20 страница. Ее всю жизнь считали блаженной

Ее всю жизнь считали блаженной...

Четверть человеческого века она смотрела на своего возлюбленного, но так и не удостоилась даже мимолетного взгляда Владыки. Что ему, вечному, были эти долгие годы?

И чтобы не видеть его больше, Дара выжгла свои глаза факелом и впервые ощутила спасительную слепоту, в которой все время пребывал ее избранник.

А на восходе солнца, когда Счастливый Безумец покинул келью слепой Дары, готовый ступить на следующую, последнюю ступень познания Вещества, открыв Книгу Будущности, оказалось, что старому Варге не до него: в хранилище Весты пожаловала юная Валькирия, проделавшая путь с реки Ганга. Вокруг нее хлопотали Дары - выстилали путь полевыми цветами, затем мыли и парили в бане, потчевали и, наконец, торжественно ввели в Зал Жизни. Варга, забыв о своих негнущихся, скрипучих суставах, преклонил перед нею колено и подал свиток Буквицы...

Только юного влюбленного мудреца не было видно на этом празднике.

Время же для Мамонта нашлось около полудня. И то старик спешил, вероятно, занятый мыслями о непорочной Деве, на ходу говорил какие-то обязательные вводные слова:

- Сейчас ты познаешь то, ради чего сюда явился. Вкусишь соль, которую жаждут все: гои, изгои, счастливые и несчастные, старые и малые... Скажу тебе откровенно. Я, съевший не один ее пуд, к этой соли даже взором не прикасался. Это единственная Книга, читать которую дозволяется только избранным Валькирией. Но не показывают ее даже самим Девам...

- В сотах ее нет, - заметил Счастливый Безумец. - Я искал ее здесь, - он поднял руки к Весте. - И не нашел... Ее нет в этих сотах!.. А в других Книгах находил только ссылки!

- Да, сударь, ее здесь нет, - подтвердил Варга непривычно холодным тоном.И быть не может. Поскольку в ячейках собрана вся Соль Земли, то, что уже произошло и стало Явью. Книга Будущности находится там, - он указал на отдельно стоящий массивный дубовый шкаф, окованный толстыми полосами золота, словно заключенный в клетку. - Я ее главный хранитель но, даже имея ключи, не вправе открыть эту дверь.

В хранилище Весты ничего не запиралось... Варга снял с шеи ремешок с тремя ключами, вложил его в руку Мамонта.

- Ты останешься один. Когда открывают Книгу Будущности, никто не может находиться здесь.

- Но хватит ли мне времени?! - спохватился Счастливый Безумец. - Если сегодня на закате я должен уйти?..

- Таков срок, отпущенный Святогором. Даже избранному Валькирией нельзя читать Книгу Будущности более, чем от восхода до заката солнца. Иди, не теряй дорогих минут!

Мамонт наугад вставил один из ключей в скважину, обрамленную орнаментом со знаком жизни. На удивление, он подошел, замок мягко щелкнул и тяжелая дверь сама стала отворяться под своим весом.

- Зелве хватило четверти часа, - за спиной сказал Варга.

В просторном шкафу было темно и пусто.

Мамонт хотел было уже обернуться и спросить, точнее, выразить недоумение, и тут увидел в полумраке еще одну дверь - что-то наподобие сейфовой впечатанную, влитую в стену. Варга тем временем снял со столба в Зале Весты факел и подал Счастливому Безумцу.

- Смелее!

Он осветил эту вторую дверь и заметил возле скважины знак смерти. И снова вставленный наугад ключ подошел!

- Тебе открывается будущее, - с неприкрытой завистью проговорил за спиной Варга и тем самым выдал себя! Он делал попытки войти сюда, и, вероятно, не смог открыть замков...

Мамонт пригнул голову и, освещая пространство впереди себя, ступил через порог. На стенах посверкивала кристаллическая соль, как в Зале Смерти, небольшая кубическая камера тоже оказалась совершенно пустой, белой и глушила всякие звуки, словно была заполнена невидимой ватой. Счастливый Безумец поднес факел к противоположной стене и с трудом отыскал замочную скважину, обросшую солью. Прежде чем вставить ключ, пришлось сбивать наросты и густую паутину нитевидной соли. Во рту жгло, горели губы, щипало глаза. Он не видел очертаний этой третьей двери и потому, отомкнув замок, потянул на себя ключ, используя его как ручку.

В стене открылась маленькая ниша, напоминающая встроенный сейф. На дне лежал деревянный круглый футляр, величиной с контейнер, в котором хранился кристалл КХ-45.

Рядом стояли только что перевернутые и "запущенные" песочные часы такого же размера. В свете факела струйка песка посверкивала и завораживала взгляд.

Счастливый Безумец взял футляр, обернулся.

- И это - все?!

Но за спиной уже никого не было. Голос утонул в сверканье летающей соли.

В этот цилиндр можно было поместить свиток куда меньший, чем букварь; сюда вошла бы какая-нибудь царская грамота, на худой случай, свернутая в трубку газета. "И никак не Книга Будущности!

Словно обманутый, Мамонт схватил футляр, часы и выбежал в Зал Весты.

- И это - все?!

Зал Жизни оказался пустым, как кубическая соляная камера. Источник света был один - факел в руке Счастливого Безумца.

Утвердив его на резном столбе, он поставил перед собой песочные часы, положил футляр с Книгой Будущности.

Она представлялась Мамонту ничуть не меньшей, чем Книга Явь, состоящая из девяноста девяти огромных свитков, покоящихся в ячеях сот-стеллажей. А что можно уместить в этом цилиндре? Рожденный в космосе и быстро тающий на земле магический кристалл КХ-45?

Внезапно засосало под ложечкой и мысль побежала, как песок в часах.

Будущего, по сути, не было... Его оставалось на Земле так мало, что хватило одного листа, чтобы записать все, что произойдет. Нужно ли длинно описывать гибель Мира, сосредоточивать внимание на причинах, деталях, как это сделано, например, в Апокалипсисе? Кому будет ковыряться потом в прахе, если пробьет час гибели и погаснет над Землей Солнце? Драматургия конца света, если она написана не для устрашения живых, уже ничего не значит.

Возможно, в Книге Будущности записана единственная фраза: "Будущего нет!"

Песок в часах, пущенных таинственной, неведомой рукой, бежал стремительно, переливаясь из одного сосуда в другой. Так Будущее убегало в Прошлое.

Мамонт потянулся к футляру и внезапно понял, что не сможет открыть его и вкусить эту соль, самую горькую соль. Казалось, мгновенно сработает "самоликвидатор", находящийся где-то в области солнечного сплетения: если нет Будущего - бессмысленно Настоящее, ибо все, что бы он ни сделал, обратится в прах.

Даже соль Знаний, добытая в Зале Жизни, становится пустой породой, и прикосновение к Весте следовало бы начинать даже не с Книги Камы, а с этого маленького свитка, единственного запертого на ключ и табуированного даже для хранителей.

Мамонт убрел в дальний угол зала, откуда огонек светоча виделся как свеча. Прошедшая ночь вдохнула в него огромную силу жизни, Книга Любви, изложенная и растолкованная Дарой-девственницей, окрыляла надеждами бессмертия. Все - прошлое, настоящее и будущее - существовало только благодаря этому чувству. Изначальная природа Огня и Света это и есть любовь между мужским и женским началом, лишь она способна возжечь суть Огонь и Свет, соединить их в Дитя, таким образом сотворив модель Мира - его Триединство. И что бы ни изобретали досужие умы, в каких бы потемках ни бродило сознание, производя на свет тысячи теорий, религиозных течений, где чистота подразумевалась как воздержание либо вовсе безбрачие, основой оставалась любовь между мужчиной и женщиной, под какими бы наносами, ракушечниками и грязевыми потоками ее ни скрывали.

И высшим искусством на свете было искусство Любви, которым человек почти не владел, растрачивая свою энергию на то, что после его жизни немедленно превращалось в прах.

Если нет будущего, значит, в Книге может быть всего одна строчка: "История человечества на земле прервется не войнами, стихийными бедствиями или космической катастрофой, а безразличием между мужским и женским началом".

На Земле вновь воцарится Великий Хаос, поскольку это состояние и есть полное отсутствие Любви. Человек обратится в Пчелу, знающую круг своих обязанностей, но не способную возжигать Огонь и Свет новой жизни. На весь этот улей будет одна матка и несколько трутней, которых убивают сразу же после того, как они оплодотворят ее, единственный раз и на всю жизнь. Матка станет сеять бесполых Счастливых Безумцев, которые и станут составлять пчелиный рой.

Светлячок факела двоился и троился в глазах, и Мамонт понял, что это слезы - соль Знаний выедала глаза. Он вдруг вспомнил о времени и обнаружил, что потерял ему счет.

Путаясь в длинных одеждах, подбежал к светочу: в обоих сосудах часов было равное количество песка. Скорее всего, над землей солнце сейчас входило в зенит.

Футляр с Книгой Будущности лежал на столе, будто тяжелый камень.

Но почему все должно окончиться так плохо? Почему человек всегда готовится к худшему? Даже после того, как познал Книгу Камы? Потому что смертен? И уже с детства ему известно будущее?

Что, если в этой Книге написано так: "И прозреют слепые изгои, и увидят Свет, и наступит Гармония Духа и Разума на все бесконечные колена Времен..."

Та соль, которую Счастливый Безумец успел вкусить за отпущенный срок, не имела ядовитых примесей и ничто не предвещало грядущую гибель Мира и Конец Света. Разве что деление человечества на Земных и Земноводных, противостояние которых существует по сей день. Об этом сказано одним из толкователей Весты, который читал Книгу Будущности.

Даже если там написано, что прогремит на земле последняя война, в которой сойдутся Земные и Земноводные, и после которой прозреют слепые изгои... Все равно жизнь не прервется, не пресечется род человеческий, не исчезнет любовь...

После всех-то войн, описанных в Весте, еще одна - последняя! - капля в океане...

Чтобы стать Вещим, он должен открыть эту Книгу. Открывал же ее Вещий князь Олег... И Вещий Гой Зелва открывал!

Правда, первый погиб от коня своего, хоть и знал будущее; второй - от гитарной струны...

Неужели и познав будущее, не избежать своего рока?..

Счастливый Безумец бережно поднял футляр, огладил его точеные из крепчайшего дерева, гладкие бока.

- Да! Открыть! Для того, чтобы познать Прошлое, требуется сорок сроков жизни, а для познания будущего - хватит минуты.

Он зажал деревянный цилиндр между колен и медленно потянул крышку...

Обычно побудку играл Арчеладзе: сам просыпался рано и тут же стучал кулаком в стену. А в этот раз никто не стучал, и вымотавшийся за двое суток в горах Воробьев проспал до вечера. Он привык к чистой, интеллигентной работе, когда нужно проникнуть в запертое помещение или просочиться сквозняком на тщательно охраняемый объект, установить там умную и сложную аппаратуру и так же незаметно исчезнуть. Остальное было делом техники. А здесь он ползал по лесам, как какой-нибудь фронтовой разведчик, страдая от излишнего веса и одышки, бегал марш-броски, волоча за собой пленных, и медленно сатанел от безысходности: возврата к прежнему быть не могло, и оказавшись "вне закона", он ставил на прошлом крест. Конечно, в его судьбе и неустойчивом нынешнем положении был виноват

Арчеладзе, втравивший все свое окружение в эту авантюру. Но если Кутасову на Балканах было раздолье - попал в родную стихию и не особенно-то задавался вопросами, что и во имя чего делается, будучи авантюристом по складу характера и профессии, - то Воробьев, пока без особенных всплесков, страдал от неопределенности будущего. Ну, выловят они весь "Арвох", каким-то образом не дадут секретным службам неизвестно каких стран хозяйничать на горе Сатве, а потом что? Куда? Назад в Россию? Но там их балканские дела могут откликнуться, поскольку у "духа мертвых" руки длинные, а сам он - бесплотен. Неужели остаток жизни придется доживать на нелегальном положении, как Птицелов, принявший яд на Ваганьковском кладбище?

А хотелось пожить тихо, в свое удовольствие, и где-нибудь в Подмосковье, на той же Клязьме, например, построить домик в лесу, собирать грибы, удить рыбу - эдакая идиллическая жизнь отставного майора госбезопасности. На праздники и юбилеи надевать форму, говорить тосты в кругу друзей, выступать в школах или - о чем теперь и не мечтать! - читать курс лекций по оперативному искусству в спецшколе службы безопасности.

Все это стало неисполнимо.

Но даже если бы Арчеладзе объявил завтра, что надо ехать в Африку и охранять там какой-нибудь кусок пустыни, Воробьев бы поворчал, повозмущался и поехал только из соображений честолюбия. Дело в том, что полковник однажды буквально спас его, когда Воробьева вывели за штат и поставили вопрос об увольнении до пенсионного срока. Попросту вышвыривали из службы по политической неблагонадежности. Его, как самого лучшего оперативника и специалиста по литерным мероприятиям, включили в специальную группу, чтобы осуществлять слежку за патриотическими партиями и движениями. Режим тайно осуществлял политический сыск и провокации, якобы среди организаций коммунистического толка. На самом же деле это было направлено против всех, кто выступал за самостоятельность и мощь России. Воробьева возмутило то, что вчерашние борцы с диссидентами сегодня ополчились на... патриотов. Причем бессовестно, нагло утверждали, что теперь они - враги отечества! Он же офицер, всегда мысливший себя только русским офицером, не мог не быть патриотом, о чем и доложил начальству.

Влиятельный Арчеладзе, о деятельности которого лишь смутно догадывались во многих службах конторы, неожиданно, прорывая все заслоны, втащил к себе в отдел совершенно незнакомого ему сотрудника, взяв только за профессиональные качества и принципиальность. Нигрей попал туда точно так же. Преданность Никанорычу была вовсе не благодарностью за выручку; они сразу же сошлись в убеждениях, иметь которые во времена разорения службы безопасности было великой роскошью. Воробьев любил вождей, зная, что по природе своей он никогда не сможет повести за собой во имя какой-то идеи. Он умел только хорошо и громко возмущаться. А этот длинный, часто непредсказуемый человек, похожий на орла, обладал смелостью и волей. Отойти, оторваться от него было невозможно, как от магнита.

Проснувшись, он как всегда стал думать о своем положении, ожидая побудки, но пролежал около получаса и не дождался стука в стену. Постучал сам, позвал:

- Никанорыч?.. Солнце село, пора психов на волю выпускать!

За перегородкой слышались тихие шаги. И никакого ответа.

Воробьев вскочил, и как был в длинных армейских трусах, так и ввалился к полковнику.

В комнате оказалась... Капитолина! Только какая-то другая, особенно изящная, и во взгляде светился огонек, способный смутить любого мужчину.

- Капа... - шалея, промямлил он, поскольку лежа в постели и скорбя о своем будущем, вспоминал и ее. - Капитолина?..

Он тут же прикрыл дверь, сбегал к себе и натянул спортивный костюм.

Кроме офицера-кадровика, отбиравшего сотрудников в спецотдел, их негласной проверкой занимался еще и Воробьев. Так вот, когда появилась машинистка Капа, он, как и положено, сделал на нее оперативную установку, а Нигрей пару дней поболтался за ней, изучая связи и образ жизни. Все прошло без сучка и задоринки: голливудской выправки девица подходила по всем статьям. Воробьев "положил" на нее глаз. Пару раз он предлагал подвезти ее до дома и получал отказ, затем, в третий раз, просто взял ее за руку, посадил в машину и повез. Неподалеку от своего дома она попросила остановиться возле магазина и сказала весьма выразительно:

- Мне нужно кое-что купить нам к столу.

У Воробьева сдавило дух, словно в Измайловском парке он наткнулся на белый гриб. Ждал ее десять, двадцать минут, потом вошел в магазин и Капитолины не обнаружил. На следующее утро он специально завернул в машбюро, где кроме трех машинисток сидели еще две компьютерщицы, и увидел ее чистый, безвинный взгляд.

Когда же ее застукали за передачей информации, Воробьев не сообщал об этом Арчеладзе целые сутки. Было ясно, что новая машинистка вылетит из отдела мгновенно, а было жаль...

Внезапную привязанность начальника к "шпионке" он объяснил сначала непредсказуемым характером Арчеладзе, которому вздумалось таким образом "раскрутить" девочку, подставленную сверху для контроля за независимым отделом. Воробьев готовился к спектаклю в охотничьем домике - и в уме не было, что Никанорыч, этот женоненавистник поневоле, вдруг сам "положит" на Капитолину свой орлиный глаз.

И когда это случилось, Воробьев ошалел ничуть не меньше, чем теперь, увидев машинистку в комнате Арчеладзе, да не в охотничьем домике и даже не в Москве - тут, на Балканах!

Видимо, что-то проспал...

- Конечно, я рад тебя видеть, - соврал он, снова появляясь перед Капитолиной. - С приездом!

- Спасибо, - неожиданно ласково произнесла она. - Чай, кофе?

- Кофе, чтобы проснуться! Может, мне это снится?

- Нет, я настоящая, - она прошла мимо, и его обдало волной тонких духов. От призраков нет тени. Видишь, от меня есть!

- Решила навестить тут нас? В глуши забытого селенья?..

- Нет, я получила урок и приехала, - просто ответила Капитолина. - Теперь буду все время с вами.

- Что ты получила? Урок?

- Да, урок. На вашем языке это... задание, поручение.

- От кого? Кто это задал тебе урок? - вдруг заподозрил неладное Воробьев.

- Уроки задает Стратиг, - пояснила она. - Всем гоям без исключения. Ну а к Дарам у него особое отношение. Он нас всех любит, но вынужден посылать туда, куда выпадает рок. А мы вынуждены повиноваться року.

Он сделал паузу, чтобы собраться с мыслями. Взвизгнула появившаяся откуда-то кофемолка, зазвенели серебряные ложечки, щипчики и фарфоровые блюдца - это вместо алюминиевых солдатских кружек.

- Значит, Дара - это ты? - сообразил Воробьев.

- Разве не знал об этом?

- Дара... Дара... И что же ты даришь?

- Любовь, - одними губами вымолвила она и добавила, как в прошлый раз:

- Я приготовила нам кофе. Сколько тебе положить... сахару?

Он отрицательно мотнул головой, принял чашку из ее полупрозрачных волнующих пальчиков. Подобных очаровательных голосков он наслушался, сидя в "музыкальных" комнатах и автомобилях с наушниками, когда к объекту посылали "барышню тяжелого поведения", напичканную передающей аппаратурой. Но от этой исходил еще какой-то особый, будоражащий дух - то ли духи обладали таким свойством, то ли обволакивающие взгляды...

- А где же Никанорыч? - спросил он, завязывая в узел собственную чувственность.

- Ушел, - как-то бездумно бросила Капитолина-Дара. - Можно сказать сбежал! Представляешь, разве можно сбежать от такой женщины? А он - сбежал!

- То есть как - сбежал?

- Обыкновенно, как бегут, разочаровавшись в женщине.

Воробьеву вдруг расхотелось пить кофе, но она добавила в чашку коньяку и вновь подала.

- Так тебе будет лучше, выпей. Это отличный кофе!

Помимо своей воли он взял чашку и отхлебнул. Капитолина рассмеялась.

- Говорят, мужчины с благодарностью принимают даже яд из рук Дар!

- Спасибо, - буркнул он, вспомнив, как она хладнокровно расправилась с содержателем конспиративной квартиры, куда ее засадил "папа". Вот этими самыми нежными ручками уложила его в ванну, напустила пены и затем сунула туда включенный фен...

Понятно, что защищала свое достоинство, но откуда такая изобретательность, выдержка и психологическая подготовка?..

Он заставил себя проглотить кофе, благо что чашка оказалась маленькой.

- Где же он может быть сейчас? - не спросил, а подумал вслух Воробьев.

- Сейчас?.. - она на секунду прикрыла глаза. - Сейчас он на обочине дороги... Рядом какой-то мужчина. И еще горит огонь, кажется, машина...

- Что? - протянул он с нарастающим ощущением, что Капитолина заговаривается: Стратиг, рок, урок...

- Да, они дерутся! Катаются по земле!

- Кто - дерется?

- Гриф! С этим мужчиной...

- Капитолина! - наполняясь внутренним холодом, прикрикнул он.

- Вот! Оба вспыхнули, как факелы! - воскликнула она почти весело. - Тушат огонь!

Воробьев понял, что перед ним - больная женщина. Сумасшедшие глаза, нестандартное поведение, бред...

Повышенная, рвущаяся наружу сексуальность - тоже признак...

- Ну, пусть тушат, - равнодушно бросил он и встал. - Мне пора.

- Приходи, - сказала она. - Я сейчас готовлю нам ужин.

Воробьев отошел от двери комнаты Арчеладзе и дальше понесся бегом. У команды Кутасова шел "разбор полетов", обязательный после каждой операции независимо от положения и условий. Этому фанату было начхать на будущее...

Поскольку Воробьев исполнял обязанности заместителя Арчеладзе - конечно, все это условно! - "каскадер" поднял свою гвардию по стойке "смирно" и сделал попытку рапортовать.

- Да кончай ты! - ругнулся тот. - Разговор есть! Пошли!

Они уединились во дворе коттеджа-казармы. Начинался густой снегопад и тельняшка Воробьева промокала на глазах.

- Где Никанорыч? - спросил он, не чуя холода.

- А что ты у меня спрашиваешь? - выпучил свои бельма Кутасов. - Вы с ним вместе там...

- Его нет. Исчез, я спал и не видел, когда.

- Куда он исчезнет? В одиночку?..

- Сбежал!

- Ты что молотишь? Володя?..

- Сейчас он на дороге, дерется с каким-то мужиком. Оба горят, как факелы...

- Что ты несешь?..

- Это не я несу! - отрезал Воробьев. - Это несет женщина, которая оказалась в его комнате. Ты ее должен знать, машинистка Капа.

- Капа? Ну, знаю, видел... Откуда она здесь?

Кутасов не был так близок к Арчеладзе и потому многого не знал.

- Появилась! Захожу - она там хозяйничает, а Никанорыча нет. У меня подозрение - она сумасшедшая. Или... хрен знает что! Называет себя Дарой!

- А это что такое?

- Ну, есть такие женщины, - вдруг замялся Воробьев, не зная, как объяснить, чтобы самого-то не приняли за больного. - Одна такая вела нас с Никанорычем через зону, мимо патруля и охраны, по минным полям...

- По минным полям?!.. Так я тоже видел, как по минным полям шла женщина!

- Слава Богу!.. Так вот это и есть Дары!

- Вот это трюки! - оценил "каскадер". - Так что, эта машинистка - она и есть?

- Не знаю! Ум за разум!.. Но Арчеладзе нет! И вокруг нигде не видать.

- Сейчас я мужиков подниму!

- Погоди!.. Может, объявится, - остановил Воробьев. - Подождем час-другой. Дело в том, что у Никанорыча с этой... машинисточкой был роман.

- О! - воскликнул Кутасов. - Так она к нему...

- А как? Через границы? Через зоны? Как?

- Любовь, она ни страху, ни границ не знает.

- Фигня!.. Может, и правда - Дара?

- Тогда почему ушел Арчеладзе? Если Дары - на нашей стороне?

- У меня крыша едет.

- В любом случае играю тревогу, - заявил "каскадер". - Не хватало потерять Арчеладзе! Потеряем, а дальше что? Куда?..

- Играй! - позволил Воробьев. - А мне придется с... Капитолиной тут. Если что, я ее в подвал запру. Нет, здесь что-то не так! Авантюра! Или... операция службы безопасности "Арвоха".

- Что с пленными делать? Они же сидят, мать их... И мы сидим, как на бочке с порохом! Может, отведем под горку, там старый колодец есть...

- Ты что?.. Никанорыч самого в колодец спустит.

- Но их ведь ищут! И найдут. Нам тут не сладко будет...

- Посади их в трофейный бронетранспортер, заложи радиоуправляемую мину и на ночь вывези в лес. Чтоб всегда на колесах были...

- Понял! - развеселился "каскадер", которого хлебом не корми, только поставь какую-нибудь задачу с прибабахом. - И прочешем окрестности, дороги. Заодно посмотрим, не рыщут ли "духи мертвых".

Прежде чем вернуться в свой коттедж, Воробьев помялся на улице, продумывая линию поведения с Капитолиной, отработал основные положения и после этого толкнул дверь. Холод, наконец, достал самого нутра, и его поколачивало. Прыгающей походкой он хотел проскочить в свою комнату, но в коридор выглянула Капитолина.

- Ужин готов, Воробей! Я жду тебя! Внезапная фамильярность его покоробила - он с детства не терпел своей фамилии из-за постоянного прозвища, - но тут сделал вид, что ничего не заметил.

- О, прекрасная Дара! Подавай скорее на стол!

- Что это с тобой? - между тем насторожилась она.

- Что? На улице снег, промок...

- Я не об этом. Отчего ты стал лукавить?

- Лукавить?.. Это от голода!

- Смотри, Воробей, - она погрозила пальчиком. - При мне будь таким, какой есть. Иначе не стану кормить.

- Почему - Воробей? - обиделся он.

- Потому что похож. И совсем нет оснований обижаться! Я тебе даю гордое прозвище!

- Гриф - гордое прозвище.

- А врабий, как называли эту птицу в древности? - засмеялась Капитолина и стала читать наизусть:

- "Запоет врабий - и взойдет солнце, заверещит врабий - час полуденного гимна возвестит, а во след ему всякий гой руки воздымет, дабы источилась благодать в его сущность, но заплачет врабий, и мы слезой умоемся, ибо замирает в час ночной живая и неживая материя..."

- Это про меня? - усаживаясь за стол со странным чувством нереальности, спросил Воробьев.

- Это про птицу, живущую исключительно по движению солнца, - пояснила Капитолина, украшая зеленью блюдо с чем-то дразняще-вкусным. - Знающим ее язык не требуются часы. Птица, отбивающая время.

Он взял вилку, занес, чтобы ковырнуть содержимое большой тарелки, и не успел: в комнату ворвался Кутасов.

- Володя!.. Выйдем, разговор есть! Глаза его рыскали по сторонам, но видели лишь женщину в комнате.

- Что там? - привстал Воробьев.

- Он пришел сказать, что пленных в подвале нет, - спокойно сообщила Капитолина. - И что охранники несут полный бред и, видимо, с сильного похмелья.

Теперь они оба неприкрыто уставились на женщину, ожидая продолжения, чтобы принять какое-то решение или хотя бы что-то понять.

- Но все в порядке, - после паузы сказала она. - Охранники были трезвыми, а пленных выпустил Гриф. Садись и ты, витязь. Я знала, что придешь, и сготовила на троих.

Они настороженно и мрачно переглянулись, после чего Воробьев положил вилку и встал.

- Вот что,.. Капитолина! Я вынужден тебя пока... изолировать.

- В подвал? - спросила она с готовностью.

- Придет Арчеладзе - пусть разбирается!

- Резонно. Жаль только, готовила, готовила, а вы есть не стали.

- Иди вперед.

- Можно, я возьму плащ, Воробей? - попросила она. - Там холодно.

Он сам подал ей суконный плащ с серебряной пряжкой на плече, проверил содержимое сумочки - женские безделушки. В том, как она безропотно повиновалась, Воробьев почувствовал новый подвох и засомневался, правильно ли он делает, засаживая Капитолину в камеру-одиночку, где сидел некий Страга, также исчезнувший с пленными.

Закрывая дверь, в последний миг он заметил очаровательную улыбку ее, словно говорящую - нам и здесь будет хорошо...

Арчеладзе не возвращался. Кутасовские бойцы несколько раз прочесывали окрестности обсерватории и уже заполночь снарядили трофейный бронетранспортер для поиска на дорогах. Появляться на миротворческой технике, хоть и измазанной грязью, в ночное время было рисковано: наверняка по сербской территории рыскали спецслужбы в поисках археологов, но делать было нечего, другого транспорта не найти. Под утро наткнулись на сгоревший джип, который еще слегка дымился и был теплый. Об этом доложили на базу, ради порядка, однако, едва услышав такое сообщение, Воробьев ощутил, как деревенеют ноги. Он дал задание Кутасову обследовать место происшествия, и когда получил информацию, что в канаве видны следы борьбы и найдена камуфляжная куртка, прожженная во многих местах и, судя по размерам, могущая принадлежать Арчеладзе, когда, следом, обнаружили затоптанную в грязь пилотку офицера морской пехоты США, - у Воробьева на минуту замерло сердце.

Он еще пытался доказать себе, что полковник оказался жертвой отлично проработанной операции "Арвоха", и сейчас захвачен его службой безопасности и что Капитолина послужила своеобразным раздражителем, заставила его уйти с обсерватории под каким-то предлогом, заманила в засаду, но аргументы были слишком натянуты и слабы, чтобы поверить в такую версию.

Ответ казался невероятным: Капитолина знала или видела все происходящее на дороге.

- Ухожу в свободный поиск, - сообщил свое решение Кутасов. - И ухожу со связи. Боюсь радиоперехвата.

И на несколько часов как сквозь землю провалился.

Воробьев почувствовал зверский голод, съел остывший ужин и, переборов себя, пошел в подвал сгоревшего коттеджа. Какого-то особого плана не было, сам не знал, зачем идет: то ли допросить с пристрастием и вывернуть машинисточку-Дару наизнанку, то ли покаяться и спросить, где теперь находится Арчеладзе.

Охранник лежал на полу, раскинув руки, возле двери, вероятно, открытой самим же: из скважины торчал ключ. Камера оказалась пустой, в свете фонарика мелькнула большая рыжая крыса, не найдя выхода, забилась между стен, потом куда-то с писком исчезла. Воробьев склонился к охраннику, осветил лицо и только теперь понял, что он спит! Спит, подлец, с блаженной улыбкой и затаенным поверхностным дыханием, словно очарованный сновидением.

Воробьев посидел на корточках у его изголовья с неотвязным чувством ожидания удара в спину, затем поднял автомат охранника и с силой пнул его в бок...