Глава четвертая 5 страница

Не исключено, что мысль об устранении Павла I с российского императорского престола посредством узкой группы состоявших у него на службе сановников была действительно подсказана премьер-министру Великобритании Уильяму Питту через Ольгу Жеребцову самими заговорщиками. Им, выросшим в эпоху дворцовых переворотов, это должно было казаться вполне естественным. Но более вероятным представляется все же другое: Питт сам вбросил эту идею через кого-то (может быть, даже через Ольгу Жеребцову, любовницу посла Великобритании в России, или через самого Чарлза Уитворта) в среду российских аристократов. Основания для такого предположения есть, и весьма серьезные.

В 50-х годах XIX века Карл Маркс, работая однажды в Британском музее, обнаружил в коллекции английского историка Уильяма Коукса массу документов XVIII столетия, среди которых было множество писем и докладов от англичан, представлявших интересы Великобритании в России. Содержание найденных документов настолько заинтересовало теоретика «научного коммунизма», что он решил написать на их основе специальную работу. В августе 1856-го — апреле 1857 года его произведение «Откровения из дипломатической истории 18 столетия» («Revelations of diplomatic history of the 18-th century») было опубликовано в еженедельной лондонской газете «Свободная пресса» («Free Press»)[112]. Четыре из пяти глав (1, 2, 3-я и 5-я) данного произведения составляют обширные цитаты из документов, обнаруженных К. Марксом в Британском музее. В заключении первой главы приводится текст сообщения, которое отправил из России в адрес Уильяма Коукса капеллан английской фактории в Санкт-Петербурге Л. К. Питт, являвшийся ближайшим родственником премьер-министра Уильяма Питта. По некоторым фактам, упоминающимся в данном сообщении, его можно уверенно датировать 1800 годом. Любопытно, что в верхней части рукописного оригинала этого документа стояла пометка, сделанная, как предположил Маркс, Уильямом Коуксом: «Tо be burnt after my death» («должно быть сожжено после моей смерти»). Почему данную бумагу предназначали к сожжению? Что опасного содержалось в ее тексте?

В сообщении капеллана Л. К. Питта речь шла о переменах во внешней политике России, произведенных императором Павлом. «Как известно, — писал Питт, — последние слова, произнесенные императрицей (Екатериной II), были адресованы ее секретарю, когда она отпускала его от себя в то утро, в которое ее хватил удар. «Скажи князю (Зубову), — сказала она, — чтобы он пришел ко мне в двенадцать и чтобы напомнил мне о подписании Договора о союзе с Англией». Далее Питт завел речь о значении, которое имеет для Великобритании союз с Россией. «Узы, которые привязывают ее (Великобританию) к Российской империи, сформированы природой и являются нерушимыми, — заявил он. — Объединенные, эти нации могли бы смело противостоять объединенному миру; у разделенных сила и значение каждой основательно уменьшаются. Англия имеет причину сожалеть вместе с Россией о том, что императорский скипетр используется так несообразно, но единственным, кто разделяет империи, является государь России» (выделено мной. — В. Т.). Данное свое сообщение капеллан Л. К. Питт завершает следующими весьма примечательными словами: «Насколько человеческое провидение может в этот момент понимать, отчаяние разъяренного индивидуума кажется более вероятным средством покончить с настоящим мрачным положением, чем какая-либо более систематическая комбинация мер для восстановления достоинства и значения трона России». Можно предполагать, что совсем нехристианские рассуждения английского служителя церкви были доведены до сведения премьер-министра Великобритании. Л. К. Питт показывает в своем послании просто удивительную осведомленность о происходящем в покоях Екатерины II и при дворе Павла I, а кроме того проявляет настолько необычную для простого английского капеллана степень заинтересованности в восстановлении союза России с Англией, что допускает в качестве средства достижения этой цели самые крайние меры. Трудно поверить, что такой человек мог быть послан в Санкт-Петербург только для отправления обязанностей капеллана.

Как бы то ни было, в своем послании к историку Уильяму Коуксу ближайший родственник премьер-министра Великобритании почти открыто заявлял о том, что «наиболее вероятным средством» привести внешнюю политику Российской империи в прежнее выгодное для Англии русло является убийство императора Павла. Ведь иначе как убийством государя, повернувшего Россию от союза с Англией к союзу с ее злейшим врагом — Францией, «разъяренный индивидуум» не мог «покончить с настоящим мрачным (для Англии. — В. Т.) положением». Пожалуй, именно из-за этих слов Уильям Коукс обрекал бумагу, на которой они были начертаны, к сожжению после своей смерти. Эти слова свидетельствовали о том, что идея убийства российского императора не только воспринималась английскими официальными лицами как вполне допустимая, но, по-видимому, именно в их среде и возникла.

***

Павел родился в летнем деревянном дворце императрицы Елизаветы. Взойдя на императорский престол в день Архангела Михаила, он повелел 20 ноября 1796 года «бывший летний дворец называть Михайловским дворцом». 26 февраля 1797 года на месте этого дворца была произведена торжественная закладка здания Михайловского замка, который Павел предназначил для своей резиденции. «Я хочу умереть на том месте, где родился», — говорил он.

Это трогательное желание Павла исполнилось без большого промедления и самым жестоким образом…

Заговорщики вошли в императорский дворец сразу после полуночи двумя колоннами. Одна — числом в 25–30 человек, под предводительством Беннигсена с братьями Платоном и Николаем Зубовыми — проследовала через малые ворота, со стороны Летнего сада. Другая — в 10–15 человек, во главе с Паленом — прошла парадным подъездом. Именно колонне Беннигсена предстояло сыграть главную роль. В ее составе были те, кто пылал самой неистовой ненавистью к императору. И путь, которым они пошли, был самым коротким к спальне Его Величества.

Со всех сторон дворец окружали войска под управлением верных заговорщикам офицеров. И караулами внутри дворца командовали те, кто поддерживал заговор. Тем не менее страх витал среди заговорщиков. Он охлаждал их разгоряченные вином головы. То один, то другой замедлял свои шаги, останавливался, уходил в сторону, исчезая в темноте коридоров.

Когда Беннигсен поднялся к покоям императора, с ним было от силы 8–10 человек — менее половины от вошедших во дворец. Однако это были люди, готовые на все. Страх по-прежнему терзал их души, но сознание, что отступление означает путь на эшафот, заставляло их действовать решительно и жестоко. Прежде чем попасть в спальню императора, заговорщики должны были пройти маленькую кухоньку, затем прихожую. Здесь им встретилось первое препятствие. Перед прихожей стоял часовой — рядовой гренадерского батальона лейб-гвардии Семеновского полка. Он мог поднять тревогу. Николай Зубов выхватил саблю и ударил ею часового — тот упал, обливаясь кровью. Дверь в прихожую была заперта на ключ, но заговорщики предусмотрели это и захватили с собой плац-адъютанта Аргамакова, который по утрам приходил к государю с докладами о происшествиях за ночь и был поэтому знаком его лакеям. Услышав голос Аргамакова, лакеи открыли дверь. Заговорщики набросились на них. Один лакей был сбит саблей с ног, но другой каким-то образом увернулся от ударов и с криком бросился по лестнице, поднимая тревогу. Платон Зубов, и без того сам не свой от страха, в этот момент и вовсе растерялся. Повернув назад, он попытался скрыться, другие уже были готовы последовать за ним, но сохранивший хладнокровие Беннигсен подбежал к Зубову и, схватив его за руку, выдохнул: «Как? Вы сами привели нас сюда и теперь хотите отступать? Это невозможно, мы слишком далеко зашли, чтобы слушаться ваших советов, которые нас ведут к гибели. Жребий брошен, надо действовать. Вперед!»

Подстегнутые этими словами, заговорщики ринулись к государевой спальне. Дверь в нее была заперта, напор плеч — и она распахивается. Заговорщики бросаются к постели — она пуста! Вновь замешательство, и опять выручает всех Беннигсен. Спокойно подходит он к постели и щупает ее рукою: «Гнездо теплое, птица недалеко!» Несколько шагов по комнате — и взгляду Беннигсена, а затем и других предстает испуганный император, стоявший в ночной сорочке за ширмой…

Расправа была жестокой. Врачи, проводившие бальзамирование убитого, обнаружили побои на всем теле: следы ударов на голове, сильный ушиб виска, красные пятна на боку и на бедрах, кровоподтеки на коленях, широкий кровоподтек вокруг шеи. Многие удары были нанесены уже по мертвому телу…

Так погиб российский император Павел I.

Деньги, выделенные на его убийство, не пропали даром. Его старший сын, взойдя на императорский престол, уже не помышлял о разрыве с Англией…

***

Первый консул Франции Наполеон Бонапарт, получив известие о смерти российского императора Павла, пришел в ярость. «Они промахнулись по мне в Париже 3 нивоза[113], — гневно кричал он, имея в виду англичан, — но попали в меня в Петербурге!».

Бывший британский посол в России Чарлз Уитворт приятную для себя весть о гибели Павла I получил в Лондоне. Ровно через год после этого его назначили послом в Париж. 13 марта новый посол Великобритании представлялся первому консулу Франции. Наполеон Бонапарт кричал на него так, будто лорд Уитворт прибыл в Париж только для того, чтобы организовать его убийство…

Ольга Жеребцова новость о смерти императора Павла узнала в Берлине на балу у короля Пруссии. Она немедленно объявила о случившемся присутствовавшим на балу. При этом в ее голосе было столько радости, что гости подумали — женщина сошла с ума. Разразился большой скандал. К счастью для Ольги Александровны, ни прусский король, ни его гости не знали тогда о том, что русский император был убит и что в числе убийц были ее родные братья.

Петербургская аристократия, узнав о кончине ненавистного ей самодержца, впала в радостное безумие. Радовались и многие не слишком знатные дворяне. К вечеру 12 марта было выпито все имевшееся в городе шампанское, которое здесь никогда прежде — с тех пор как петербуржцы начали его пить — до конца не переводилось.

Утром 12 марта о смерти императора Павла сообщили стоявшим в столице войскам. Одновременно начали представлять им нового императора. Лейб-гвардии Семеновский полк, шефом которого был Александр Павлович, ответил, как и надлежало, криком «ура!». В остальных полках на сообщение о кончине Павла ответили молчанием. Но оцепеневшие шеренги и подрагивавшие линии штыков предельно ясно выражали господствовавшее настроение — гренадеры безмолвно… плакали!

***

Павел что-то знал о готовившемся против него заговоре. И даже догадывался, что во главе заговорщиков стоит назначенный им военным губернатором Санкт-Петербурга граф Петр-Людвиг Пален. Но император был уверен, что ему и его сторонникам удастся отразить смертельный удар. Когда же Павел засомневался в этом, он вспомнил о графе Аракчееве. По некоторым свидетельствам, Его Величество вызвал Аракчеева 11 марта 1801 года к себе. Но было уже поздно — заговорщики начали действовать. Им ничего не стоило задержать Аракчеева на несколько часов на заставе при въезде в столицу. По словам Н. И. Греча, «заговорщики, то есть Пален и пр., приступая к подвигу, разослали приказание по заставам — никого не впускать в город. Полагают, что они хотели удержать за шлагбаумом графа Аракчеева, за которым послал император Павел»[114].

Однако в бумагах Аракчеева не сохранилось каких-либо подтверждений того, что Павел вызывал его накануне своей гибели в столицу.

Среди автобиографических заметок, начертанных графом на прокладных белых листах принадлежавшей ему книги Святого Евангелия, мы находим такую запись: «Марта 11-го числа 1801 года по полудни в 12 часу кончина императора Павла I». На самом деле Павел был убит около часа ночи или немногим позднее половины первого, то есть когда наступило уже 12 марта. Судя по приведенной записи, Аракчеев не знал ничего о действительных событиях в Михайловском замке в ночь с 11 на 12 марта 1801 года. Но позднее он узнает об убийстве Павла все, что только мог в своем положении узнать. Это можно утверждать с полной уверенностью. И с такой же определенностью можно судить об отношении Аракчеева к этой трагедии.

В 1856 году декабрист Г. С. Батеньков, служивший до событий 14 декабря 1825 года в Петербурге под началом Аракчеева и часто с ним общавшийся, заметит: «Об Аракчееве думают, что он был необыкновенно как предан Александру: никто теперь не поверит, ежели сказать, что он ненавидел Александра; а он именно его ненавидел. Я вам это говорю не как догадку, а как факт, который мне хорошо известен, потому что я знал Аракчеева коротко. Павлу он был действительно предан, а Александра он ненавидел от всей души и сблизился с ним из честолюбия. Он радовался, когда Александр принимал какие-нибудь строгие меры, но радовался потому именно, что оне навлекали на Александра нарекания и возбуждали против него неудовольствие».

Это утверждение Батенькова кажется на первый взгляд парадоксальным — ведь именно при Александре Аракчеев достиг высшего значения в системе управления империей, при Павле же служба его закончилась позорным изгнанием со всех должностей. Но вот что любопытно: оказывая почтение Александру, Алексей Андреевич до конца дней своих глубоко чтил память Павла. Он тщательно хранил все бумаги, отмеченные рукой Павла, все его записочки, письма, предписания. В то время когда в обществе старались не вспоминать публично об убиенном императоре, щадя чувства императора живого, причастного к убийству своего отца, Аракчеев специально позаботился о том, чтобы в его имении о Павле напоминало как можно больше предметов.

Один бюст императора Павла Алексей Андреевич распорядился поставить в саду, под окнами своего дома. Другой был сооружен по приказу графа в стене Грузинского собора.

Ниже его сделали жертвенник, около которого установили барельеф преклонившегося воина со щитом; на щите выбили графский герб Аракчеева, а на жертвеннике — надпись: «Сердце мое чисто и дух мой прав пред тобою». Слова весьма странные — слуге убиенного императора, удаленному им из столицы за полтора года до страшной мартовской ночи в Михайловском замке, не было нужды оправдываться перед ним. Надпись на памятнике была явно демонстративной — Грузино часто посещали столичные сановники и сам император Александр I, у которых сердце и дух, в отличие от Аракчеева, как раз-то и не были чисты и правы перед Павлом.

Из всех особ царского двора Алексей Андреевич с особенными чувствами почитал впоследствии императрицу Марию Федоровну — вдову императора Павла. В Российском государственном военно-историческом архиве сохранилось письмо Аракчеева к ней, написанное в апреле 1814 года[115], в котором граф сделал любопытное признание о своем отношении к Павлу, заставляющее вспомнить цитированные выше слова Г. С. Батенькова. Вот его полный текст:

«Ваше императорское величество, всемилостивейшая Государыня! Милостивый рескрипт вашего императорского величества от 5 февраля, по прибытии в Париж их императорских высочеств великих князей Николая Павловича и Михаила Павловича, я удостоился получить, за который и спешу принесть вашему императорскому величеству мою верноподданную благодарность; и уверить вас, всемилостивейшая Государыня, что кто чист душою и помышлением покойному Государю, моему единственному (выделено мной. — В. Т.) отцу и благодетелю, тот вечно будет предан и всеавгустейшему его потомству; утешаясь всегда в мыслях своих пожалованным от покойного Государя императора в герб мой девизом, слова коего угодно было Его Величеству написать собственною рукою, изречение коих есть ныне и всегда впредь будет моим правилом наблюдать во всех случаях в полной силе. Вашего императорского величества, всемилостивейшей государыни верноподданный Граф Аракчеев. Париж. Апрель 1814 года».

Словами «без лести предан», которые император Павел начертал на его гербе собственной рукой, Алексей Андреевич не переставал гордиться до конца своих дней. Павел лучше всех понял натуру Аракчеева и, поняв, сумел найти для него высшую награду — именно ту, какую сам для себя мыслил высшей этот ладный для государевой службы, но нескладный для личной жизни человек!