По законам звездной стаи 11 страница

В тот день Слава дежурил по кухне. Скоро повару потребовалась вода. Водопровод снова то ли засорился, то ли сломался. Из трубы с хрипением шел воздух. Снабдив Славу ведрами, повар отправил его на колонку на другой конец лагеря, туда, где стояли домики студентов отделения физической культуры.

У колонки стояли трое парней, с криками и хохотом обливавших друг друга водой. Поначалу Славу, скромно дожидавшегося, пока забава закончится, не заметили. Потом один толкнул товарищей в мокрые бока, махнул подбородком в сторону подростка.

– Иди, набирай, чего стоишь там?

Слава робко подошел к колонке, подставил под упругую струю ведро и исподлобья глянул на парней. Те нехорошо скалились, глядя на него, и молчали.

– Черненький, – неожиданно хмыкнул один. – Только с пальмы слез.

Слава вздрогнул, как от удара, и посмотрел на говорившего. На бронзовом плече мускулистого, стриженного почти наголо атлета красовалась синяя свастика.

– Что, Изаура, работать заставили? – ехидно спросил татуированный. – Это правильно. Солнце еще высоко.

Слава подхватил полупустое ведро и молча направился прочь от парней. Татуированный нагнал его и сильно пнул под зад. Слава неуклюже рухнул на пыльную дорожку, вылив на себя воду. Татуированный заржал, тут же загоготали его товарищи.

– Не ушибся, а, черножопый? – ласково спросил татуированный. – Аккуратнее надо быть, смотри под ноги. Тут тебе не Африка.

Слава вскочил и бросился было бежать, но татуированный мгновенно догнал его и толкнул в спину. Слава снова упал, разодрав колени. Троица гнусно заржала. Все происходящее им явно нравилось.

– Куда же ты так спешишь, обезьяна? – поинтересовался татуированный качок. – А ну, спляши нам «Чунга‑Чангу». Вот, мы и барабан тебе нашли.

Он легко поднял Славу за шиворот и, надев ему на голову ведро, забарабанил по нему ладонями. Слава завизжал от нестерпимого грохота, стараясь вырваться из медвежьего захвата.

– Вы что тут делаете, паршивцы? – раздался неподалеку строгий мужской голос. Грохот прекратился. Ведро мгновенно слетело с головы Славы. – Иванов, Гарин, Никитенко, вы снова за свое? Выгоню на хрен из лагеря!

Слава вытер слезы и увидел коренастого мужика лет тридцати пяти, выполнявшего в лагере функции военрука и врача. Два дня назад он учил мальчишек разбирать автомат и даже одобрительно потрепал Славу по плечу, когда у того все получилось куда быстрее, чем у товарищей.

– Да мы играли, Алексей Петрович, – хмыкнул татуированный и потряс Славу за плечо. – Правда, Изаура?

Слава не ответил, покраснев от унижения.

– Ты откуда? – спросил Алексей Петрович. – С кухни?

Слава кивнул.

– Так, вы трое, марш на кухню, будете всю неделю там работать. Приду – проверю! А ты иди со мной в медпункт. Иванов, я сказал, взял ведра – и марш в столовую! Еще раз увижу, что ты к кому‑то цепляешься, я родителям жаловаться не буду – так взгрею, на жопу неделю не сядешь. Пошли, пацан…

В санитарном пункте Алексей Петрович, усадив Славу на кушетку, промыл его раны и обработал зеленкой. Участливо глядя на парнишку сверху вниз, он спросил:

– Они тебя обижали?

– Нет, – буркнул Слава.

– А мне показалось – да. Ты их что, боишься?

– Ничего я не боюсь…

– Правда? А мне кажется, что боишься. Чего они от тебя хотели?

– Они…

Комок в горле, который все никак не хотел проваливаться в желудок, вдруг прорвался наружу в горючем потоке. Слава расплакался, привычно, как дома, когда получал очередной пендель от мальчишек во дворе. Там его утешала мама, иногда бабушка. А тут…

Алексей Петрович посмотрел на Славу, вздохнул и запер дверь. Сквозь бурные рыдания Слава рассказал обо всем.

– …Мне надо уехать домой, понимаете, – всхлипывал он. – Они не оставят меня в покое. А не они, так их дружки. Мне тут еще долго быть… Они меня заклюют, я так не могу, не могу, не могу…

Алексей Петрович обнял Славу за плечи и прижал к себе. Тот плакал и размазывал слезы по грязному лицу.

– Они думают, что выше меня, потому что я черный. Я – урод, понимаете, урод! Меня все ненавидят…

– Ну, почему же все? – тихо спросил Алексей Петрович. – И ты совсем не урод. Ты очень даже симпатичный парень. Наверняка девчонки бегают за тобой табунами…

– Никто!!! Никто за мной не бегает! Меня… презирают! Я для них обезьяна, клоун…

Слава зашелся в рыданиях, задыхаясь от растущей в груди боли.

Странный холод расползался по всему телу. Ему стало страшно. Стремясь избавиться от щемящего чувства отчаяния, он прижался к воспитателю крепче, уткнувшись лицом в плотную грудь, и не сразу понял, что крепкие руки тоже обнимают его, настойчиво и совсем не по‑дружески.

А потом ему стало все равно…

Из лагеря Слава все‑таки уехал.

Он толком не понимал, что произошло между ним и воспитателем, но в голове засела странная, туманная мысль: его все‑таки кто‑то любил… или хотел…

А разве это не одно и то же?

Раздобыв адрес воспитателя, Слава решил дождаться конца лета, чтобы снова увидеть своего спасителя. И если тот снова его захочет, так тому и быть.

Но хеппи‑энда не получилось.

Когда занятия в школе уже начались, Слава узнал страшную новость: воспитателя посадили в тюрьму за растление малолетних. В тот же день Слава вскрыл себе вены. Мысль о том, что те же ласковые слова Алексей Петрович говорил кому‑то еще, была невыносима…

Его спасла мать, не вовремя вернувшаяся домой. После слов, слез и объяснений было принято решение. Славика отправили в Москву, к престарелой тетушке, которая все никак не умирала. Мать надеялась, что подальше от воспоминаний Слава обретет вторую жизнь. А растроганная вниманием племянника тетка оставит ему свою квартиру. То, что у тетки на этот счет были свои планы, никого не интересовало.

Тетка умерла, когда Славик уже закончил институт и пошел работать сисадмином в газету «Желтуха». Родные дети тетки, до того не проявлявшие никакого интереса к мамочке, срочно прибыли не то из Мурманска, не то из Норильска и выставили Славу за дверь. Ему пришлось искать новое жилье. На работе тоже не все складывалось гладко: Славу снова не считали равным, грубили и хамили. Единственным человеком, проявившим к Славе нормальные человеческие чувства, был Егор, мирно посапывавший на продавленном диване.

Слава вытер губы рукавом. Ладони мгновенно стали мокрыми от сладкого предвкушения того, что он собирался сделать. Нависнув над спящим Егором, он осторожно поцеловал его в губы, надеясь, что тот не проснется.

Надежда умерла сразу.

Егор вытаращил глаза и с силой оттолкнул Славу от себя.

– Ты что, с дуба рухнул? – заорал он, не заботясь о том, что их могут услышать.

– Я…

– Блин, ты чем там себе думал, а? – бушевал Егор, соскочив с дивана.

Слава покраснел и опустил глаза.

– Гош, я думал… Ты… Я…

Егор подошел вплотную, его перекосившееся от ярости и отвращения лицо, слабо освещенное неярким сиянием монитора, не предвещало ничего хорошего.

– А ты не думай. Понял? Не думай даже. И не подходи ко мне!

Егор вылетел в коридор, едва не сбив подслушивавшую за дверями Настю, даже не заметив ее. Слава, словно сломанная кукла, рухнул на диван и стиснул зубы. Ну вот, опять…

Дверь скрипнула.

– Славочка, ты тут? – спросила Настя.

– Чего тебе?

Настя села рядом и сочувственно погладила Славу по ноге.

– Я все слышала. Боже мой, как он с тобой обращается. Он просто подлец!

Слава промолчал. Обида в душе внезапно сменилась злобой и раздражением. Какое, в конце концов, право имел этот лощеный красавчик оскорблять его?!

Слава поджал губы и хмуро уставился в монитор, на котором клубились разноцветные кольца. Видя его состояние, Настя услужливо плеснула масла в огонь. Придвинувшись ближе, она обняла Славу за плечо и прошептала:

– Не знаю, как ты, а я бы точно ему отомстила.

– Думаешь, стоит? – с сомнением спросил Слава после долгой паузы. Настя ядовито ухмыльнулась:

– Конечно.

Сидеть в редакции и ждать, пока дадут электричество, было бессмысленно. Заглянув на минуту к начальнику, Егор кратко пояснил, что уедет по делу, договариваться насчет интервью с самим Крутиным. Это было правдой лишь наполовину. На самом деле с главой музыкального канала Егор виделся накануне, комментарии по ряду вопросов были уже получены, осталось только собрать их, красиво изложить и выдать материал, который должен был стать для Егора лебединой песней в газете «Желтуха». Потом – новая жизнь, новая работа, новые контакты и интересы. Получив от редактора «добро» в виде небрежного жеста рукой, Егор поспешил удалиться. В кафе неподалеку от Останкино его ждал Антон. Ровно через полчаса после ухода Егора в редакции включили электричество.

Еще через пару минут Настя и Слава осторожно вошли в кабинет и включили его компьютер. План мести, разработанный в душной комнатке сисадмина, был готов. Легким движением руки Слава вскрыл закрытые на пароль папки со статьями, открыл дежурную верстку номера, нашел там все, что требовалось.

– Пусти, теперь я сама, – скомандовала Настя и уселась за компьютер.

Слава угрюмо наблюдал за ней. В душе влажной кляксой расползалось нехорошее предчувствие, что добром это не кончится.

Рассуждая здраво, Егор, в общем‑то, ни в чем виноват не был.

Ну, не понравился ему Славкин жест, что же теперь делать? Сам виноват, нечего было лезть, куда не просят. По сути, Черский был почти единственным, с кем на протяжении нескольких месяцев складывались если не дружеские, то приятельские отношения. Вон, завтрак привез, не забыл…

А что для него, Славы, сделала Настя, которая сейчас сидит и сосредоточенно портит редакторскую правку?

Слава уже хотел вмешаться, как в голове внезапно бомбой взорвалось воспоминание из прошлого: трое садистов мучают и избивают его в лагере, здоровенный верзила‑одноклассник забрасывает его портфель на электрощит под самый потолок, другой выливает ему на пальто смешанные с клеем чернила… а мать потом так ругала его за испорченную вещь!.. В институте его дразнят, называют «чмо в ботах», потому что он хуже всех одет, толкают в столовой, заставляя облиться томатным соком, подкарауливают после занятий и бьют, бьют… А вот сытый парниша, на собственном «мерине», выруливает со стоянки института, обдает его жидкой грязью, удаляясь с визгливым хохотом напроказившего барчука…

И внезапно к горлу подкатила жуткая, до потемнения в глазах, ненависть, от которой затряслись руки, а в животе каленым железом припекло кишки.

Слава подавил желание вмешаться и со злорадством подумал: «Завтра утром кому‑то очень не повезет!»

Антон сидел в кафе уже довольно долго, это было видно по окуркам в пепельнице, которую официант уволок прямо из‑под носа. На столе стояла початая чашка кофе и кремовое месиво, размазанное по блюдцу. Запыхавшегося Егора Антон встретил претензиями. – Ты чего так долго?

– А где «здравствуйте, ваше сиятельство»? – возмутился Егор, рухнув на соседний стул, оглядевшись по сторонам. – Милое местечко.

Кафе, действительно, выглядело необычно. В полумраке длинного, вытянутого, как нора, помещения с черного лакового потолка свисали наряженные новогодние ели белого цвета, украшенные черными шариками и черной мишурой. Столы неправильной каплевидной формы были застелены черными скатертями. В центре каждого стоял торшер в виде чайной чашки со светящимся шаром внутри.

– Готичненько, – обрадовался Егор и уткнулся в меню. – О, да тут и еда такая же. Скажи, а что значит «Черная метка»?

Антон пожал плечами.

Подскочил официант, весь в черном, с платком на голове и повязкой на глазу. На повязке светился фосфором нарисованный череп.

– Что желаете? – вышколенно улыбнулся он.

– Пожрать, – ответил Егор. – Что такое «Черная метка»?

– Телятина, – ответил официант. – С баклажанами и перцем.

– Вот тебе раз! – удивился Егор. – Почему тогда «Черная метка»? Я бы предположил, что под таким названием скрывается… ну, черная акула, каракатица или, на худой конец, запеченный в собственном соку попугай…

Официант извиняюще улыбнулся и не ответил.

– Не хочу я вашу «Метку», – капризничал Егор. – Принесите мне хорошую отбивную из свинины, салат «Цезарь» и вишневый сок. Потом чай и вот такую штуку, вроде той, что мой друг не доел. Она хоть вкусная? Ну и ладно. Только, пожалуйста, не через полгода, а поскорее.

– Голодный? – усмехнулся Антон.

– Нервный, – пожаловался Егор. – Я, когда нервничаю, начинаю сладости жрать, еще когда статью пишу, а она, зараза, не идет… А сегодня вообще день был дурной.

– Чего случилось?

– А, долго рассказывать… Меня домогались.

– И что? – фыркнул Антон. – Тоже мне, проблема.

– Так мужик же!

– Безуспешно?

Егор скорчил гримасу, мол, не задавай глупых вопросов, и мрачно уставился в окно‑витрину.

Антон посмотрел туда же.

Мимо, облепленные со всех сторон противным мокрым снегом, шагали прохожие, сновали машины, недовольно сигналя, когда какая‑нибудь ушлая бабуся старалась перебежать дорогу в неположенном месте. Напротив кафе располагалась аптека, куда не зарастала народная тропа. Бежать до подземного перехода было далеко, до светофора – еще дальше. Несмотря на гневные свистки милиции и гудки автомобилей, старушки и старички бодрой трусцой носились по проезжей части, угрожающе размахивая своими костылями.

– Ты мне какую‑то информацию хотел слить? – вдруг спросил Егор. – Если в этот номер, то давай, а если в следующий, то уже не надо. Я из «Желтухи» ухожу.

– Да ладно?!

– Вот тебе и ладно… Чего хотел сказать‑то?

Подошел официант, ухнул на стол громадное блюдо из серебристого металла в форме виноградной грозди, на котором шипела отбивная. Антон надолго замолчал, вертел в руках чашку с перетекавшей с одного края на другой кофейной гущей и смотрел в пустоту. Егор терпеливо ждал.

– Знаешь, я ведь в Москве совсем чужой, – нехотя признался он, когда официант отошел. – Ну, сокурсники какие‑то, кореша по проекту… А потом, когда дело дошло до чего‑то серьезного, выяснилось, что, по сути, у меня никого тут и нет. Разве что Маша…

– Бывает, – невнятно прошамкал Егор, алчно набросившись на мясо.

Отбивная была хороша: прожарена как раз так, как он любил, в россыпи картофеля фри, сложного набора тушеных овощей, политая сочным соусом.

– Глупо, конечно, – нервно улыбнулся Антон. – Мне, понимаешь, даже попросить некого… Конечно, Маша может все это решить сама, у нее полно друзей, которые будут рады, но я не хочу, чтобы она… Ну…

– Антоша, ты роди уже поскорее, – пробурчал Егор. – Как‑то все это очень туманно… ты чего хочешь?

Антон снова замолчал, а потом, словно ринувшись в холодную воду, выпалил:

– Егор, мы с Машей решили пожениться. И я прошу тебя быть свидетелем на нашей свадьбе.

Егор подавился куском мяса и закашлялся. Антон похлопал его по спине и виновато улыбнулся:

– Ты не волнуйся так…

– Да я… ты бы хоть как‑то меня подготовил… Ну, что я могу тебе сказать… Поздравляю.

Егор прокашлялся, вытер слезящиеся глаза. Отхлебнув из бокала сок, снова закашлялся.

– Антон, а почему я? – спросил Егор, придя в себя. – Мы ведь даже не друзья. Ну, снялись в эпизоде вместе, ну, потусили пару раз в клубах, интервью это… Я, конечно, очень ценю твое предложение, но… Не кажется ли тебе, что кто‑то более близкий будет на свадьбе уместнее?

– Я же тебе говорю: мне некого позвать. С моей стороны на свадьбе почти никого и не будет, даже родителей. И торжество будет без всяких там идиотских белых платьев, раззолоченных карет с пупсиком на крыше. Не люблю я этого! Маша позовет человек двадцать, а мне и позвать‑то некого. Понимаешь? Моя свадьба, а я на ней как чужой.

– И когда мероприятие? – дружелюбно спросил Егор.

Странный он, этот Антон… Хороший парень, только вот ввязывается в какую‑то авантюру.

– Сразу после Нового года. Числа двенадцатого. У нас будет перерыв в съемках. Праздники, то‑сё… Ну, так что? Ты согласен?

– По мне, так ты делаешь что‑то невероятно глупое, – весело фыркнул Егор. – Это я не про твою женитьбу, а выбор меня в качестве свидетеля. У меня и трезвого‑то рот не закрывается, а пьяный я вообще себя не контролирую. Меня же будет не заткнуть!

– Вот и отлично, – обрадовался Антон. – Сэкономим на тамаде. Так что на двенадцатое число ничего не планируй.

– Погоди, я не могу так сразу тебе сказать, – спохватился Егор. – Я же на новое место перехожу. Буду блистать интеллектом на цветном телевизионном экране. А вдруг я буду занят?

– Ну, придумаешь что‑нибудь. Или мы тебя отмажем. Маруся, когда в гневе, горы двигать может. Так что этот вопрос решим.

В кармане Егора завибрировал мобильный.

Он бегло глянул на номер и поморщился. Звонили из приемной редакции.

– Егор? – сладко пропела в трубку Настя. – Тебя срочно вызывает шеф. Советую поторопиться, он просто рвет и мечет.

Искандер был не просто зол. Главный редактор пребывал в бешенстве. Хорошо еще, что изъян обнаружили корректоры, которые перед Новым годом обычно работали из рук вон плохо, потому что требуется вычитать сразу два номера подряд – новогодний и рождественский. Журналисты пропускали кучу нелепостей, некоторые из них в корректорском отделе даже записывали в специальную книжечку, которую перечитывали в периоды временного застоя под чаек и дружный хохот. Особенным успехом пользовалась Анастасия Цирулюк, любимица шефа и головная боль всего отдела. Чего стоили только такие ее перлы, как: «Все погибшие стали жертвами», «Сами автомобилисты не подозревают, что их машины моются и тем самым загрязняют окружающую среду», но наибольшим успехом пользовался очерк о кремлевской больнице с потрясающей фразой: «Повысилась эффективность использования коек». – Не иначе как в кремлевской больнице открылся бордель, – флегматично сказала волоокая Лена, старший корректор издания, рыжеволосая бестия с пухлыми губами, томной грацией ленивой пантеры и склочным характером. – Либо они спят на кроватях в две смены. Представляете: случись катастрофа, на койку положат валетом президента и премьера, а министр чрезвычайных ситуаций будет ставить им градусник и клизму.

Егора Черского Лена любила всеми фибрами души: молодой, приветливый, кофе не зажимает – всегда поделится. И как эротично снимает с себя куртку и шарфик, хлопая ресницами и извиваясь… Все девчонки редакции сбегались на это посмотреть, выпивали по кружке кофе и воодушевленные шли работать, а он только хохотал.

– Гоша, у тебя такой взгляд… – как‑то сказала Лена. – Как бы мне от моего чудовища добиться такого?

Настя Цирулюк только фыркала: «Этот Черский – просто выпендрежник. Ну, снял куртку, ну шарфик стянул, тоже мне зрелище, и чего местные дурынды на это слетаются, как мухи на…»

Лена меланхолично изрекала, стоя в дверях:

– Ничего ты не понимаешь, Настя. Я после этого чувствую себя женщиной. В глубине души я уже стою перед ним голая…

Было у Черского еще одно достоинство, за которое его обожали корректоры, – его материалы почти не нуждались в правке. Ну, запятую пропустит, ну опечатка вылезет… Не более. Егор был грамотным, серьезным и вдумчивым, проверял свои статьи несколько раз. Поэтому его довольно быстро стали править сквозь пальцы. Вот и в тот раз Лена бросила на выведенную из принтера прозрачную пленку беглый взгляд, проверяя ее на брак. Полосу делал Егор, поэтому ляпов в материале не ожидалось. Править в черновике его статью Лене было некогда, и без того работы хватало. Видимого брака не наблюдалось. Лена уже приготовилась отнести пленку в типографию, как вдруг ее взгляд наткнулся на что‑то странное. Не поверив своим глазам, она вчиталась в статью.

Материал был ужасающим. Помимо россыпи грамматических ошибок, в нем имелось странное несоответствие тому, что Егор писал ранее… непонятное на первый взгляд. Лена отложила пленку, распечатала полосу на принтере и впилась глазами в текст. А потом кинулась к редактору, не заметив прятавшуюся в приемной Настю.

Когда Егор вошел в кабинет редактора, Лена как раз выскользнула оттуда, красная и злая, стараясь не встречаться с Егором глазами. Искандер барабанил пальцами по столу. Перед ним лежала распечатка.

– Это что такое? – спросил он гневно.

Егор деревянным шагом продефилировал к столу и бросил на статью беглый взгляд.

– По‑моему, мой материал. А что? С ним что‑то не так?

– Не так? – взорвался Искандер. – Ты что, с дуба рухнул, придурок? Что ты тут насочинял? Нажрался или обкурился? Звездная болезнь началась?

– Вы бы выражения выбирали, – ледяным тоном возразил Егор.

– Что? – прорычал редактор.

– Ничего. В чем проблема‑то? Статья согласована с продюсерским центром, факты проверены, вам я ее сдал вовремя. Если Алмазов переменил свое мнение, при чем тут я?..

– Ты идиот? Прочитай, что ты тут накалякал. Вот, к примеру: «Как сообщил Теодор Алмазов, он едет отдыхать на Пасху в Крыжополь, в то время как вся его семья предпочитает завтрак у Тиффани где‑нибудь на берегах моря Лаптевых»… Или вот: «Алмазов считает Лагерфельда бездарным паровозником. По его мнению, смена профессии наверняка наложила на него свой отпечаток, ведь прежде он занимался исключительно продажей рапса на территории Гонолулу…»

– Какого Гонолулу? – вытаращил глаза Егор и схватил лист бумаги. – Это что такое?

– Это я тебя спрашиваю, что это такое.

– Ничего не понимаю, – медленно произнес Егор. – Это же не мой текст. Сроду не писал такого бреда. Искандер Давидович, вы проверьте свои исходники, я же все вам на ноутбук скидывал. Вы должны были читать этот материал.

– Должен был, да вот на тебя, дебилоида, понадеялся, – прошипел редактор и грузно осел в кресло. – Ой, что‑то мне аж нехорошо…

– Может, воды?

– В жопу себе ее влей, придурок, – снова заорал редактор. – Ты хоть представляешь, что было бы, если бы Алмазов этот маразматический бред прочитал?

– Я не писал этого текста, – зло бросил Егор. – Это какая то злая шутка. Проверьте исходники.

– Да проверил я, сто раз уже проверил! Там то же самое! Все, ты уволен, убирайся с глаз моих долой!

Егор не двинулся с места. Глаз его дергался в нервном тике.

– Искандер Давидович, включите логику, – спокойно произнес он, хотя внутри все тряслось от ярости. – Вы меня не первый день знаете, даже текст проверять не стали, знали, что я ерунды не напишу. Почему же я, к чьей работе никогда не было претензий, вдруг бы накатал такой дикий материал, с кучей грамматических ошибок и нелепыми измышлениями?

– Я сказал, убирайся вон! – проорал Искандер. – И не думай, что ты зарплату получишь за этот месяц! Звезду поймал? Я тебе, суке, покажу звезду… ты у меня все звездное небо увидишь, включая Млечный Путь… Нигде себе больше работу не найдешь!

Егор повернулся и пошел к двери. Оказавшись в приемной, он натолкнулся на сочувственный взгляд Лены. Рядом с ней стояла Настя, чьи губы искривила странная улыбка.

– Вы нас покидаете? – ядовито поинтересовалась она.

От этой змеиной ухмылки в голове Егора вдруг что‑то резко щелкнуло и прояснилось. Он развернулся и снова вошел в кабинет редактора. Искандер изумленно дернул бровями, увидев, как Егор нагло уселся за длинным столом напротив него.

– Ты не охренел ли? – ошалело спросил редактор.

– Нет, не охренел, – спокойно ответил Егор, вынул из кармана сигареты и демонстративно прикурил, хотя пальцы тряслись, и даже огонь из зажигалки удалось добыть лишь с третьего раза.

Искандер ухмыльнулся и снял трубку:

– Сейчас тебя, полудурка, охрана отсюда вынесет…

– Да не трудитесь, сам уйду, – презрительно усмехнулся Егор. – Я, собственно, чего вернулся? Свет вырубали несколько дней назад, так? Вчера тоже выключили, и с утра сегодня его не было. Так?

– Ну? – угрюмо буркнул Искандер.

– Материал я вам отдал на флешке. Вы его скопировали, так?

– Ты к чему это все ведешь? – раздраженно спросил редактор. – Иди уже, я устал с тобой разбираться и слушать твои оправдания…

– А я не оправдываюсь. Мне каяться не в чем.

Он пошарил в кармане и толкнул по столу небольшой пластмассовый прямоугольник. Флешка не докатилась до редактора на добрых полметра.

– Если я такой идиот, каким вы меня тут представляете, – сказал Егор и выпустил изо рта красивое облачко, – то на моей флешке та же херня, что и у вас в компьютере. Если же нет, значит, проблема не во мне…

Искандер впился глазами во флешку и не двинулся с места. Егор улыбнулся зло, как готовящийся к атаке хищник.

– Слабо проверить? Я же не мог напечатать другой текст за те полминуты, что простоял в приемной…

Искандер сдался. Он встал, взял со стола флешку и сунул ее в USB‑порт.

– Ты мог мне скинуть другой материал, – сказал он, внутренне готовясь к чему‑то очень для него неприятному.

– Тогда и другой материал должен быть тут. Ведь я его вам как‑то принес…

Ноутбук довольно заурчал и пискнул, показав, что найдено новое устройство. Спустя мгновение Искандер увидел, что на флешке есть несколько файлов, фотографии, тексты, но только один назывался «Алмазов едет на Мальдивы». Он открыл его и, не глядя, нажал на пиктограмму принтера. Принтер выплюнул два листка и затих, притаившись в засаде. Искандер взял текст и быстро проглядел его глазами.

– Ну что? – вежливо спросил Егор.

– Ничего не понимаю, – потряс головой редактор. – Нормальный текст, без всяких там морей Лаптева… У тебя просто есть еще одна флешка!.. И ты с нее кинул эту херь…

– У меня нет другой флешки, – сказал Егор. – Собственно, доказывать я больше ничего не собираюсь. Я скинул в ваш ноутбук именно этот материал.

– Но тогда как…

– Наверное, лучше всего спросить у того, кто имеет доступ к редакторской сети. Впрочем, меня это уже не касается. Верните мне флешку.

– Егор, – медленно сказал редактор. – Мне… Ай, ладно, давай не будем раздувать из мухи слона. Материал сейчас сверстают, все нормально будет. Иди работай, все хорошо…

– Нет, – ледяным тоном ответил Егор.

Искандер закашлялся и побагровел.

– Что?!

– Нет. Я не пойду работать. Верните мне флешку.

– Егор… У тебя договор…

– Вы меня только что уволили, – улыбнулся Егор, поднимаясь с кресла. Подойдя к редактору вплотную, он выдернул флешку из ноутбука и неуловимым движением схватил со стола распечатку статьи. – Так что я свободен от всяких договоров. А статью эту дарить вам я не намерен, продам ее конкурентам, вот они порадуются…

– Но‑но! – пригрозил Искандер, но Егор уже шел прочь.

В приемной, делая вид, что заняты какими‑то срочными делами, стояли несколько сотрудников. Не посмотрев ни на кого, Егор вышел. Победная ухмылка сползла с лица Насти. Она почувствовала, что ее план вдруг засбоил: Егор ушел, но не обернется ли это против нее?

Опасения Насти немедленно подтвердились. Искандер показался на пороге и велел ей срочно зайти.

– И паука нашего позовите, – гневно буркнул он. – Настало время разобраться, кто тут шарит по редакторской сети и вносит правки… Скажи‑ка, Настена, как правильно пишется Крыжополь?..

* * *

Дима носился по квартире, стараясь как можно скорее убрать последствия вчерашней стихийной вечеринки. В голове били в колокола буддийские монахи, похихикивая над его страданиями, руки тряслись, вещи падали на пол. В коленях притаилась ватная слабость, настойчиво зовущая куда‑нибудь поближе к горизонтальной поверхности с мягкими подушками и теплым одеялом, грызли кишки гремлины, алчные и злобные…

И зачем он вчера так надрался?

Дима схватил тарелку с недоеденным месивом, помчался с нею на кухню, но не вписался в поворот и врезался в стену. На свежевыкрашенной бежевой поверхности расползлась жирная томатно‑кровавая клякса. Тарелка прощально дзынькнула и развалилась на куски. Тьфу, зараза…

Уныло оттирая соус, Дима напрягал лоб, вспоминая, осталось ли в холодильнике пиво? Сегодня ему предстоит встречаться с очередными инвесторами, а у него такой вид, будто на нем всю ночь пахали, боронили, а потом еще и асфальт укладывали. Нет, пора с этим делом завязывать. Люксенштейн и так в последнее время недоволен…

Как это тяжело – становиться звездой! Каждое утро бежать на уроки по вокалу…

Педагогом была рыжеволосая носатая еврейка, однажды представлявшая страну на важном конкурсе, но провалившаяся из‑за плохой песни. Надо признать, свое дело она знала и денежки отрабатывала по полной программе. За короткое время она сделала с его голосом что‑то невероятное: теперь Дима мог влет брать три октавы, не прерываясь, не уставая и даже не напрягаясь. Педагог ставила ему голос, не обращая внимания на нытье и просьбы передохнуть, орала и устраивала скандалы, когда он пробовал увильнуть от занятий, и сразу же звонила Юрию, не стесняясь пожаловаться на нерадивого ученика. Люксенштейн прилетал на квартиру, злой как черт, орал, однажды даже влепил Димке пощечину.

– Ты чмо, урод неблагодарный, – вопил он. – Знаешь, сколько в тебя денег вбухано? Знаешь, под каких людей мне пришлось прогибаться?