Совершенная победа под звуки Марсельезы

Разгромив центр и отогнав правый фланг союзников, Наполеон занялся уничтожением левого фланга. Тут у французов главную роль сыграл Даву со своим Третьим пехотным корпусом. Он умело связал руки сразу трем колоннам союзников (Дохтурова, Ланжерона и Пржибышевского), не давая им нидвинуться вперед, ни вернуться назад, к Праценам. После 11 часов 30 минут Наполеон известил Даву, что русский центр разбит и что маршалу надлежит активизироваться и от обороны перейти в наступление: нанести удар по стоявшим вдоль ручья Гольбах войскам колонны Пржибышевского. Император также сообщил Даву, что в тыл Пржибышевскому он отправил часть корпус Ланна, а сам с гвардией и гренадерами движется к Аугесту, то есть в тыл Дохтурову и Ланжерону. Первое, что сделал Даву, — отрезал сообщение Пржибышевского со 2-й колонной Ланжерона и затем начал вести атаки на фронт и левый фланг 3-й колонны. Пржибышевский утратил управление войсками, полки смешались и нестройной толпой под убийственным пушечным и ружейным огнем французов стали отходить к Кобельницу, полагая, что там находится 2-я колонна Колловрата. Но там их встретили полки Сульта. Французские кавалеристы рубили отчаянно сопротивлявшихся русских солдат, которые без начальников не смогли построиться в каре. «Тут сделалась каша, — вспоминал солдат-участник боя, — наши перемешались с французами, секурса нам не подавали и неприятель одолел наших»"3. Раздался клич: «Рви знамена с древок и спасайся!» Потери 3-й колонны были ужасающи: из строя выбыло 5280 из 7563 человек, были пленены множество солдат, офицеров, три генерала, в том числе и командующий.

1-я и 2-я колонны ничего не предприняли для помощи гибнущим товарищам справа, а получив приказ Кутузова об отступлении, начали поспешно отходить от Тельниц к Аугесту. Но там их уже ждал спустившийся с Праценских высот Наполеон. Он тотчас поставил на холмах пушки своей лучшей, гвардейской артиллерии, которая открыла убийственный огонь по приближающимся русским колоннам. Тогда Дохтуров, оставив несколько батальонов для сдерживания французов, решил прорываться между Аугестом и озером Сачан, точнее по плотине, разделявшей две части этого водоема. Плотина оказалась узкой, и войска двинулись по льду, но лед был неокрепший и сначала пушки, лошади, а вместе с ними и люди начали проваливаться в полыньи. И все это под убийственным огнем гвардейской артиллерии Наполеона. Но в отличие от Пржибышевского Дохтуров проявил присущие ему мужество и хладнокровие. Он руководил боем и переправой и сумел вывести часть своих полков на другую сторону, построить их в колонну и оторваться от неприятеля, который, впрочем, и не преследовал его. В шесть вечера над кровавым полем сгустилась темнота — победители ночевали, или, как тогда говорили, «бивакировались», на месте победной для них битвы.

Они разожгли костры на тех местах, где утром стояли союзники. Наполеон объезжал поле Аустерлица, и его солдаты криками приветствовали своего вождя.

Русские потери, согласно ведомостям конца 1805-го — начала 1806 года, составили 20 701 человек"4, австрийские — почти 6 тысяч человек (по французским данным, у союзников было 15 тысяч человек убитых и раненых, а 20 тысяч попало в плен). Потери французов, по данным французских источников, были таковы: 1290 убитых и 6943 раненых, итого 8233 человека (по русским данным — от 10 до 12 тысяч человек). Мимо Наполеона вели тысячи русских пленных, к его ногам было брошено двадцать русских знамен (по другим, отечественным данным — 30, по данным французов — 45); в одно место свезли 160 русских орудий (по французским данным — 180, включая австрийские). Трофеи были большие — французам удалось захватить обоз союзников и всласть пограбить даже фургоны с имуществом австрийского императора, который, как и Александр, бесславно бежал с поля боя. Участник сражения вспоминает, что еще бой не кончился, а в боевые порядки союзников хлынули напуганные толпы денщиков, кучеров, нестроевых, слуг и маркитантов — французы зашли в тылы и начали разбивать обозы115.

Вскоре пошел дождь со снегом. В наступившей темноте французы не очень старательно охраняли пленных — победители, как и положено им, были заняты грабежом, дележкой, обменом и торговлей трофеями. Наиболее ценные трофеи офицеры, как тогда было принято, разыгрывали в лотерею. Поэтому многим пленным удавалось скрыться, причем несколько солдат вынесли с собой тайно сохраненные знамена полков. Вместе с отставшими солдатами беглые тянулись поодиночке и группами в том направлении, куда отступала союзная армия, — в Богемию, Силезию, Венгрию. Потом их собирали в маршевые роты и отправляли в Россию.

Раненых пленных французы повезли в Брюнн (Брно) и другие города. Их доля была сурова. Как вспоминал гренадер Попадищев, немцы, которые привезли в город повозку с пленными, нигде не могли их пристроить — все дома были забиты ранеными. Тогда они, «поговорив между собой, зашли с одной стороны, взяли телегу за колеса и вывалили нас с повозок, как навоз. Мы и повалились все на мостовую, как дрова, и многие тут же скончались»"6.

Сражение закончилось, и сразу же наступило затишье. Наполеону было достаточно победы на поле боя. Ему не было нужды добивать союзников, преследовать и уничтожать их войска — морально его противник был раздавлен и готов подписать мир, продиктованный победителем. А. П. Ермолов вспоминал, что ему был поручен большой передовой пост, состоявший из гренадер, драгун и казаков. Он стоял на дороге от поля сражения к Аустерлицу как некий арьергард. «Я с отрядом своим, — пишет Ермолов, — обязан спасением тому презрению, которое имел неприятель к малым моим силам, ибо в совершеннейшей победе не мог он желать прибавить несколько сот пленных. Но когда нужен был ему водопой, он довольствовался тем, что отогнал передовую мою стражу у канала. Я должен был выслушивать музыку, песни и радостные крики в неприятельском лагере. Нас дразнили русским криком “ура!”»"7. Дело в том, что знаменитый русский клич «ура!» похож на французское словосочетание «на крыс!».

Император Александр, потерявший свою армию и свиту, переночевал в деревне Уржиц, где расположился и бежавший с поля битвы император Франц. Ночевал Александр в простой крестьянской избе, на соломе, у него началось расстройство желудка, он был угнетен и обескуражен поражением. Не лучше обстояло дело с другими. «Мы провели ночь без огней, в печали и неизвестности», — вспоминал участник сражения. Русские и австрийские войска, сбитые со своих позиций, стояли на левом берегу Раузницкого ручья, в районе городков Раузниц и Аустерлиц. Император Александр тоже находился за ручьем, в расположении войск центра, которыми командовал Милорадович. Император ждал Кутузова, но так и не дождался — главнокомандующий с началом разгрома колонны Пржибышевского стал метаться между частями, пытаясь восстановить порядок, был легко ранен в щеку и оказался в состоящей из двух полков (Фанагорийского и Ряжского) бригаде Каменского 1-го, шедшей в хвосте колонны Ланжерона. Эта бригада мужественно пыталась противостоять спускавшимся с Праценских высот войскам Наполеона, но была отброшена ими к Клейн-Гостиерадеку (Гостеридице), что на ручье Литава. Кутузов оказался отрезан от основной армии. Так, к 12 часам дня, писал историк этого несчастного сражения, «нося звание главнокомандующего, Кутузов остался только с одною бригадою и никакого дальнейшего влияния на сражение не имел».

Таким посылают шелковый шнурок. Как видим, верный почитатель Кутузова А. И. Михайловский-Данилевский все-таки выражает, хотя и в мягкой форме, критическое отношение к полководцу. Всем было очевидно, что Кутузов как военачальник показал себя в этом сражении с наихудшей стороны. Будь он главнокомандующим турецкой армией, султан послал бы ему шелковый шнурок, на котором потерпевшему такое поражение полководцу надлежало повеситься, не дожидаясь позорной казни. А гуманный Александр лишь наградил Кутузова вместо Георгия орденом Святого Владимира 1-й степени.

При многих других неблагоприятных обстоятельствах, приведших к поражению, вина главнокомандующего была велика, что бы ни говорили о неумелых австрийцах, гении Наполеона и т. д. Размышляя над положением, в котором оказался Кутузов накануне сражения, нужно признать, что оно было нелегким. В спорах о планировании операции он не сумел отстоять свои взгляды. Правда, Жозеф де Местр писал министру иностранных дел Сардинского королевства, будто бы перед самой битвой, «за час до полуночи, генерал Кутузов, из робости уступивший императору, явился к обер-гофмейстеру Толстому и просил его использовать свое влияние, дабы предотвратить неизбежное по всем признакам поражение. Толстой осердился и сказал, что его дело — пулярка и вино, а войной должны заниматься генералы, — вот как началась сия битва… Весь свет знает, конечно, что доблестный Кутузов проиграл Аустерлицкую баталию, на самом деле он повинен в сем не более, нежели вы или я; он не проиграл ее, а дал проиграть, когда император решил сражаться противу всех правил военного искусства»“”. И все же «общее мнение в армии осуждало его, — писал о Кутузове Михайловский-Даншевский, — зачем, видя ошибочные распоряжения доверенных при императорах Александре и Франце лиц, не опровергал он упорно действий их всеми доводами, почерпнутыми из многолетней опытности и глубокого разума его». Уже впоследствии, после победы над Наполеоном в 1814 году, Александр, вспоминая дни Аустерлица, говорил: «Я был молод и неопытен. Кутузов говорил мне, что нам надобно действовать иначе, но ему следовало быть в своих мнениях настойчивее». Может быть, это и так, учитывая мягкий характер императора, обычно склонявшегося перед напором и вескими аргументами. Такое случалось — ниже будет рассказано, как Александр в 1812 году отказался от планов обороны Дрисского лагеря. Впрочем, у Кутузова оставался в запасе решительный ход — подать в отставку, как это чуть позже, во время военных действий с французами в 1806 году, сделал фельдмаршал Каменский. Но Кутузов так не поступил — он не был ни целеустремленным и волевым, как Суворов, ни взбалмошным и резким, как Каменский. Кутузов принадлежал к совершенно иному типу людей — дипломатичных, уклончивых, бесконфликтных. Кажется, что Адам Чарторыйский нашел нужное в этой ситуации определение его характера. Он считал (и, наряду с другими, говорил царю), что высочайшее присутствие в армии парализует волю главнокомандующего, лишает его «возможности осторожно руководить действиями войск, чего приходилось опасаться, в особенности ввиду робкого характера Кутузова и его привычек придворного»119. Несомненно, отмеченная робость главнокомандующего была особого свойства, она проявлялась в отношениях с императором и двором. Он заботился о своем положении при дворе и дорожил мнением о себе государя, думал о своем благополучии и престиже. Есть немало свидетельств такого рассчитанного до мелочей поведения Кутузова. Как вспоминает Е. Ф. Комаровский, его первое свидание с только что взошедшим на престол императором Александром стало возможным только благодаря совету Кутузова, который подсказал, в какое время и где нужно оказаться, чтобы застать государя без свиты120. Да и после Аустерлица Кутузов вел себя как истинный царедворец. В январе 1806 года он писал жене о своем желании вернуться в Петербург, но просил ее, чтобы она устроила так, будто «государь меня сам позвал, это бы было приятнее в рассуждении публики, но ежели уже того не дождешься, то (надо) проситься, и для того посылаю к тебе просьбу, запечатанную к государю, ежели увидишь, что не позовут, то вели отдать через кого-нибудь, хотя через Ливена»121. X. А. Ливен был начальником военно-походной канцелярии императора. В обществе суждение о Кутузове как о льстивом царедворце было общим местом. Тогда же де Местр писал графу де Фрону: «Кутузов весьма хорош, если, конечно, императора не будет в армии, иначе он просто обратится в царедворца, думающего лишь об угождении повелителю, а не о войне»122.

Словом, Кутузов, как типичный царедворец, не решился отстаивать свое вполне разумное мнение, а поплыл по течению, которое и привело русскую армию к одному из крупнейших поражений в ее истории. Но при этом он оставался главнокомандующим с огромными полномочиями и ответственностью буквально за все. Кутузов был противником диспозиции Вейротера, даже не поставил под ней своей подписи, но она все равно связывалась с его именем. Неслучайно генерал Пржибышевский в рапорте о действиях своей колонны в Аустерлицком сражении писал: «Исполняя предписание диспозиции главнокомандующего господина генерала от инфантерии Голенищева-Кутузова для третьей колонны…» и т. д.

Пусть диспозиция Вейротера была ошибочной, глупой, но даже исполняя ее, можно было избежать множества ошибок, сделанных как накануне битвы, так и в ходе ее, причем не только по вине австрийских генералов или русских придворных. Ведь они же не мешали Кутузову организовать эффективную разведку или лично провести рекогносцировку поля будущего сражения, как это сделал Наполеон. Вряд ли австрийские генералы могли возразить русскому главнокомандующему, если бы он настаивал на более разумном формировании колонн и четком плане их передвижения в начале операции, — тогда бы утром, выходя из лагеря, войска не начали сталкиваться друг с другом. Выше уже шла речь о других элементарных ошибках — об отсутствии конных разъездов или цепи стрелков перед колоннами, которые двигались к позициям неприятеля, о несогласованности в действиях самих наступающих колонн, об отсутствии координации их движения. Демонстративно устранившись от руководства всеми войсками и присоединившись к одной из наступающих колонн, Кутузов даже на этом участке действовал неудачно. В своей реляции 1 марта 1806 года императору Александру он призывает в свидетели царя: «Ваше императорское величество были сами свидетелем, что 4-я колонна (была) наиболее причиною поверхности, которую неприятель имел в тот день», и далее приводит эпизод с бегством авангардных батальонов Новгородского полка. Он пишет, что, кроме 4-й, «3-я колонна наиболее виновна, начальник ее (Пржибышевский. — Е. А.) вошел с людьми в деревню Кобельниц, не приняв никаких осторожностей, что и подало средство неприятелю обойтить оную колонну и взять большую часть людей в плен»123. Но ведь никаких «осторожностей» не предприняла ни одна из колонн и даже та, с которой двигался сам главнокомандующий! То, что обе эти колонны — 3-я и 4-я — были разгромлены, — вина не только Пржибышевского и Колловрата, но и Кутузова.

Удалившись в одну из колонн, Кутузов утратил управление войсками и на суде по поводу поражения колонны Пржибышевского дал совершенно «глухие» показания: «О времени, когда 3-я колонна была разбита по причине, что почти все бывшие в оной генералы достались в плен, и не имея обстоятельного об ней донесения, я неизвестен»124. Правда, в какой-то момент Кутузов снова пытался выполнять обязанности главнокомандующего — так, он отдал запоздалый приказ об отступлении 1-й и 2-й колоннам. Потом, как уже сказано, Кутузов пытался как-то организовать сопротивление полков 4-й колонны и бригады Каменского, вернуть утраченные ключевые Праценские высоты, но было уже поздно. И тогда, начиная с полудня, он блистательно отсутствовал на поле битвы, отступив с него вместе с бригадой Каменского. Опять же неясно, где он проводил время до ночи. Если ему было трудно пробиться к Багратиону или великому князю Константину, то почему он не устремился к отступавшим в другом направлении колоннам Дохтурова и Лонжерона

Изначально не заявив об отставке и приняв на себя весьма странную роль главнокомандующего, который вовсе не командующий или лишь немного командующий, Кутузов сам себе связал руки. Позже он писал, что «место, в коем находился я в тот день, не позволяло мне видеть лично происходившее в прочих местах»125 Но это был его собственный выбор. В обязанности главнокомандующего входила и организация отступления с поля битвы, что сделано не было, и Александр, прождав Кутузова всю ночь, сам приказал армии отходить в Венгрию.

«Неприятель хорошо маневрировал… — вспоминал гренадер Попадищев. — Не хуже Суворова! Тут в деле все солдаты говорили: “Был бы Суворов, так этого бы не было”»1211. Но Наполеона вело к победе не только искусство маневрирования. Как писал военный историк и генерал русской армии Леер, гений его слагался из множества черт, черточек и качеств. Их, в принципе, не были лишены другие люди, в том числе и Кутузов, но эти качества — в своей совокупности, в сочетании — и делали Наполеона гениальным полководцем. Леер перечисляет составляющие этого гения, а мы прилагаем это перечисление к Кутузову. Это — громадный труд по тщательному изучению местности и организация рекогносцировки (наполеоновские генералы заранее прошли все дистанции, которые предстояло преодолеть их полкам ночью). Это — постоянное наблюдение, разведка сил противника, местонахождения, движения его и, соответственно, принятие окончательного решения о своих действиях. При этом решение должно быть принято не слишком рано, но и не слишком поздно. Гений предполагал продуманную стратегию и тактику сражения на разных его участках (на правом крыле — активная оборона с последующим переходом в наступление, на левом — пассивная оборона, основной удар — в центре). Нельзя не упомянуть о тщательной подготовке и расчете сил и возможностей, с тем чтобы сосредоточить их в нужном месте и добиться перевеса над неприятелем. Наконец, помимо всего прочего, Наполеона отличало «необыкновенно искусное ведение сражения в духе внутренней его цельности, единства в действиях, планосообразности»127. Наполеон сам писал об этом так: «Со стороны неприятеля не было соединенной армии, действующей по одной схеме, которой части поддерживали друг друга. Тут было три различные неприятельские армии, разобщенные, имевшие французов в голове и на фланге, могшие только действовать личной храбростью, без всякого расчета, и сопротивляться изолированно, без общей цели; со стороны французов, напротив, все было связано между собой. Все двигалось в согласии, и все помогало одно другому для общего последствия».

Кутузов, не проявив ни одной из этих черт своего противника, полностью сложил с себя ответственность за поражение. «Я умываю себе руки» — так он сказал в разговоре с офицерами Измайловского полка. «Могу тебе сказать в утешение, что я себя не обвиняю ни в чем, хотя я к себе очень строг» — так он писал жене128.