Киренская школа

Основателем гедонической школы был Аристипп, софист из Кирены, богатой греческой колонии на африканском берегу. В Грецию его привлекла слава Сократа, одним из ревностных почитателей которого он и сделался. Но и сблизившись с ним, Аристипп не отказался от своих собственных морально-фи­лософских воззрений и после смерти учителя развил их еще да­лее.

Цель жизни в наслаждении, благо человека в удовольствии, и счастье достигается путем разумного сознательного поведения, направленного к этой цели. Философия есть практическая нау­ка счастья, искусство наслаждаться, и Аристипп был художником этого искусства, виртуозом в своем роде. Чтобы не увлекаться такими наслаждениями, которые влекут за собою большое стра­дание, человек должен господствовать над собою, должен уметь производить правильную расценку удовольствий. Этой-то расценке Аристипп и хотел научиться у Сократа. Во многих дру­гих его воззрениях заметно резкое влияние софистов. Достовер­но, что еще на родине он усвоил учение Протагора. До знаком­ства с Сократом он сам был "преподавателем добродетели" и после смерти его долгое время проживал в разных частях Греции в качестве странствующего софиста.

Аристипп признавал вместе с Антисфеном, что цель фи­лософии исключительно практическая и что теоретическое по­знание невозможно. Аристепп также выработал себе оригиналь­ную скептическую теорию, по-видимому, под влиянием Прота­гора. Его можно назвать основателем сенсуализма. Он учил, что

Глава XII. Сократические школы 313

каждый человек находится в плену у своих внутренних ощу­щений, подобно гражданам осажденного города; как они знают лишь то, что делается внутри стен, так и человек познает лишь свои собственные " ______ ", ограничен лишь своими субъектив­ными ощущениями; он не может выйти из своей кожи, как гово­рил впоследствии Кондильяк, глава французскаго сенсуализма XVIII в. Мы не знакомы с внешними причинами, ибо наши ощу­щения – это все, что мы знаем о вещах; помимо ощущений мы ничего знать не можем, они одни только нас и касаются. Ощу­щения же суть лишь восприятия наших внутренних субъектив­ных состояний. Мы ощущаем сладость, белизну; но мы не знаем, сладок ли был тот предмет, который производит в нас эти ощущения. И так как ощущения совершенно субъективны, то мы ничего не можем знать ни о внешних вещах, ни об ощущениях других людей; да и какое нам дело до них, если они не имеют для нас практического значения? Какова бы ни была причина извест­ного факта, ощущение наше, обусловливаемое им, остается неизменным. Трудно судить, насколько последовательно усвоил Аристипп эту чисто скептическую точку зрения; возможно, что он, подобно другим сенсуалистам, соединял ее с материалис­тическими представлениями, как это делал, например, уже Про-тагор, если его скептицизм связывался с атомистической теорией истечений или Гераклитовым учением о всеобщем движении. На основании свидетельства Плутарха (Non posse suav. vivj sec. Ер. 4) видно, что в позднейшей киренской школе принималось ато­мистическое объяснение чувственных восприятий и самих воспо­минаний и представлений; равным образом несомненно, что самые ощущения уже Аристипп объяснял как движения ощу­щающего. В своем "Теэтете" Платон подвергает критике сен­суалистическое учение, основанное на Гераклитовом учении о все­общем изменении или движении, и в этой критике не без основа­ния видят полемику против Аристиппа. Но как бы то ни было, сенсуалистический скептицизм Аристиппа имеет для него само­го не столько теоретический, сколько практический интерес – в качестве обоснования его этики. Мы ничего не знаем, кроме ощу­щений, и, кроме них, ничто для нас не существует, да и не имеет

Кн. С. Н. Трубецкой. Курс истории древней философии

интереса. Для нас имеет значение лишь то, приятно или неприят­но ощущение, и наша цель – получить как можно больше прият­ных ощущений и как можно меньше ощущений неприятных. Этому нас учит и сама природа, ибо все твари ищут наслажде­ния и избегают страдания. При этом, если мы будем смотреть на вещи без предрассудков, то поймем, что естественная цель человека есть удовольствие, удовольствие же состоит в положи­тельном наслаждении, а не в простом отсутствии страдания, как впоследствии признавал Эпикур.

Всякое ощущение есть внутреннее движение ощущающего: всякое нормальное, нежное, ровное движение причиняет удоволь­ствие; всякое чрезмерное, порывистое, грубое волнение произво­дит страдание. Удовольствие зависит от нормального волнения или движения наших чувствующих органов, страдание – от чрез­мерных потрясений нашей чувственной организации. В состоя­нии покоя или слишком слабого движения мы не испытываем ни удовольствия, ни страдания. Позднее Эпикур, следуя Демокриту, учил, что наслаждение носит отрицательный характер отсутст­вия страдания, что счастье заключается в спокойствии духа. По Аристиппу, такое безразличное, бесчувственное состояние бьшо бы подобно сну. Наслаждение есть положительное удовольствие – приятное возбуждение (______ __ ______), по необходимости кратковременное (____________ ___________), т.е. частное удоволь­ствие (______ ________), ограниченное настоящим: прошедшее и будущее не в нашей власти. Раскаяние столь же бесплодно, как и несбыточные надежды или страхи за будущее. Не надо думать о прошедшем, терзаясь бесплодными сожалениями; не надо му­читься страхами за будущее или обольщать себя несбыточными надеждами: только настоящее нам принадлежит, прошедшее и будущее не в нашей власти. Поэтому надо ловить момент и поль­зоваться настоящим, не заботясь о завтрашнем или вчерашнем дне. Ибо не воспоминания или надежды, а только настоящие наслаждения услаждают нас действительно. Постоянное созна­ние удовольствия, продолжающееся всю жизнь, было бы, разу­меется, желательно, но оно недостижимо и потому не может быть конечной целью. Осуществление такой цели превышает силы

Глава XII. Сократические школы 315

человека и предполагало бы много трудов и лишений для приго­товления будущих отдельных наслаждений. Счастье ценно для нас лишь как сумма отдельных удовольствий – настоящих, прошедших и будущих; сами по себе только эти отдельные удо­вольствия имеют цену. Невозможно последовательнее развить принципы чистого гедонизма.

Наиболее сильные удовольствия суть чувственные, физиче­ские. Поэтому и преступников наказывают преимущественно фи­зическими лишениями и страданиями. Правда, есть духовные нас­лаждения, которые возбуждают в нас искусство, дружеское обще­ние с людьми, патриотизм; но и эти наслаждения следует ценить лишь по степени реального, ощутимого удовольствия, ими доставляемого. Поэтому физические удовольствия, как наиболее интенсивные, все-таки всего желательнее. Понятия справедливого и несправедливого, постыдного и похвального – все условны, искусственны (_________, ______ _____ ________), хотя благоразумный человек и не будет преступать их из-за тех наказаний и неприят­ностей, которые он может таким образом навлечь на себя. Хоро­шо все.что может служить средством к наслаждению; дурно все, что лишает нас его; но прежде всего следует дорожить только целью и не принимать внешние средства за самую цель, для дос­тижения которой нужна лишь рассудительность, находчивость и внутренняя свобода.

Для того чтобы достигнуть цели – наибольшего наслажде­ния жизнью, человек нуждается прежде всего в разуме, рассуди­тельности (____________). Она нужна нам, прежде всего, для правиль­ной расценки благ и зол; во-вторых, для того чтобы указывать и доставлять нам наиболее верные средства для наших целей и обеспечить наш успех в общении с людьми; в-третьих, она нуж­на нам для того, чтобы ясно сознать цель нашей жизни и изба­виться от всякого рода социальных, нравственных и религиоз­ных предрассудков, которые мешают нам ее преследовать, от всякого рода страстей, которые возникают из ложного понима­ния счастья и потому извращают нашу деятельность: таковы любовь и вражда, зависть, привязанность к людям, вещам, почес­тям, богатствам, от которых наше счастье, в сущности, не зависит.

316 Кн. С. Н. Трубецкой. Курс истории древней философии_______

Мудрость состоит, таким образом, в том, чтобы пользо­ваться всеми благами жизни, наслаждаться ею, приноравливаясь к обстоятельствам, господствуя над ними и над самим собою, сохраняя внутреннюю свободу или независимость. Но, в проти­воположность киникам, Аристипп полагает, что мудрость нужна нам не для воздержания от удовольствий, а для того, чтобы не отдаваться им во власть и господствовать над ними настолько, чтобы во всякое время быть в силах свободно от них отказаться и не злоупотреблять ими. "____ _____ _________ ", – говорил Арис­типп про свою любовницу, знаменитую гетеру Лаису: его пра­вилом было – sibi res, non se rebus subjungere. Поэтому мудрость, как богатство, не есть цель сама по себе, но желательна ради счастья и наслаждений, недостижимых без ее помощи. Философ счастливее других потому, что он умнее, находчивее, ни в каком затруднении он не потеряется. Уменье обходиться со всяким (__ ________ ____ __________ ________) есть, по Аристиппу, один из самых существенных результатов философии. По Диогену, философия научает человека разговаривать с самим собою; по Аристиппу, она научает разговаривать и обходиться с другими.

Философ, знающий цель жизни и преследующий ее, есть мудрый, умный и ловкий человек – _______, ____________. He менее киника он прежде всего дорожит своей свободой и не связывается ни с чем, что может послужить ему помехой. Он ценит наслаж­дения и те почести и богатства, которые их доставляют, но он не привязывается к отдельным внешним благам жизни, зная, что не в них цель, что при умении жить истинная цель легко достижи­ма везде. Он все ценит, ничем слишком не дорожит, ни о чем не сожалеет. Богатство вещь хорошая, "большое богатство – не то, что большой сапог: ноги не натрет", – говорил Аристипп. Но он показывал всячески, что не ценит денег самих по себе. Рассказы­вают, что раз он велел рабу выбросить половину денег из слиш­ком тяжелого мешка, который тот нес за ним. Другой раз он ку­пил за 50 драхм куропатку, говоря, что для него 50 драхм стоят столько же, сколько один обол. Однажды Дионисий предложил ему на выбор трех гетер; Аристипп взял всех трех, говоря, что и Парису не повезло оттого, что он выбрал одну; но у порога своего

Глава XII. Сократические школы 317

дома он всех трех отпустил, – _______ __ ____ ________ ____ ___________________ _____, – прибавляет Диоген Лаэртский (II, 67).

Аристипп был столь совершенным воплощением своей жизнерадостной философии, как Диоген – кинизма. Пропове­довать подобные принципы легче, чем жить сообразно им. Для этого нужна виртуозность своего рода и большая целостность характера, убеждений, темперамента, и, по отзывам наших сви­детелей, Аристипп и был именно таким человеком. "Ему одно­му было дано одинаково носить и рубище, и пурпурную хлами­ду, – говорили о нем современники. – Он был способен приспо­собляться к месту, времени и лицам и искусно провести свою иг­ру во всяком положении". Блестящее остроумие, о котором сохра­нилось до сих пор много анекдотов, находчивость и необыкно­венное умение обходиться с людьми отличали его при всех обстоя­тельствах жизни. Особенно много анекдотов сохранилось о пре­бывании Аристиппа при Сиракузском дворе (у обоих Дионисиев) и о его сношениях с гетерой Лаисой.

Но не всякий мог так свободно наслаждаться, пользоваться благами жизни и так свободно отказываться от них, как это де­лал Аристипп со своими гетерами. Не всякий мог так легко и умело жить и наслаждаться, как этот "искусный муж". Он имел много последователей и основал в Кирене школу, которая про­цветала до II века. Тем не менее противоречия гедонической мо­рали вскоре выступили наружу и привели киренейцей к резуль­татам, не только отличным, но и противным первоначальному гедонизму Аристиппа.

К первым киренцам принадлежали Антипатр и Арета, дочь Аристиппа, которая посвятила в его учение своего сына, Арис­типпа Младшего. Учеником последнего был Феодор атеист, уче­никами Антипатра – Гегезий и Анникерис.

Феодор, в общем, придерживался основных положений Аристиппа, но выводил из них самые крайние следствия. Всякое действие оценивается лишь по своим последствиям для дейст­вующего. Все нравственные правила и преграды вымышленны, искусственны, условны; по природе нет ничего постыдного и по­тому нет поступков, которые были бы непозволительны по при-

318 Кн. С. Н. Трубецкой. Курс истории древней философии

роде. Подобно Диогену, Феодор признает, что мудрый не дол­жен стесняться нравственными предрассудками, созданными лишь для "обуздания толпы"; при случае он может спокойно совершить и кражу, и святотатство, и любодеяние. Человек дол­жен повиноваться законам, лишь поскольку это ему полезно. Самый грубый эгоизм является мерилом всех лучших чувств и привязанностей человека. У мудрого нет ни отечества, ни дру­зей: неразумные дружатся между собою, пока они друг в друге нуждаются; мудрый довлеет себе, не нуждается ни в ком, и его отечество есть вся Вселенная. Эти выводы, равно как и атеизм – или, точнее, отрицание народных богов, – которым прославил­ся Феодор, сильно напоминают киников. Он приближается к ним и в том существенном изменении, которое он внес и в основные начала этики киренской школы.

По Феодору, уже не отдельные приятные ощущения являют­ся целью человека, но общее пребывающее радостное настрое­ние духа. Не отдельные удовольствия и страдания (________ ____ _______), но радость и печаль (_____ ____ ____) суть благо и зло. Ра­дость есть цель жизни и дается мудростью (___________), печаль же – неразумием. Рассудительность есть благо, неразумие – зло, а удовольствия и страдания суть нечто среднее (______), т.е. нечто такое, что само по себе еще не составляет ни счастья, ни несчастья, ни радости, ни скорби. Таким образом, в учении Феодора на мес­то отдельных наслаждений полагается состояние духа, незави­симое от отдельных удовольствий и страданий. Вместо жизнера­достной чувственности Аристиппа, полагавшего благо в наслаж­дении минуты, мы находим принцип самоосвобождения от удовольствий и страданий посредством "рассудительности". Та­ким образом, основной принцип гедонизма приходит здесь к самоотрицанию и приближается к учению киников. Впрочем, и у Феодора рассудительность, как и у Аристиппа, сохраняет зна­чение практической мудрости или предусмотрительности, помо­гающей философу в наилучшем устройстве жизни. Рассказывают, что однажды Феодор, в сопровождении многочисленных учени­ков, проходил мимо киника Метрокла, когда тот промывал ово­щи, служившие ему пищей: "если бы ты чистил овощи, – сказал

Глава XII. Сократические школы 319

киник, – тебе бы не приходилось учить такое множество уче­ников"; "если бы ты умел обходиться с людьми, тебе бы не прихо­дилось мыть себе овощи", – отвечал Феодор.

То же мы находим и у другого философа киренской шко­лы – Гегезия, учившего в Александрии в начале III века. Жизне­радостная философия Аристиппа последовательно превращается у него в самый мрачный пессимизм, чуть ли не в проповедь само­убийства. Действительно, если цель жизни недостижима, то не стоит жить. А достижима ли она, если ее полагать в наслажде­нии вместе с Аристиппом? Гегезий обсуждает этот вопрос и при­ходит к отрицательным результатам. По свидетельству Цице­рона, многие из его слушателей были так подавлены его дово­дами, что кончили самоубийством, вследствие чего Птолемей будто бы запретил его чтения. Эта басня, вероятно, родилась из прозвища _______________, которое ему давали.

Удовольствие, составляющее цель нашей жизни, совер­шенно недостижимо. Само по себе, по природе, ничто ни прият­но, ни неприятно: что приятно одному, то неприятно другому, – смотря по голоду или пресыщению. Свобода и рабство, честь и бесчестье, богатство и нищета, сама жизнь не имеют сами по себе безусловного значения для счастья и несчастья человека. Удовольствие есть наша цель, и все, что мы делаем, мы делаем ради своей пользы (бескорыстных чувств и поступков не су­ществует), – но как и чем оно достигается, этого никак нельзя определить. Счастье недостижимо, потому что жизнь наша преис­полнена зол всякого рода, которых невозможно избежать. На­ши тела полны многих скорбей, и душа страдает вместе с ними и не имеет покоя. Судьба постоянно разрушает наши надежды. Смерть и жизнь, в сущности, равноценны, и так как счастье не­достижимо, то мы можем выбирать между ними. Поэтому муд­рый не гонится за недоступной целью наслаждения, но прежде всего стремится избегнуть скорбей, чтобы жить не слишком тягостно и печально. А это достигается лишь путем полнейшего равнодушия ко всем внешним благам. Таким образом, и здесь мы приходим к "безразличию" – адиафории киников.

Итак, есть ли в действительности чувственное удовольст-

320 Кн. С. Н. Трубецкой. Курс истории древней философии

вие: единственное, высшее благо человека, как предполагает Аристипп? Анникерис, третий самобытный философ его школы (также современник Птолемея Г) отвечает отрицательно и на этот вопрос. Он допускает, что страдания могут превышать чувст­венные удовольствия. Но простое отсутствие страдания или бес­чувствие, свойственное мертвым, еще не составляет счастья. И тем не менее мудрый будет счастлив, испытывая радость не только от чувственного удовольствия, но и от общения с людьми и удовлетворенного честолюбия. Правда, он признает, что человек не может ощущать чужого удовольствия, и потому оно не может' само по себе служить ему целью. Но тем не менее про­тив Феодора и Гегезия он утверждает, что дружба, любовь к родителям и к отечеству должны служить мудрому источником радости и счастья, причем любовь к ближнему не только не объясняется своекорыстием, но ведет нас к самопожертвованию, к жертве собственным эгоистическим удовольствием. Но если принцип личного удовольствия оказывается несостоятельным, то может ли он быть восполнен принципом своекорыстной сим­патии без ущерба для цельности учения?

Таким образом, учение киренской школы разлагается. Но гедонизм не умер вместе с нею, – мы находим его дальнейшее развитие в школе Эпикура.