По законам звездной стаи 16 страница

– А знаешь, – вдруг решительно сказал он, – звони ментам, жалуйся. Сейчас времена такие, откупиться можно. Я какой‑никакой, а артист. Лицо есть, связи, а ты кто? Дура деревенская, не более.

– Да я в газеты про тебя напишу, – заорала Аня, почуяв, как ускользает из‑под носа желанная победа. Он ведь сперва испугался, она видела! Прямо как несколько лет назад, на кухоньке, жадно, как воду, глотая из кружки брагу…

– Давай, – усмехнулся Антон. – Вперед, и с песней! Я и журналистам, и в суде скажу: женился по молодости, жена развод не дает, мешает жить, вымогает деньги. Соседи подтвердят, что ты пыталась на Машу напасть! Она человек уважаемый, ей поверят, а тебе нет.

– Падла ты, – прошипела Аня. – Ладно, так и быть, давай сейчас десять тысяч, и по штуке каждый месяц, и я отстану…

– Да щас! – фыркнул Антон. – Мне от ментов и судей дешевле будет откупиться, чем тебе башлять. Иди, рассказывай правду свою. А к нам не суйся! Я Машу люблю, она – меня. И из‑за ошибки молодости точно не бросит.

– Ну хоть тысячу баксов дай, – попросила Аня уже другим тоном. В голосе набухала сырость, готовая прорваться потоком слез. – Только сейчас!

– Перебьешься.

Аня замерла. По телу пролилась тошнотворная слабость. Черт побери, неужели она проиграла? Нет, нет, это невозможно! Он блефует! Он – трус, сейчас она припугнет его, и он даст денег, и будет платить столько, сколько она скажет…

– Ах ты, тварь, – прошипела она и, решительно вытащив телефон, отошла подальше. – Ментам позвоню и все, все про тебя расскажу! Хватит цацкаться!

– Звони, – сказал он равнодушно, подобрал брошенный пакет и лениво побрел к подъезду, пиная попадающиеся под ноги камушки.

Аня оторопело смотрела ему вслед.

– Антон! – крикнула она. Он даже ухом не повел. – Антон, я правда позвоню!

Но он не обернулся.

Она всхлипнула и попятилась. Каблук попал в выбоину тротуара. Неловко покачнувшись, Аня замахала руками. Стараясь удержать равновесие и не рухнуть в жидкую грязь, она шагнула назад, прямо на проезжую часть.

Летевший черный внедорожник вынырнул из темноты, ревя мотором.

Аня не успела даже закричать, когда громадный, как танк, автомобиль врезался в нее на полном ходу. Послышался глухой удар и визг тормозов. Антон обернулся, успев увидеть, как отлетает в сторону что‑то большое, похожее на мешок. Приостановившийся на миг джип ослепил злыми красными огнями задних фонарей, а потом резко рванул вперед, обогнув тело, лежащее в нескольких метрах. Антон бросился к месту происшествия.

Аня лежала на дороге, разбросав в стороны руки и ноги, как тряпичный Петрушка. У Антона был такой в детстве, пестрый, размалеванный так же гротескно, как его теперь уже бывшая мертвая жена. Лицо Ани было залито кровью, глаза закатились и почему‑то смотрели в разные стороны. Позади шумел встревоженный многоголосый людской хор.

– Что случилось? – спросил кто‑то за спиной. Антон, увидев торчащий из нагрудного кармана куртки Ани паспорт, не задумываясь, выдернул его и поднялся с колен.

– Девушку машиной сбили, – ответил он.

К ним торопливо бежал милиционер. Он расторопно растолкал толпу и схватил Антона за рукав.

– Номер машины заметили? – спросил он.

– Да где там, – вяло ответил Антон. – Джип черный. Вроде «Лендкрузер», но не уверен, я его мельком видел.

– А она кто? – въедливо поинтересовался мент. – Знакомая ваша?

Антон посмотрел на труп.

– Нет, – ответил он. – В первый раз вижу.

Несколько дней Антон трясся, как в лихорадке, вздрагивая от каждого телефонного звонка. Ему казалось, что милиция быстро выйдет на его след. Паспорт он сжег сразу же, спустив пепел в унитаз. Обложка из искусственной кожи горела плохо, ее приходилось поджигать несколько раз, а она все тлела и тлела, не желая вспыхивать… Ассистент режиссера позвонила рано утром, сообщив, что выезд на натуру задерживается на четыре дня. Все это время Антон нервно метался по квартире, потерял аппетит и сон, похудел на четыре килограмма, за что впоследствии получил нагоняй от режиссера. Когда продюсер наконец‑то дал отмашку, Антон сбежал из Москвы, подальше от призрака Анны.

На съемках Антон выкладывался до предела, не только потому, что хотел доказать режиссеру свое отношение к процессу. Ему хотелось измотать себя, поздно вечером рухнуть в постель и заснуть, не видя страшной картины: скрюченного тела на мокром асфальте, мертвого взгляда в никуда и черной лужи, вытекающей из‑под трупа. Но, даже набегавшись на площадке, Антон не мог спать несколько ночей подряд, мерил шагами узкую, как щель, комнатушку отеля, пока деливший с ним номер Стас не проворчал:

– Тоха, хорош тут шататься. Дай поспать!

Перевернувшись на другой бок, Стас мгновенно захрапел. Ему процесс съемок боевых сцен давался неимоверно тяжело. Он так и не похудел до предписанных ему объемов, но режиссер махнул на это рукой, посчитав, что медведеподобный Дружинин будет выглядеть внушительно, а что под армейским комбинезоном у него не мускулы, а жир, – так это и не важно.

Антон накинул куртку и вышел из номера.

Особо деваться было некуда. Сидеть в холодном, неуютном холле, натыкаясь на недовольные взгляды заспанной дежурной, не хотелось. Натурные съемки проходили в маленьком умирающем городке, население которого едва составляло десять тысяч человек. Обшарпанные домишки, лепившиеся друг к другу, как мутировавшие соты, напомнили Антону родину. В голову настырно крались мысли‑пауки: о матери, о брошенном ребенке‑дауне и об Анне, чей неопознанный труп наверняка до сих пор лежит в морге равнодушного города Москвы…

Пока Антон бегал по территории заброшенного завода, где, по сценарию, произошла утечка не то радиоактивного топлива, не то штамма смертельного вируса, голова была восхитительно пустой – на тяжкие думы не оставалось времени.

– Антон, не надрывай ты так пупок, загнешься! – посоветовал Вдовин.

Они с Луценко откровенно халтурили, капризничали, требовали бесконечных перекуров, во время которых обольщали измотанную Рокси. Попытки, надо признать, были провальными. С Луценко, неожиданно решившим вернуть строптивую красотку, Рокси держалась натянуто. В кадре ей без труда удавалось имитировать неприязнь. Луценко играл бывшего мужа Рокси, жесткого командира спецгруппы, бросившего в пламя бесконечных военных передряг семейное счастье. Вдовин же по сценарию был безответно влюблен. Ей самой внимание обоих суперменов изрядно надоело, оттого она в свободные минуты держалась обособленно, без конца курила и куда‑то звонила.

– А вы у него поучитесь, – прикрикивал на Луценко и Вдовина режиссер. – Его упрашивать не надо. В шесть как штык – на площадке, а вы раньше десяти не выползаете!

– Ну, мы это заслужили, – с ленивой злостью парировал Луценко. – Вот когда он поработает с наше, станет народным любимцем, тоже будет позволять себе поспать, пожрать от пуза, с бабой в койке поваляться да на съемку приходить, когда ему заблагорассудится…

– Здесь вам не армия, – жестко сказал режиссер. – Дедовщины нету. Никто за вас в кадре бегать не будет! Так что ноги в руки и бегом на площадку… Рокси! Рокси! Где тебя носит?

– Да тут я, – мрачно ответила Рокси, появившись откуда‑то из темного закутка. – К труду и обороне готова, прямо как пионэр. Чего у нас там дальше? Нападение мутантов?

– Мутантов, мутантов… Подправьте ей грим. И давайте поскорее, я хочу эту сцену за сегодня снять.

– Чего ты так торопишься? – фыркнул Луценко. – Это же помещение, солнце не уйдет. Совсем нас загонял…

– А то ты не знаешь, сколько грим стоит?! – взорвался режиссер. – Один шрам – пятьдесят долларов, а на каждого мутанта их не меньше десяти надо! И гримировать полдня. Они тоже люди, не больно им охота с резиной на морде неделю ходить…

Луценко презрительно сплюнул на пол, показав свое отношение и к массовке, и к торопливости режиссера, но вовремя вспомнив, какими судьбами оказался тут, решил воздержаться от замечаний. Проходя мимо Рокси, он шлепнул ее по упругой попке.

– Шевели булками, подруга, – с напускной веселостью сказал он. – Оскара за просто так не дают!

– Ты охренел? – возмутилась она.

– А что такое? – наигранно изумился тот. – Раньше ты в восторге была…

– Отстань от нее, – грубо сказал Антон, приближаясь к ним.

Рокси изумленно дернула бровями, а Луценко от изумления даже рот открыл:

– Что ты сказал?

– Что слышал. Отвяжись от Рокси и вали на площадку. Мутанты заждались.

Луценко сунул свой автомат Вдовину и угрожающе надвинулся на Антона. На его лице заходили желваки. Выглядел он невероятно грозным, глаза сверкали, брови сошлись на переносице. Наверное, долго отрабатывал мимику перед зеркалом…

Антону стало смешно, губы непроизвольно расползлись в улыбке.

– Ты ноздри‑то не раздувай, – сказал он, упреждая какую‑нибудь пошлую фразу Луценко, вроде: «Я тебя урою, падла!» Или еще хорошая: «Порву задницу на британский флаг!» Или как вариант: «Вколочу тебе зубы в глотку!» Это для дешевых боевиков подходит. В жизни все проще: два‑три матюка, и прямой хук в челюсть.

– Чего? – прорычал опешивший Луценко.

– Говорю: ноздри‑то не раздувай, не на корриде. Я ведь на статус не посмотрю, настучу в бубен.

Антон распрямил плечи.

Будучи на десять лет моложе и гораздо крупнее Луценко, он выглядел куда внушительнее заплывающей жирком звезды. Луценко зло смотрел ему в лицо, и тут его взгляд неожиданно вильнул в сторону. Он расплылся в фальшивой улыбке и хлопнул Антона по плечу.

– А ты молодец, Тоха, прямо так вот на меня, на супергероя! И все, чтобы женщину защитить… Мы с тобой точно подружимся!

Луценко протянул Антону руку, и тот нехотя ее пожал.

– Ну что, бегом мочить мутантов? – весело воскликнул Луценко и вприпрыжку понесся к цеху, заменившему павильон, выкрикивая на ходу: – Кто последний, тот редиска!

– Идиот, – процедила сквозь зубы Рокси и, не глядя на Антона буркнула: – Спасибо. Достал уже, кретинозавр лысый.

Она подхватила свой автомат и неспешно пошла следом за Луценко на освещенную площадку, где уже надрывался в мегафон режиссер, сзывая актеров.

– Подружимся мы, как же, – вздохнул Антон и поспешил следом за Рокси.

В тускло освещенном коридоре гостиницы Антон нерешительно огляделся по сторонам. Что делать? Идти вниз? В этой дыре даже бар по ночам не работал, это они со Стасом проверили в первый же день заселения. Гостиница – громоздкое обветшалое здание, насквозь продуваемое ветрами, стояла в частном секторе, даже автобусы тут ходили редко. Воспользовавшись паузой в съемках, Антон и Стас обшарили близлежащие улочки, с неудовольствием отметив отсутствие всяческих развлекательных заведений. Даже магазины поблизости были крохотными – типичные сельпо, с толстыми продавцами в унылых синих халатах, кутающимися в меховые безрукавки.

Топили в номерах скверно, душ был только в полулюксе, который, не без внутренней борьбы, режиссер отдал Рокси. Луценко подвывал под ее дверями пару ночей, налившись купленной в сельпо водкой, но певица не открыла…

Остальной состав съемочной группы селился по‑простецки: по двое, трое и даже шестеро, в зависимости от комфортности номера. Душ тоже был один на этаж, без разделения на мужской и женский. Хорошо хоть туалеты в каждом номере!

Стас и Антон к спартанским условиям привыкли быстро, Луценко же требовал переселить его в люкс или хотя бы поставить в номер электрообогреватель. Люкс был занят заезжим бизнесменом, не намеревавшимся его покидать, а лишних обогревателей в гостинице не было. Оказавшийся в жизни не таким суперменистым, как в кино, Луценко быстро простудился, поминутно кашлял и тер нос, из которого бежали сопли…

Антон поежился и закутался в куртку.

Идти вниз не было смысла, разве что покурить на улице. В номерах курить не разрешалось, дежурная по этажу, похожая на комод средних размеров, обладала поистине собачьим чутьем и уже дважды прибегала со скандалом.

– У нас тут перекрытия деревянные, еще спалите все к чертям! – вопила она, рыская взглядом по углам в поисках пепельниц. – Кому курить надо, идите на улицу или на балкон, мы его не запираем! И никаких кипятильников! Захочите чаю – попросите у дежурной, у нас тут проводка на ладан дышит!

– Что‑то я сильно сомневаюсь, что я захочу чаю настолько, чтобы спускаться за ним на первый этаж, – проворчал тогда Стас.

– Я так точно не захочу, – сказал Антон, под кроватью которого стояла банка с окурками. – Что за дикость? Как в каменном веке живем…

Однако после очередного визита разъяренного «комода» вся группа со вздохами отправлялась курить на балкон.

Днем и ночью старые рассохшиеся створки дверей визжали пружинами, хлопали так, что стекла жалобно дребезжали. Антону, спавшему ближе всех к балкону, приходилось несладко. И без того чуткий сон прерывали резкие звуки.

Нашарив в кармане сигареты, Антон пошел к балкону.

Там можно было спокойно посидеть на широких деревянных перилах, без риска свалиться вниз, в густую, некошенную бурую траву, уже выцветшую, покрывающуюся по ночам морозными колючками. Скамейками балкон оборудован не был, но члены съемочной группы притащили откуда‑то несколько пластиковых кресел – теперь в импровизированной курилке стало относительно комфортно.

На балконе уже кто‑то был.

Неясная фигура, укутанная в одеяло, сидела в кресле и пускала дым из ноздрей, слабо освещенных красной тлеющей точкой. Антон, совершенно не расположенный к разговорам, попятился, пробормотав что‑то невнятное. Фигура повернулась к Антону всем корпусом.

– Антон, садись, – сказала упакованная в ватный кокон фигура голосом Рокси. – Ты единственный, кого я тут рада видеть.

Антон сел.

Честно говоря, рядом с певицей он чувствовал себя несколько скованно и неуютно. Статная и высокая Рокси выглядела настоящей амазонкой, на фоне которой образ Марии растушевывался, теряясь во мраке. Не то чтобы чувства к жене ослабели, но… привычка, та самая пресловутая привычка, о которой талдычила разлучница в фильме про вечную любовь и белых голубей, будоражила охотничий инстинкт. На съемках Антон провожал взглядом молоденьких старлеток, в спортзале они со Стасом охотно комментировали фигуры девиц в обтягивающих лосинах. Здесь же, где единственным достойным объектом охоты была Рокси, все внимание особей мужского пола доставалось ей. Антон искренне жалел, что постельные сцены с гордой красоткой достались не ему.

– Спасибо, – негромко сказала Рокси.

– За что?

– За Луценко. Честно говоря, не думала, что ты дашь ему отпор. Его же все боятся.

– Чего бояться‑то? – Антон выудил из кармана сигареты и закурил. – Не такой уж он и страшный.

– Ну да, – согласилась Рокси. – Он не страшный, он подлый. Люди для него – мусор. Он знаешь, как в кино попал? Смеяться будешь… Через койку. Жена его тогдашняя была замужем за режиссером. Завязался у них роман, она его и продвинула, с мужем развелась. А потом он по своей популярности жену обогнал и бросил, как грязную тряпку.

– У нас часто такое бывает, – осторожно сказал Антон, чувствуя, как краснеет. Рокси фыркнула.

– Ну да, бывает. Кто из нас пришел сюда с незапятнанной репутацией? Как вспомнишь, так вздрогнешь.

– А ты? – вдруг спросил Антон.

– А ты? – в тон ему ответила Рокси.

Антон промолчал.

Перед глазами мелькало расплывающееся во тьме лицо Марии и укоряющий мертвый взгляд Анны…

Рокси правильно поняла его молчание и застыла, время от времени затягиваясь сигаретой.

– Невеселый ты, Антоша, – грустно сказала она. – Это все заметили. Мечешься чего‑то, маешься. Вроде бы радоваться должен, кайф ловить от процесса – все же первая большая роль, да еще и в потенциальном блокбастере, а ты букой глядишь. Случилось чего?

– Вроде нет, – пожал плечами Антон. Ответ прозвучал на редкость фальшиво. Рокси вздохнула.

В темноте ее лицо было почти неразличимым. В черном небе мелькнула падающая звезда, прощально вспыхнув перед безвременной кончиной.

– Успел желание загадать? – спросила Рокси. Ее голос был странным, по‑кошачьи тягучим, с томными медовыми нотками.

– Успел, – ответил Антон, удивившись, насколько хрипло это прозвучало.

Рокси протянула руку и положила ему на плечо. Холодные пальцы слабо стиснули шею. От ее прикосновения у него вниз, к замерзшим ступням побежали юркие огненные мурашки, заставив поджать пальцы от предвкушаемого сладостного чувства ликующей плоти…

– Иди ко мне, – прошептала Рокси.

Ночь брызнула искрами падающих звезд.

В полулюксе, на большой кровати, чувствуя под собой молодое, податливое тело, Антон не заметил момента, когда в сладостном фейерверке оргазма потускнело лицо второй жены и совсем пропало ненавистное лицо первой…

Прижавшись друг к другу, они видели сны, каждый свой, и не слышали крадущихся шагов за дверью, не чувствовали жаркого дыхания соглядатая…

Это походило на наваждение. По съемочной площадке Антон летал, как на крыльях. Любые трюки получались с первого раза. Он не путался в диалогах, не забывал текст, словно случайный роман влил в его жилы свежую кровь. Маленькие красные дьяволята бегали по артериям, толкали сердце раскаленными вилами, взрывали мозг динамитом. Антон, до того совсем потерявший аппетит и сон, теперь ел как голодный волк, спал до самого утра как убитый и радовался жизни. Убогий осенний городишко с облезлыми домами и хмурыми озлобленными жителями внезапно превратился в Тадж‑Махал. Просыпаясь, Антон всегда видел рядом с собой Рокси, закутавшуюся в одеяло…

Просыпаться каждое утро рядом с ней – счастье. Быть на площадке рука об руку – счастье. Завтракать, обедать и ужинать – счастье. Заниматься любовью каждую ночь – великое счастье!..

Съемки затягивались, «звезды» капризничали. Луценко, получив суточные, пил – грязно, некрасиво, с пошлыми шуточками и сальными намеками в адрес Рокси и Антона, пока тот не вывел его на улицу и не надавал оплеух. Луценко отлеживался два дня, трагически охая и жалуясь на боли в ребрах, требовал, чтобы режиссер уволил Антона. Режиссер терпел, стиснув зубы, матерно ругался на съемках, когда Луценко не мог исполнить простейший трюк, симулируя обмороки.

Вдовин тоже тянул одеяло на себя. Когда бизнесмен съехал из люкса, Вдовин умудрился занять его. Разразился страшный скандал. Луценко потребовал люкс себе, но отдать его без боя Вдовин отказался.

– Прямо как король и герцог в «Гекельберри Финне», – заметил Антон.

– Ты о чем? – спросила Рокси.

– Да была там сцена, когда они выбирали, на каком тюфяке спать: соломенном или маисовом. Тоже по статусу выбирали.

Услышавший это режиссер лишь скривился. Выходки приглашенных звезд давно стояли у него в печенках.

– На хрена я вообще согласился на эту авантюру, – в сердцах сказал однажды режиссер, когда Луценко рухнул рядом с ним на стульчик, тяжело дыша и утирая пот с лысины. – Взял бы Старкова на эту роль, и харизма через край, и обошелся бы дешевле. Да и истерик меньше было бы.

– Старков – никто, – просипел Луценко, припав к бутылке с минералкой. – Что у него за роли были? Кто его знает?! Я – другое дело.

– Другое дело, – передразнил режиссер. – Ты бухаешь без конца, сорвал мне уже два съемочных дня! Хорошо, хоть продюсера нет. Что за народ мне попался! Один бухает, второй ширяется… Звезды, мать вашу растак… Бери вон с Черницына пример. Работает парень на износ.

– Ну, да, – ехидно заметил Луценко, – у него свой допинг. Он нашу красотку потрахивает каждую ночь.

– Лех, веришь‑нет, мне все равно, кого он потрахивает, – отрезал режиссер. – Рокси с ним спит или ты – фиолетово. У меня график, неустойки за каждый день капают! Пока я вас покрываю, так что молитесь на меня и молчите в тряпочку. Если сюда продюсер явится, вы за каждый сорванный день копеечки недосчитаетесь. У тебя уже два штрафных балла, у Вдовина – один, а Черницын, Дружинин и Рокси пашут, как тракторы, к ним претензий нет. Узнает продюсер, что за три дня заплатил зря аренду, суточные и так далее по списку, вы огребете, и на звездные статусы никто не посмотрит, а вместе с вами и я под раздачу попаду! Оно мне надо?

– Твой Черницын – никто, пустышка, – зло фыркнул Луценко. – От его присутствия или отсутствия фильм не потеряет. Пусть убирается к своей престарелой «мамочке». А я – артист с большой буквы! Профессионал!

– Пора вспомнить об этом, – холодно сказал режиссер. – Забудь о пьянке и бабах, надо работать. Неужели ты позволишь какому‑то сосунку затмить себя в фильме?

– Ну, это вряд ли, – плотоядно усмехнулся Луценко, глядя в спину удаляющегося режиссера.

Вынув из кармана мобильный, Луценко сказал в трубку несколько слов…

Антон и Рокси в разборках не участвовали и не подозревали, какие страсти разгораются за их спинами. Первые несколько дней они таились, на съемках старались общаться поменьше, в столовке, давясь холодным пюре с жуткими котлетами из мяса неизвестного животного, садились за разные столы. По ночам Антон дожидался, когда захрапит Стас, и, крадучись, шел в номер Рокси…

Но вскоре обоим конспирация надоела.

Теперь все происходило с точностью до наоборот.

– Ты должна сыграть миледи, – сказал Антон.

Рокси усмехнулась.

Они лежали в постели. В душевой с покосившимся стоком капал кран, из окна немилосердно дуло. Кожа Рокси пахла лимонными духами и порохом – сегодня на съемках они вновь отбивались от мутантов.

– Считаешь, мне очень пойдет лилия на плече? – спросила она.

– Только не лилия! Что‑нибудь особенное… Имя «Антон» на видном месте, чтобы все поняли, чья ты… Но я не об этом.

– А о чем? – улыбнулась Рокси.

– Граф де ла Фер уверял, что его жена не просто нравилась – она опьяняла. Ты – опьяняешь. Как коньяк.

– Да ладно, – иронично дернула бровями Рокси.

– Тс‑ссс… не разрушай идиллию, – прошептал Антон. – Ты опьяняешь. Бьешь в голову прямым ударом, таким невинно‑обманчивым в своей слабости, но он сбивает с ног, не давая подняться! Ты давишь змеиными кольцами, ты соблазняешь одним взмахом ресниц, как одалиска…

– Черт побери, – одобрительно произнесла Рокси, – ты так говоришь, что в это хочется верить. Жалко, что нельзя.

– Почему? – тихо спросил Антон.

Рокси помрачнела и перекатилась на живот, опустив голову на руки.

– Антоша, у нас у каждого – своя жизнь. За пределами павильонов все будет по‑старому. У меня – богатый любовник, которому я каждый день вру по телефону, у тебя жена, которой ты пишешь эсэмэс. Мы встретимся там, в другом мире, через пару месяцев, вежливо спросим «как дела?», а потом разойдемся в разные стороны. Навсегда.

– Но сейчас‑то мы вместе, – тихо сказал Антон, придвинувшись ближе.

– Нет никаких «мы», Антон, – охладила его Рокси. – Все это иллюзия, мираж, сон.

– Не хочу просыпаться…

– И я не хочу…

Она повернулась к Антону и впилась в его губы поцелуем, сладким и ядовитым одновременно, пахнущим кофе, отравленным сигаретами, приправленным ментолом и порохом. Антон задохнулся, дьяволята вновь погнали кровь вилами с радостными визгами, пальцы ног мгновенно потеплели. Внизу живота разлилась сладкая истома.

Жаркая волна плеснула в запотевшие окна, раскрашивая мир радугой…

В дверь постучали.

Нагло, бесцеремонно.

Рокси оттолкнула Антона от себя.

– Кого там принесло? – раздраженно спросила она.

– Да какая разница?! Не откроем и все, – буркнул Антон и потянулся к ней.

В дверь снова застучали.

– Иди, посмотри, – приказала Рокси. – Вдруг что‑то важное…

Антон потянул на себя одеяло, оставив Рокси совершенно голой. Она прикрылась простыней, завернувшись в нее, как гусеница.

– Кто там? – спросил Антон.

За дверью отвечать не торопились.

Антон стиснул зубы и распахнул скрипучую дверь, намереваясь дать в зубы любому, пришедшему не по делу.

В коридоре, освещенном тусклыми шестидесятиваттными лампочками, стояла Мария.

Ее губы дрожали. Мокрые от слез глаза оглядели голого Антона, прикрывающегося одеялом, потом взгляд скользнул внутрь номера.

– Маша, – беспомощно произнес Антон.

– Что? – срывающимся голосом спросила Голубева. – Ты мне скажешь, что это не то, что я думаю?

По ее щеке потекла слезинка, она по‑простецки смахнула ее рукой. Вдалеке из номера Луценко торчала его лысая голова, мгновенно нырнувшая в спасительное убежище. Хлопнула дверь.

– Маш, ты успокойся, – тихо сказал Антон. – Я все тебе объясню…

– Да я спокойна, как покойник, – с плохо сдерживаемой яростью прошипела Голубева. – И объяснять мне ничего не надо. Ей на тридцать лет меньше, чем мне. Или я ошиблась, Тоша? И это все‑таки не то, что я думаю? А, Тошенька?

– Да нет, именно то, – медленно сказал Антон.

Он чувствовал себя ужасно. Любая фраза казалась фальшивой, и не было выхода. Что сказать одной, чтобы не обидеть вторую? Нечего было сказать. Голова будто набита жженой ватой, а в ней только одна мысль: вот попал, дурак!

– Молчишь? – холодно спросила Мария. – Ну и правильно. Не надо мне ничего говорить. Ты ко мне больше не возвращайся, Антоша, я ведь под горячую руку и пришибить могу. На развод сама подам, позвоню, сообщу, куда приехать документы подписать. Ты меня понял?

– Маша…

– Я спросила: понял или нет?

Антон не ответил.

Опустив голову, он согласно кивнул, чувствуя, как приливает к щекам кровь.

Мария смотрела на мужа с презрительной жалостью.

– Сучонок ты неблагодарный, – сказала она. – Я же тебя из дерьма вытащила, а ты … Думаешь, ты ей нужен? Она свой пузатый кошелек на ножках никогда не бросит, в хрущевку из дома на Рублевке не переедет. Все это кончится, не успев начаться. А ты, голь перекатная, никому не будешь интересен…

Мария судорожно вдохнула несколько раз и пошла прочь, придерживаясь кончиками пальцев за стену. В коридор снова высунулась лысая голова Луценко, проводила Марию взглядом замутненных водкой глаз. Глянув затем на Антона, Луценко победоносно хмыкнул и скрылся в номере.

– Она права, – негромко сказала Рокси.

– В чем?

– В том, что я никогда не брошу своего продюсера. Что не перееду в хрущевку. У меня, к сожалению, менталитет беспородной шавки, а не гуляющей самой по себе кошки. Я никуда не уйду от полной миски и блестящего ошейника, хотя мой хозяин бьет ногами и дергает поводок. Нажилась я в нищете, не хочу больше. И самое обидное, Антон, что и ты этого не хочешь, я же вижу. Так что твоя жена права. Это кончится, не успев начаться. Нас нет за пределами этой комнаты.

– Да, там нас нет, – прошептал Антон и закрыл дверь. Одеяло полетело в сторону. – Но здесь – мы есть…

* * *

Очередные новогодние праздники для Егора превратились в каторгу.

Все происходило как‑то сразу, наваливаясь, давя, торопя, заставляя молниеносно реагировать и принимать решения. Все шло наспех, маятно, не принося никакого удовлетворения.

На работе приходилось бывать чаще, чем дома, зарплата росла, Егора уже приглашали вести корпоративы у важных лиц, вплоть до эпатажных звезд первой величины и кремлевских политиков.

Копеечка капала, запросы росли, но все это казалось ему… ненужной чепухой.

Не порадовал и переезд на новую квартиру.

Продав прежнюю, вложив в приобретение треть своих накоплений, Егор стал обладателем трехкомнатных хором в новостройке. Старый «Фольксваген» он удачно уступил Антону, купив себе взлелеянную в мечтах «Инфинити».

Теперь до коридоров Останкино он мчался на черном танке, распугивая пешеходов, пренебрежительно фыркая на старенькие «копейки», иногда сновавшие по МКАДу, словно заезжие гастарбайтеры. Иномарки теснили отечественных «динозавриков», в круглых и квадратных фарах‑глазах отчетливо читалось презрение…

Два года, проведенные в Москве, не прошли для Егора даром.

Если раньше модная тряпка на плечах способствовала произведению впечатления на девиц, то теперь брендовый свитерок становился пропуском в клубы. Прежде Егор не задумываясь таскался по городу в китайских джинсах, теперь его бы засмеяли, попробуй он явиться в них на эфир. Егор замечал, как меняют отношение к нему дорогие цацки, которые презентовала ему Инна. Он ловил завистливые взгляды, которые бросали на него его сослуживцы, – дорогие часы, ботинки за три сотни евро, небрежно припаркованное у ресторана авто, в то время как большинство коллег ездили на метро, питались сосисками, купленными в ларьке, и носили предоставленные спонсорами брэндовые вещи только на эфире. И если поначалу Егора больно задевали язвительные замечания по поводу «мохнатой лапы», пристроившей его на телевидение, то скоро он перестал обращать на них внимание. Ну, говорят, ну завидуют… Пусть говорят! Значит, ты им интересен…

На музыкальном канале текучка телеведущих была делом обыденным. Еще не успев толком примелькаться и запомниться зрителям, молодые и амбициозные исчезали, так и не сделав карьеры.

Рассказывая друзьям о работе, Егор нисколько не лукавил. Даже будучи успешным и состоятельным, он не гнушался бегать за сосисками и курицей‑гриль, мыть чашки, соглашался на любые задания. Правда, теперь он все чаще обедал в ресторанах и дорогих кафе, а корпоративные вечера с его участием оплачивались все дороже. Но и Егора иногда неприятно поражала корыстность коллег.