Глава четвертая 2 страница

Стремясь усилить контроль за армейским судопроизводством, Павел учредил 9 января 1797 года должность генерал-аудитора, призванного состоять непосредственно при особе Его Величества.

Армейские штабы новый император подверг прямо-таки хирургической операции — он решительно и безжалостно отсек все лишние в них отростки, размножившиеся в последние годы правления Екатерины II. Полчища штабных начальников были рассеяны по боевым полкам. Тысячи же солдат, находившихся в личном услужении у своих начальников, были высочайшим приказом от 22 ноября 1796 года возвращены в полки. «Граф Александр Васильевич! — писал император Павел 10 декабря того же года генерал-фельдмаршалу Суворову. — Дав уже повеление Наше о немедленном собрании к своим полкам и командам тех нижних воинских чинов, кои по злоупотреблениям, до сего вкравшимся, находились в приватных услугах по деревням, дачам и домам, так как и излишних сверх положенного числа денщиков, нужным почитаю чрез сие подтвердить всем инспекторам, в том числе и вам, дабы в дивизии, вами командуемой, выше изображенное повеление Наше в самой точности и без малейшего замедления исполнено было, что Мы возлагаем на особливое ваше наблюдение и взыскание, пребывая, впрочем, вам благосклонны».

Уважая Суворова как полководца, Павел не прощал ему, как и всем, административных прегрешений. В высочайшем приказе от 23 января 1797 года читаем, например: «Присланный от фельдмаршала графа Суворова капитан Мерлин определяется в Ригу в гарнизонный полк, а фельдмаршалу графу Суворову делается выговор за присылку курьером из военнослужащих и без всякого дела».

Одновременно со всеми вышеуказанными мерами новый император вводил в русской армии новые уставы, разработанные им еще в Гатчине. Роль инструкторов при обучении командиров новым правилам несения военной службы призваны были выполнять гатчинские офицеры.

Перемены в армии с приходом к власти Павла I оказались не менее резкими, чем в гражданской администрации. «Образ нашей жизни офицерской после восшествия на престол императора Павла совсем переменился, — вспоминал граф Е. Ф. Комаровский, — при императрице мы помышляли только, чтобы ездить в общество, театры, ходить во фраках, а теперь с утра до вечера на полковом дворе; и учили нас всех, как рекрут».

После убийства Павла в петербургском обществе будет много разговоров о его жестокости, о какой-то маниакальной страсти наказывать ни за что ни про что. Если обратиться к текстам именных указов и высочайших приказов императора Павла I, то можно увидеть, что в них действительно немало увольнений и наказаний, но все же не столь много, как это представлялось его немилосердными современниками. А самое главное — каждый такой императорский акт, как правило, обоснован. К примеру, офицер наказан за то, что был «пьян без просыпу». Чиновник — «за прихотливые желания». Тайный советник граф Чернышев исключен из службы за то, что, «наделав долгов, отказывается от платежа оных». Санкт-петербургский гражданский губернатор Глинка выключен из службы «за найденные в здешних присутственных местах разные упущения в делах, медленность в решении оных и собственную его непопечительность и нерадение к должности». Белорусский гражданский губернатор Северин отставлен от службы «за многие смертоубийства, в губернии им управляемой случившиеся». У вологодского помещика Башмакова имение забрано в опеку «за делаемые с крестьянами неистовые поступки и разорение их налогами».

12 апреля 1800 года император Павел издал следующий указ, содержание которого говорит само за себя: «По донесению сенаторов Спиридова и Лопухина, осматривавших Вятскую губернию, о найденных беспорядках и упущениях, а особливо по полиции, от злоупотребления и слабости которой, сверх частных притеснений, угнетен народ, под названием мирских надобностей, непомерными поборами, повелеваем всех чиновников оной губернии, переменя другими, от должностей отрешить и об упущениях их, злоупотреблениях и беспорядках наистрожайше исследовать и виновных судить».

В свете подобных указов бледнеют нарисованные в мемуарах современников многочисленные и красочные картины сумасбродства, произвола и жестокостей Павла, и, напротив, более привлекательный, вызывающий доверие оттенок приобретают те немногие, выписанные с какой-то застенчивостью, наброски, в которых Павел изображен с сочувствием. Один из таких набросков содержится в записках Ф. Я. Мирковича «Моя жизнь собственно для моих сыновей»: «По деятельности и страху, господствовавшему тогда в обществе, царствование Павла напоминало времена Петра I. Но ежели Павел действовал в высшей степени произвольно и самоуправно, то, с другой стороны, как я слышал от людей степенных и пожилых, он решительно остановил все самоуправство екатерининских вельмож и стремился водворить повсюду порядок, благоустройство в администрации, правду и силу законов в судах. Простой народ благоденствовал при Павле и имел в нем покровителя. Он первый уничтожил безотчетную работу крепостных крестьян и установил трехдневную в неделю[89], а для обеспечения продовольствия учредил для крестьян запасные магазины».

Конечно, бывало, что Павел сыпал наказания просто оттого, что, разгневавшись, не находил иного способа излить свой гнев. Но в таких случаях, едва гнев проходил, император быстро отменял наказание и награждал пострадавшего. Бывало и так, что Павел возвышал бездарных, малоспособных к службе людей. Однако это были единичные случаи, правилом являлось иное. Простой перечень фамилий возвышенных Павлом людей говорит о том, что деловые качества должностных лиц имели для него первостепенное значение. Да, впрочем, и современники в своих мемуарах не умолчали, что вернее всего угодить Павлу можно было не голой лестью, а надлежащим исполнением порученных дел. Многие из тех, кого Павел возвысил, занимали высокие должности и после него, при других императорах. И самая яркая среди них фигура — Аракчеев.

***

Утро 7 ноября — первое утро нового императора — Алексей Андреевич встретил на плацу. Он готовил заступавших в караул гвардейцев Преображенского полка к вахтпараду, процедура которого отныне должна была подчиняться правилам, выработанным для вахтпарадов в Гатчине. Нетрудно вообразить, с каким усердием проводились Аракчеевым — главным, после Павла, знатоком гатчинских порядков — эти занятия с преображенцами и как ждал он первых официальных распоряжений своего взошедшего на престол патрона.

Павел на распоряжения не был скуп — первый из многочисленных его высочайших приказов был издан при первом же представившемся для этого случае, а именно во время вахтпарада утром 7 ноября 1796 года. 42-летний император Павел Петрович принимал на себя, согласно собственному приказу, звание «шефа и полковника всех гвардии полков». 19-летний великий князь Александр Павлович назначался в Семеновский полк полковником, 17-летний великий князь Константин Павлович — в Измайловский полк полковником. 4-месячный великий князь Николай Павлович определялся в конную гвардию полковником.

27-летний полковник Аракчеев назначался комендантом Санкт-Петербурга и одновременно определялся «в Преображенский полк штабом».

Как петербургский городской комендант, Алексей Андреевич получал квартиру в Зимнем дворце. Сознательно ли или случайно Павел отвел своему любимцу комнаты, в которых проживал любимец покойной императрицы Платон Зубов.

На следующий день, 8 ноября, полковник Аракчеев был произведен приказом Павла I в генерал-майоры и удостоен ордена Святой Анны 1-й степени. 9 ноября Павел назначил генерал-майора Аракчеева командиром сводного, состоявшего из трех гренадерских рот батальона Преображенского полка, присвоив ему при этом чин майора данного гвардейского полка.

В этот же день он издал приказ, которым распределил гатчинские военные подразделения по полкам и батальонам лейб-гвардии. Относительно артиллерии новый император приказал: «Пушкари всех трех гвардии полков и артиллерийская команда подполковника Каннабиха составят артиллерийский гвардии баталион, которым и командует подполковник Каннабих»[90]. Артиллеристы, состоявшие прежде в гвардейских пехотных полках — Преображенском, Семеновском и Измайловском, — были соединены с гатчинскими артиллеристами, и таким образом впервые в русской армии возникло самостоятельное подразделение гвардейской артиллерии.

10 ноября 1796 года войска из Гатчины и Павловска, включенные накануне высочайшим приказом в состав гвардии, вступили в Петербург. Павел, как только получил известие об этом событии, выехал вместе со свитой навстречу своим питомцам. Парадным маршем новоявленных гвардейцев командовал, по его поручению, генерал-майор Аракчеев.

Ко времени вступления Павла на императорский престол гатчинские войска достигли численности в 2399 человек, ими командовали 109 старших офицеров и 19 штабных. Эти войска не имели того боевого опыта, каким обладали остальные подразделения русской армии, но с точки зрения внутренней организации, выучки солдат и офицеров, качества вооружения и снаряжения они превосходили последние. Особенно явным было превосходство гатчинской артиллерии и кавалерии. Столичные кавалергарды, которым после 10 ноября 1796 года представилась возможность ближе познакомиться со своими соратниками из Гатчины, были поражены «развитием, стройностью, ловкостию всадников и бережливым содержанием лошадей кавалерии и конной артиллерии».

Через три дня, 13 ноября, император Павел пожаловал Аракчееву Анненскую ленту. Спустя еще два дня, 15 ноября, Его Величество издал приказ, по которому продвижение по службе получали братья Алексея Аракчеева. Андрей, служивший подпоручиком в полевой артиллерии, переводился в гвардейскую артиллерию с одновременным производством в чин капитана. В гвардейский артиллерийский батальон назначался прямо из кадет Артиллерийского и Инженерного шляхетского кадетского корпуса и младший из братьев Аракчеевых — Петр. Новый император производил кадета Петра Аракчеева в чин подпоручика.

Всем гатчинским офицерам Павел пожаловал поместья: старшие офицеры получили от 300 до 1000 душ, капитаны — до 100, младшие офицеры — по 30. Данными пожалованиями Его Величество не только вознаграждал своих офицеров за нелегкую службу в Гатчине, но создавал им необходимую материальную основу для службы в гвардии.

4 декабря 1796 года именным указом Сенату император Павел объявил: «В воздаяние усердия к нам и ревности к службе нашей, оказанных нижеследующими чинами по бытности их при нас, всемилостивейше пожаловали мы в вечное и потомственное владение: генералам-майорам Сергею Плещееву, Григорию Кушелеву, Михайле Данаурову, Федору Растопчину, Алексею Аракчееву и Петру Обольянинову по две тысячи душ каждому».

Именным указом от 12 декабря 1796 года Его Величество Павел постановил, что пожалованные Алексею Аракчееву две тысячи душ назначаются к отдаче в Новгородском наместничестве в селе Грузине и близ него расположенных деревнях.

5 апреля 1797 года — в день своей коронации — Павел возвел генерал-майора Аракчеева «в баронское российской империи достоинство» и наградил орденом Святого Александра Невского. Утверждая герб Аракчеева, Павел собственноручно добавил к нему надпись: «Без лести предан».

Спустя две недели — 19 апреля — высочайший приказ: «Генерал-майор Аракчеев определяется быть генерал-квартирмейстером по всей армии, с оставлением при всех его прежних должностях».

Таким образом произошло стремительное возвышение Аракчеева. К своим 28 годам сын бедного провинциального дворянина достиг того, о чем несколько лет назад ни он, ни родители его не могли и помыслить. Генерал-майор, командир батальона лейб-гвардии Преображенского полка, кавалер высших российских орденов, уже вполне состоятельный помещик, любимец самого императора, наконец — правая рука государя в важнейших делах по управлению империей. А отец его мечтал когда-то о том, чтобы он дослужился до майора да вышел в отставку.

Конечно, Аракчеев был не единственным любимцем императора Павла. Его Величество был, например, в высшей степени расположен к Н. О. Котлубицкому. Николай Осипович учился в Артиллерийском и Инженерном корпусе. Выпущенный из него в 1793 году подпоручиком, получил направление в Гатчину. Здесь был назначен адъютантом к командиру артиллерийской роты Аракчееву. Однако прослужить в этой должности ему посчастливилось недолго. Павел, неясно за что, так полюбил Котлубицкого, что забрал его в свое распоряжение, держал при себе для особых поручений, обращался с ним на редкость ласково, звал «Николкой».

Ко дню вступления Павла на престол 20-летний Котлубицкий был майором. Утром 7 ноября 1796 года при отдании пароля во время вахтпарада Павел пожаловал своего «Николку» флигель-адъютантом, через день сделал его подполковником гвардии, через месяц подарил 1000 душ крепостных крестьян. Новый же 1797 год Котлубицкий встретил в чине генерал-майора и в должности генерал-адъютанта при Его Императорском Величестве. 5 апреля 1797 года он был награжден орденом Святой Анны 1-й степени. Год спустя Котлубицкий станет генерал-лейтенантом.

В обществе ходило множество слухов по поводу столь стремительной карьеры. В среде особо приближенных к царскому двору сановников вращалась, например, такая версия. В 1793 году императрица Екатерина созвала из доверенных лиц негласный совет для обсуждения вопроса о передаче престола своему внуку Александру, минуя сына Павла. В состав данного совета вошел и престарелый граф П. А. Румянцев, который втайне от Екатерины и ее сановников поддерживал с Павлом добрые отношения. Проживал он в Малороссии, как раз неподалеку от местности, где жили родители Николая Котлубицкого. Цесаревич мог поэтому вести скрытую от посторонних переписку с графом: Котлубицкий посылался в Малороссию, якобы в отпуск к родителям, а на самом деле с Павловым письмом к Румянцеву и возвращался в Гатчину с ответом.

Было ли так в действительности или не было, трудно сказать с точностью. Павел сжег все бумаги, что-либо свидетельствовавшие о замысле императрицы Екатерины отстранить его от наследования престола. Но одно не подлежит сомнению в случае с возвышением Котлубицкого: чины и награды шли ему не за знания и надлежащее исполнение дел по какой-либо отрасли управления, но исключительно за услуги лично императору Павлу.

Аракчеев в отличие от Котлубицкого пользовался благорасположением Павла прежде всего за свои деловые качества, в особенности за умение быстро навести порядок там, где царила полнейшая анархия.

Павел хорошо сознавал, что высочайшие приказы и именные указы сами по себе ничего не значат — ими одними не осуществить коренной реформы. Для этого необходимо, чтобы императорские повеления исполнялись на практике. Его Величество нуждался поэтому в энергичных помощниках — деятелях, которые бы проводили задуманные им реформы в практическую жизнь. Беда его заключалась в конце концов в том, что таких людей в его распоряжении оказалось мало. Именно поэтому приобретал в Павловом окружении повышенное значение всего себя отдававший службе, беспощадный к себе и другим при исполнении повелений своего государя, мрачный и строгий, умный и своевольный Аракчеев.

Павел не случайно именно его назначил петербургским комендантом. Это должностное лицо обязано было осуществлять надзор за порядком в столице империи, контролировать исполнение высочайших приказов. А кто был лучше Аракчеева приспособлен для такой функции?

Не зная покоя сам, петербургский комендант Аракчеев не давал покоя никому. Днем и ночью разъезжал он по городу, наблюдал за порядком на улицах, проверял исправность караулов, осматривал казармы и госпитали, конюшни и канцелярии. И беспрестанно делал замечания, ругал, бранил, распекал за малейшие беспорядки или неустройства.

Жизнь продолжала бурлить в Петербурге даже в ночные часы. Солдаты, проводившие дни на учениях, ночами мыли в своих казармах полы, стены и окна. Чиновники, днем корпевшие за столами, ночью убирали свои канцелярии. Полицейские дежурили на улицах, так что петербуржцы могли отныне без всяких опасений прогуливаться по ночному городу. Офицеры коротали ночи над уставами. Кто-то приводил в порядок дороги, разбитые дневной ездой, кто-то убирал мусор у домов. В столице исчезли вдруг непроезжие улицы. И днем Петербург казался заметно пустыннее, нежели прежде, — все были при деле, те же, кто продолжал бездельничать, старались меньше появляться на улицах.

Благие результаты комендантской деятельности Аракчеева сказались быстро. Больные солдаты в госпиталях с изумлением обнаружили, что их стали лучше кормить, а медицинский персонал сделался заботливее. В полках до солдат стало доходить все положенное им из обмундирования, продуктов питания и даже денег. Но для офицеров и разного рода гражданских чиновников служба сделалась тяжелей прежнего. Аракчеев кружил над всеми, словно коршун, выискивающий добычу. Добычей же были для него те, кто допускал разные упущения по службе, не выполнял устав или содержал вверенное ему имущество не в должном порядке. Наказания за это следовали незамедлительно. Причем Аракчеев всякий раз стремился обнаружить как можно больше виновных и совершенных проступков и обо всем, даже самом мелком, непременно докладывал Его Величеству.

— Что вам за охота, Алексей Андреевич, из-за пустяков гневить государя? — заявил однажды Аракчееву флигель-адъютант Котлубицкий.

— Как так? — удивился Аракчеев.

— Вы взыскали — ну и концы в воду, к чему же обо всем докладывать? Вы бы хоть обмолвкою иногда кого-нибудь похвалили.

Аракчеев ничего не сказал в ответ на этот совет, а лишь слегка улыбнулся. Котлубицкий заметил верно: службе Аракчеева в должности петербургского коменданта истекал в то время целый месяц, а он никого еще не поощрил, только сыпал направо и налево руганью да наказаниями. 8 декабря 1796 года был объявлен высочайший приказ о производстве капитана Глинки в следующий чин за исправность, найденную — что всех удивило чрезвычайно — комендантом Аракчеевым.

«Гатчинскому капралу» хватило месяца работы в Петербурге, чтобы вызвать у петербургских служилых людей безотчетный страх. Алексей Андреевич был убежден, что лишь посредством страха можно навести порядок. «Только то и делается, что из-под палки», — часто говаривал он. И страх, внушаемый им, действительно порождал порою просто чудеса повиновения.

Приказом от 15 декабря 1796 года император Павел распорядился создать в Зимнем дворце тактический класс для обучения штабных офицеров правилам нового устава. Контроль за ходом занятий и посещением их офицерами был возложен на вездесущего Аракчеева. Алексей Андреевич сумел поставить дело надзора так, что класс стали посещать даже те, кто был освобожден от занятий и кому это посещение никаких новых знаний не прибавляло. Среди персон, добровольно зачисливших себя в ученики, было немало генералов, а один являлся даже генерал-фельдмаршалом — князь Николай Васильевич Репнин.

28 февраля 1797 года Аракчеев был освобожден от должности коменданта Санкт-Петербурга. Порядок в столице был наведен — император Павел решил, что ретивый к службе генерал должен сосредоточиться на армейских делах.

В апреле 1797 года Его Величество назначил Аракчеева на должность генерал-квартирмейстера. Вместе с небольшой группой штабных офицеров, называвшихся «Свитой по квартирмейстерской части», Алексей Андреевич призван был выполнять функции распущенного Павлом Генерального штаба. Однако к исполнению этой должности он смог приступить лишь в августе. В мае-июне генерал Аракчеев инспектировал по поручению императора полки и крепости, находившиеся в Белоруссии и Прибалтике, а в июле был со своими преображенцами на маневрах.

К моменту назначения Аракчеева генерал-квартирмейстером в его свите состояло 37 офицеров. К концу 1797 года он довел ее численность до 66 человек, отобрав для работы по квартирмейстерской части наиболее способных офицеров прежнего Генерального штаба. О том, что конкретно сделал Аракчеев в этой своей должности, мало сохранилось сведений. По некоторым документам можно заключить, что, ознакомившись с состоянием приграничных крепостей, он принял меры к их совершенствованию. Постарался назначить туда новых офицеров, как правило, с инженерным образованием, талантливых и опытных.

Что же касается воспоминаний современников, то до нас дошел, по-видимому, лишь рассказ графа Толля, состоявшего при Аракчееве в его свите по квартирмейстерской части, да и то не в собственных его словах, а в переложении другого лица. Рассказ этот повествует исключительно о том, как Аракчеев относился к своим подчиненным. Судя по нему, Алексей Андреевич не изменял своему характеру и в должности генерал-квартирмейстера. Первое, что он сделал, это запряг всех свитских офицеров в постоянную изнурительную работу, мало оставлявшую им свободного времени и сил. В семь часов утра все офицеры должны были являться на службу в Зимний дворец, в комнаты, выделенные им их начальником из собственных покоев. Не разгибаясь и не вставая из-за столов, они просиживали до 12 часов дня за копированием планов, чертежей, составлением ведомостей и инструкций. В полдень Аракчеев отпускал их по домам на два часа отобедать и отдохнуть. В 14.00 офицеры вновь были на рабочих местах и продолжали работать до семи часов вечера.

По рассказу Толля, многие из документов, изготавливавшихся квартирмейстерской свитой, были никому не нужными, тем не менее Аракчеев требовал, чтобы они составлялись в высшей степени аккуратно. А бывало и так, что никакой работы не имелось, но офицеры все равно должны были приходить в Зимний дворец и сидеть за столами. Аракчеев, пользуясь тем, что проживал рядом, по два-три раза на дню забегал в комнаты, где располагалась свита по квартирмейстерской части, и всякий раз обнаруживал в работе своих подчиненных какую-нибудь неисправность и находил обидные слова в их адрес.

Императору Павлу петербургская ретивость Аракчеева поначалу нравилась так же, как и прежняя, гатчинская. Фамилия «Аракчеев» постоянно мелькала в Павловых высочайших приказах в связи с различного рода наградами и поощрениями. Так, в приказе от 23 января 1797 года читаем: «Его императорское величество объявляет свое удовольствие за сегодняшнее учение Преображенского полка гренадерскому батальону генерал-майора Аракчеева и ему, генерал-майору Аракчееву спасибо». 24 июля 1797 года: «Его императорское величество объявляет свое удовольствие лейб-гвардии Преображенского полку генерал-майора барона Аракчеева гренадерскому батальону за сегодняшнее ученье и генерал-майору барону Аракчееву, штаб- и обер-офицерам объявляется похвала, а нижним чинам жалует по рублю и по два фунта говядины на человека».

До тех пор пока служебное рвение Аракчеева навлекало неудовольствие только на него самого, Павел полностью одобрял все его действия и не вмешивался в них. Когда же это неудовольствие шло выше Аракчеева и доходило до персоны Его Величества, отношение Павла к своему любимцу менялось. Следы таких перемен сохранились в ряде документов.

10 августа 1797 года командир батальона преображенцев генерал-майор Аракчеев был назначен командовать лейб-гвардии Преображенским полком. Это повышение в должности поставило его в довольно затруднительное положение. В письме к великому князю Александру, написанном на следующий день, 11 августа, Алексей Андреевич не скрывал своей досады: «Батюшка ваше императорское высочество! Видно мое такое счастие, что мне определенно во всю жизнь мучиться, но не знаю, будет ли моих сил, чтоб что-нибудь с оным полком сделать, а я думаю, что он сделает, что я скоро умру. Войдите в мое положение; как мне можно будет взыскивать, ибо у меня три генерал-майора в команде и я такой же, то может ли тут быть хорошая субординация. То и от меня, ваше императорское высочество, изволите получить скоро просьбу об увольнении». Опасения Аракчеева были не напрасны. Едва он принялся переустраивать жизнь Преображенского полка в соответствии с собственными представлениями о воинской дисциплине и в обычной своей манере, то есть с бранью, угрозами и наказаниями, как в батальонах, состоявших под командой генерал-майоров, началось брожение. Их офицеры, не стесняясь, громогласно и повсюду стали выражать свое возмущение новым командиром полка. Павел в августе терпел, но в сентябре решил вмешаться. «Сведал я, — писал он Аракчееву, — что офицеры ваши разглашают везде, что они не могут ни в чем угодить, забывая, что если бы они делали, что других полков делают, то бы они равно им угождали; то извольте им сказать, что легкой способ сие кончить, отступиться мне от них и их кинуть, предоставя им всегда таковыми оставаться, каковы мерзки они прежде были, что я и исполню, а буду заниматься и без них обороною государственною». Не удовлетворившись данными увещеваниями, Павел, пребывавший в это время в Гатчине, приказал Аракчееву прислать для лучшего разъяснения дела одного из Преображенских офицеров: «Гренадерского батальона полковнику Ланскому быть сюда». Алексей Андреевич, почувствовав, что государь император им недоволен, расстроился вконец и от расстройства дал промашку — вместо одного полковника выслал в Гатчину еще и его батальон. Павел раздражился еще больше. «С крайним удивлением увидел я, что вы, видно, не прочли моей руки, — выговаривал он Аракчееву в своей записке, — я писал прислать полковника Ланского, гренадерского батальона, а отнюдь не о батальоне, ибо его и поставить негде. Оной же батальон к вам возвращаю».

Всякий случай, когда Павел выражал свое неудовольствие им, Алексей Андреевич переживал как большое несчастье. Огорчение его доходило до отчаяния, но при всем том — удивительно! — поведения своего он не менял.

Павел очень благоволил к Ивану Павловичу Кутайсову. Турок по происхождению, он ребенком был захвачен во время Русско-турецкой войны в плен и увезен в Петербург ко двору императрицы Екатерины II. Та подарила его сыну. Когда мальчик-турчонок подрос, цесаревич отправил его за границу учиться на цирюльника и фельдшера одновременно. По возвращении же назначил его своим камердинером. Взойдя на престол, Павел оставил Кутайсова при себе, но сделал его графом. Влияние камердинера-графа на государственные дела было немалым. Многие знатные особы заискивали пред ним. Аракчеев же, хорошо знавший, сколь велики доверие и благорасположение Павла к Кутайсову, продолжал вести себя с ним как с камердинером, а не с графом. Павел грубое обращение Аракчеева с Кутайсовым явно не одобрял и неоднократно просил его относиться к турку-камердинеру уважительнее, да только напрасно тратил слова — Алексей Андреевич был непреклонен[91].

С преображенцами Аракчеев после того, как Павел выказал свое неудовольствие, также продолжал обращаться по-прежнему. Разве что наказания его сделались более утонченными. Один из Преображенских офицеров имел привычку, нюхая табак, обсыпать себе мундир. Аракчеев, обнаружив сие, ругаться не стал, а объявил в полку о назначении к данному офицеру ефрейтора и рядового «для содержания мундира на капитане опрятным».

В середине января 1798 года во время одного из смотров Аракчеев обошелся с преображенцами особенно грубо и бесцеремонно. Офицеры не выдержали и пожаловались бывшему своему однополчанину генералу Ф. В. Ростопчину, который пользовался доверием у Павла и недолюбливал грубого и чересчур упоенного властью Аракчеева. Получив факты, рисовавшие ретивого служаку с неблаговидной стороны, Ростопчин не упустил представившейся возможности уронить его в глазах императора.

В отношении Павла к Аракчееву появилась холодность. Быть может, со временем она сменилась бы на тепло, но в двадцатых числах января того же года в свите по квартирмейстерской части, находившейся под началом Аракчеева, случилось происшествие, которое наделало в столице немало шуму. Вот как описал его, опираясь на воспоминания графа Толля, военный историк В. Ф. Ратч: «Аракчеев жил над залою, в которой производилось черчение, и раза по два и по три в день являлся среди офицеров. При малейшем поводе, под самыми ничтожными предлогами, он ругался позорнейшими словами и раз одному молодому колонновожатому фон Фитингофу дал пощечину. В другой раз гнев его разразился над заведовавшим свитскими офицерами подполковником Леном, который имел честь быть обер-квартирмейстером Суворова и за блистательный подвиг награжден Георгиевским крестом. Это не остановило Аракчеева. Он обругал Лена самыми площадными словами; тот молча выслушал брань и остался до конца при занятиях. Взяв из дома пару заряженных пистолетов, он поспешил к Аракчееву, но, не застав его, вернулся домой и, написав короткое письмо обесчестившему его начальнику, застрелился.

Трагическая кончина Лена, лично известного и рекомендованного государю покойным графом Румянцевым-Задунайским, наделала много шуму в городе. Император потребовал письмо Лена. При той холодности, которую, за события в Преображенском полку, он начал оказывать Аракчееву, вероятно, многое было еще передано. Радостное событие рождения великого князя Михаила Павловича (28-го января 1798 года) не обезоружило гнева государя; может быть, оно смягчило только последствия. 29-го января подполковник Лен был исключен из списков умершим; 1-го февраля Аракчеев уволен в отпуск до излечения, с сохранением только звания генерал-квартирмейстера. Он немедленно отправился в Грузино».

Высочайшие приказы, упомянутые в приведенном рассказе, действительно были изданы Павлом. Так, приказ от 1 февраля гласил: «Генерал-квартирмейстер барон Аракчеев увольняется до излечения, которому однакож отправлять должность генерал-квартирмейстера; находящемуся в военном департаменте генерал-майору князю Долгорукову отправлять должность коменданта в Санкт-Петербурге». На следующий день — приказом от 2 февраля — император отстранил Аракчеева от должности генерал-квартирмейстера, назначив на нее генерал-лейтенанта Германа. И все же несколько странностей не могут не привлечь к себе внимания в описанной истории.

Высочайшие приказы императора Павла отличались редкой точностью формулировок. То, что говорилось в них, обыкновенно соответствовало реальности — все называлось своими именами. К примеру, А. В. Суворов обратился в январе 1797 года с просьбой об увольнении в отпуск на текущий год, мотивировав ее тем, что поскольку войны нет, ему на службе делать нечего. Последовал высочайший приказ от 6 февраля 1797 года, который объявлял: «Фельдмаршал граф Суворов, относясь Его Императорскому Величеству, что, так как войны нет, и ему делать нечего, за подобный отзыв отставляется от службы». В описанном выше случае мы видим, что застрелившийся подполковник Лен исключается из списков «умершим». С Аракчеевым же и того более: если он виноват, то почему вина его не указана? Почему он, доведший офицера до самоубийства, «увольняется в отпуск до излечения» да при этом еще оставляется на должности генерал-квартирмейстера, которую сполна использовал, как утверждает в своих мемуарах граф Толль, для «издевательств» над подчиненными?