Неприятности 3 страница

XII

Нам теперь остается уже не много досказать о всех событиях этогобольшого дня в Блудовом болоте. День, как ни долог был, еще не совсемкончился, когда Митраша выбрался из елани с помощью Травки. После бурнойрадости от встречи с Антипычем деловая Травка сейчас же вспомнила свойпервый гон по зайцу. И понятно: Травка - гончая собака, и дело ее - гонятьдля себя, но для хозяина Антипыча поймать зайца - это все ее счастье. Узнавтеперь в Митраше Антипыча, она продолжала свой прерванный круг и вскорепопала на выходной след русака и по этому свежему следу сразу пошла сголосом. Голодный Митраша, еле живой, сразу понял, что все спасение его будет вэтом зайце, что если он убьет зайца, то огонь добудет выстрелом, и, как нераз бывало при отце, испечет зайца в горячей золе. Осмотрев ружье, переменивподмокшие патроны, он вышел на круг и притаился в кусте можжевельника. Еще хорошо можно было видеть на ружье мушку, когда Травка завернулазайца от Лежачего камня на большую Настину тропу, выгнала на палестинку,направила его отсюда на куст можжевельника, где таился охотник. Но тутслучилось, что Серый, услыхав возобновленный гон собаки, выбрал себе как разтот самый куст можжевельника, где таился охотник, и два охотника, человек излейший враг его, встретились. Увидев серую морду от себя в пяти каких-тошагах, Митраша забыл о зайце и выстрелил почти в упор. Серый помещик окончил жизнь свою без всяких мучений. Гон был, конечно, сбит этим выстрелом, но Травка дело свое продолжала.Самое же главное, самое счастливое был не заяц, не волк, а что Настя,услыхав близкий выстрел, закричала. Митраша узнал ее голос, ответил, и онавмиг к нему прибежала. После того вскоре и Травка принесла русака своемуновому, молодому Антипычу, и друзья стали греться у костра, готовить себееду и ночлег. Настя и Митраша жили от нас через дом, и когда утром заревела у них надворе голодная скотина, мы первые пришли посмотреть, не случилось ли какойбеды у детей. Мы сразу поняли, что дети дома не ночевали и скорее всегозаблудились в болоте. Собрались мало-помалу и другие соседи, стали думать,как нам выручить детей, если они еще только живы. И только собрались былорассыпаться по болоту во все стороны - глядим: а охотники за сладкой клюквойидут из леса гуськом, и на плечах у них шест с тяжелой корзиной, и рядом сними Травка, собака Антипыча. Они рассказали нам во всех подробностях обо всем, что с ними случилосьв Блудовом болоте. И всему у нас поверили: неслыханный сбор клюквы былналицо. Но не все могли поверить, что мальчик на одиннадцатом году жизни могубить старого хитрого волка. Однако несколько человек из них, кто поверил, сверевкой и большими санками отправились на указанное место и вскоре привезлимертвого Серого помещика. Тогда все в селе на время бросили свои дела исобрались, и даже не только из своего села, а даже из соседних деревень.Сколько тут было разговоров! И трудно сказать, на кого больше глядели, - наволка или на охотника в картузе с двойным козырьком. Когда переводили глазас волка, говорили: - А вот смеялись: дразнили: "Мужичок в мешочке"! И тогда незаметно для всех прежний "Мужичок в мешочке", правда, сталпеременяться и за следующие два года войны вытянулся, и какой из него пареньвышел - высокий, стройный. И стать бы ему непременно героем Отечественнойвойны, да вот только война-то кончилась. А Золотая Курочка тоже всех удивила в селе. Никто ее в жадности, какмы, не упрекал, напротив, все одобряли, и что она благоразумно звала братана торную тропу, и что так много набрала клюквы. Но когда из детдомаэвакуированных ленинградских детей обратились в село за посильной помощьюбольным детям, Настя отдала им всю свою целебную ягоду. Тут-то вот мы, войдяв доверие девочки, узнали от нее, как мучилась она про себя за своюжадность. Нам остается теперь сказать еще несколько слов о себе: кто мы такие изачем попали в Блудово болото. Мы - разведчики болотных богатств. Еще спервых дней Отечественной войны работали над подготовкой болота длядобывания в нем горючего - торфа. И мы дознались, что торфа в этом болотехватит для работы большой фабрики лет на сто. Вот какие богатства скрыты внаших болотах! А многие до сих пор только и знают об этих великих кладовыхсолнца, что в них будто бы черти живут: все это вздор, и никаких нет вболоте чертей.

Георгий Скребицкий «День рождения»

Как-то поздно вечером, набегавшись за день по двору, я сидел вместе с папой и мамой за столом. Мы ужинали.

— Ты знаешь, какой завтра день? — спросила мама.

— Знаю: воскресенье, — ответил я.

— Верно. А кроме того, завтра — день твоего рождения. Тебе исполнится восемь лет.

— Ого, да он уж совсем большой вырос! — будто удивившись этому, заметил папа. — Восемь лет... Это ведь не шутка. Осенью в школу пойдёт. Что бы ему подарить к такому дню? — обратился он к маме. — Игрушку, пожалуй, не годится...

— Да я уж и сама не знаю, — улыбаясь, ответила мама. — Нужно что-нибудь придумать.

Я сидел как на иголках, слушая этот разговор. Конечно, папа с мамой только нарочно говорили, что не знают, что бы такое мне подарить. Подарок уж, верно, давно был приготовлен. Но какой подарок?

Я знал, что, сколько ни проси, ни папа, ни мама до завтра ни за что не скажут.

Приходилось ждать.

После ужина я сейчас же пошёл спать, чтобы поскорее наступило завтра. Но заснуть оказалось совсем не так просто. В голову всё лезли мысли о подарке, и я невольно прислушивался к тому, о чём говорили в соседней комнате папа с мамой. Может, они, думая, что я уже заснул, скажут что-нибудь о подарке. Но они говорили совсем о другом. Так я, ничего не услышав, наконец заснул.

Наутро, как только я проснулся, сейчас же вскочил с постели и хотел бежать за подарком. Но бежать никуда не пришлось: возле моей постели стояли у стены две новенькие складные удочки и тут же на гвоздике висело выкрашенное в зелёную краску ведёрочко для рыбы, с крышкой, совсем такое же, как у папы, только поменьше.

От радости я даже захлопал в ладоши, подпрыгнул на постели и начал поскорей одеваться.

В это время дверь отворилась, и в комнату вошли папа с мамой — весёлые, улыбающиеся.

— Ну, поздравляем тебя! Хорош подарок? Доволен? — спрашивает папа. — Это уж настоящие удочки, не то что твои палки с нитками. На такие и щуку вытащить можно.

— Очень, очень доволен! — радовался я. — Только где же я на них буду щук ловить? У нас в речке их нет, а с собой на ловлю ты меня не берёшь — говоришь, что мал ещё.

— Да ведь это я тебя раньше не брал, — ответил папа, — когда тебе только семь лет было. А теперь тебе уже восемь. Ты, по-моему, даже за одну эту ночь сильно подрос. Вон какой огромный.

— Сегодня мы все вместе рыбу ловить поедем, — весело сказала мама. — Умывайся скорей, пей чай — и поедем. Погода чудесная!

Я поскорее позавтракал, захватил свои удочки, ведёрко и выбежал во двор. У крыльца уже стояла запряжённая лошадь.

Вскоре вышли и папа с мамой. Уложили в тележку удочки, чайник, котелок и мешок с провизией.

Мы все уселись и тронулись в путь.

Когда выехали за село, папа дал мне вожжи и сказал:

— Правь, ты ведь теперь уж не маленький, а я пока покурю.

Я с радостью взял в руки вожжи. Но править лошадью, собственно, и не нужно было. Дорога никуда не сворачивала, а шла ровная, прямая, среди ржаных полей.

Рожь уже выколосилась, и по ней плыли лёгкие тени от облаков.

Наша лошадь весело бежала по гладкой дороге. То и дело впереди с дороги взлетали жаворонки и, отлетев немного, снова садились на землю.

Мы проехали берёзовый лесок и выехали прямо к речке.

На самом берегу её находилась водяная мельница. В этом месте речка была запружена плотиной и разливалась в широкий пруд.

Мы оставили лошадь во дворе на мельнице, взяли из повозки удочки, ведёрки для рыбы и пошли удить.

Ниже плотины находился глубокий мельничный омут.

Мы спустились к омуту и уселись на берегу, в прогалинке между зелёными ивовыми кустами.

Справа от нас возвышалась плотина, которая сдерживала всю массу воды. Вода прорывалась в щели плотины, била оттуда сильными фонтанами и с шумом падала вниз, прямо в омут.

А на другом берегу омута стояла старая водяная мельница. Это был небольшой деревянный домик. Одна его стена подходила к самой воде, и к ней были приделаны два огромных, тоже деревянных, колеса с широкими лопастями, как у парохода. Нижние их края погружались в воду.

Стена и толстые, как деревья, столбы, поддерживавшие колёса, — всё было покрыто зелёными водорослями. Они свисали вниз, к самой воде, как длинные бороды.

Вдруг огромные колёса дрогнули и заворочались. Сначала медленно, потом быстрее, быстрее, и с них с шумом и плеском начали стекать целые потоки воды.

Вода под колёсами запенилась, словно закипела, и побежала через омут и дальше, по речке вниз, бурлящим, кипучим потоком.

Я всё это видел первый раз в жизни и не мог оторвать глаз от чудесного зрелища.

От мощных поворотов колёс вздрагивала вся мельница, и мне казалось, что вот-вот она тронется с места и поплывёт по реке, как пароход.

— Хорошо, что мельница начала работать, — сказал папа, — вода из-под колёс пошла: в это время и рыба веселее ходит и на удочку лучше берёт. Надевай скорей червяка, начинай ловить.

Мы размотали удочки и закинули. Возле нашего берега в заливчике вода, загороженная кустами ивняка, стояла спокойная.

Я сидел рядом с папой и внимательно смотрел на поплавки. А они тихо лежали на поверхности воды. Какие-то комарики, мошки весело толпились в воздухе над поплавками, постоянно присаживаясь на них и вновь взлетая.

Но вот поплавок моей удочки будто ожил. Он слегка шевельнулся, пуская вокруг себя по воде круги; шевельнулся ещё и ещё раз, потом стал медленно погружаться в воду.

— Клюёт! Тащи! — взволнованно шепнул папа.

Я потащил. Ух как тяжело! Удилище согнулось в дугу, а леска, натянувшись как струна, так и резала воду.

— Не торопись, а то оборвёт! — волновался папа. — Дай я помогу — упустишь, крупная попалась.

Но я вцепился обеими руками в удилище и не отдавал его.

Сильная рыба, туго натянув леску, бросалась то в одну, то в другую сторону. Я никак не мог подтащить её к берегу. Наконец рыба показалась из глубины.

Я изо всех сил рванул удилище — раздался лёгкий треск, и в руках у меня остался обломанный конец. Другой конец вместе с поплавком и леской быстро понёсся по воде прочь от берега.

— Ушла, ушла! — завопил я и, забыв всё на свете, бросился за убегающим концом прямо в воду.

Папа едва успел схватить меня сзади за курточку:

— Утонешь! Глубина здесь!

Но я ничего не видел, кроме жёлтого бамбукового кончика удочки, который, разрезая воду, уходил всё дальше и дальше.

— Ушла, совсем ушла! — с отчаянием повторял я.

На мои вопли прибежала испуганная мама. Она тут же невдалеке собирала хворост для костра.

— Что, что случилось? — ещё издали спрашивала она.

— Не плачь, — успокаивал меня папа, — может, мы её ещё и поймаем.

Но я не верил. Слёзы так и текли из глаз, и мне казалось, что в целом свете нет человека несчастнее меня.

Наконец я немного успокоился. Папа стоял на берегу и пристально вглядывался в противоположный конец омута.

— К кустам потащила. Только бы поближе к берегу подошла, — говорил он.

Я понял, что не всё ещё потеряно. И робкая надежда шевельнулась в душе.

Я тоже нашёл глазами тоненькую белую палочку, которая едва виднелась на воде ближе к другому берегу. Она всё удалялась.

— К кустам, к кустам идёт! — радостно повторял папа. — Не горюй, Юра, мы её ещё подцепим!

Мама тоже следила за удочкой.

— Ах, только бы к берегу подошла!

Наконец рыба подтащила удочку к кустам.

Тут мы все трое — папа, мама и я — со всех ног бросились через плотину на другой конец омута.

Вот и кусты. На воде возле них слегка покачивается сломанный конец удочки. И поплавок тоже спокойно покачивается на воде. Может, удочка уже пустая? Может, рыба давно уже сорвалась?

Папа крадучись подошёл к берегу, вошёл по колено в воду и протянул руку к удилищу... и вдруг оно подпрыгнуло, как живое, и бросилось прочь. Папа за ним — бултых прямо в воду. Весь мокрый выскочил на берег.

О радость, о счастье! В руках у него была обломанная удочка. Она сгибалась в дугу, и леска опять, как тугая струна, так и резала воду. Напуганная рыба тянула вглубь и никак не шла к берегу.

Но папа и не пытался пересилить её. Он то отпускал леску, то вновь слегка подтягивал.

Папа старался утомить рыбу. А мы с мамой затаив дыхание следили за этой борьбой.

Наконец утомлённая рыба показалась на поверхности и даже немного повернулась на бок, блестя серебряной чешуёй.

Тогда папа осторожно передал мне обломок удилища:

— Тащи, только потихоньку, не торопись.

Я схватил в руки удочку и, забыв всё на свете, изо всех сил потащил на берег.

— Тише, тише, оборвёт! — закричал папа.

Рыба бросилась в глубину. Я потянул к себе.

У берега в густой траве что-то сильно зашлёпало, завозилось.

Папа и мама кинулись туда. И тут я вновь почувствовал в руках какую-то лёгкость. «Оборвалась, ушла!»

Но в тот же миг папа выкинул далеко на берег сверкающую чешуёй рыбу.

Она тяжело шлёпнулась в траву и забилась, запрыгала в ней.

Мы подбежали к добыче. Подминая зелёные стебли, в траве лежал крупный голавль. Я схватил его обеими руками и начал с восторгом разглядывать. Спина у него была тёмно-зелёная, почти чёрная, бока серебряные, а голова большая, широкая. Потому, наверное, эту рыбу и назвали голавль.

— Ну, поздравляю тебя: теперь ты — настоящий рыболов! — радостно говорила мама.

— Да, да, рыболов! — добродушно смеялся папа. — Опять чуть не упустил. Он уж с крючка сорвался, я его еле успел в траве схватить.

— А что же ты от него хочешь, ведь это его первая настоящая добыча, — защищала меня мама. — И всё-таки он её сам вытащил.

— Конечно, конечно, — согласился папа. — Идёмте скорее к удочкам, — может, там без нас ещё что попалось.

Тут мы с мамой взглянули на папу, да так и ахнули. Он был мокрый и весь в грязи. Хорошо ещё, что погода стояла жаркая.

Папа отжал немного одежду и весело махнул рукой:

— Ничего, до вечера всё высохнет!

Мы вернулись к нашим удочкам. Действительно, на одной из них у папы сидел большой окунь.

Папа дал мне из своих ещё одну удочку, вместо моей сломанной, и мы продолжали ловить. Но я уже не столько ловил, сколько всё бегал к соседним кустам, под которыми в густой траве, прикрытый от солнца лопухами, лежал мой голавль. И каким же он мне казался огромным и красивым!

Мама тоже то и дело подходила к голавлю, трогала его рукой, качала головой и улыбалась. Наверное, она радовалась моей удаче не меньше меня.

И папа всё поглядывал на меня и говорил:

— Что, брат, доволен, а?

Весь этот день я чувствовал себя самым счастливым человеком.

Я поймал ещё двух ершей. А папа наловил много разной рыбы и даже поймал щуку. Вообще день вышел на славу.

Мама развела на берегу костёр, приготовила обед и чай.

Потом мы опять ловили рыбу. Мама тоже ловила с нами и вытащила окуня.

Наконец, когда уже начало темнеть, папа с мамой собрались ехать домой. А мне ужасно не хотелось уезжать. Кажется, так всё лето и просидел бы здесь, у реки, под старыми вётла- ми, глядя на поплавок. Но делать было нечего.

Уложили в тележку удочки, рыбу и все пожитки, запрягли лошадь и поехали домой.

Вечер был прохладный, ясный. На западе уже догорала заря. В полях громко кричали перепела, словно выговаривали: «Спать пора, спать пора!»

Слушая их, я и вправду немножко задремал. А перед глазами всё рябила вода и поплавки на ней...

Вдруг мама тронула меня за плечо:

— Смотри, Юра, смотри скорей!

Я очнулся. Мы проезжали через берёзовый лесок. В воздухе пахло свежей берёзовой горечью. Я поглядел в глубь леса, куда указывала мама.

«Что это? Будто крохотный голубой огонёк светится в тёмной ночной траве... А вон, немного подальше, ещё и ещё. Или это в каплях росы отражаются звёзды? Нет, не может быть...»

— Видишь, светлячки, — сказал папа. — Хочешь — набери их в коробочку, а дома выпустим в сад. Пусть у нас живут.

Папа остановил лошадь, и мы с мамой принялись собирать этих светящихся жучков, которых в народе так хорошо прозвали Ивановым червячком.

Мы с мамой долго ходили по густой влажной траве, отыскивая крошечные живые звёздочки. А над головой сплетались тёмные ветви деревьев, и в их просветах тоже, как светлячки, сверкали далёкие голубые звёзды.

И, может быть, именно в этот счастливый день — день моего рождения — я вдруг всем сердцем почувствовал, как хороша наша родная природа, лучше которой нет на всём свете.

А.И.Пантелеев «Честное слово»

Мне очень жаль, что я не могу вам сказать, как зовут этого маленькогочеловека, и где он живет, и кто его папа и мама. В потемках я даже не успелкак следует разглядеть его лицо. Я только помню, что нос у него был ввеснушках и что штанишки у него были коротенькие и держались не на ремешке,а на таких лямочках, которые перекидываются через плечи и застегиваютсягде-то на животе. Как-то летом я зашел в садик, - я не знаю, как он называется, наВасильевском острове, около белой церкви. Была у меня с собой интереснаякнига, я засиделся, зачитался и не заметил, как наступил вечер. Когда в глазах у меня зарябило и читать стало совсем трудно, я захлопнул книгу, поднялся и пошел к выходу. Сад уже опустел, на улицах мелькали огоньки, и где-то за деревьямизвенел колокольчик сторожа. Я боялся, что сад закроется, и шел очень быстро. Вдруг я остановился.Мне послышалось, что где-то в стороне, за кустами, кто-то плачет. Я свернул на боковую дорожку - там белел в темноте небольшой каменныйдомик, какие бывают во всех городских садах; какая-то будка или сторожка. Аоколо ее стены стоял маленький мальчик лет семи или восьми и, опустивголову, громко и безутешно плакал. Я подошел и окликнул его: - Эй, что с тобой, мальчик? Он сразу, как по команде, перестал плакать, поднял голому, посмотрел наменя и сказал: - Ничего. - Как это ничего? Тебя кто обидел? - Никто. - Так чего ж ты плачешь? Ему еще трудно было говорить, он еще не проглотил всех слез, ещевсхлипывал, икал, шмыгал носом. - Давай пошли, - сказал я ему. - Смотри, уже поздно, уже садзакрывается. И я хотел взять мальчика за руку. Но мальчик поспешно отдернул руку исказал: - Не могу. - Что не можешь? - Идти не могу. - Как? Почему? Что с тобой? - Ничего, - сказал мальчик. - Ты что - нездоров? - Нет, - сказал он, - здоров. - Так почему ж ты идти не можешь? - Я - часовой, - сказал он. - Как часовой? Какой часовой? - Ну, что вы - не понимаете? Мы играем. - Да с кем же ты играешь? Мальчик помолчал, вздохнул и сказал: - Не знаю. Тут я, признаться, подумал, что, наверно, мальчик все-таки болен и чтоу него голова не в порядке. - Послушай, - сказал я ему. - Что ты говоришь? Как же это так? Играешьи не знаешь - с кем? - Да, - сказал мальчик. - Не знаю. Я на скамейке сидел, а тут какие-тобольшие ребята подходят и говорят: "Хочешь играть в войну?" Я говорю:"Хочу". Стали играть, мне говорят: "Ты сержант". Один большой мальчик... онмаршал был... он привел меня сюда и говорит: "Тут у нас пороховой склад - вэтой будке. А ты будешь часовой... Стой здесь, пока я тебя не сменю". Яговорю: "Хорошо". А он говорит: "Дай честное слово, что не уйдешь". - Ну? - Ну, я и сказал: "Честное слово - не уйду". - Ну и что? - Ну и вот. Стою-стою, а они не идут. - Так, - улыбнулся я. - А давно они тебя сюда поставили? - Еще светло было. - Так где же они? Мальчик опять тяжело вздохнул и сказал: - Я думаю, - они ушли. - Как ушли? - Забыли. - Так чего ж ты тогда стоишь? - Я честное слово сказал... Я уже хотел засмеяться, но потом спохватился и подумал, что смешноготут ничего нет и что мальчик совершенно прав. Если дал честное слово, такнадо стоять, что бы ни случилось - хоть лопни. А игра это или не игра - всеравно. - Вот так история получилась! - сказал я ему. - Что же ты будешьделать? - Не знаю, - сказал мальчик и опять заплакал. Мне очень хотелось ему как-нибудь помочь. Но что я мог сделать? Идтиискать этих глупых мальчишек, которые поставили его на караул взяли с негочестное слово, а сами убежали домой? Да где ж их сейчас найдешь, этихмальчишек?.. Они уже небось поужинали и спать легли, и десятые сны видят. А человек на часах стоит. В темноте. И голодный небось... - Ты, наверно, есть хочешь? - спросил я у него. - Да, - сказал он, - хочу. - Ну, вот что, - сказал я, подумав. - Ты беги домой, поужинай, а я показа тебя постою тут. - Да, - сказал мальчик. - А это можно разве? - Почему же нельзя? - Вы же не военный. Я почесал затылок и сказал: - Правильно. Ничего не выйдет. Я даже не могу тебя снять с караула. Этоможет сделать только военный, только начальник... И тут мне вдруг в голову пришла счастливая мысль. Я подумал, что еслиосвободить мальчика от честного слова, снять его с караула может тольковоенный, так в чем же дело? Надо, значит, идти искать военного. Я ничего не сказал мальчику, только сказал: "Подожди минутку", - а сам,не теряя времени, побежал к выходу... Ворота еще не были закрыты, еще сторож ходил где-то в самых дальнихуголках сада и дозванивал там в свой колокольчик. Я стал у ворот и долго поджидал, не пройдет ли мимо какой-нибудьлейтенант или хотя бы рядовой красноармеец. Но, как назло, ни один военныйне показывался на улице. Вот было мелькнули на другой стороне улицы какие-точерные шинели, я обрадовался, подумал, что это военные моряки, перебежалулицу и увидел, что это не моряки, а мальчишки-ремесленники. Прошел высокийжелезнодорожник в очень красивой шинели с зелеными нашивками. Но ижелезнодорожник с его замечательной шинелью мне тоже был в эту минуту ни кчему. Я уже хотел несолоно хлебавши возвращаться в сад, как вдруг увидел - зауглом, на трамвайной остановке - защитную командирскую фуражку с синимкавалерийским околышем. Кажется, еще никогда в жизни я так не радовался, какобрадовался в эту минуту. Сломя голову я побежал к остановке. И вдруг, неуспел добежать, вижу - к остановке подходит трамвай, и командир, молодойкавалерийский майор, вместе с остальной публикой собирается протискиваться ввагон. Запыхавшись, я подбежал к нему, схватил за руку и закричал: - Товарищ майор! Минуточку! Подождите! Товарищ майор! Он оглянулся, с удивлением на меня посмотрел и сказал: - В чем дело? - Видите ли, в чем дело, - сказал я. - Тут, в саду, около каменнойбудки, на часах стоит мальчик... Он не может уйти, он дал честное слово...Он очень маленький... Он плачет... Командир захлопал глазами и посмотрел на меня с испугом. Наверное, онтоже подумал, что я болен и что у меня голова не в порядке. - При чем же тут я? - сказал он. Трамвай его ушел, и он смотрел на меня очень сердито. Но когда я немножко подробнее объяснил ему, в чем дело, он не сталраздумывать, а сразу сказал: - Идемте, идемте. Конечно. Что же вы мне сразу не сказали? Когда мы подошли к саду, сторож как раз вешал на воротах замок. Япопросил его несколько минут подождать, сказал, что в саду у меня осталсямальчик, и мы с майором побежали в глубину сада. В темноте мы с трудом отыскали белый домик. Мальчик стоял на том жеместе, где я его оставил, и опять - но на этот раз очень тихо - плакал. Яокликнул его. Он обрадовался, даже вскрикнул от радости, а я сказал: - Ну, вот, я привел начальника. Увидев командира, мальчик как-то весь выпрямился, вытянулся и стал нанесколько сантиметров выше. - Товарищ караульный, - сказал командир. - Какое вы носите звание? - Я - сержант, - сказал мальчик. - Товарищ сержант, приказываю оставить вверенный вам пост. Мальчик помолчал, посопел носом и сказал: - А у вас какое звание? Я не вижу, сколько у вас звездочек... - Я - майор, - сказал командир. И тогда мальчик приложил руку к широкому козырьку своей серенькой кепкии сказал: - Есть, товарищ майор. Приказано оставить пост. И сказал это он так звонко и так ловко, что мы оба не выдержали ирасхохотались. И мальчик тоже весело и с облегчением засмеялся. Не успели мы втроем выйти из сада, как за нами хлопнули ворота и сторожнесколько раз повернул в скважине ключ. Майор протянул мальчику руку. - Молодец, товарищ сержант, - сказал он. - Из тебя выйдет настоящийвоин. До свидания. Мальчик что-то пробормотал и сказал: "До свиданья". А майор отдал нам обоим честь и, увидев, что опять подходит еготрамвай, побежал к остановке. Я тоже попрощался с мальчиком и пожал ему руку. - Может быть, тебя проводить? - спросил я у него. - Нет, я близко живу. Я не боюсь, - сказал мальчик. Я посмотрел на его маленький веснушчатый нос и подумал, что ему,действительно, нечего бояться. Мальчик, у которого такая сильная воля итакое крепкое слово, не испугается темноты, не испугается хулиганов, неиспугается и более страшных вещей. А когда он вырастет... Еще не известно, кем он будет, когда вырастет,но кем бы он ни был, можно ручаться, что это будет настоящий человек. Я подумал так, и мне стало очень приятно, что я познакомился с этиммальчиком. И я еще раз крепко и с удовольствием пожал ему руку.

Валентин Катаев «ЦВЕТИК-СЕМИЦВЕТИК»

Жила девочка Женя. Однажды послала её мама в магазин за баранками. Купила Женя семь баранок: две баранки с тмином для папы, две баранки с маком для мамы, две баранки с сахаром для себя и одну маленькую розовую баранку для братика Павлика. Взяла Женя связку баранок и отправилась домой. Идёт, по сторонам зевает, вывески читает, ворон считает. А тем временем сзади пристала незнакомая собака да все баранки одну за другой и съела: съела папины с тмином, потом мамины с маком, потом Женины с сахаром. Почувствовала Женя, что баранки стали что-то чересчур лёгкие. Обернулась, да уж поздно. Мочалка болтается пустая, а собака последнюю, розовую Павликову бараночку доедает, облизывается.

— Ах, вредная собака! — закричала Женя и бросилась её догонять.

Бежала, бежала, собаку не догнала, только сама заблудилась. Видит — место совсем незнакомое, больших домов нет, а стоят маленькие домики. Испугалась Женя и заплакала. Вдруг откуда ни возьмись — старушка.

— Девочка, девочка, почему ты плачешь?

Женя старушке всё и рассказала.

Пожалела старушка Женю, привела её в свой садик и говорит:

— Ничего, не плачь, я тебе помогу. Правда, баранок у меня нет и денег тоже нет, но зато растёт у меня в садике один цветок, называется — цветик-семицветик, он всё может. Ты, я знаю, девочка хорошая, хоть и любишь зевать по сторонам. Я тебе подарю цветик-семицветик, он всё устроит.

С этими словами старушка сорвала с грядки и подала девочке Жене очень красивый цветок вроде ромашки. У него было семь прозрачных лепестков, каждый другого цвета: жёлтый, красный, зелёный, синий, оранжевый, фиолетовый и голубой.

— Этот цветик, — сказала старушка, — не простой. Он может исполнить всё, что ты захочешь. Для этого надо только оторвать один из лепестков, бросить его и сказать:

Лети, лети, лепесток,

Через запад на восток,

Через север, через юг,

Возвращайся, сделав круг.

Лишь коснёшься ты земли —

Быть по-моему вели.

Вели, чтобы сделалось то-то или то-то. И это тотчас сделается.

Женя вежливо поблагодарила старушку, вышла за калитку и тут только вспомнила, что не знает дороги домой. Она захотела вернуться в садик и попросить старушку, чтобы та проводила её до ближнего милиционера, но ни садика, ни старушки как не бывало. Что делать? Женя уже собиралась, по своему обыкновению, заплакать, даже нос наморщила, как гармошку, да вдруг вспомнила про заветный цветок.

— А ну-ка, посмотрим, что это за цветик-семицветик!

Женя поскорее оторвала жёлтый лепесток, кинула его и сказала:

Лети, лети, лепесток,

Через запад на восток,

Через север, через юг,

Возвращайся, сделав круг.

Лишь коснёшься ты земли —

Быть по-моему вели.

Вели, чтобы я была дома с баранками!

Не успела она это сказать, как в тот же миг очутилась дома, а в руках — связка баранок!

Женя отдала маме баранки, а сама про себя думает: «Это и вправду замечательный цветок, его непременно надо поставить в самую красивую вазочку!»

Женя была совсем небольшая девочка, поэтому она влезла на стул и потянулась за любимой маминой вазочкой, которая стояла на самой верхней полке.

В это время, как на грех, за окном пролетали вороны. Жене, понятно, тотчас захотелось узнать совершенно точно, сколько ворон — семь или восемь. Она открыла рот и стала считать, загибая пальцы, а вазочка полетела вниз и — бац! — раскололась на мелкие кусочки.

— Ты опять что-то разбила, тяпа! Растяпа! — закричала мама из кухни. — Не мою ли самую любимую вазочку?

— Нет, нет, мамочка, я ничего не разбила. Это тебе послышалось! — закричала Женя, а сама поскорее оторвала красный лепесток, бросила его и прошептала:

Лети, лети, лепесток,

Через запад на восток,

Через север, через юг,

Возвращайся, сделав круг.

Лишь коснёшься ты земли —

Быть по-моему вели.

Вели, чтобы мамина любимая вазочка сделалась целая!

Не успела она это сказать, как черепки сами собой поползли друг к другу и стали срастаться.

Мама прибежала из кухни — глядь, а её любимая вазочка как ни в чём не бывало стоит на своём месте. Мама на всякий случай погрозила Жене пальцем и послала её гулять во двор.

Пришла Женя во двор, а там мальчики играют в папанинцев: сидят на старых досках, и в песок воткнута палка.