Религиозно-философская основа «Невыразимого» В.А. Жуковского

Романтическое стремление к постижению тайны мироздания неизбежно сталкивалось с проблемой отражения в слове масштабности мира. Слово, с одной стороны, было осмысленно как источник гениального прозрения, а с другой – как беспомощное орудие общения, обреченное на невозможность вместить в себя уникальность бытия. Глобальность творческим поискам придает христианское отношение к Слову как первооснове бытия: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (Иоан. 1, 1). Оппозицией словесному образу стала для романтиков эстетика молчания, которая имела к этому времени серьезную религиозно-философскую традицию осмысления.

Молчание как особое волевое решение связано с разными причинами, смыслопорождение которых колеблется от полюса абсолютного невежества (отказ, нежелание идти на диалог, стремление «выдержать паузу» и т.п.) до полюса абсолютных человеческих ценностей (обет безмолвия, отделяющий человека от мирской суеты). Жак Деррида, к примеру, проблему молчания вводит в сферу «искусства не-ответа или отсроченного ответа», соотносимого с риторикой войны, полемической хитростью: «Вежливое молчание может стать самым дерзким оружием и самой едкой иронией» [Деррида, 1998, 41]. Истоки осмысления молчания как философского поступка находятся в раннем эллинизме, в частности, в скептицизме, где оно определялось как «ответ на кричащие запросы жизни», по мнению А.Ф. Лосева, «это один их самых сложных и глубоких философских ответов вообще» [Лосев, 2000, 455].

Ритуальное молчание имеет религиозную природу. Являясь одной из степеней духовного совершенствования, в поучениях Иоанна Лествичника оно называется «матерью молитвы». При этом важен не отказ от слова как такового, а осознанное стремление к вдумчивому постижению события Богообщения, отсюда определение этого состояния как «благоразумного молчания»: «Любитель молчания приближается к Богу и, тайно с Ним беседуя, просвещается от Него»» [Иоанн Лествичник, 1997, 204]. 27-я степень в Лествице духовной связана с понятием священного безмолвия тела и души. «Кто постиг безмолвие, тот узнал глубину таинств; но не вошел в оную, если бы не увидел и не услышал прежде дыхания бесовских ветров и возмущения волн искушений» [Иоанн Лествичник, 1997, 414]. В поучениях святых отцов ключевыми оказываются следующие моменты: отказ от многословия, которое приравнивается к греховному искушению; постижение Божественной истины через деятельное молитвенное молчание; любовь к безмолвию. История христианства знает расцвет подобного сверхвербального служения Богу – исихазм. Слово греческого происхождения ησυχία означает покой, безмолвие, отрешенность [Христианство, 1993, 652]. Подвижническая жизнь аскетов-пустынножителей первых веков христианства стала истоком осмысления мирообраза христианского монашества. К XIV веку священнобезмолвие оформилось как особая практика мистического богословия, сопровождающаяся опытом поучения подвижников Церкви. Исихасты выработали даже особую систему дыхания, позволяющуюся в процессе Богообщения приблизиться к прозрению Божественного нетварного света и внутреннего рая. Сподвижниками священнобезмолвия стали монах IV века Макарий Египетский, Симеон Новый Богослов, Иоанн Златоуст, Иоанн Лествичник, Григорий Палама. Кульминационные идеи исихазма были органично усвоены русской культурой, прежде всего, духовно-религиозной традицией [Видмарович, 2003].

Молчание – событие интригующее, объяснение его внутреннего смысла порождает вереницу словесных доказательств. Так рождается один из культурных парадоксов: для объяснения природы молчания необходим значительный контекст словесных доказательств. Если в философской традиции вневербальная пауза актуализирует проблему диалоговой стратегии, то христианский аскетизм ориентирован на мистическое постижение Божественной сути в напряженном деятельном молчании, предполагающем концентрацию умственных и душевных сил.

Эстетика молчания у романтиков проецировалась на уровень композиции произведений (например, пропущенные строфы «Евгения Онегина» Пушкина или прерванный на полтора месяца дневник Печорина в «Герое нашего времени» Лермонтова), на категорию романтической тайны (умолчание имени возлюбленной, послания К***, NN и т.п.) или лирическую философию («А душу можно ль рассказать?» – М.Ю. Лермонтов «Мцыри», «Silentium!» Ф.И. Тютчев). Глобальные вопросы о происхождении Слова, его природе, о взаимодействии звука и смысла, о возможностях диалога или непостижимости человеческой души формировали поэтическую философию. Во многом эстетика романтической тайны и глубинного смысла молчания была определена стихотворением В.А. Жуковского «Невыразимое», которое стало одним из эстетических манифестов литературной эпохи XIX века и «лирической философией» автора [Янушкевич А.С. С. 156 – 157, 170 – 177].