Б. Вера

Выше уже отмечалось, что если Евангелие более не понимается исключительно как милостивое обетование о прощении грехов ради Христа, то меняется концепция веры. Вера тогда не является более просто реакцией человека на это обетование, его упованием на обещание о Божественной милости; она становится, кроме того, реакцией на заповедь, сопровождающей евангельское обетование. Таким образом идея о вере подходит вплотную к идее о повиновении.

Не случайно реформатская теология со времен Кальвина имела явное пристрастие к такому понятию, как "покорность веры" - фразе, очень редко используемой в Новом Завете, и ни в коем случае не исчерпывающей библейского значения, вкладываемого в слово "вера". Кальвин пытался сохранить как можно больше от Лютеровского разграничения Закона и Евангелия, потому что он активно стремился учредить веру прежде всего на Евангельском слове благодати. Он определяет веру, как знание о Божьей отеческой доброй воле по отношению к людям. Но даже очень крепко связывая веру со словом милости, он не может освободиться от мысли, что, хотя обетование о незаслуженной милости и является наиболее важной частью Слова Божьего, оно все же не является всем Словом. "Ибо, хотя вера допускает верность Бога во всем - независимо от того, заповедует Он или запрещает, дает обетование или угрожает; хотя она покорно принимает Его предписания, старательно соблюдает Его запреты и внимает Его угрозам - тем не менее, она в самом деле берет свое начало с обетования; на том она стоит и этим она завершается". Когда Вестминстерское Исповедание 1647 года определяет "спасительную веру" таким образом, что она включает, во-первых - принятие за истину "всего, что открывается в Слове", и во-вторых - такое поведение, которое сообразуется с "каждым отдельным фрагментом оттуда (из Слова)", "проявление покорности заповедям, трепет перед угрозами, и объятие [разумом] обетований Божьих" - то это следует рассматривать не как отступничество от Кальвина, но скорее - как дальнейшее развитие его идей. Когда Вестминстерское Исповедание продолжает, что "в основу спасительной веры положены принятие и упование в получении оправдания, освящения и вечной жизни - только на Христа", оно, конечно, сильно напоминает первоначально свойственное Реформации представление о вере; тем не менее, это не меняет того факта, что спасительная вера определена как нечто совершенно отличное от надежды на обетование. Подобное же заключение можно сделать из того, как в данном Исповедании трактуется Оправдание. Оно утверждает, будто Бог оправдывает людей не тем, что "вменяет им в праведность веру, саму по себе, [то есть] акт верования или любую другую евангелическую покорность, но [тем, что] вменяет им в праведность покорность Христу и ублаготворение Его".

По существу, веру следовало бы определять таким образом, если бы Евангелие включало еще что-то, кроме promissio gratuita- обетования о незаслуженной милости. Если провозглашение Закона Божьего является частью "истинной работы" Христа; если сущность Христова состоит в том, что Он является Истолкователем Закона, и следовательно - его авторитетным Учителем, тогда повиновение Его заповедям должно быть естественным и необходимым элементом надежды на Его обетование о милости, и спасительная милость включает и то и другое. Снова цитируя Карла Барта, если "Закон существует бок о бок с Евангелием, наравне с ним, и является частью того же самого вечного сокровища", тогда просто невозможно избежать тесного - "бок о бок" - соседства повиновения заповедям и надежды на обетование.

К чему ведет это соседство - ясно показывает история церкви. "Повиновение" энтузиастов, не согласившихся, подобно "безмятежной плоти" в Виттенберге, "записать свои кутежи на счет Христа" (то есть возложить все свои надежды на спасительную милость Божью), но пожелавших также совершать что-то, привело к кровавой бойне Крестьянской войны и "Царству Божьему" в Мюнстере. Повиновение закону морали, который немецкие рационалисты ставили "бок о бок", наравне со своей верой в Бога, закончилось атеизмом и этическим нигилизмом. Также не является более секретом и то, к чему приведет "Социальное Евангелие" (являющееся ростком Кальвинистской интерпретации Евангелия и веры). Если Золотое Правило составляет основу Евангелия, и если соблюдение этого Правила - есть Христианство, то отпадает всякая нужда в Агнце Божьем, понесшем на Себе грехи этого мира. Фактически, в таком случае, мы не нуждаемся более во Христе, даже как в Законодателе. Ибо Золотое правило известно также и язычникам: оно, как всегда утверждала старая Лютеранская теология, является частью Закона, записанного в сердцах всех людей. И заповедь любить Бога и ближнего своего, знакома также и иудеям, ведь она записана в Ветхом Завете.

Трагический опыт современного Христианства, превратившего Евангелие в систему моральных норм, должен побудить всех нас - как лютеран, так и сторонников реформатства - следовать увещеваниям Формулы Согласия, предостерегающей о ложной концепции Евангелия, посредством которой "Евангелие снова превращается в Закон, заслуга же Христова и достоинства Святых Писаний затушевываются и замутняются, христиане лишаются истинного утешения, и вновь открывается дорога папству". Необходимо признать, что древнее Исповедание нашей церкви, с пророческой прозорливостью отразило здесь симптомы тяжелейшей болезни, принесшей впоследствии массу бедствий Евангелическому Христианству. Стоило бы внимательно исследовать это и выяснить - не указывает ли оно столь же верно и на причину данной болезни. Эту причину следует искать, в конечном счете, не в ошибках Пиетизма и Просвещения, а в том факте, что Лютеровское понимание Евангелия и веры было затуманено и стерто еще в шестнадцатом веке новым смешением Закона и Евангелия.