Глава 20. В конце концов я тоже заболел гриппом и неделю лежал, отвернувшись носом к стене

В конце концов я тоже заболел гриппом и неделю лежал, отвернувшись носом к стене. Можно было читать или смотреть телевизор, но почему‑то не хотелось, хотя и температура была не особенно большая. Мать заставляла меня трижды в день пить чай с малиной и медом. Меня от него с раннего детства тошнит, но каждый раз, когда я заболеваю, мать меня им поит. Потому что полезно. Может быть, я и болею так редко, потому что не выношу чай с малиной.

Маринка каждый день мне звонила и говорила по телефону, что задано. Однажды спросила: «Может, мне к тебе зайти?» Я представил, как лежу на кровати в футболке и тренировочных штанах, укрывшись до подбородка одеялом, а Маринка сидит посередине нашей заставленной мебелью комнаты, сложив руки на коленях. И мы с ней пытаемся о чем‑то говорить…

– Спасибо, – сказал я. – Лучше не надо. Я, наверное, заразный. Вдруг я тебя заражу?

– Ну, как хочешь! – фыркнула Маринка. Кажется, она обиделась. Но что я‑то мог поделать?

В тот же день ко мне зашел Мишаня. Моя мама его единственного из класса любит и всегда угощает чаем. Говорит, что остальные мои одноклассники – гопота, а Мишаня – приличный, потому что из еврейской семьи, и к тому же несчастный. Остальные, что ли, счастливые, думаю я, но с матерью уж давно не спорю. Хоть одного человека взглядом не сверлит, и то хорошо.

Мишаня принес мне тетради с конспектами по физике, биологии и географии, чтобы я их переписал. По коридору я провел Мишаню за руку, а в комнате он уже бывал, помнил, где что, и ни обо что ни разу не споткнулся. У него вообще‑то память почти феноменальная. Наверное, в качестве компенсации развилась. В младших классах он стихи на память читал, пока учительница не остановит. А мы просили: еще! еще! – чтобы нас не спрашивали.

Пока мы болтали, я пролистал его тетради, чтоб посмотреть, много ли писать. И, честно сказать, обомлел. На всех полях, да и между строками, быстрой Мишаниной рукой были нарисованы хорошо известные мне девичьи профили и анфасы. Все вместе напоминало знаменитые рукописи Пушкина. Александра Сергеевича.

– Мишаня, ты что?! – потрясенно спросил я. – Ты ж все про нее знаешь…

– Про кого? – удивился Мишаня, заметил у меня в руках тетради и медленно покраснел. – Знаешь, Антон, вообще‑то это тебя не касается… но… вот про нее‑то я как раз ничего не знаю. Но узнаю обязательно!

– Мишаня, – осторожно спросил я, уже понимая, что опять вляпался во что‑то непонятное. – А как ее зовут?

– Не знаю, в том‑то и дело, – вздохнул Мишаня.

– А ты с ней хоть разговаривал?

– Один раз, – признался несчастный влюбленный. – Но издалека. Я здесь, она – там, – Мишаня указал куда‑то вверх.

– Та‑ак, – сказал я только для того, чтобы что‑то сказать.

– В общем, – заторопился Мишаня. – Ты до понедельника все перепиши и мне отдашь. Ладно? И… Антон, я знаю, что ты и так не болтаешь, но… Не показывай никому тетради, хорошо?

– Разумеется, – кивнул я. – Как ты мог подумать?

– Да нет, я ничего… – смешался Мишаня и быстро засобирался домой.

Я проводил его до двери, вернулся в комнату, сел на кровать и почувствовал, что у меня снова поднимается упавшая было температура. Я раскрыл первую попавшуюся тетрадь, чтобы убедиться. Вдруг мне померещилось?… Нет, не померещилось.

Многочисленные портреты в Мишаниных тетрадях были портретами Стеши.

Я внимательно просмотрел все тетради. Теперь, кроме сходства, увидел и отличия. Стеша на портретах была как бы взрослее и живее настоящей Стеши. И кое‑где она была изображена во весь рост, в пышном бальном платье. Я, да и никто другой никогда не видел Стешу в бальном платье. Мишаня, естественно, тоже. Фантазия художника? Или это все‑таки какая‑то другая девушка? Но почему они так похожи?! Нет ли у Стеши сестры?

Когда я наконец вернулся в школу, то узнал, что Юра тоже заболел. Пашка сказал, что грипп дал у него какие‑то осложнения. На сердце. Говоря, Пашка смотрел в пол и был вообще какой‑то почерневший. В конце он взглянул‑таки на меня и пробормотал:

– Ты бы зашел к нему. Поговорил. Со мной‑то ему – что?

Я вздрогнул. Уж если Пашка, который всегда ревновал Юрку ко мне, как Отелло Дездемону, сам просит…

К Юре я оправился в тот же день, после уроков.

Долго жал на кнопку звонка, потом уже решил, что Юрка спит или уехал к врачу, собрался уходить. Почти случайно потянул дверь и обнаружил, что она открыта. Вошел с опаской и сразу же услышал Юркин голос:

– Кто там? Паша? Почему звонишь?

– Это не Пашка, это я, Антонов! – сказал я, скинул шапку и башмаки и прошел в комнату. – А чего дверь не заперта?

– Я, понимаешь, открыть сейчас не могу, – виновато сказал Юрка. Он полусидел на кровати, обложенный подушками, и читал книгу. – Вот родители и оставляют дверь открытой, чтобы, если что, можно было сразу попасть.

– Если – что? – глупо спросил я и тут же поправился. – А воры?

– Да что у нас брать‑то? – усмехнулся Юрка. – Хорошо, что ты пришел… Садись вот сюда, поближе. Хочешь, возьми себе чаю или кофе? Вот у меня здесь чайник, а там печенье есть…

– Не надо, – отказался я. – Я ж не за чаем пришел, тебя проведать. Может, наоборот, тебе что подать? Раз уж я здесь.

– Спасибо, – Юра грустно улыбнулся. – У меня тут все под рукой. Функционально. Это у нас давно отработано.

– А ты чего, совсем… ходить не можешь? – спросил я. С кем‑нибудь другим удержался бы, но у Юрки, я знал, можно спросить прямо.

– Да нет, я‑то, наверное, могу, – Юрка опять улыбнулся, на этот раз явно успокаивая меня. – Просто врачи запрещают. Из‑за сердца. Вот и приходится лежать.

Мы еще поговорили про Юрино здоровье и эпидемию гриппа в целом. Потом про дела в нашем классе, про литературу и австралийских дикарей (Юрка как раз читал про них книжку). Мы говорили, как доценты или адвокаты – негромко и тщательно следя за каждым словом. Я жутко устал, вспотел и хотел уйти, но Юрке, я видел, было приятно. Поэтому я продолжал сидеть и даже выпил чашку черного кофе с печеньем.

Потом Юра предложил посмотреть фантастический видеофильм Стивена Спилберга. Я, естественно, согласился. У наших соседей есть видик, они и меня, и маму звали смотреть. Но дядя Володя покупает исключительно кровавые боевики, а тетя Вера любит слезливые индийские фильмы, а я все это совсем не люблю. Поэтому видик у соседей я смотрел всего раза три в жизни.

Когда мальчику‑роботу на экране стало совсем нехорошо, я перевел глаза на Юрку и спросил:

– А ты в свой параллельный мир‑то ходишь? Ну, чтоб побегать там… Чего ж лежать все время?

Юра отрицательно покачал головой.

– Я, как и ты, думал. Я хочу попробовать здесь. Без передержки.

– Класс, – сказал я. – А с другой стороны, почему бы и нет? Ты же туда сам попал, без посредников.

– Там привыкаешь. Постепенно. Ты… и я с тобой этого не чувствовал. Вокруг тебя словно… словно сквозняк какой. А без тебя… Пока у меня все‑таки есть здесь шанс…

– Слушай, а у тебя есть здесь шанс поправиться? – спросил я. – Ну, ходить, как все…

– Нет! – твердо сказал Юрка. – Все возможности коррекции исчерпаны, так врач в Москве сказал. Если не изобретут новых методов…

– Но, может, изобретут?

– Вот и я так думаю…

– Но если уж совсем круто будет, ты можешь…?

– Да, Антон, я так и сделаю. И… И мы потом можем с тобой встретиться… Там, на земляничной поляне. Там безопасно, ты знаешь…

Он как будто бы прощался со мной. Сейчас еще медальон какой‑нибудь на память подарит… Я вскочил. С экрана грустно смотрели мальчик‑робот и его плюшевый медведь.

– Какую‑то пургу мы тут с тобой гоним! – крикнул я. – Возьми вот, запиши уроки и не парься! Подумаешь, грипп какой‑то!

– Конечно, запишу, – сказал Юрка. – Не нервничай. Тебе от этого плохеет, я знаю. Открой мне лучше вот эту тетрадь и сам запиши. У тебя быстрее получится.