Состояние игры: три

Фел'Нгистра находилась там, где ей больше всего нравилось: на вершинегоры. Она только что совершила свой первый настоящий подъем после переломаноги. Это была относительно безобидная вершина, и она выбрала самый легкиймаршрут. Но теперь, забравшись наверх и впитывая в себя окружающее, онапришла в ужас от того, в каком плохом физическом состоянии находится.Вылеченная кость, конечно, еще немного болела где-то глубоко внутри, но имышцы обеих ног тоже ныли, как будто она только что влезла на вдвое болеевысокую гору да еще с полным рюкзаком. Потеряла всякую форму, сказала онасебе. Она сидела на самом верху гребня и через белые вершины пониже смотрелана острые лесистые зубцы предгорий и холмистую местность, где чередовалисьлуга и рощи. Вдали простиралась равнина, на солнце сверкали реки, а границуобразовывали горы, где стояла хижина, ее жилище. Далеко внизу, в долинах подней кружили птицы и иногда с равнины долетали вспышки света от движущихсяотражающих поверхностей. Какая-то ее часть вслушивалась в далекую боль в кости, фиксируя ее;потом она отключила это гложущее чувство. Фел не собиралась развлекаться;она поднялась на гору не для того, чтобы только насладиться видом, апреследуя определенную цель. Для нее много значил сам подъем; протащить этот мешок костей и плотивсю дорогу, а потом смотреть, потом думать, потом быть. Во времявыздоровления она в любое время могла подняться сюда на флайере, но неделала этого даже тогда, когда предлагал Джез. Слишком просто. И быть здесьнаверху для нее тогда совсем ничего не значило бы. Фел сосредоточилась, опустила веки, прошла сквозь немой внутреннийнапев, немагическое колдовство, которым она вызывала духов, погребенных в еегенетически измененных железах. Транс наступил с начальной дурнотой, так что она раскинула руки,восстанавливая равновесие, которого не теряла. Шум в ушах -- шум еесобственной крови, медленных приливов дыхания -- стал громче, приобретаястранную гармонию. Свет под веками запульсировал в ритме сердца. Онапочувствовала, что хмурится, представила себе, как кожа складываетсяморщинами, похожими на холмы, и какая-то ее часть отстраненно подумала: Вэтом я все еще не слишком хороша... Фел открыла глаза, и мир изменился. Далекие холмы стали вечноколышущимися коричневыми и зелеными волнами с хрупкой белой пеной нагребнях. Равнина парила от света; узор лугов и перелесков в предгорьяхпоходил на маскировку, двигался, оставаясь на месте, как высокое здание нафоне быстро проплывающего облака. Поросшие лесом гребни стали выпуклымиотделениями гигантского деятельного дерева-мозга, а покрытые снегом и льдомвершины вокруг вибрирующими источниками света, которые можно было еще ислышать, и обонять. Она поняла опьяняющее чувство концентрации, будто самастала центром этого ландшафта. Здесь, на одном из вывернутых наизнанку миров, в одном из вывернутыхполых тел. Часть этого. Рожденная здесь. Все, чем она была, каждый сустав и каждый орган, каждая клетка и каждоехимическое вещество, и каждая молекула, и атом, и электрон, и протон, каждоеядро, каждая элементарная частица, каждый волновой фронт из энергии былиродом отсюда... не только с этой орбитали (новый приступ головокружения, онапотрогала снег рукой в перчатке), но из Культуры, Галактики, этойВселенной... Это наше место и наше время, и наша жизнь, и мы должны радоватьсяэтому. Но делаем ли мы это? Загляни внутрь; спроси себя... Что мы тутделаем? Мы убиваем бессмертных, изменяем, чтобы сохранить, ведем войну замир... и с добрыми намерениями делаем то, от чего якобы целиком и полностьюотреклись. Это окончательный факт. Те люди в Культуре, которые энергично выступалипротив войны, исчезли. Они не долго принадлежали Культуре, они неучаствовали в этой работе. Они стали нейтральными, образовали своисобственные группировки и приняли новые имена (или претендовали бытьнастоящей Культурой, еще одним нюансом путаницы и нечетких границ этойКультуры). Но на этот раз дело было не в именах. В чем оно было, так это внесогласии и неловкости, вызванных этим разделением. Ах это презрение. Мы собрали богатый урожай презрения. Наше собственноезамаскированное презрение к "примитивным", презрение тех, кто покинулКультуру, когда была объявлена война, к тем, кто решился воевать противидиран, презрение, которое ощущают наши же собственные люди к ОсобымОбстоятельствам... презрение, которое, как мы предполагаем, должны ощущать кнам мозги... И где-то в других местах тоже царит презрение, презрение идиранк нам, ко всему человечеству, и человеческое презрение к Оборотням.Объединенное отвращение, галактика пренебрежения. Мы с нашимиусердными-усердными мелкими жизнями, которым мы не можем найти лучшегоприменения, кроме как годами соревноваться в презрении. И что должны думать о нас идиране! Подумать только: почти бессмертные,уникальные и неизменные. Сорок пять тысяч лет истории на одной-единственнойпланете, с одной-единственной всеобъемлющей религией/философией, целые эпохинепотревоженной спокойной учебы, спокойные века удовлетворенности на этомобожаемом месте, без всякого интереса к внешнему миру. Потом, тысячелетияназад, в одной из предыдущих войн, вторжение. Они вдруг почувствовали себяшахматными фигурами в жалких империалистических стремлениях других. Отинтравертированного мира через век мучений и подавления -- на самом деленакопления сил -- к экстравертированной воинственности, целенаправленномуусердию. Кто поставит им это в упрек? Они пытались держаться в стороне и былиразбиты силами, большими, чем могли выставить сами, почти истреблены.Неудивительно, что они пришли к заключению, будто единственный путь защититьсебя -- нападать первыми, распространяться, становиться сильнее и сильнее,раздвигать свои границы как можно дальше вокруг любимой планеты Идир. И есть ведь даже генетические шаблоны для этого катастрофическогопревращения из смиренных в насильственных, и именно в марше от птенца к,воину... О дикий и благородный вид, по праву гордящийся собой,отказывающийся менять свой генетический код и даже не такой уж неправый вутверждении, что уже достиг совершенства. Какое чувство у них должно быть кроящимся двуногим человеческим племенам! Повторение. Материя и жизнь, и вещества, которые могут вызыватьизменения -- повлиять на эволюцию, -- постоянно повторяются: корм жизнизачастую дает жизни дерзкие ответы. А мы? Ничего, только еще один громко рыгающий во тьме. Только звук,никаких слов, бессмысленный шум. Мы не значим в их глазах ничего, просто биотоматы, и к тому же самыйужасный пример этого типа. Культура должна казаться им дьявольскойамальгамой всего, что идиране когда-либо считали отвратительным. Мы раса ублюдков, наше прошлое -- неразбериха, мы -- как невежда,выросший в хищных, близоруких империях и ужасных, расточительных диаспорах.Наши предки были паразитами Галактики, неудержимо плодящимися и плодящимися,убивающими, их общества и цивилизации постоянно распадались и образовывалисьснова... Должно быть, с нами что-то не в порядке, какая-то мутация всистеме, что-то, что слишком быстро для нас, слишком нервозно и ураганно. Мытакие жалкие, плотские существа, такие короткоживущие, такие беспокойные ибестолковые. А в глазах идиранина это почти слабоумие. Итак, физическое отвращение, только еще хуже. Мы изменяем сами себя,вмешиваемся в код жизни, изменяем буквы в слове, которое есть путь, плоть;мы изменяем волшебную формулу бытия. Мы вмешиваемся в наше собственноенаследство и в развитие других народов (ха! общие интересы)... И еще хуже,самое плохое -- что мы предаем себя им, мозгам, разумным машинам, самойпоследней анафеме. Прообраз и эссенция жизни лишены святости. Воплощениеидолопоклонства. Неудивительно, что они чувствуют к нам отвращение, к нам, несчастным,больным мутантам, какими мы являемся, низким и непристойным слугаммашин-дьяволов, которым мы молимся. Даже в своей собственной идентичности мыне уверены: что такое Культура? Где она начинается и где кончается? Кто онаи кем не является? Идиране точно знают, кто они: чистокровные, единаяраса... или ничто. А мы знаем? Контакт -- это Контакт, ядро, но что потом?Уровень генной техники различен, невзирая на идеал, невозможно успешно комуугодно спариваться с кем угодно. Мозги? Никакие они не образцовые, и онииндивидуальны и не полностью предсказуемы -- много знающие, самостоятельные.Жизнь на одной из созданных Культурой орбиталей или в скале, другой сортпустого мира маленькому страннику? Нет; слишком многие заявляют претензии нанезависимость. Культура не имеет жестких границ. Она просто бледнеет накраях, где одновременно и изнашивается, и кончается. Итак, кто мы? Многозначительный напев и материя вокруг нее, световой напев горподнимались приливом, затопляя и поглощая ее. Она ощущала себя ничтожеством,каким и была: пылинкой, борющейся несовершенной частичкой жизни, затеряннойв пустыне света и пространства. Она чувствовала замороженную силу льда и снега и была изнурена ихобжигающим кожу холодом. Она чувствовала ритм солнца и осознавала хрупкостьи плавкость кристаллов, осознавала воду, как та бурлила и текла, истановилась темными пузырями подо льдом и каплями на сосульках. Она виделавьющиеся струи, прыгающие ручьи и обрушивающиеся через пороги реки, оназамечала извивающиеся и вытягивающиеся петли, когда река становиласьмедленнее и спокойнее, и впадала... в озеро, море, откуда снова поднималасьпаром. И она чувствовала себя затерянной во всем этом, растворенной, и впервыев своей жизни по-настоящему испугалась. Она боялась здесь и сейчас больше,чем тогда, когда упала и сломала ногу, во время короткого падения и удара иболи, и долгих холодных часов потом, когда беспомощной лежала в снегу искалах, дрожа и стараясь не заплакать. Это было чем-то, к чему она самадавно готовилась, она знала, что произошло, она представляла последствия,которые могли быть, и свои возможности реагировать на это. Это был риск, накоторый идешь сознательно, что-то, что тебе понятно. А здесь, вот это --нет, так как сейчас было нечего понимать и, возможно, некому понимать...включая ее. На помощь! -- взмолилось в ней что-то. Она слышала это и ничего немогла поделать. Мы лед и снег, мы пойманы в этом состоянии. Мы падающая вода, текучая и неопределенная, всегда в поиске самогонизкого уровня, всегда старающаяся собраться и слиться. Мы -- пар, поднимающийся против собственного желания к облакам,уносимый ветром. Чтобы начать сначала, в виде льда или как-нибудь иначе. (Она могла выйти из транса, она чувствовала жемчужины пота на лбу,замечала, что ее ладони пропахали в плотном шуршащем снегу узкие борозды, изнала, что есть путь наружу. Она могла спуститься... но ни с чем, она ничегоне нашла, ничего не сделала, ничего не поняла. И она решила, что лучшеостаться, выдержать это.) Цикл начался снова; ее мысли замкнулись в круг, и она увидела воду, какта текла вниз по ущельям и долинам, или собиралась внизу в деревьях, илипрямым путем возвращалась в озера и моря. Она видела ее падающей на луга иболота, и падала вместе с ней, с террасы на террасу, через мелкие скальныеуступы, пенясь и кружась (влага на ее лбу начала замерзать, пронизываяхолодом, она почувствовала опасность и снова подумала, не выйти ли изтранса, спросила себя, сколько она уже тут сидит, охраняют ее или нет).Опять закружилась голова, и она еще глубже зарыла ладони в снег. Перчаткисжали замерзшие снежинки, и когда она это сделала, она вспомнила себя. Она увидела перед собой узор из замерзшей пены, она опять стояла у краяболота, у маленького водопада и пруда, где нашла линзу из вспененного льда.Она держала ее в руках, и та не звучала, когда по ней постукивали пальцем, иу нее был вкус обыкновенной воды и только, когда она касалась ее языком... идыхание облачком веяло над ней, еще одной вихревой картиной в воздухе. И этобыла она. И это было то, что это значило. Что-то, за что можно было ухватиться. Кто мы? Мы то, чем являемся. Просто то, что мы представляем собой как существа.То, что мы знаем и делаем. Не меньше и не больше. Дополнительная информация. Узоры, галактики, звездные системы, планеты-- все развивается. И материя подвержена изменениям. Жизнь -- более быстраясила, заново организуется, находит новые ниши, начинает формировать себя.Разум -- сознание -- на целый порядок быстрее, еще один новый уровень. То,что лежало по ту сторону, было незнакомо, слишком неопределенно, чтобы бытьпонятым (спроси Дра'Азон и подожди ответа)... Все было только уточнением,процессом сделать это правильнее (если само "правильно" было правильным)... Стало быть, мы испортили свое наследство... ну и что? Что мы моглииспортить с большим правом? Если мы делаем ошибки, то только потому, чтоглупы, а не потому, что плоха идея. И если мы больше не находимся уломающегося края волны, то вот это неудача. Мы передаем дальше эстафету, илучшие желания, множество удовольствий. Все подле нас, все вокруг нас, все, что мы знаем и можем узнать,состоит, в конце концов, из узоров Ничто. Это основная линия, окончательнаяправда. И если мы вдруг установим, что можем контролировать определенныйузор, почему бы нам не переделать его по нашим представлениям обэлегантности, сделать радостнее и лучше? Да, мы гедонисты, мистер Бора ХорзаГобучул. Мы ищем удовольствий и, допустим, мы сами настроили себя так, чтоможем ощущать их сильнее. Мы то, что мы есть. А ты? Во что превращает этотебя? Кто ты? Кто ты? Оружие. Вещь, сделанная давно умершими, чтобы обманывать и убивать.Весь подвид Оборотней -- пережиток старой войны, такой давней войны, чтоникто уже не помнит, кто против кого воевал или когда и за что. Никто непомнит и того, на стороне победителей были Оборотни или нет. Но на всякий случай тебя сделали, Хорза. Ты не продукт эволюции,которую ты назвал бы "естественной", а продукт тщательных раздумий игенетических манипуляций, военного планирования и обдуманногопроектирования... и войны. Только война ответственна за твое создание, ты еедитя, ее завещание. Оборотень, обратись в самого себя... но ты этого неможешь, не хочешь. Ты можешь только стараться не думать об этом. И все-такиэто знание есть, информация эта вросла в самые глубокие твои глубины.Возможно, что ты можешь легко жить с этим знанием, но я не думаю, что ты сним справишься... И мне жаль тебя, потому что мне кажется, что теперь я знаю, кого тыненавидишь на самом деле. Она быстро вышла из транса, когда выделение секрета из желез в ее шее ипозвоночнике прекратилось. Связи, образовавшиеся в мозгу девочки,разорвались, освобождая ее. Ее окружала реальность, ветер холодил кожу. Она вытерла пот со лба. Вглазах стояли слезы, она осушила их, засопела и потерла покрасневший нос. Опять промах, горько подумала она. Но это был молодой, нестабильный видгоречи, так сказать, подражание ему, что-то, в чем она некоторое времянравилась себе, как ребенок примеряет одежду взрослого. Она мгновениенаслаждалась чувством старости и отчаяния, но потом сбросила его. Настроениеей не подходило. Еще будет время для настоящей версии старости, подумала онас сарказмом и улыбнулась ряду гор по другую сторону равнины. Но все равно это было промахом. Она надеялась, что ей придет идея... обидиранах, или Бальведе, или Оборотне, или войне, или... о чем-нибудь... Вместо этого все было большей частью старой территорией, известными,уже усвоенными фактами. Известное отвращение к человеческому, понимание гордого презрения,которое идиране ощущали к их расе, еще одно подтверждение, что по крайнеймере эта вещь имеет свое собственное значение; и, вероятно, обманчивый,вероятно, сопровождаемый избытком симпатии взгляд в характер мужчины,которого она никогда не видела и никогда не увидит и который отделен от неебольшей частью Галактики и совершенно иной этикой. Достаточно мало, чтобы тащить все с собой вниз с замерзшей вершины. Она вздохнула. Дул ветер, и массы облаков собирались над высокой горнойцепью. Надо спускаться, если она хочет успеть до бури. Она будет чувствоватьсебя обманутой, если доберется до дома не на собственных парах, и Джезстанет ругаться, если условия станут такими плохими, что ее придетсявытаскивать с помощью флайера. Фел'Нгистра встала. Вернулась боль в ноге -- сигналы ее слабых мест.Она мгновение подождала, еще раз проверила состояние сломанной кости,решила, что она выдержит, и начала спускаться в незамерзающий мир внизу.