Саманнапхала-сутта

(пали – «Наставление о плодах подвижничества»), вторая сутта Дигха-никаи, важный источник по шраманскому периоду (середина I тыс. до н.э.). В сутте описана прекрасная лунная ночь, во время которой Аджаташатру, царь могущественной Магадхи, желает послушать какого-нибудь знаменитого учителя. Его придворные предлагают ему призвать одного из шести знаменитых философов того времени, а детский врач Дживака сообщает, что неподалеку остановился Будда с 1250 монахами, «блаженный, знающий все миры... учитель богов и людей». Посетив Будду, царь задает ему вопрос о том, имеются ли какие-либо осязаемые «плоды» подвижничества (ему надо знать, как вести себя с аскетами), сопоставимые с «плодами» других профессий. Будда, в свою очередь, спрашивает царя, что говорят об этом другие наставники народа. Царь вспоминает, что ему ответили шесть философов. Далее составитель Саманнапхала-сутты излагает воззрения лидеров «неортодоксальных», антибрахманистских философских течений эпохи Будды, которые характеризуются как руководители целых общин: Пурана Кассапы, Маккхали Госалы, Аджита Кесакамбалы, Пакудха Каччаны, Нигантхи Натапутты (Джина Махавира) и Санджая Белаттхипутты.

Царь не удовлетворен ответами философов, потому что их учения не позволяют понять, в чем заключается смысл аскезы. После того, как Аджаташатру изложил воззрения последнего учителя, Будда предлагает царю свой ответ на поставленный вопрос. Он спрашивает, как бы царь принял своего прежнего слугу, который, решив уйти из мира, остригся и надел желтую робу, или деревенского старосту, который совершил то же самое, и, наконец, человека, который ушел из мира, услышав проповедь Совершенного (Будды). Царь признает, что почтил бы их как только мог. Будда развивает пример, излагая стадии самоусовершенствования, которые проходит монах. После того, как монах изучает дисциплинарные правила и внимательно следит за своими мыслями и чувствами, он приступает к нравственному тренингу (cила), который состоит из четырех «частей»: 1) соблюдение закона невреждения-ахимсы – воздержание не только от причинения явного вреда всем живым существам, но и от самих возможных инструментов «вреждения» вроде посоха или оружия, а также культивирование сострадания к живым существам (каруна); 2) избежание присвоения чужого имущества, равно как и самого желания чужой собственности; 3) верность обету целомудрия (брахмачарья), включающему не только воздержание от совокупления, но и от плотских желаний, которым поддается большинство людей; 4) правдивость см. САТЬЯ – избежание любой лжи, надежность во всем и отсутствие лукавства. За нравственным тренингом следуют упражнения в контроле над всей эмоциональной сферой, в постоянном внимании к себе и в культивировании сорадования живым существам (метта). После этого можно приступать к уединенному созерцанию, затем к ступеням медитации и, наконец, к обретению сверхспособностей (типа видения прежних собственных и чужих реинкарнаций) и всеведения. Тогда «плоды подвижничества» должны быть очевидными для всех. [ в начало ]

САТЬЯ

(пали sacca, санскр. satya – «истина», «правда»), в древнеиндийских философских текстах – истинность.

Истина и нравственность. В этическом аспекте сатья – одна из «опорных» добродетелей, включаемая во все версии начального нравственного тренинга (и в брахманизме, и в буддизме, и в джайнизме), часто обозначаемого как «обет» (врата).

Первые упоминания сатьи восходят уже к Ригведе, притом в космологическом контексте: мировой закон (рита) и истина (сатья), родившиеся из жара (тапас), начинают космогонический процесс (истина для «ведийского человека» была космической силой): от них рождается ночь, от ночи – «океан с его волнами» и прочие природные феномены (Х.190.1). Сочетание «риты» и «сатьи» является устойчивым в ведийских и поздневедийских текстах (Атхарваведа, Шатапатха-брахмана и т.д.). В Брихадараньяка-упанишаде сатья тождественна дхарме («говорящий дхарму» говорит правду и наоборот), тесно ассоциируется с верой (шраддха): те, кто в лесу почитает веру и истину, идут в пламя и т.д., в соответствии с учениями о «пути богов» и «пути предков», которые здесь излагаются. В Чхандогья-упанишаде сатья частично отделяется от дхармы, так как знание о дхарме и адхарме сополагается со знанием об истине и лжи. В том же тексте сатья сохраняет в определенном смысле свое первоначальное космологическое значение, когда утверждается, что правдивый выдерживает испытание, не обжигаясь раскаленным топором, и сам этот факт отождествляется с основой сущего, с действительным, с Атманом. Как добродетель сатья включается в список основных добродетелей в Бхагавадгите, где занимает второе место после невреждения-ахимсы, а также в Дхармашастрах: например, в перечне Яджнявалкья-смрити соответствующая ей «прямота» (арджава) следует сразу после добродетели терпения. В Йога-сутрах правдивость следует сразу за ахимсой в списке компонентов «обета». Комментируя эту сутру, Вьяса определяет ее как соответствие речи и размышления реальной действительности. Правдивость в речи имеет целью благо всех существ и никак не причинение им вреда. Ложная праведность (пуньябхаса, букв. «видимость праведности») превращает даже правдивые слова в наихудшее зло. Поэтому следует говорить правду, имея в виду благо всех существ.

В Таттвартхадхигама-сутре Умасвати сатья включается в список добродетелей джайнского монаха – после «чистоты» и перед самоконтролем. Как второй обет мирянина сатья самым непосредственным образом соотносится с ахимсой: любая ложь «окрашена» определенным действием страстей и потому наносит вред душе. Сложные нравственные проблемы для джайнов создавались случаями несовместимости правды и ахимсы, такими, как, например, ситуация, когда надо решить, сказать ли правду преступникам, где скрывается их потенциальная жертва, или преступить обет правды ради сохранения чужой жизни. Джайны предпочитают в этом случае второй вариант (для мирянина) и полное молчание (для монаха). Сатья может соответствовать своей природе только тогда, когда связана с ненасилием. Среди разновидностей лжи наиболее предосудительна корыстная. Ко лжи относятся также лжесвидетельство, распространение ложных слухов, раскрытие тайн и даже резкость в речи.

Нравственный аспект истины неоднократно акцентируется и в буддизме – как в текстах, передающих содержание наставлений Будды, так и в памятниках буддийской схоластики. Правдивость в речи как компонент честности занимает важное место в начальном нравственном тренинге буддиста, предшествующем поэтапному освоению «высших» духовных состояний (сорадование, сострадание, симпатия ко всем существам и равнодушие к ним). В этом качестве воздержание от лжи включается в пять предписаний наряду с воздержанием от любых форм насилия, присвоения чужого, нарушения целомудрия и от возбуждающих напитков. В буддизме махаяны истина как правда мыслится в контексте альтруистического обета бодхисаттвы, принявшего добровольное обязательство служить делу «освобождения» всех живых существ.

В 20 в. своеобразную интеграцию всех трех «конфессиональных» трактовок нравственной истины предложил, разрабатывая стратегию политической борьбы и разрешения политических конфликтов, Махатма Ганди (1869–1948). Речь идет о его концепции сатьяграха (твердое «держание истины»). Когда существуют разногласия и сталкиваются интересы, найти критерий истины непросто, но главный среди них есть соответствие ахимсе – закону невреждения живым существам. Ганди приравнивал истину к Богу, придерживаясь того мнения, что нравственность и духовность суть одно и то же.