Девушка, которая разбивает сияющее стекло 6 страница

Тесс хочет возразить, но Каэдэ жестом ее останавливает:

– Возможно, Дэй и популярен здесь, на улицах, но он один. Что мы с этого получим? Патриоты не станут рисковать дюжиной жизней ради спасения одного преступника. Это неэффективно. Вместо этого мы можем совершить налет на военную область.

Тесс вздыхает. Мы с ней обмениваемся взглядами, и я понимаю: Тесс тщетно пыталась уговорить Каэдэ спасти Дэя со дня ареста. Возможно, поэтому Тесс и присоединилась к Патриотам: попросить их спасти Дэя.

– Я знаю, – снимаю рюкзак и передаю Каэдэ. Она его не открывает. – Поэтому я и принесла тебе это. Там двести тысяч республиканских долларов минус те, что я отдала тебе ранее. Неплохая сумма. Моя награда за поимку Дэя и хорошая оплата вашей помощи. – Я понижаю голос. – А еще у меня есть для вас электробомба. Третий уровень. Стоимость шесть тысяч республиканских долларов. Способна вывести из строя оружие в радиусе полумили на две минуты. Уверена, ты знаешь, насколько тяжело достать такую на черном рынке.

Каэдэ расстегивает рюкзак и осматривает содержимое. Она ничего не говорит, но по жестам я понимаю, что Каэдэ довольна. Она жадно склоняется над банкнотами и проводит пальцами по хрустящей поверхности. Найдя электробомбу, Каэдэ довольно усмехается и с широко раскрытыми глазами извлекает металлический шар из рюкзака. Тесс смотрит на нее с надеждой.

Закончив рассматривать содержимое рюкзака, Каэдэ переводит взгляд на меня:

– Откуда мне знать, что ты нас не предашь? Вдруг ты устроила ловушку, чтобы арестовать нас, как только мы окажемся в нужном тебе месте? Ты продала Дэя Республике. Может, ты и мне лжешь?

Я киваю:

– У тебя есть право мне не доверять. Но подумай вот о чем. Сейчас ты можешь уйти с двумя сотнями республиканских долларов, легкоуправляемым оружием и не пошевельнуть и пальцем, чтобы мне помочь. Я доверяю тебе и Патриотам. И прошу вас поверить мне.

Каэдэ глубоко вздыхает. Я все еще ее не убедила.

– И чего именно ты хочешь? – спрашивает она.

Мое сердце пропускает удар. На этот раз моя очередь искренне улыбаться.

– Прежде всего, брат Дэя. Джон. Я планирую помочь ему убежать завтра ночью. Не раньше одиннадцати вечера и не позднее одиннадцати тридцати.

Каэдэ скептически фыркает, но я не обращаю внимания.

– Инсценированная смерть. Будто Джон заразился чумой. Если завтра ночью я сумею вытащить Джона из Баталла‑Холл, мне понадобится пара Патриотов, которые заберут его из сектора. Позаботьтесь о нем.

– Если у тебя все получится, мы будем ждать.

– Хорошо. – Я черчу на земле невидимые рисунки. – Теперь насчет Дэя. Это, конечно, сложнее. Казнь Дэя состоится через два дня, ровно в шесть часов вечера. Без десяти шесть я должна буду сопроводить Дэя на расстрел. У меня есть код доступа, с помощью которого я выведу Дэя через один из шести выходов восточного зала. Пусть несколько Патриотов нас там ждут. Думаю, на казнь придет не менее двух тысяч человек, а значит, на улице понадобится по крайней мере восемьдесят охранников. Черные ходы будут охраняться плохо. Большинство солдат пойдет помогать поддерживать порядок на площади. Если первый блок позади Баталла‑Холл останется практически без охраны, для побега этого будет достаточно.

Каэдэ поднимает брови.

– Ты самоубийца. Ты знаешь, насколько невероятно все это звучит?

– Да, – отвечаю я и, помолчав, добавляю: – Но выбора нет.

– Ладно, продолжай. Что насчет площади?

– Диверсия. – Я смотрю Каэдэ в глаза. – Создайте на площади Баталла хаос. Хаос, который заставит солдат у черных ходов выйти на площадь, чтобы помочь сдерживать толпу. Хотя бы на пару минут. В этом вам поможет электробомба. Если оружие на площади будет обезврежено, в Дэя не смогут стрелять, даже если увидят его бегущим по крышам. Военным придется преследовать Дэя или попробовать стрелять из шокеров, которые обладают меньшей точностью попадания.

– Хорошо, Гений, – с небольшим сарказмом смеется Каэдэ. – Позволь задать тебе один вопрос. Каким образом ты собираешься вывести Дэя из здания? Думаешь, ты одна будешь сопровождать его на расстрел? Возможно, с тобой будут и другие солдаты. Черт, да к вам может присоединиться целый патруль.

– Да, – улыбаюсь я, – со мной будут и другие солдаты. Но кто сказал, что это настоящие республиканцы? Почему не замаскированные Патриоты? – Я подаюсь вперед. – Если кто‑то из вас проберется в здание Баталла‑Холл, неужели вы откажетесь примерить военную форму?

Каэдэ не отвечает, по крайней мере словами. Но я вижу, как ее губы растягиваются в улыбке, и понимаю: она считает меня сумасшедшей, но все же согласна помочь.

Дэй

До казни осталось двадцать часов. Я пытаюсь подремать, сидя у стены своей камеры. Мне снится множество снов, но первые из них я не помню. Сны перемешиваются в кашу из знакомых и незнакомых лиц, звучит смех Тесс и голос Джун. Они все пытаются со мной поговорить, но я их не понимаю.

Но я помню последний сон перед пробуждением.

Яркий полдень в секторе Лейк. Мне девять лет. Джону тринадцать, он только начал превращаться из ребенка в подростка. Идену всего четыре. Он тихо сидит на ступеньках у передней двери нашего дома и смотрит, как мы с Джоном играем в хоккей с мячом. Даже в таком возрасте Иден самый тихий из нас троих. Ему больше нравится наблюдать со стороны, чем участвовать.

Джон делает передачу комком мятой бумаги. Я еле отбиваю его древком метлы.

– Ты бьешь слишком сильно, – возмущаюсь я.

Джон лишь улыбается.

– Тебе нужно отработать рефлексы, чтобы пройти физическую часть Испытания.

Я со всей силы бью по бумажному мячу. Он пролетает мимо Джона и ударяется о стену позади него.

– Ты ведь его прошел, – отвечаю я. – Несмотря на свои плохо развитые рефлексы.

– Я пропустил мяч специально, – смеется Джон и бежит за ним. Он ловит бумажный шарик прежде, чем его уносит ветер. Несколько прохожих чуть на него не наступили. – Не хотел совсем уж ранить твое эго.

Я улыбаюсь в ответ. Джона недавно назначили работником на наш местный паротурбинный энергоблок. Чтобы отпраздновать, мама продала одно из своих двух платьев и набор старой посуды. Этих денег хватило на тушку курицы. Сейчас она в доме, готовит ее, и мясо с бульоном так чудесно пахнет, что мы даже приоткрыли дверь, чтобы и на улице ловить этот приятный аромат. Обычно Джон редко бывает в хорошем настроении, поэтому я хочу воспользоваться сегодняшним днем по полной программе. Джон передает мне мяч. Я отбиваю его метлой назад. Несколько минут мы ведем быструю и яростную игру. Ни один из нас не пропускает мяч. Иногда, чтобы его достать, мы смешно прыгаем, и Иден над нами смеется. Воздух наполнен ароматом курицы. Сегодня не жарко и просто замечательно. Я жду, пока Джон снова принесет мяч. Пытаюсь запечатлеть в памяти этот день.

Некоторое время мы еще играем. А потом я совершаю ошибку.

Я готовлюсь ударить по мячу, а в это время по нашей улице идет полицейский. Уголком глаза я замечаю, как Иден встает на ступеньки. Его детское личико становится серьезным. Джон замечает это еще раньше и тянет руку, пытаясь меня остановить. Но слишком поздно. Я уже размахнулся метлой, ударил по мячу, и тот угодил прямо в лицо полицейскому.

Конечно, мяч тут же отскакивает – всего лишь безобидная бумага, – однако полицейский останавливается. Бросает на меня взгляд. Я застываю.

Прежде чем кто‑либо из нас успевает шевельнуться, полицейский достает из ботинка нож и подходит ко мне.

– Думаешь, такое сойдет тебе с рук, мальчишка? – кричит он, поднимая нож, чтобы ударить меня по лицу рукоятью. Но я не склоняюсь перед полицейским, а все так же стою и злобно смотрю на него.

Джон хватает полицейского прежде, чем тот успевает меня ударить.

– Сэр! Сэр! – Он встает передо мной и закрывает руками от полицейского. – Я прошу прощения за это. Это Дэниел, мой младший брат. Он не хотел.

Полицейский отталкивает Джона в сторону. Рукоять ножа ударяет меня по лицу. Я падаю на землю. Иден кричит и бежит в дом. Я кашляю, пытаясь выплюнуть попавшую в рот грязь. Не могу говорить. Полицейский пинает меня в бок. Я широко открываю глаза и сгибаюсь пополам.

– Пожалуйста, прекратите! – Джон подбегает к полицейскому и снова становится между нами.

Лежа на земле, я вижу наше крыльцо. Мама выбежала к двери, позади нее стоит Иден. Она что‑то в отчаянии кричит полицейскому. Джон продолжает его умолять:

– Я… я могу вам заплатить. Мы бедны, но вы можете забрать все, что захотите. Пожалуйста. – Джон берет меня за руки и помогает подняться.

Полицейский обдумывает предложение Джона. Потом поднимает глаза на мою мать.

– Эй ты, – кричит он. – Принеси мне что‑нибудь. И воспитывай этого щенка лучше. – Его взгляд меня прожигает.

Джон прячет меня за спину.

– Он не хотел, сэр, – повторяет Джон, не сводя глаз с полицейского. – Не волнуйтесь, моя мать накажет его за такое поведение. Он еще маленький и пока глупый.

Через несколько секунд мама выбегает на улицу с мешочком. Полицейский его развязывает и проверяет каждый доллар. Это почти все наши деньги. Джон молчит. Спустя некоторое время полицейский снова завязывает мешочек и кладет в карман своего жилета. Он снова смотрит на мою мать.

– Готовишь курицу? – спрашивает он. – Большая роскошь для такой семьи. Любишь попусту тратить деньги?

– Нет, сэр, – лепечет мама.

– Тогда принеси мне и эту курицу, – приказывает полицейский.

Мама снова бежит в дом. Она выходит с туго завязанной сумкой, замотанной в ткань и салфетки, внутри которой лежит наша курица. Полицейский вешает ее на плечо и бросает на меня взгляд полный презрения.

– Уличные выродки, – бросает он и уходит.

На улице снова становится тихо.

Джон пытается успокоить маму, а она бормочет извинения за то, что мы остались без еды. На меня она не смотрит. Потом мама уходит в дом к Идену, который начал плакать.

Джон поворачивается ко мне. Он берет меня за плечи и с силой трясет:

– Никогда больше, слышишь меня? Не смей!

– Я не хотел попасть в него! – кричу я в ответ.

Джон рычит от злости:

– Не в этом дело. Вспомни, как ты смотрел на него. У тебя совсем мозгов нет? Никогда не смотри так на военных, ясно тебе? Хочешь, чтобы нас всех поубивали?

Щеку все еще печет от удара рукояткой ножа, в животе горит от пинка полицейского. Я выворачиваюсь из рук Джона.

– Не нужно было меня защищать, – выкрикиваю я. – Я бы сам справился. Я бы дрался.

Джон снова меня хватает:

– Ты идиот. Послушай меня, и послушай хорошенько. Ладно? Ты никогда не будешь драться. Никогда. Цени свою жизнь, цени жизнь других. Ты будешь делать, что велят военные, ты не будешь с ними спорить. – Гнев в глазах Джона затихает. – Я лучше умру, чем увижу, как тебе делают больно. Я вынесу все, что угодно, но не это. Понимаешь?

Я пытаюсь придумать остроумный ответ, но, к своему стыду, чувствую, как глаза наполняются слезами.

– Прости за то, что пришлось отдать твою курицу, – выпаливаю я.

Мои слова вызывают у Джона улыбку.

– Иди сюда, малыш. – Он вздыхает и заключает меня в объятия. По моим щекам текут слезы. Мне стыдно за это, и я стараюсь подавить рыдания.

Я не суеверен. Не верю в предчувствия, предостережения, вещие сны и предсказания будущего. Даже ребенком я смеялся над бродягами, что прикидывались медиумами. Да что они знают о будущем?

Но, просыпаясь после этого сна, этого болезненно четкого воспоминания о Джоне, я ощущаю в груди ужасное чувство.

«Я лучше умру, чем увижу, как тебе делают больно. Я вынесу все, что угодно, но не это».

И внезапно во мне зарождается страх того, что каким‑то образом слова Джона, сказанные во сне, обернутся правдой.

Джун

Восемь утра. Казнь Дэя состоится завтра вечером.

Томас приходит ко мне рано. Приглашает на утренний сеанс в кино, перед тем как доставить отчет в Баталла‑Холл.

– Фильм называется «Триумф республиканского флага», – говорит Томас. – Я видел на него хорошие рецензии. В нем рассказывается о девушке‑республиканке, которая захватывает шпиона из Колоний.

Я соглашаюсь. Чтобы помочь Джону сбежать, мне нужно поддерживать со всеми прежние отношения.

Выйдя с Томасом на улицу, я замечаю первые признаки надвигающегося урагана: сильные порывы ледяного ветра и поразительно влажный воздух. Птицы молчат. Бездомные собаки рыскают в поисках убежища. По улицам все реже проезжают машины и мотоциклы. Грузовики подвозят к многоэтажкам цистерны с водой и консервированной пищей. Всем раздают мешки с песком, фонарики и переносные радио. Даже на стадионах, которые работают двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, отменили проведение Испытания, назначенного на день, когда придет ураган.

– Наверное, ты взволнована всем происходящим, – говорит Томас, когда мы проходим мимо кинотеатра. – Ждать осталось недолго.

Я киваю и улыбаюсь. Несмотря на ветреную погоду и угрозу отключения электричества, зал кинотеатра сегодня заполнен до отказа. Перед нами стоит огромный куб – проектор с четырьмя сторонами напротив каждого блока сидений. Пока мы ждем начала сеанса, он показывает рекламу и свежие сводки новостей.

– Думаю, «взволнована» неподходящее слово, – отвечаю я. – Но должна признаться, что казни я ожидаю с нетерпением. Ты уже знаешь, как именно она будет проходить?

– Что ж, я буду руководить солдатами на площади. – Томас не отрывает взгляда от сменяющейся рекламы (сейчас на нашей стороне высвечиваются кричаще‑яркие буквы: «Вашему ребенку скоро проходить Испытание? Направьте его к нам на бесплатные курсы!»). – Кто знает, на что способна толпа. Возможно, они уже готовят бунт. Что касается тебя… ты, скорее всего, будешь внутри. Поведешь Дэя во двор. Больше я ни о чем командира Джеймсон пока не расспрашивал. Когда придет время, она сама обо всем скажет.

– Замечательно.

Я снова вспоминаю свой план, который постоянно прокручиваю в голове с тех пор, как прошлой ночью повстречалась с Каэдэ. Мне понадобится время, чтобы доставить ей униформу перед казнью. Время, чтобы помочь нескольким Патриотам проникнуть внутрь здания. Командир Джеймсон не станет возражать, если сопровождать Дэя на казнь буду я, и даже Томас, кажется, относится к этому спокойно.

– Джун. – Голос Томаса отвлекает меня от размышлений.

Я перевожу на него взгляд:

– Да?

Томас смотрит на меня пытливо и хмурит брови, словно что‑то вспоминая.

– Прошлой ночью тебя не было дома.

«Спокойно». Я слабо улыбаюсь и как ни в чем не бывало смотрю на экран.

– Почему ты спрашиваешь?

– Я заезжал к тебе около двух часов ночи. Долго стучал в дверь, но мне никто не ответил. Судя по лаю, Олли находился в квартире, а значит, ты с ним не гуляла. Куда ты уходила?

Я перевожу на Томаса спокойный взгляд.

– Мне не спалось. Я поднялась на крышу и смотрела на улицы.

– Ты не взяла с собой наушник. Я пытался связаться с тобой, но слышал лишь помехи.

– Правда? – Я качаю головой. – Наверное, всему виной плохая связь, потому что я его взяла. Прошлой ночью было довольно ветрено.

В ответ Томас кивает.

– Должно быть, ты очень устала. Лучше попроси командира Джеймсон, чтобы она тебя не загружала.

На этот раз я хмурю брови и задаю вопросы сама:

– А что ты делал у меня под дверью в два часа ночи? Что‑то срочное? Я не пропустила какое‑то сообщение от командира Джеймсон?

– Нет‑нет. Ничего подобного. – Томас робко улыбается и зарывается рукой в волосы. Не понимаю, как можно вести себя так беззаботно, зная, что твои руки в крови. – Если честно, я тоже не мог заснуть. Все думал, как ты, должно быть, переживаешь. Хотел сделать тебе сюрприз.

Я глажу Томаса по руке.

– Спасибо. Со мной все будет в порядке. Завтра утром Дэя казнят, и мне станет гораздо легче. Как ты и сказал, ждать уже недолго.

Томас щелкает пальцами.

– О, вот что еще я хотел сказать тебе вчера ночью. Вообще‑то я не должен… мы хотели устроить сюрприз.

Сейчас мне совсем не до сюрпризов, но я изображаю на лице заинтересованность.

– Вот как? И что же это?

– Это предложила командир Джеймсон. Она уже получила одобрение у суда. Наверное, до сих пор злится из‑за того, что Дэй укусил ее за руку, когда пытался сбежать.

– Получила одобрение на что?

– А, вот и новость. – Томас бросает взгляд на экран и показывает на высветившуюся рекламу. – Мы переносим время казни Дэя.

Реклама является всего лишь электронной листовкой, неподвижной картинкой. Выглядит празднично. Голубой текст и фотографии на фоне бело‑зеленого фона с узором. В центре – фотография Дэя. «В ЧЕТВЕРГ, 4 НОЯБРЯ, В 17:00 НА ЭКРАНАХ ПЛОЩАДИ ПЕРЕД БАТАЛЛА‑ХОЛЛ БУДЕТ ТРАНСЛИРОВАТЬСЯ КАЗНЬ ДЭНИЕЛА ЭЛТАНА УИНГА. ВХОД СВОБОДНЫЙ. ЧИСЛО МЕСТ ОГРАНИЧЕННО».

Воздух покидает мои легкие. Я перевожу взгляд на Томаса:

– Сегодня?

Томас широко улыбается:

– Этим вечером. Хорошо, не правда ли? Тебе не придется мучиться еще лишний день.

Я отвечаю радостным голосом:

– Хорошо. Рада слышать.

Однако мои мысли мечутся в панике. Командир Джеймсон уговорила суд провести казнь на целый день раньше. Само по себе необычно. Теперь Дэя расстреляют всего через десять часов, сразу как солнце начнет садиться. Я не смогу освободить Джона: целый день уйдет на приготовления перед казнью. Даже время изменено. Патриоты не смогут сегодня со мной встретиться. У меня не будет времени достать для них военную форму.

Я не могу помочь Дэю сбежать.

Но это еще не все. Командир Джеймсон намеренно мне об этом не сообщила. Если Томас знал об изменениях ночью, значит, она рассказала ему о них вчера поздно вечером, перед тем как отправить его домой. Почему она не захотела говорить со мной? Я ведь должна радоваться таким новостям, радоваться тому, что Дэй умрет на двадцать четыре часа раньше запланированного. Неужели командир Джеймсон что‑то подозревает? Не доверяет мне? Возможно, она хотела проверить мою реакцию? Скрывает ли Томас что‑то от меня? Может, он лишь притворяется, что ничего не понимает? Или командир Джеймсон держит в неведении и его?

Начинается фильм. Хорошо, что мне больше не нужно разговаривать с Томасом и я могу подумать в тишине.

Нужно изменить план. Иначе парень, который не убивал моего брата, сегодня погибнет.

Дэй

Наступление времени казни сопровождается не фанфарами, но редкими раскатами грома, которые доносятся с улицы. Конечно, из своей камеры с пустыми стальными стенами, камерами безопасности и нервными солдатами я ничего не вижу и могу лишь догадываться, как сейчас выглядит небо.

В шесть утра солдаты расстегивают на мне наручники, освобождая из цепей. Такова традиция. Прежде чем преступник встретится с расстрельной командой, его лицо покажут на больших экранах площади перед Баталла‑Холл. Цепи снимают, чтобы он мог как‑то развлечь зрителей вместо того, чтобы несколько часов сидеть у своей стены. Я уже видел такое раньше. И зевакам на площади это нравится. Обычно происходит что‑нибудь необычное: в последние часы решимость преступника дает трещину, он умоляет стражу отпустить его или отсрочить казнь. Иногда преступник пытается сбежать. Никому этого еще не удавалось. Сначала ваше изображение скармливают толпе, а когда приходит время казни, переключаются на внутренний двор Баталла‑Холл, где расположена команда расстрела, и транслируют, как вы встаете лицом к палачам. Когда раздадутся выстрелы, зрители на площади будут замирать и вскрикивать. Иногда от удовольствия.

Эту сцену будут повторно показывать на экранах еще несколько дней подряд.

Я мог бы ходить по камере, но вместо этого просто сижу у стены, положив локти на согнутые колени. Мне не хочется кого‑то развлекать. От возбуждения и ужаса, ожидания и тревоги болит голова. Медальон оттягивает карман. Я не могу перестать думать о Джоне. Что с ним сделают? Снова и снова в голове звучит обещание Джун о помощи. Должно быть, она спланировала и побег Джона. Я надеюсь.

Помогая мне сбежать, Джун испытывает свою судьбу. Изменение даты моей казни тоже не способствует благоприятному исходу. От мысли о том, какой опасности подвергает себя Джун, болит в груди. Интересно, что она выяснила. Что могло ранить ее так сильно и заставило выступить против Республики? А если Джун солгала? Хотя зачем ей лгать о том, что она меня спасет? Возможно, я ей небезразличен. Я смеюсь над самим собой. Что за мысли в такое время? Может, мне удастся украсть с ее губ прощальный поцелуй, прежде чем я вступлю во двор.

Одно я знаю точно: даже если план Джун провалится, даже если меня изолируют и не будет союзников, когда меня поведут на расстрел… я буду бороться. Я собираюсь прогрызать себе путь к свободе, насколько хватит сил. Чтобы остановить меня, им придется начинить мое тело пулями. Я судорожно вздыхаю. Храбрые мысли, но готов ли я им следовать?

У солдат, которые стоят в моей камере, больше оружия, чем обычно. Кроме того, на них противогазы и бронежилеты. Никто не рискует отвести от меня взгляд. Они и правда считают, что я совершу какое‑нибудь безумство. Я смотрю в камеры безопасности и представляю толпу на площади.

– Наверное, вам это нравится, ребята, – говорю я спустя некоторое время. Солдаты переминаются с ноги на ногу. Некоторые берут меня на мушку. – Тратите целый день, глядя, как я неподвижно сижу в своей камере. Как весело.

Тишина. Солдаты слишком напуганы, чтобы ответить.

Я представляю толпу на площади. Что они делают? Возможно, некоторые до сих пор сочувствуют мне и захотят выразить протест. Может, кто‑то и протестует, но не так масштабно, как в прошлый раз. Может быть, из коридора я услышу шум на площади. Многие люди, должно быть, ненавидят меня. Наверное, сейчас они радуются. А другие не относятся ни к тем ни к другим. Они пришли посмотреть из праздного любопытства, чтобы впервые увидеть казнь.

Часы тянутся неумолимо медленно. Я замечаю, что жду расстрела уже с нетерпением. По крайней мере, хотя бы ненадолго я увижу что‑то, кроме серых стен своей камеры. Как хочется, чтобы что‑нибудь прервало это бесконечное ожидание. И кто знает? Если Джун не удастся осуществить свой план, я должен перестать думать о Джоне, маме, Тесс и обо всех остальных.

Солдаты сменяют друг друга на посту в моей камере. Должно быть, сейчас около пяти вечера, а площадь полна людей. Тесс. Возможно, она тоже пришла. Слишком боится увидеть казнь, но страшится ее пропустить.

Из коридора доносятся шаги. А потом я узнаю голос. Джун. Я поднимаю голову и смотрю на дверь, внезапно напрягаясь. Что это? Время моего побега… или смерти?

Дверь распахивается. Солдаты уступают место Джун, которая заходит в камеру в полном боевом облачении. Рядом с ней командир Джеймсон и несколько солдат. При виде Джун у меня захватывает дух. Я не видел Джун в этой одежде раньше: на плечах сияющие, роскошные эполеты, длинный черный плащ из дорогого плотного бархата. Ярко‑красный жилет и ботинки с узором на ремешках. Обычная военная фуражка идеально отполирована. На лице простой макияж, волосы затянуты в идеальный высокий хвост. Наверное, это стандартный дресс‑код для особых случаев.

Джун останавливается на некотором расстоянии от меня, и я с трудом поднимаюсь на ноги. Она смотрит на часы.

– Шестнадцать сорок пять, – говорит Джун и переводит взгляд на меня. Я пытаюсь понять, что он означает, понять ее планы. – Есть какие‑нибудь последние желания? Хочешь последний раз взглянуть на своего брата или помолиться? Лучше скажи сейчас. Это единственное, что ты можешь сделать перед смертью.

Конечно. Последнее желание. Я пристально смотрю на Джун и пытаюсь не выдать себя выражением лица. Что мне нужно ответить? Джун смотрит на меня многозначительно, ее глаза пылают.

– Желание… – начинаю я.

И Джун слегка двигает губами. «Джон», – произносит она. Я бросаю взгляд на командира Джеймсон.

– Я хочу видеть своего брата, – отвечаю я. – В последний раз. Пожалуйста.

Командир нетерпеливо кивает и щелкает пальцами, затем говорит что‑то солдату, который подходит к ней. Он отдает честь и покидает камеру. Командир Джеймсон снова смотрит на меня.

– Хорошо, – отвечает она. Мое сердце стучит быстрее. Джун быстро обменивается со мной взглядами, но прежде, чем я успеваю что‑либо понять, поворачивается к командиру Джеймсон что‑то спросить.

– Все по‑прежнему, Айпэрис, – отвечает командир. – А теперь прекратите бесить меня.

Несколько минут мы проводим в тишине, а потом из коридора снова доносятся шаги. На этот раз к резкой поступи солдат примешивается еще какой‑то звук. Кого‑то волокут по коридору. Наверное, Джона. Я тяжело сглатываю. Джун больше не смотрит на меня.

И вот Джон в моей камере. Его держат два стража, другие солдаты мешают ему дотянуться до меня. Джон еще больше похудел и бледен. Его длинные платиновые волосы свисают грязными патлами, которые липнут к лицу, но Джон не обращает на них внимания. Наверное, мои волосы выглядят так же. При виде меня Джон улыбается, хотя в этой улыбке радости мало. Я пытаюсь улыбнуться в ответ.

– Привет, – говорю я.

– Привет, – отвечает Джон.

Джун складывает руки на груди.

– Пять минут. Говорите, что хотите, и на этом закончим.

Я безмолвно киваю.

Командир Джеймсон бросает взгляд на Джун, но уходить не собирается.

– Следите, чтобы прошло ровно пять минут и ни секундой больше, – рявкает она, затем прижимает руку к уху и выкрикивает другие команды. Ее взгляд не отпускает меня ни на мгновение.

В течение нескольких секунд мы с Джоном молчим. Просто смотрим друг на друга. Словно между нами поместили зеркало. Я пытаюсь говорить, но слова застревают в горле. Джон не заслуживает такой судьбы. Ее, возможно, заслуживаю я, но не Джон. Я изгой. Преступник, спасающийся бегством. Я нарушал закон десятки раз. Но Джон не сделал ничего, всего лишь оказал мне помощь. Он честно и справедливо прошел Испытание. Джон внимательный, ответственный. Совсем не такой, как я.

– Ты знаешь, где Иден? – Джон наконец разрывает молчание. – Он жив?

Я мотаю головой:

– Не знаю.

– Когда ты выйдешь перед ними, – хриплым голосом продолжает Джон, – держи подбородок высоко, ладно? Не дай им достать тебя.

– Хорошо.

– Пусть это станет для них проблемой. Если получится, ударь кого‑нибудь. – Губы Джона растягиваются в грустной кривой улыбке. – Ты опасный парень. Так пугай их. Хорошо? До самого конца.

Впервые за долгое время я чувствую себя младшим братом. Мне приходится тяжело сглотнуть, чтобы сдержать выступившие на глаза слезы.

– Хорошо, – шепчу я.

Мы с Джоном прощаемся. А потом наше время резко заканчивается. Двое солдат берут Джона под руки и выводят из моей камеры. Командир Джеймсон немного расслабляется, очевидно испытывая облегчение оттого, что прощание закончилось. Она делает жест солдатам.

– Построились, – приказывает она. – Айпэрис, отведи этого парня обратно в камеру. Я скоро вернусь.

Джун коротко отдает честь и выходит за стражами, которые ведут Джона. В это время подошедшие солдаты связывают мне руки за спиной. Командир Джеймсон выходит в коридор.

Я глубоко вздыхаю. Теперь мне требуется чудо.

Спустя несколько минут, ровно в пять вечера, меня выводят из камеры. Как и говорил Джон, я держу подбородок высоко, взгляд ничего не выражает. Теперь я слышу толпу. Крики становятся то тише, то громче, непрерывный гул человеческих голосов. Когда мы проходим мимо плоских экранов, развешанных вдоль по коридору, я пробегаю по ним взглядом: толпа на площади волнуется и напоминает штормовые волны. Ее окружает цепочка солдат. Порой я вижу людей с ярко‑красной прядью в волосах. Солдаты пробираются сквозь толпу и арестовывают их, однако тем, похоже, все равно. Как бы мне хотелось сейчас быть там, с ними.

В какой‑то момент к нам присоединяется Джун. Она идет позади солдат. Один раз я оборачиваюсь, но не вижу ее лицо. Бесконечно тянутся секунды. Что будет, когда мы выйдем во двор? Как Джун поможет мне убежать?

Наконец мы достигаем коридора, который выводит во двор с расстрельной командой.

И в этот момент кто‑то окликает Джун.

Я не могу обернуться, чтобы посмотреть кто, но узнаю голос. Это Томас, молодой капитан.

– Мисс Айпэрис, – говорит он.

– В чем дело? – спрашивает Джун.

А потом от услышанных слов у меня сжимается сердце. Вряд ли Джун планировала это.

– Мисс Айпэрис, – продолжает Томас, – вы находитесь под следствием. Пройдемте со мной.

Джун

«Черт!»

Мое первое желание – атаковать Томаса. Я планировала это сделать, не будь вокруг столько солдат. Наброситься на него, лишить сознания, а потом бежать с Дэем к выходу. Джона я уже освободила. Где‑то в коридорах, ведущих к его камере, на полу без сознания лежат два стража. Я показала Джону, где располагается вентиляционная шахта. Там он ждет моего следующего шага. Я освобожу Дэя, дам сигнал, и Джон, словно призрак, появится из стены, чтобы бежать вместе с нами. Но Томас арестовал меня и на достаточных основаниях. Одолеть Томаса и всех солдат мне поможет лишь фактор неожиданности.