работников. После того как ВСНО нанесли удар по банкам и офисным зданиям в центре Чикаго, в дело включился агент ФБР Билл Дайсон. Он был одним из немногих агентов Бюро, который понимал ход мышления и тактику террористов, что стало результатом его пятилетней работы по расследованию деятельности подполья «уэзерменов» – это были пять напрасно потраченных лет. Он шел по следу ВСНО, когда эта организация осуществила еще сотню нападений по всей стране, и добился успеха в расследовании самого крупного вооруженного ограбления в истории Соединенных Штатов.

Работа Дайсона привела к созданию в ФБР первой антитеррористической оперативной группы. Она была так засекречена, что никто в штаб‑квартире о ней не знал.

«Это было сделано тайно, – сказал он. – Обычно мы встречались в таверне Майка. У Майка был полицейский бар, настоящий полицейский бар. Туда вы не могли войти, пока не позвоните и Майк не признает в вас сотрудника правоохранительных органов. И он пускал нас, следователей, работавших по террористам, в свою заднюю комнату, где мы могли встречаться, координировать наблюдение и работать вместе. Но у нас не было благословения от всех!»[548]Дайсон был тайно приведен к присяге в качестве инспектора государственной полиции Иллинойса, сотрудники которой вместе с офицерами полицейского департамента Чикаго тайно вступили в оперативную группу в таверне Майка. Спустя годы один коллега спросил Дайсона, что думали в штаб‑квартире ФБР об этой инициативе.

«А мы не сообщали об этом в штаб‑квартиру», – ответил он.

«Добраться до самой сути»

ФБР находилось в осаде в Вашингтоне. Новый конгресс, избранный через три месяца после ухода в отставку Никсона, был самым либеральным на памяти всех. Вслед за Уотергейтом сенат и палата представителей приняли решение провести официальные расследования разведывательных операций на территории страны. Президент Джеральд Р. Форд понимал, что обнародование тех секретов запятнало бы репутации американских руководителей до Франклина Делано Рузвельта. Ближайшие помощники президента пытались ограничить ущерб и отдать расследование в руки ЦРУ.

«Почему бы не привлечь и ФБР? – прямо спросил президента Форда бывший директор Центрального разведывательного управления Ричард Хелмс в приватной беседе в Овальном кабинете. – Вы можете добраться до самой сути». Заместитель министра юстиции Лоренс Зильберман согласился. «ФБР может быть самой привлекательной частью этого проекта, – сказал он команде президента, занимавшейся национальной безопасностью, 20 февраля 1975 года. – Гувер делал вещи, которые не выдержат внимательной проверки, особенно при Джонсоне»[549].

Директор Кларенс Келли начал понимать, что разведывательные операции Бюро нарушали закон. Он боялся, что конгресс наложит на его агентов строгие ограничения. Он умолял президента противостоять этой угрозе путем издания административного указа, расширяющего полномочия ФБР в сфере национальной безопасности.

ФБР полагалось на законы, «составленные для времен Гражданской войны, а не ХХ века»[550], – доказывал он. Верховный суд «сократил до хрупкой оболочки законы против тех, кто выступает в поддержку революции, сказал он; его запрет на несанкционированное прослушивание американцев заставило министерство юстиции не предъявлять обвинения руководителям подполья «уэзерменов» – обвинения, построенные на незаконной слежке. При существующем законе, сказал Келли, он сомневался в способности Бюро получать разведывательную информацию о «террористах и революционерах, которые стремятся свергнуть или уничтожить правительство».

Если суды и конгресс ставили под сомнение легальность несанкционированных действий и вторжений, то, по мнению Келли и его союзников в министерстве юстиции, нужно их легализовать. 9 мая 1975 года они заявили, что ФБР может вести «несанкционированные обыски, включая физическое вторжение на частную территорию»[551], если президент отдаст такой приказ.

Но Уотергейтское дело стерло старые представления о том, что президент обладает властью короля. Политический климат был едва ли благоприятным для утверждения, что ФБР может совершать преступления по приказу из Белого дома даже во имя национальной безопасности. После почти семидесяти лет свободы от испытующих взглядов посторонних Бюро уже не было таким неприкосновенным.

«У них есть мое имя!»

Надвигалась конфронтация. Несмотря на сильное сопротивление в штаб‑квартире ФБР, члены комитетов конгресса, занимавшиеся расследованием разведывательной деятельности, уже читали досье ФБР и выслушивали заявления под присягой от его руководителей.

Стычка в коридорах ФБР была первым сражением в долгой войне.

Бюро начало переезжать из министерства юстиции на другую сторону Пенсильвания‑авеню. Новое здание, официально открытое 30 сентября 1975 года, стоило 126 миллионов долларов. Это было самое уродливое здание в Вашингтоне: оно выглядело как многоэтажная автостоянка, построенная советским Политбюро.

Члены конгресса хотели, чтобы их провели по старой и новой штаб‑квартирам ФБР. Сотрудник ФБР Джеймс Р. Хили – преданный приверженец Бюро[552]и большой поклонник Гувера – должен был сопровождать конгрессмена Роберта Дринана – демократа из Массачусетса, пацифиста и священника‑иезуита, горячего противника войны во Вьетнаме и объявленного врага ФБР.

Они проходили мимо внутреннего тренировочного полигона для стрельбы из табельного оружия. Хили объяснил, что агент стреляет в подозреваемых только в случае самообороны. Кто‑то спросил: «Что, если те выстрелят в ответ?» – «Тогда мы стреляем на поражение», – сказал Хили.

«Преподобный Дринан начал кричать: «Они стреляют на поражение! Они стреляют на поражение!» – рассказывал Хили. – Я решил, что он совершенно чокнулся». Хили попытался переместить делегацию конгресса в комнату, где хранились учетные карточки с именами людей, фигурирующими в досье ФБР; карточки составляли фундамент здания, которое построил Гувер. «Преподобный Дринан сказал: «Ну, я хотел бы увидеть свое имя». Я оказал ему любезность и подвел его к молодой женщине, которая занималась регистрацией карточек. Я попросил ее показать несколько штук». Служащая дрожащей рукой протянула учетные карточки. Конгрессмен выхватил их у нее.

«У них есть мое имя! – вскричал Дринан. – У них есть мое имя!»

Конгрессмен потребовал, чтобы ему показали, что еще есть о нем в ФБР. Он стал одним из первых американцев, просьба которых посмотреть их досье, имеющееся в ФБР, была удовлетворена. Досье включало письмо, посланное Гуверу одной недоверчивой монахиней четыре года назад, в котором она называла отца Дринана коммунистическим агентом внутри католической церкви.

Таковы были преобладающие настроения, когда сенат начал свои первые публичные слушания о ФБР 18 ноября 1975 года.

«Покатятся головы»

Как и опасался директор Келли, следователи конгресса стали копать прошлое ФБР и нарыли несколько убийственных историй – прослушивание разговоров Мартина Лютера Кинга, полмиллиона страниц досье на американцев по вопросам внутренней безопасности, нарушение гражданских свобод в ходе контрразведывательных программ и злоупотребления следовательской властью как оружием в политической войне.

Сенатский комитет пришел к заключению, что ФБР шпионило за американцами просто без причины. Он возложил вину за нарушения ФБР закона и Конституции на «длинную череду министров юстиции, президентов и конгрессы, которые дали ФБР власть и ответственность, но не дали ему соответствующего руководства, курса и контроля»[553].

Но Бюро понесло наказание за чужие промахи. Общественное одобрение деятельности ФБР быстро упало. Образ, сложившийся у людей благодаря прессе, был простым. Уважения поубавилось. Страх остался.

Новый министр юстиции Эдвард Леви – пятый человек на этой должности за три года – видел, что надвигается судный день. Леви предложил первые руководящие принципы, которыми руководствовались сотрудники ФБР при проведении разведывательных операций. Он сказал в конгрессе, что они появились из убежденности в том, что «правительство, которое контролирует отдельных людей или группы людей из‑за того, что они придерживаются непопулярных или сомнительных политических взглядов, недопустимо в нашем обществе»[554]. Они определяли внутренний терроризм как проблему для правоохранительных органов, ограничивали полномочия ФБР: Бюро должно было считать, что объект расследования готов применить насилие, прежде чем могло начаться расследование. Это был высокий стандарт.

8 мая 1976 года Келли попытался сделать поправки для публики в речи, произнесенной в Вестминстерском колледже в штате Миссури, где в свое время Уинстон Черчилль в начале холодной войны предупреждал о том, что над Европой опускается железный занавес. Он признал, что ФБР вело операции, которые не имели оправданий, и сказал, что такое больше никогда не повторится.

Его выступление никого не взволновало. Внутри ФБР на него мгновенно был навешен ярлык «извинительной речи».

Для извинений было слишком поздно. Семью неделями раньше по распоряжению министра юстиции и его отдела по гражданским правам Келли передал секретный приказ по ФБР. Каждому агенту предписывалось докладывать обо всем, что ему известно о несанкционированных действиях, которые имели место в прошедшее десятилетие. Пришли ответы, и почти все они были одинаковы: никто ничего не знал о каких‑либо незаконных вторжениях или тайных проникновениях в помещения. Но отдел по гражданским правам министерства юстиции начал разбираться в этой чаще лжи и отговорок. Следователь по делу ВСНО Ричард Хан сказал, что среди уличных агентов в Нью‑Йорке распространился слух: «Покатятся головы».

По всей территории Соединенных Штатов агенты начали уклоняться от разведывательных заданий. «Я не возьмусь за это дело, – говорили они. – Я не возьму эту группу». «Никто не хочет работать по террористам, – вспоминал Билл Дайсон, который стал руководителем общенационального расследования, которое вело ФБР в отношении ВСНО. – Все пытаются сбежать»[555]. Сотни агентов полагали, что «никто не будет меня поддерживать, – сказал Дайсон. – Бюро не будет меня поддерживать. Министерство юстиции не будет меня поддерживать. Граждане страны не будут меня поддерживать».

Пятьдесят три агента были извещены о том, что они являются объектами уголовного расследования, так как были вовлечены в совершение преступлений во имя национальной безопасности. Любой агент, который использовал жучки или осуществлял несанкционированные действия в борьбе с терроризмом или контрразведывательных операциях, мог быть осужден и заключен в тюрьму.

Глава 38. «Состояние постоянной опасности»

Теперь перед ФБР стояла задача беспрецедентной сложности. Оно должно было вести расследование против самого себя.

Кларенс Келли снова и снова уверял прессу, общественность и президента в том, что ФБР прекратило совершать несанкционированные действия десять лет назад. Так ему сказали его ближайшие помощники; то же самое они сказали в конгрессе и судах, когда давали показания под присягой. 8 августа 1976 года, через четыре месяца после того, как он получил на руки факты, он был вынужден признать, что эксперты его дурачили – «будучи хорошо осведомленными, его сознательно и намеренно обманывали»[556]люди, стоявшие на вершине руководства ФБР.

Келли должен был бы знать, что такой день настанет. Из своего собственного опыта он знал – двадцать лет работы в качестве агента ФБР, – что «Дж. Эдгару Гуверу передавали очень мало плохих вестей»[557]. Как вспоминал Келли, почти все в Бюро «боялись сказать Гуверу правду»; босс был «таким властным, а его власть над сотрудниками такой устрашающей», что агенты скрывали от него неприятные факты. Обман в отношении себя он приписывал «самонадеянной вере в высших кругах в непогрешимость и правомерность всех действий и приемов ФБР» – абсолютная вера в публичный имидж Бюро.

Через три дня после своего публичного признания в том, что его обманывали некоторые из самых опытных сотрудников ФБР, Келли заявил, что он предпринял два решительных шага в направлении реформирования Бюро.

Во‑первых, он создал новое подразделение, которое должно было заниматься внутренними инспекциями. Под бдительным оком прокуроров министерства юстиции агенты ФБР начали десятки уголовных расследований своих собственных рядов.

Во‑вторых, он убрал главное в работе отдела разведки. Помимо выслеживания шпионов иностранных спецслужб, ФБР впредь должно было расследовать дела, связанные с национальной безопасностью, точно так же, как и обычные преступления. Тайные разведывательные действия против американцев, занимающихся антиправительственной деятельностью, должны были прекратиться. Это был его самый сильный удар по призракам гуверовского прошлого.

«Унизительный и оскорбительный опыт»

Министр юстиции Эдвард Леви с первого дня своего пребывания на этой должности усомнился в непогрешимости ФБР.

Леви был одним из самых уважаемых юристов в Америке. Сын и внук раввинов, лысеющий, в очках и галстуке‑бабочке, Леви был президентом Чикагского университета, прежде чем возвратился в министерство юстиции, где до этого работал во время Второй мировой войны. Подобно своему предшественнику Харлану Фриске Стоуну, который сделал Гувера директором ФБР полвека назад, он чтил власть закона больше, чем власть политиков. Он полагал, что тайная полиция – угроза свободному обществу.

Леви как раз усаживался в свое кожаное кресло, восхищаясь богатой деревянной отделкой новой обстановки, когда «без объявления в дверях появился агент ФБР»[558], – вспоминал он. Агент представился как Пол Дейли. «Он положил передо мной листок бумаги с просьбой разрешить установление прослушивающей аппаратуры на телефон без ордера суда и ожидал моей санкции».

Вы должны дать мне время подумать об этом, – сказал Леви. – Агенты могут попасться за этим делом[559].

Все уже установлено, – ответил Дейли. – Микрофон уже на месте.

Это была освященная веками традиция – сначала совершить незаконное проникновение в помещение, чтобы установить прослушивающее устройство, а затем идти за разрешением на его включение. Традиции ФБР отличались от правил уголовной процедуры.

Леви был поражен. «Его галстук‑бабочка съехал набок», – вспоминал Дейли.

Министр юстиции не одобрял несанкционированные обыски, выемки документов и наблюдение. После Уотергейта, полагал он, нация не поддержит их. Он был оскорблен, когда узнал, что руководители ФБР лгали конгрессу и судам в отношении продолжающейся практики несанкционированных действий.

Он начал составлять проект руководящих положений для проведения расследований ФБР – первый в истории Бюро, подчиняющийся принципу, согласно которому государство не должно нарушать закон, чтобы его выполнять. Он установил четкий порядок соподчиненности в министерстве юстиции, чтобы изучать должностные преступления агентов. Он отдал Келли приказ докладывать о неподобающих действиях сотрудников ФБР.

«Мы не просим наших агентов доносить друг на друга»[560], – сказал Келли. Но эта традиция тоже ослабевала.

Напряженность в штаб‑квартире продолжала нарастать с тех пор, когда ФБР открыло уголовное дело на Марка Фельта – уволенного заместителя директора ФБР на исходе Уотергейтского расследования. В последние дни администрации Никсона Фельт был обвинен в незаконном выносе документов из Бюро и передаче их «Нью‑Йорк таймс». Обвинение в краже документов ФБР означало до десяти лет тюрьмы. Фельт предстал перед агентами ФБР и был извещен о своих конституционных правах. Он очень умело лгал о своей роли в организации утечек информации сначала агентам, а затем в личном письме директору ФБР.

«Дорогой Кларенс, – написал он, – когда с тобой обращаются как с главным подозреваемым в нелояльности ФБР, это унизительный и оскорбительный опыт»[561]. И добавил: «Кстати, я не Глубокая Глотка».

Келли правильно предположил, что имела место совместная попытка группы высокопоставленных сотрудников ФБР организовать утечку информации об Уотергейте, и у него были веские причины подозревать, что Фельт вел тайную политику. Но Фельт также был его другом на протяжении двух десятков лет. Лояльность Келли – ФБР и Фельту – вынуждала его защищать Фельта от судебного преследования. Он не будет ставить Бюро в неловкое положение. Келли позаботился о том, чтобы расследование утечки информации было закрыто, и он в конце концов уволил человека, который начал это расследование, за невыясненные злоупотребления властью. Но к этому времени проблемы Фельта умножились десятикратно. Его жена заболела физически и душевно, а позже совершила самоубийство. Его дочь исчезла в коммуне хиппи в Калифорнии. Он стал объектом второго уголовного расследования ФБР, которое уже нельзя было отменить.

19 августа 1976 года ФБР совершило облаву в своей собственной штаб‑квартире. Две команды агентов ФБР, возглавляемые следователями по уголовным делам из отдела защиты гражданских прав министерства юстиции, провели обыски в Вашингтоне. Отдельная группа ФБР прочесала нью‑йоркский офис Бюро. Они обнаружили тайник с документами, которые еще не видел ни один посторонний. Регистрационная система Гувера «Не для архивирования», созданная перед Второй мировой войной, была предназначена для сохранения информации о взломах и прослушиваниях, которые проводило ФБР, в абсолютной тайне. От агентов требовалось уничтожать оригиналы документов, отражающих их тайные разведывательные действия. Но даже Гувер время от времени ошибался в вопросах национальной безопасности. В своем кабинете он хранил папку под названием «Несанкционированные действия», в которой содержалось детальное описание инструкций «Не для архивирования». Она каким‑то образом уцелела, когда сжигали его личные документы после его смерти. Благодаря ей следователи в Нью‑Йорке обнаружили двадцать пять томов оригиналов документов, которые сохранились необъяснимым образом. Расследование начало фокусироваться на ряде незаконных проникновений в нью‑йоркские квартиры родственников и друзей членов подполья «уэзерменов». Эти вторжения осуществлялись в 1972 и 1973 годах Группой 47, возглавляемой Джоном Кирни.

Кирни, недавно ушедший в отставку после двадцати лет службы в ФБР, открыл свою ежедневную газету и прочел о «специальном подразделении, которое создается в министерстве юстиции для расследования Группы 47, – вспоминал он. – Их заинтересовали необычные следственные приемы, которые использовались с целью ареста подпольщиков. Я лично слышал, что ряд агентов уже давали показания большой коллегии присяжных, а потом позвонили мне – это был аноним, который сказал: «Мне пришлось сдать тебя, Джон».

Кирни собирались предъявить обвинение в заговоре. Он был первым высокопоставленным сотрудником ФБР, которого обвиняли в совершении преступлений против Соединенных Штатов.

В штаб‑квартире Кларенс Келли велел нескольким доверенным агентам провести встречное расследование – выяснить, что собирается делать министерство юстиции. Они быстро узнали, что Кирни – главный объект для предъявления уголовного обвинения, но не единственный. 26 августа, через неделю после первых облав, Марк Фельт и Эд Миллер – вышедший на пенсию начальник разведки ФБР – были вызваны для дачи тайных показаний большой коллегии присяжных. Эти двое решили применить опасную юридическую стратегию. Они поклялись, что санкционировали незаконные действия Группы 47. Они сказали, что имели на это согласие исполняющего обязанности директора ФБР Пэта Грея.

Их показания заставили обвинителей остановиться, подумать и устроить между собой дискуссию, дебаты, которые дошли до самых высших кругов министерства юстиции. Если они предъявят обвинение Фельту и Миллеру, то им придется предъявить его и Грею тоже. Им придется начать уголовное дело по обвинению в тяжком преступлении человека, который стал преемником Гувера.

Это обвинение сделает противозаконными традиционные методы ФБР в области разведки. В сущности, это будет предъявление обвинения Федеральному бюро расследований как учреждению.

Фельт и Миллер полагали, что, если они пойдут на суд, они смогут убедить присяжных, что ФБР обладало властью «прогибать» закон, когда речь шла о национальной безопасности страны, – властью, которая исходила непосредственно от президента Соединенных Штатов. Они считали, что смогут доказать, что клятва президента защищать и отстаивать Конституцию давала ему власть вторгаться в дом любого гражданина страны. Они стали бы утверждать, что президент может нарушать права человека, чтобы соблюсти интересы нации.

Перед ними встало еще одно препятствие: бремя доказательства. По закону они должны были бы показать, что они совершали незаконные вторжения в помещения с целью защитить Соединенные Штаты от агентов иностранной державы. И Фельт, и Миллер подозревали, что «уэзермены»‑подпольщики получали прямую помощь с Кубы и из Вьетнама. ФБР в Чикаго составило письменные показания под присягой из более чем ста страниц, исписанных через один интервал, пытаясь доказать это. Но к ним не прилагались улики. Президенты Джонсон и Никсон требовали снова и снова, чтобы ФБР достало доказательства того, что «уэзермены» – тайные иностранные агенты, получающие финансовую поддержку от врагов Соединенных Штатов. Но у ФБР не было явных улик.

Фельт пошел на утреннее воскресное ток‑шоу «Лицом к нации», чтобы рассказать всему миру о том, что он сказал большой коллегии присяжных: он давал санкции на незаконные вторжения. Это были разведывательные операции, жизненно необходимые для обеспечения национальной безопасности. «У вас либо будет ФБР, которое пытается остановить насилие до того, как оно произойдет, либо не будет, – сказал он. – Я думаю, что это оправданно, и я бы сделал это снова завтра же».

Эд Миллер выразился более изящно спустя несколько лет. Он взял свой аргумент из общего права ушедших веков. «Дом человека – это его крепость»[562], – признал он. Но ни один человек не может защитить крепость от короля.

Спор вернулся к истокам Соединенных Штатов. «Защита от внешней опасности – самый мощный руководитель поведения нации, – написал в 1787 году Александр Гамильтон. – Даже горячая любовь к свободе через некоторое время уступит ее требованиям. Большие людские потери и разрушение собственности, присущие войне, постоянные усилия и тревога, сопутствующие пребыванию в постоянной опасности, вынудят государства, которые в наибольшей степени являются приверженцами свободы, прибегнуть ради спокойствия и безопасности к учреждениям, склонным уничтожать их гражданские и политические права. Ради большей безопасности они в итоге готовы подвергнуться риску быть менее свободными»[563].

«Сверхчеловеческий образ ФБР»

До 21 сентября 1976 года никто еще не видел убийства, осуществленного террористом иностранной державы в Соединенных Штатах.

Тем дождливым утром взрыв потряс Шеридан‑Серкл, расположенный в полумиле от Белого дома. Орландо Летельер, бывший посол Чили в Соединенных Штатах, был убит на улице столицы в результате взрыва мощной бомбы, спрятанной в ходовой части его автомобиля. Вместе с ним погиб его двадцатишестилетний помощник, американец Ронни Моффит. В момент взрыва Летельер и Моффит проезжали по Посольскому ряду.

Летельер работал в правительстве президента Сальвадора Альенде сначала в качестве посла, затем – министра иностранных дел и, наконец, министра обороны. «Левое» правительство Чили было свободно избрано в 1970 году, несмотря на все усилия ЦРУ, получившего приказ от президента Никсона не допустить Альенде к власти любыми способами. Альенде продержался три года, прежде чем погиб во время государственного переворота, который возглавил генерал из числа «крайне правых» Аугусто Пиночет. Военная хунта на год заточила Летельера в тюрьму, находившуюся на острове с холодным климатом, а затем выслала его из страны.

Вскоре после того, как он приехал в Вашингтон, чтобы вести кампанию против режима Пиночета, разведывательная служба Чили DINA разработала план его убийства.

Пиночет и его союзники – «правые» лидеры пяти южноамериканских государств – предприняли колоссальные усилия для ликвидации своих «левых» врагов. Эта операция получила кодовое название «Кондор». DINA наняла жестоких кубинцев, настроенных против Кастро, и американского наемника по имени Майкл Таунли в качестве членов международной группы убийц. Перед убийством Орландо Летельера Государственный департамент Генри Киссинджера и ЦРУ Джорджа Х.У. Буша были прекрасно осведомлены о том, что операция «Кондор» предполагает политические убийства, но выразили глубокие сомнения в том, что генерал Пиночет рискнет последствиями совершения теракта в Вашингтоне. Большинство офицеров американской разведки, казалось, были с этим согласны. За исключением одного.

«Операция «Кондор» включает формирование специальных групп из стран‑участниц для выполнения директив вплоть до политических убийств», – написал Робер Шеррер, атташе ФБР по юридическим вопросам в Буэнос‑Айресе, в секретном четырехстраничном докладе в штаб‑квартиру через семь дней после убийств. Он доказывал, что, вполне возможно, Пиночет и его агенты и осуществили убийство.

Благодаря в основном усилиям ФБР убийство Орландо Летельера стало единичным делом – доказанным актом спонсируемого государством терроризма в Америке ХХ века.

Терпеливые и кропотливые поиски по этому делу были обязаны кое‑чем избранию президентом страны в ноябре 1976 года Джимми Картера – первого политического лидера, который сделал права человека главным принципом своего пребывания у власти. У Картера была необычная точка зрения на врагов Соединенных Штатов. «Мир – это не просто отсутствие войны, – сказал Картер при вступлении в должность. – Мир – это акция по искоренению международного терроризма».

Но новому президенту пришлось нелегко при взятии под контроль инструментов американской разведки и обеспечении правопорядка. Расследования, проводимые конгрессом в отношении ЦРУ и ФБР, и уголовное расследование внутри Бюро привели к беспорядкам и обидам в обеих организациях. Ни та ни другая не были готовы сотрудничать в сфере борьбы с терроризмом. Администрации Форда и Никсона пытались дать согласованный ответ на угрозу терроризма из‑за границы. Картер в этом не преуспел. Терроризм за границей являлся актом войны, на который должны отвечать солдаты и дипломаты; терроризм внутри страны был преступлением, которым должно было заниматься ФБР. Соединенным Штатам по‑прежнему оставались годы и годы до стратегии, которая объединила бы обеспечение правопорядка и возможности разведки, чтобы остановить террористов до того, как они предпримут свои действия.

В штаб‑квартире ФБР воцарилось состояние неопределенности после того, как Картер вступил в должность в январе 1977 года, и оно продлилось более года. Президент дал ясно понять, что хочет для ФБР нового руководителя, но он, по‑видимому, не мог его выбрать. Кларенс Келли, как и Пэт Грей до него, пребывал в состоянии неизвестности.

«Из всего, что меня беспокоит в отношении ФБР, – сказал Келли на слушаниях по его утверждению, – это ощущение, что его сотрудники страдают от недостатка руководства на постоянной основе и понимают, что их исключительное положение, заслуженно заработанное, стало ниже»[564].

Он сказал, что надеется «вернуть им чувство уверенности в себе». Но ему это не удалось, и он знал это. «Сверхчеловеческий образ ФБР, власть и слава, ему сопутствующие, сильно поблекли, – заключил он к концу своей карьеры. – ФБР спустился с Олимпа. И, как оказалось, мы простые смертные… Но так велик и чист был образ ФБР Дж. Эдгара Гувера, что каждое крошечное правонарушение, будь оно реальным, воображаемым или сильно преувеличенным, сейчас получает чрезмерно большое внимание»[565].

Это должно измениться, настаивал он. Американский народ не может долго терпеть «ущербное, испытывающее затруднения ФБР»[566].

«Чего не хватало – так это хорошей разведки»

Президент Картер больше года искал человека, который мог бы возглавить Бюро. Его министр юстиции Гриффин Белл – старый друг, который был судьей федерального апелляционного суда в Джорджии, рассмотрел более пятидесяти кандидатов. В конце концов они остановились на коллеге‑юристе, судье Уильяме Г. Уэбстере – умеренном республиканце, который был назначен на должность федерального судьи Ричардом Никсоном. Судья Уэбстер был членом секты «Христианская наука», который воплощал образ ханжества, неподкупности и честности. Президенту Картеру нравились эти качества, которые отражали его собственный образ.

Уэбстер был также заносчивым и грубым. «У него был этот стальной взгляд голубых глаз, – сказал Гомер Бойнтон – ветеран ФБР, который был главным администратором Уэбстера на протяжении двух лет. – Он обычно понижал голос. Большинство людей, на которых я сейчас работаю, повышают голос, когда выходят из себя. Его подбородок обычно выдвигался вперед, эти стальные голубые глаза – и у вас возникало чувство, будто вы ростом 3 дюйма. Он мог быть жестоким»[567].

В свой первый день в Бюро Уэбстер дал ясно понять, что хочет, чтобы его называли Судья. С него началась президентская практика назначать на руководящий пост ФБР судей – традиция, которая сохранялась до конца ХХ века.

Во время приведения его к присяге при вступлении в должность директора ФБР 23 февраля 1978 года Уэбстер сказал, что Бюро будет «делать работу, которую ждет от него американский народ, так, как того требует Конституция»[568]. Некоторые сотрудники сочли эту установку тревожной. Уэбстеру потребовались почти два года, чтобы образовать ближний круг доверенных лиц в ФБР. Ему потребовалось по крайней мере столько же времени, чтобы сработаться с «касками Гувера», как он их называл, «старыми гвардейцами», которые из верности Гуверу продолжали его традиции без всяких вопросов и постоянно говорили Уэбстеру, что они делают то, чего хотел бы Гувер. «У меня были проблемы с тем, чтобы привести в порядок такое мышление», – сказал он позднее.

Уэбстер с удивлением обнаружил, что у ФБР нет законных рамок для его деятельности. У Бюро не было устава – юридического свидетельства о рождении от конгресса, разъясняющего его роль. У него никогда его не было. И по‑прежнему нет. С самого начала Уэбстер сказал, что хочет, чтобы был закон, который определял бы, «чего народ ожидает от нас – не то, чего мы не могли бы сделать, а то, каких действий люди от нас ждут». Он два года составлял его проект, консультируясь с конгрессом. Ни президент Картер, ни президент Рейган не действовали по нему; этот труд был мертворожденным.

Уэбстер был вынужден, как он выразился, «делать вид, что устав у нас есть»[569].

Вместо него ФБР получило Закон об иностранной разведке. Будучи результатом многолетней борьбы между конгрессом, ФБР и ЦРУ, он вызвал появление особой коллегии судей, выбранных председателем Верховного суда США, которые собирались в специальной звуконепроницаемой комнате на последнем этаже министерства юстиции. Цель коллегии состояла в том, чтобы давать санкции на прослушивание телефонных разговоров и ведение электронной слежки, с просьбами на разрешение которых к ним обращались офицеры американской разведки, – и делать это по закону. На протяжении шестидесяти лет с начала эры Гувера ФБР составляло свои собственные законы в отношении прослушивания телефонных разговоров и подслушивающих устройств. Суд не был препятствием для Бюро – в последующие два десятилетия он дал разрешение более чем на 17 тысяч требований, ни разу не отказав. Но объектом должен был быть агент иностранной державы. Способность ФБР выполнять тайные разведывательные операции теперь регулировалась законом.

Судья Уэбстер прошел два испытания способности ФБР соответствовать этим стандартам вскоре после его приведения к присяге – одно было тайным, другое – болезненно публичным.

8 апреля 1978 года в столице Чили Сантьяго после необычно мощного использования дипломатических мускулов два агента ФБР взяли под стражу Майкла Таунли – американского наемного убийцу, работавшего на разведслужбу генерала Пиночета. Они отправили его самолетом в Майами для длительного допроса. Таунли собрал бомбу, которая убила Орландо Летельера. ФБР медленно и тщательно формировало дело, которое должно было привести к предъявлению обвинения в совершении уголовного преступления и тюремному заключению наемных убийц, работавших на генерала Пиночета, включая начальника его разведки.

10 апреля Соединенные Штаты предъявили обвинительное заключение из тридцати двух пунктов Эду Миллеру, который когда‑то был начальником разведки ФБР; Марку Фельту – бывшему заместителю директора ФБР и Пэту Грею, который когда‑то был руководителем Федерального бюро расследований. Основанное на законе шестидесятилетней давности, который использовали главным образом для судебного преследования куклуксклановцев, было предъявлено обвинение в «заговоре с целью нанесения ущерба и притеснения граждан» путем несанкционированных обысков.

Предъявление обвинений привело в ярость сотни агентов ФБР, которые работали по делам, связанным с разведкой и терроризмом, в 1970‑х годах. Среди них были семьдесят девять сотрудников, которые служили под началом Грея, Фельта и Миллера в годы правления Никсона и которым теперь пришлось отвечать на вопросы следователей в министерстве юстиции и службы внутренней безопасности ФБР. Эти расследования могли стоить им работы, пенсии и, возможно, свободы. Никто не знал, скольким людям могут предъявить обвинения.

Некоторые из этих сотрудников занимались самыми деликатными делами против врагов Соединенных Штатов. Они искали у судьи Уэбстера руководства и совета – и освобождения от ответственности. Уэбстер решил, что все, за исключением шести человек, не виновны в проведении несанкционированных вторжений, и применил к ним внутренние дисциплинарные меры воздействия, не предавая этого огласке. Министерство юстиции в конечном итоге решило настаивать на предъявлении обвинения только Фельту и Миллеру. Дело Грея было закрыто, к негодованию обвинителей, равно как и были сняты обвинения против Джона Кирни, который в свою защиту выдвигал тот аргумент, что выполнял приказания вышестоящего начальства.

Отдел разведки, когда‑то самый сильный отдел в ФБР Гувера, находился в осаде со стороны министерства юстиции, и к концу 1970‑х годов численность его сотрудников сократилась, а их квалификация снизилась. Те, кто по‑прежнему служили делу, хотели возродить контрразведывательные операции против советских и китайских шпионов в Соединенных Штатах, нанимать и обучать агентов ФБР, которые могли говорить на этих языках, сделать разведку делом жизни, а не двухлетним сроком службы.

Они хотели выслеживать оставшихся в подполье «уэзерменов» и тайных руководителей ВСНО. И хотя ку‑клукс‑клан был повержен, в Соединенных Штатах поднималась новая волна неонацистских групп. Ими были вооруженные партизаны, стремившиеся свести счеты за масштабные битвы в Старом Свете – сербы и хорваты, турки и армяне, Ирландская республиканская армия. Взятые все вместе, они добавляли Америке до сотни новых террористических дел в год.

Уэбстера беспокоила способность ФБР отражать эти угрозы. «Чего не хватало – так это хорошей разведки, – сказал он. – Нам пришлось улучшать свои разведывательные возможности»[570].

«Пятисотлетний потоп»

Роберт Хансен был чикагским полицейским в третьем поколении, который поступил на работу в ФБР в 1976 году и отслужил там двадцать пять лет. Он стал шпионить на Москву, украв поразительное количество американских секретов, и не был раскрыт Федеральным бюро расследований до начала нового века.

В очень молодом возрасте Хансен узнал, что жетон может быть щитом для секретности. Его отец работал в «красной команде» чикагской полиции: выслеживал и преследовал «левых», злоупотребляя своими авторитетом и властью, как это делал до него его отец. Хансен знал кое‑что об этой грязной истории.

«Его отец и дед были старыми копами, и он это знал, – сказал сотрудник ФБР Ричард Л. Олт – один из основателей подразделения бихевиоризма Академии ФБР, который допрашивал Хансена после его ареста. – Он сам сказал: «Планка для меня была не слишком высока». Он легко принял решение начать шпионскую деятельность». Он делал это за деньги, получив в общей сложности более 600 тысяч долларов, но также и потому, что, по его мнению, он мог выйти с ними сухим из воды.

В марте 1979 года Хансен начал двухлетнюю стажировку в отделе ФБР, занимающемся контрразведывательными операциями против СССР, в Нью‑Йорке. Он только отметил свой двадцать пятый день рождения, придерживался консервативных убеждений, был твердым антикоммунистом и истым католиком, каждое утро ходившим на церковную службу, – все это были обычные характеристики агента ФБР. И, подобно многим своим коллегам по отделу, Хансен не имел подготовки в разведывательной работе. «Золотые дни» отдела остались далеко позади. В штаб‑квартире ФБР к нему относились как к «незаконнорожденному крестнику»[571], по выражению Олта, как к тихой заводи, где большие успехи были немногочисленны и редки. Руководители Бюро не видели смысла тратить время на обучение сложностям контрразведки. Учение приходило с работой, если вообще случалось. Майк Мейсон – позднее главный помощник директора ФБР Роберта С. Мюллера III – прошел обычное обучение в виде трехчасового курса по контрразведке в Академии ФБР. Он вспоминал, как его учитель говорил, что работа – напасть, которой надо избегать любой ценой. Мейсон отнесся к этому уроку серьезно.

«Я понятия не имел, что входит в контрразведывательную работу, – сказал он. – Все, что я знал, – так это то, что я не хотел ею заниматься»[572].

Начальники Хансена открыли в нем один выдающийся талант через несколько дней после его прибытия на место службы: он был одним из очень немногих людей в ФБР[573], которые понимали, как работает компьютер. Ему поручили создать автоматическую базу данных советских дипломатов и людей, подозреваемых в шпионской деятельности, в Нью‑Йорке. Он разбирался в технологиях, которые в последующие годы перевернули мир, особенно в том, как соединяются сети и передается информация.

Бюро создавало новую защиту для безопасности своих компьютеров. Хансен быстро выявил ее недостатки и узкие места.

Вскоре в его обязанности стало входить составление ежемесячного отчета о результатах наблюдений сотрудников ФБР за советскими гражданами. Он проводил много часов в картотеке ФБР, изучая историю работы ФБР против КГБ и советской военной разведки – ГРУ. Он узнал имена немногочисленных давних источников ФБР в составе советских делегаций в Нью‑Йорке.

В ноябре 1979 года Хансен незамеченным вошел в офис Амторга на Манхэттене – советской торговой миссии, которая была передним краем советской разведки на протяжении шести десятилетий. Миссией руководили старшие офицеру ГРУ. Хансен знал, куда идти и с кем встретиться в Амторге. В тот день он добровольно предложил свои услуги в качестве шпиона. Он передал кипу документов по электронному наблюдению за советским жилым городком в Нью‑Йорке, которое вело ФБР, и наладил систему доставки новых секретов каждые шесть месяцев по зашифрованной радиосвязи. В следующем пакете от Хансена лежал новейший список советских людей, проживающих в Нью‑Йорке, которых ФБР подозревало в ведении шпионской деятельности. Он предоставил и другие разоблачения, которые потрясли советские спецслужбы до основания: генерал‑майор ГРУ Дмитрий Поляков работал на Америку с 1961 года. Большую часть этого времени он занимал должность в ООН. Советские отозвали Полякова в Москву в мае 1980 года. Вероятно – хотя этот вопрос до сих пор обсуждается в ФБР, – Поляков после этого служил каналом дезинформации, предназначенным ввести в заблуждение и сбить с толку американскую разведку.

Обязанности Хансена росли. Ему было дано задание подготовить финансовые сметы для разведывательных операций ФБР в Нью‑Йорке. Поток денег показывал цели ФБР на следующие пять лет и его планы на осуществление проектов совместно с ЦРУ и Агентством национальной безопасности. В его третьем послании Советам описывались эти планы. А потом он решил залечь на дно.

Если бы Хансен перестал шпионить в тот момент, ущерб, им нанесенный, все равно не имел бы себе равных в истории ФБР. Сам Уильям Уэбстер провел анализ причин произошедшего после того, как это дело всплыло на свет божий в 2001 году. Он назвал его «невероятным нападением»[574], эпохальной катастрофой, «пятисотлетним потопом», который уничтожил все на своем пути.

Хансен временно прекратил свои контакты с советскими в Нью‑Йорке, когда главное дело против американского шпиона уже должно было стать достоянием гласности. Расследование дошло до Франции, Мексики и Канады, прежде чем летом 1980 года ФБР сосредоточило свое внимание на ушедшем в отставку армейском шифровальщике по имени Джо Хельмих. Он был арестован год спустя и приговорен к пожизненному заключению после того, как ему было предъявлено обвинение в продаже Советам шифров и руководства по эксплуатации системы KL‑7 – основного инструмента шифровки сообщений, разработанного в Агентстве национальной безопасности. Он был скромным уоррент‑офицером (категория военнослужащих между сержантским и офицерским составом. – Пер.), имевшим доступ к совершенно секретным документам. Его предательство происходило на тайных встречах с офицерами советской разведки в Париже и Мехико с 1963 по 1966 год. Ему было заплачено 131 тысяча долларов. Он продал Советам отмычку, которая позволила им расшифровывать самые засекреченные сообщения американских военных и офицеров разведки во время вьетнамской войны.

Хансен понял один из самых важных аспектов расследования: оно продлилось семнадцать лет. ФБР могло не закрывать контрразведывательное дело на протяжении жизни одного поколения. Для шпионажа не было закона об ограничениях.

«Пусть террористы знают»

Война Америки с коммунизмом достигла своей кульминации с избранием Рональда Рейгана. Он был рядовым бойцом в этой борьбе еще с 1947 года, когда служил тайным осведомителем ФБР в кампании против голливудских «левых». Он полагал, что война с коммунизмом и война с террором – это одна и та же битва.

«Дорогие сограждане, я рад сказать вам сегодня, что я подписал закон, который объявит Россию вне закона навсегда, – однажды сказал Рейган с улыбкой во время проверки звуковой аппаратуры для его еженедельного президентского радиообращения. – Через пять минут мы начинаем бомбить». Эта шутка дала представление о настроениях президента. Рейган хотел сконцентрировать всю имевшуюся у него власть против русских. Он удвоил сумму, которая тратилась на ФБР, ЦРУ и Пентагон, и увеличил вчетверо расходы на секретные виды оружия и тайные операции. Он намеревался нарастить мускулатуру и силу американской разведки для сражения с Москвой и ее приспешниками.

Президент способствовал борьбе с терроризмом, когда закрыл дело против Марка Фельта и Эда Миллера. Ветераны ФБР были объявлены виновными через два дня после того, как Рейган завоевал Белый дом, одержав полную победу на выборах. Им было предъявлено обвинение федеральной коллегией присяжных в заговоре с целью нарушения конституционных прав американцев. На суде они легко признали, что отдавали приказы на проведение несанкционированных проникновений в помещения и иных действий, но утверждали, что должны были выполнять их по распоряжению президента. Сам президент Никсон давал показания на суде, равно как и пять бывших министров юстиции. Стоя на месте для свидетелей, Никсон придерживался своей доктрины: президент имеет власть нарушать закон, а ФБР – право совершать преступления по его приказу во имя национальной безопасности. Президент Рейган согласился с этим. Его давний начальник штаба, советник и будущий министр юстиции Эдвин П. Миз составил декларацию, дающую Фельту и Миллеру полное и безусловное помилование.

Президент подписал этот указ незадолго до того, как он был серьезно ранен душевнобольным стрелком 30 марта 1981 года. «Марк Фельт и Эдвард Миллер служили Федеральному бюро расследований и нашему государству весьма успешно, – говорилось в нем. – Им была дана власть, доходившая до высших правительственных кругов», и они «действовали ради высокой цели – положить конец терроризму, который угрожал нашему государству».

Президент подчеркнул эту цель в своем помиловании. «В 1972 году Америка находилась в состоянии войны, – говорилось в нем. – Фельт и Миллер действовали так, как, по их мнению, было жизненно необходимо, чтобы информировать директора ФБР, министра юстиции и президента Соединенных Штатов о деятельности враждебных иностранных государств и их пособников в нашей стране». Эта фраза не подкреплялась фактами: целями ФБР были не агенты иностранных держав. Но помилование было политическим решением. Рейган и его самые влиятельные советники хотели восстановить право правительства шпионить по своему желанию на территории Соединенных Штатов, отменять нормы, введенные при президентах Форде и Картере, и позволить ФБР составлять свои собственные руководящие документы для прослушивания телефонных разговоров и использования жучков. Рейган неоднократно клялся в том, что даст волю американской разведке, возродит ее тайные силы и уберет законодательные преграды, установленные на ее тропе войны с террором.

Госсекретарь Александр Хейг объявил, как только был приведен к присяге, что Советский Союз занимается обучением, финансирует и вооружает самые опасные террористические группы в мире. Новый начальник ЦРУ – хитрый руководитель избирательной кампании Рейгана Уильям Кейси – объявил, что КГБ – штаб‑квартира всемирного терроризма. В этом обвинении было несколько элементов правды: советские архивы, открытые после холодной войны, показали, что в 1970‑х годах КГБ поддерживал горстку жестоких палестинских активистов и разведывательную службу Восточной Германии – Штази, укрывал радикалов, которые в 1979 году пытались убить самого Хейга. Но эти факты не были известны президенту и его команде национальной безопасности. Также они не были основными в их риторике в стиле крестовых походов.

«Пусть террористы знают», – сказал президент Рейган через неделю после своей инаугурации. Если они нападут, Америка нанесет «быстрый и эффективный ответный удар».