ЧАСТЬ I

СОРПЕН

Дерьмо поднялось уже до верхней губы. Даже если он крепко прижималголову к каменной стене камеры, его нос едва-едва поднимался надповерхностью. Ему не успеть вовремя освободить руки; он захлебнется. В темной камере, в жаре и вони, с залитым потом лицом и крепкозажмуренными глазами, он постоянно погружал себя в транс, а частью сознанияпытался свыкнуться с мыслью о собственной смерти. Но было что-то еще, какневидимое насекомое, жужжащее в тихой комнате, что-то, что не хотелоуходить, что не было ему нужно и только мешало. Это была фраза, неуместная ибессмысленная, и такая древняя, что он даже не знал, где мог услышать иливычитать ее; она непрерывно кружила внутри черепа, как бормотание в кувшине: Джинмоти с Бозлена Два убивают тех, кто, будучи предназначен для этогопорядком наследования, совершает ритуальные убийства тесной семьи королягода, топя их в слезах континентального сочувствия во время сезона печали. Какое-то время, лишь только начались его мучения и он был в трансе лишьчастично, он спрашивал себя, что случится, если сдаться. Еще до того, какдворцовая кухня -- если он не ошибался, примерно в пятнадцати илишестнадцати этажах над ним -- спустила свои отходы по извилистой сетитрубопроводов в эту камеру-клоаку. Бурлящая жидкая масса вынесла сгнившиеобъедки, оставшиеся с последнего раза, когда в грязи и отходах захлебнулсякакой-то другой бедняга, и он испугался, что его вырвет. Но потом почтиутешился, рассчитав, что на момент его смерти это не окажет никакоговлияния. Потом -- в том состоянии нервного легкомыслия, с которым частосталкиваются те, кто в опасной для жизни ситуации не мог ничего делать,кроме как только ждать -- он подумал, ускорит ли плач его смерть.Теоретически -- да, хотя практически это не играло никакой роли. А потом вего голове начала перекатываться эта фраза. Джинмоти с Бозлена Два убивают тех, кто, будучи предназначен для этогопорядком наследования... Жидкость, которую он так отчетливо слышал, чувствовал и обонял и,возможно, мог бы и видеть, если бы держал открытыми свои отнюдь ненормальные глаза, слегка плеснулась и коснулась нижней части его носа. Онпочувствовал, как она перекрыла ноздри, наполнив их выворачивающей желудоквонью, затряс головой, пытаясь еще сильнее вжаться черепом в камни потолка,и отвратительное варево опустилось. Он отфыркался и снова задышал. Теперь уже недолго. Он снова проверил запястья, но это не имелоникакого смысла. Для освобождения ему понадобится час или даже больше, аоставалось -- и то, если повезет -- лишь несколько минут. Транс все время рассеивался, и он снова и снова возвращался в сознание,будто его мозгу хотелось в полной мере прочувствовать свою смерть, своеугасание. Он попытался думать о чем-нибудь глубинном, заставить пройти передглазами свою жизнь или внезапно вспомнить о какой-нибудь старой любви, одавно забытом пророчестве или предчувствии, но в памяти не было ничего,только эта бессмысленная фраза и страх захлебнуться в грязи и отходах другихлюдей. Вы старые мерзавцы, подумал он. Одной из их немногих юмористических иоригинальных черт было изобретение этой элегантной, ироничной смерти. О-о,что они должны чувствовать, волоча свои слабые от старости тела к туалетамбанкетного зала и зная, что в прямом смысле гадят на своих врагов и темсамым убивают их! Давление воздуха возросло, и далекое стонущее урчание жидкостивозвестило о новом ее низвержении. Вы, подлые мерзавцы! Надеюсь, что хоть тысдержишь свое обещание, Больведа. Джинмоти с Бозлена Два убивают тех, кто, будучи предназначен для этогопорядком наследования... -- думала часть его мозга, пока трубы в потолкеклокотали и выплескивали теплую массу жидких отходов, едва не заполнившихкамеру доверху. По лицу прошла волна и откатилась, чтобы лишь на секундуосвободить нос и дать время втянуть полные легкие воздуха. Потом жидкостьснова медленно поднялась, коснулась нижней части носа и остановилась. Он задержал дыхание. Сначала, когда его только что подвесили, было больно. Все тело повислона руках, связанных в тесных кожаных мешках и крепко прикрученных к стенекамеры над головой толстой стальной петлей. Связанные вместе ноги болталисьвнутри стальной трубы. Она тоже была укреплена у стены, так что невозможнобыло перенести хотя бы часть своего веса на ноги или колени или сдвинутьноги более чем на ладонь от стены вправо или влево. Труба заканчиваласьпрямо над коленями. А над трубой его старческое грязное тело прикрывала лишьтонкая и грязная набедренная повязка. Он отключил боль в запястьях и плечах еще тогда, когда четвероохранников, двое из которых стояли на лестницах, затягивали веревки. И всеравно где-то в затылке было гложущее ощущение, что он должен чувствоватьболь. Потом уровень нечистот в маленькой камере-клоаке поднялся, и больмедленно ослабла. Как только охранники ушли, он ввел себя в транс, хотя вынужден былпризнаться себе, что все скорее всего безнадежно. Но одиночествопродолжалось недолго; менее чем через минуту дверь камеры отворилась снова,из коридора во тьму камеры упал свет и охранник положил на влажные плитыкаменного пола металлическую лесенку. Он прервал транс и вывернул шею,пытаясь увидеть посетителя. Появилась -- с коротким жезлом в руке, светящимся холодной голубизной,-- серая согбенная фигура Амахайна-Фролка, министра безопасностиГеронтократии Сорпена. Старик улыбнулся и кивнул, показывая, что узнал.Потом оглянулся в коридор и тонкой бесцветной рукой призывно махнул кому-тоневидимому, приглашая войти в камеру. Заключенный подумал, что это,возможно, агент Культуры Бальведа, и в самом деле, она легко прошла пометаллическим перекладинам, неторопливо осмотрелась и остановила взгляд наузнике. Он улыбнулся и в попытке кивнуть потер ушами о голые руки. -- Бальведа! Я знал, что увижу вас снова. Вы хотели поздороваться схозяином? Он заставлял себя улыбаться. Официально это был его банкет; он принималгостей. Еще одна маленькая шутка Геронтократии. Хорза надеялся, что в голосенет признаков страха. Агент Культуры Перостек Бальведа была на голову выше старика ивосхитительно прекрасна даже в слабом свете голубого жезла. Она медленнопокачала точеной головкой. -- Нет, -- сказала она, -- я не хотела ни видеть вас, ни прощаться свами. -- Это из-за вас я здесь, -- спокойно и уверенно сказал он. -- Да, и здесь твое место, -- вмешался Амахайн-Фролк и шагнул вперед полестнице так широко, насколько мог, чтобы не потерять равновесие и неступить на мокрый пол. В камере снова гулко зазвучал его высокий скрипучийголос: -- Я хотел, чтобы тебя подвергли пыткам, но мисс Бальведа... --министр оглянулся на женщину, -- Бог знает, почему просила за тебя. Но твоеместо тут, убийца! -- Он погрозил жезлом почти голому мужчине, висевшему нагрязной стене камеры. Бальведа разглядывала свои ступни, выглядывавшие из-под подола длинногомрачно-серого одеяния. Круглый медальон на цепи вокруг ее шеи блестел впадающем из коридора свете. Амахайн-Фролк встал рядом с ней, поднял светящийся жезл и покосился наузника вверху. -- Знаете, я и сейчас еще почти готов поклясться, что там виситЭгратин. Я едва... -- он покачал худой костистой головой, -- я едва могуповерить, что это не он, во всяком случае, до тех пор, пока он не откроетрот. Боже мой, эти Оборотни ужасно опасные твари! -- Он Повернулся кБальведе; она пригладила волосы на затылке и опустила взгляд на старика. -- Это древний и гордый народ, министр, и их осталось совсем мало. Могуя попросить у вас еще одно? Оставьте ему жизнь. Может, он... Геронтократ замахал на нее своей тонкой скрюченной рукой; его лицоперекосилось. -- Нет! И вы хорошо сделаете, мисс Бальведа, если не станете настаиватьна том, чтобы пощадить этого... этого подлого убийцу, этого предателя...шпиона. Неужели вы думаете, что нам легко забыть, как он трусливо убилодного из наших инопланетных министров и выступал в его качестве? Скольковреда мог бы причинить этот... эта тварь! Когда мы схватили его, двое нашихохранников умерли только от того, что он их оцарапал! Еще один навсегдаослеп, потому что этот монстр плюнул ему в глаза! Но, -- с издевкойпродолжал Амахайн-Фролк, -- мы вырвали эти зубы. И его руки связаны так, чтоон не оцарапает даже себя. Он опять повернулся к Бальведе. -- Вы сказали, их мало? А я говорю: вот и хорошо, скоро станет меньшееще на одного. -- Старик посмотрел на женщину, прищурив глаза. -- Мыблагодарны вам и вашим людям, что вы раскрыли этого обманщика и убийцу, ноне следует думать, что это дает вам право указывать нам. В Геронтократиикое-кто вообще против всякого влияния извне, и их голоса день ото днястановятся тем громче, чем ближе к нам придвигается война. Вы хорошосделаете, если не будете настраивать против себя тех, кто поддерживает вашедело. Бальведа поджала губы, снова опустила взгляд на ноги и заложила руки заспину. Амахайн-Фролк опять обратился к висящему на стене мужчине, помахивая вего сторону жезлом: -- Ты скоро умрешь, обманщик, и с тобой умрут планы твоих господпоработить нашу мирную систему! Такая же судьба ожидает и их самих, если онипопытаются захватить нас. Мы и наша Культура... Узник, насколько позволяли связанные руки, отрицательно замотал головойи громко воскликнул: -- Фролк, ты идиот! Старик отпрянул, как от удара. -- Неужели ты не понимаешь, -- продолжал Оборотень, -- что захвата вамне избежать? Идиране рассчитаются с вами, и если не они, то Культура. Выбольше не властны над своей судьбой; война положила всему этому конец. Скоровесь этот сектор, если вы не сделаете его частью идиранской сферы, станетчастью фронта. Меня прислали, чтобы просто сказать вам то, до чего вы должныбыли дойти сами... только не внушайте себе, будто вы обязаны сделать что-тотакое, в чем позднее придется раскаиваться. Ради Бога, идиране вас несъедят... -- Ха! Выглядят они очень похоже! Чудовища с тремя ногами, агрессоры,убийцы, неверные... Ты хочешь, чтобы мы заключили с ними союз? С монстрами втри человеческих роста? Чтобы быть стоптанными их копытами? Чтобы молитьсяих фальшивым богам? -- У них есть хотя бы один Бог, Фролк. А у Культуры вообще ни одного.-- Концентрация на разговоре заставила отступить боль в руках. Онпереместил, как сумел, тело и посмотрел на министра. -- Они хотя бы мысляттак же, как вы. Культура и этого не может. -- О нет, мой друг, нет! -- Амахайн-Фролк поднял руку ладонью к узникуи замотал головой. -- Тебе не посеять семена раздора. -- Боже мой, ты просто глуп, старик, -- улыбнувшись, ответил Оборотень.-- Хочешь знать, кто настоящий представитель Культуры на этой планете? Нет,не она. -- Он кивком головы указал на женщину. -- Это снабженный собственнымдвигателем мясоруб, что повсюду следует за ней, ее летающий нож. Ей нравитсяпринимать решения, ему нравится делать то, что она ему говорит, и все-такипосланец он. Ядро Культуры -- машины. Думаешь, раз у Бальведы две ноги имягкая кожа, то ты должен принять ее сторону, но на стороне жизни в этойвойне стоят именно идиране... -- Ну, ты-то скоро окажешься по ту сторону жизни. -- Геронтократзапыхтел и скользнул взглядом по Бальведе. Агент сквозь опущенные ресницыразглядывала прикованного к стене мужчину. -- Пойдемте, мисс Бальведа. --Амахайн-Фролк повернулся и взял женщину под руку, чтобы проводить из камеры.-- Присутствие этого... этой твари куда более противно, чем запах камеры. И тут Бальведа подняла взгляд на узника. Игнорируя министра-карликарядом с ней, пытающегося оттащить ее к двери, она посмотрела на узникаясными черными глазами и развела руками. -- Мне очень жаль, -- сказала она. -- Вы не поверите, но это хорошо описывает и мои чувства, -- ответилон, кивнув. -- Пообещайте хотя бы, что сегодня вечером будете очень малоесть и пить, Бальведа. Мне будет очень приятно, если хоть кто-нибудь там,наверху, окажется на моей стороне... пусть даже мой злейший враг. Ему хотелось сказать это провоцирующе-шутливо, но в голосе прозвучалатолько горечь, и он отвел взгляд от лица женщины. -- Обещаю, -- сказала Бальведа и позволила министру проводить себя додвери. Голубой свет в затхлой камере померк. У двери она остановилась.Повернув, превозмогая боль, голову, он еще мог видеть ее. Летающий нож тожездесь, в камере; возможно, он был тут все время, просто Оборотень не обращалвнимания на парившее в полумраке тонкое и острое маленькое тело. Онпосмотрел в темные глаза Бальведы. Летающий нож шевельнулся. Целую секунду ему казалось, что Бальведа инструктирует машину убить егосейчас же -- беззвучно и быстро, пока она сама загораживает обзорАмахайну-Фролку. Но аппарат лишь проплыл мимо лица Бальведы и вылетел вкоридор. Бальведа подняла руку в прощальном жесте. -- Бора Хорза Гобучул, -- сказала она, -- я прощаюсь с вами. Она быстро повернулась, сошла с платформы и вышла из камеры. Лестницувытащили, и дверь захлопнулась. Резиновые уплотнения проскребли по грязномуполу и коротко свистнули, сделав дверь водонепроницаемой. Узник ещемгновение смотрел на невидимый в темноте пол, а потом снова погрузился втранс, который изменит его суставы и сделает их такими тонкими, что онсможет освободиться. Но что-то в той торжественности, с какой Бальведапроизнесла его имя, сокрушило его внутренне. Теперь он знал -- если не зналуже давно, -- что никакого спасения нет....топя их в слезах... Легкие готовы были лопнуть. Рот дрожал, горло перехватывало, уши залилодерьмом, но он сумел расслышать сильный шум, увидеть свет, хотя было темно.Мышцы желудка сжимались, и ему приходилось крепко стискивать зубы, чтобы ротне начал хватать воздух, которого не было. Сейчас. Нет... вот сейчас онсдастся. Еще нет... но сейчас обязательно. Сейчас, сейчас, сейчас, в любуюсекунду он может капитулировать перед этим ужасным черным вакуумом внутрисебя... ему надо дышать... сейчас! Но прежде чем он успел открыть рот, его с силой, будто гигантскимстальным кулаком, швырнуло на стену и ударило о камни. Он судорожным толчкомвыпустил из легких истощенный воздух. Тело вдруг стало холодным, а во всеместа, которыми он касался стены, ударила боль. Вот какая она, смерть: вес,боль, холод... и слишком яркий свет... Он с усилием поднял голову и застонал от света. Он пытался видеть,пытался слышать. Что случилось? Почему он дышит? Почему он снова такдьявольски тяжел? Тело выворачивало руки из суставов; запястья раздиралопочти до костей. Кто сделал с ним это? Взглянув на противоположную стену, он увидел большую рваную дыру досамого пола камеры. В нее вынесло все нечистоты и мусор. Через горячие краядыры со свистом вытекали последние капли. Вверх поднимался пар и вихрилсявокруг фигуры, стоящей там, на воле, и загораживающей большую часть света.Фигура была трехметрового роста и походила на маленький бронированныйкосмический корабль на треножнике из толстых опор. Ее шлем мог бы вместитьтри человеческие головы бок о бок. Гигантская рука почти небрежно держалаплазменную пушку. Хорзе понадобились бы обе руки, чтобы только приподнятьее. Другой кулак существа сжимал какое-то более крупное оружие. Позади негок дыре приближалась идиранская боевая платформа, ярко освещаемая огнямивзрывов, которые Хорза чувствовал через сталь и камни, к которым былприкован. Он поднял взгляд на гиганта, стоящего у дыры, и попытался улыбнуться. -- Должен сказать, -- прохрипел он и сплюнул, -- что вы не торопились.