Дмитрий Галковский 10 страница

Последующая судьба сборника "Из глубины" очень показательна. Если "Вехи" встретили рёвом возмущения, то этот сборник вообще не издали никогда. Ни в России, ни в эмиграции. Издали в Париже через 50 лет, когда "вышел срок давности". Единственный экземпляр нераспроданного в 1918 году тиража из России вывез Бердяев. Но Бердяев был отпущен за границу после продолжительной беседы с руководством ОГПУ, которое, по его словам, произвело на него "очень благоприятное впечатление". Это впечатление было настолько благоприятно, что сборник увидел свет почти через двадцать лет после смерти Бердяева. Можно подумать, что "Из глубины" не печатали, потому что боялись повредить авторам, оставшимся в Советской России. Но ничто не мешало Бердяеву опубликовать свою статью (по-моему одну из его лучших статей (16)) отдельно, как это сделал наивный Булгаков. Но Бердяев не сделал и этого. Что касается наивного Булгакова, то он всё-таки был не настолько наивен, чтобы не думать о судьбе своего горячо любимого сына, потерявшегося в водовороте гражданской войны, но потом в Советской России нашедшегося и написавшего ему письмо, после чего Булгаков стал всё более и более сосредоточиваться не на политических или социальных, а на абстрактно богословских вопросах. Схожая ситуация была и у других авторов "Вех" и "Из глубины". О третьем сборнике "поправленные жизнью" русские интеллектуалы уже и не заикались. На этом критика "Вех" была успешно завершена. Как незадолго до смерти написал в "Литературной газете" слепой Варлам Шаламов: "Проблематика "Колымских рассказов" в конце концов снята самой жизнью."

Разумеется, дань поэтической мифологии в "Вехах" есть всё-таки частность. Основа "веховцев" - европейское "рацио". Но эта частность есть проявление настораживающей тенденции. Если это сливки, то что же молоко? Если русские интеллектуалы испытывали влеченье род недуга к вульгарной мистической фразеологии, то что же говорить о простых смертных, об интеллигентской массе? Почему вообще "Вехи" и "Из глубины" написаны прежде всего философами, а не социологами и правоведами? Почему Бердяев, Булгаков, Франк составляют основу "веховства"? Логичнее было бы наоборот. Основу сборника должны были составить статьи социологов, историков и правоведов: Кистяковского, Новгородцева, Изгоева, и на этом общем фоне, строго рациональном и богатом фактическим материалом, можно было позволить себе метафизические экскурсы русских религиозных философов, придающих рациональной основе метафизическую глубину. Это проявление действительно религиозного характера русской философии. Когда наиболее умные мыслители оказываются и наиболее иррациональными по своему мироощущению. Или, если посмотреть на это явление с противоположной точки зрения, наиболее иррациональные представители русской интеллектуальной культуры являются и наиболее последовательными рационалистами. Соответственно, собственно русские рационалисты занимают в этой схеме место РЕЛИГИОЗНЫХ ОБСКУРАНТОВ.

Величайшей ошибкой было бы считать русских рационалистов, всю эту унылую череду русских неокантианцев, позитивистов и катедер-социалистов, рационалистами по своей сути, НУТРУ. Для иллюстрации можно привести пример казалось бы максимально невыигрышный - личность Сергея Николаевича Трубецкого, князя, ректора Московского университета, специалиста по античной философии. Его философские работы - это произведения аккуратной и трудолюбивой посредственности. Видно, что это "служба", то, чем человек занимается "на работе". Но дома, "в халате" Трубецкой занимался другим - писал газетные фельетоны, грязные, с подзаборной руганью и, в отличие от Салтыкова-Щедрина, тоже потерявшего культурную связь со своей средой и полностью "обинтеллигентившегося", лишённые крупицы таланта. Трубецкой, усвоивший самые отвратительные замашки русской интеллигенции, с бешеным темпераментом обрушивался на своих "идеологических противников". Тряслись руки, текла слюна:

"В пику газете "Фактор прогресса" профессора Хамоватого Мартын Обезьянников стал издавать газету "Здравый смысл". Проезжая по Красной площади, Обезьянников многозначительно взглянул на памятник Минина и Пожарского... Кроме самого Обезьянникова редакторами были славянин неопределённой национальности Войцех Войцеховович Трепачек, публицисты Василий Вышибалов и Тигран Жердябов. Потом шли фельетонисты Платон Целковомудренный под псевдонимом Старуха-Лепетуха, Евлампий Бутонов и Максим Петров Нетронь-Завоняйка. В Петербурге было два корреспондента - князь Содомский и генерал Поросятин, писавший под псевдонимом Рельсопрокатный... "

И далее, обозвав своих оппонентов хамскими прозвищами (а это весь славянофильский лагерь от Льва Тихомирова до Розанова), князь с обстоятельностью начинает обливать грязью каждого из них в отдельности. Один пишет у него статью "Каким я был негодяем", другой посылает в газету сообщение из Франции: "Все французские сердца бьются в унисон с русскими - загипнотизированная общественным настроением сука родила щенка с пятном в виде двуглавого орла на брюхе". И т.д. и т.п.

Из всего этого неумного одесского остроумия видно, что никакой полемики Трубецкой вести не мог "по определению": все люди, несогласные с его точкой зрения, казались ему в лучшем случае мелкими подлецами, в худшем - опасными преступниками, подлежащими уголовному преследованию. То есть весь европеизм, вся образованность князя были блефом, "внешним лоском". Плохо не то, что здесь мы видим поверхностный РАЦИОНАЛИЗМ, а то, что он ПОВЕРХНОСТНЫЙ. Русские интеллигенты верили в чертей, сглаз, гадали на кофейной гуще. Их европеизм выражался только в том, что это делалось "не на виду", а на тайных собраниях. Иначе бы русские интеллигенты и не проиграли всё за 6 МЕСЯЦЕВ. Ведь вообще "знание - сила", и нет вещи более устойчивой, цепкой и мощной, чем разум человека. Величайший критик рационализма Зигмунд Фрейд, пожалуй как никто другой понимавший ограниченность человеческого сознания, всё же сказал на склоне своей жизни: "Голос разума слаб, но имеет одну странную особенность - он звучит и звучит до тех пор, пока ему не внемлют". Русские либералы, русские рационалисты проиграли так быстро и безнадёжно потому, что эту мысль можно дополнить другой максимой: "Голос безумия мощен и он ревёт и ревёт до тех пор, пока человек не оглохнет". Именно этот голос безумия, подымавшийся из недр интеллигентского сознания, заставил сделать русскую интеллигенцию последовательно все возможные ошибки. На очередной вызов реальности интеллигенты отвечали не трезвой оценкой ситуации и принятием рациональных решений, а магическим перемещением предметов. Подлинная одежда русского интеллигента в 1917 году, это не строгая тройка и даже не китель, а фартук и колпак средневекового волшебника. Если в "Вехах" мы находим крестящихся и молящихся политологов, то здесь - изнурённых средневековым волшеб-ством масонских практиков. Русские решили, что если одеть фартук и колпак, то государство будет управля-ться само собой. Нарядились, собрались в кружок. Взялись за руки, закрутили хоровод слева-направо - ничего не получается. Справа-налево - опять плохо. Подпрыгнули три раза, сказали: "Ширин- вырин-молодец!" Закопали пять золотых на Поле Чудес - опять ничего. Если в Европе масонство было "риторикой", декоративным оформлением некоторых реальных механизмов западного мира, то в России начала ХХ века это обернулось чистой бутафорией. Картонным телефоном, который вместо того, чтобы стоять на сцене и "изображать телефон", "поступил в продажу".

Как почти неизбежное следствие подобной фиктивности к власти пришло ультралевое течение масонства, которое в лице Ленина и Троцкого откровенно издевалось над масонством, считало масонов полезными ничтожествами. Масонство, успешно контролирующее государственного левиафана в Европе и Америке, не смогло сделать этого в России, потому что, во-первых, русское государство по концентрации в себе мощи нации на порядок превосходило даже прусскую монархию в период её самого оголтелого солдафонства, и, во-вторых, потому что система масонских лож в России в лучшем случае могла быть организацией немецких землячеств в Прибалтике, но не имела "низового аппарата" (на котором всё и держится) в коренной России. Бумажный тигр "телефонного права" масонов ничем не обеспечивался, и в результате их даже не уничтожили, а использовали как "вторичное сырьё" для международной дипломатической игры мо-лодой советской республики, создания системы глобального шпионажа и т.д. (В последнее время по этому поводу началась публикация ряда красноречивых документов - например, о деятельности украинских масонских лож в Польше 20-30-х годов, полностью контролируемой ОГПУ.)

Действия, аналогичные действиям русской интеллигенции, сделавшей в начале ХХ века ставку на политическое масонство, предприняли бы люди, решившие противопоставить мощи русского государства неофициальный совет старейшин, столь характерный для Востока. Действительно, например на Северном Кавказе, старейшины родов обладают огромной властью, служащей реальным противовесом произволу чиновников и тираническим устремлениям молодых честолюбцев. Дело, однако, в том, что в России никаких родов нет, и более того, старики в русских деревнях подвергаются насмешкам как бесполезные едоки - "заедающие чужой век" комичные паразиты. Для полноты картины эту аналогию следует продолжить. Предположим, что зоркое и попечительное русское государство инициативу услужливых реформаторов поддержало и развило: правильно, "старикам везде у нас почёт", необходимо развивать и поощрять институт русских старейшин. И вот уже по всей стране созданы соответствующие "домоуправления", где совершенно ничтожные русские пьяницы "заседают", получают от государства "зарплату" и превращаются в третьестепенный, но болезненнный (17) элемент всё того же родного государства.

Вот трагикомическая история западноевропейского масонства в России XX века. На Западе масонство очень сильно и обладает реальной силой - в России его переварили за полгода, заставили плясать под дудочку, чего не удалось даже Наполеону и Гитлеру. Через пять лет после революции по всему миру были созданы огромные партии фанатичных сторонников Великого Ленина. Коммунисты шатали основание Веймарской республики, превратились в международную проблему. По приказу из Кремля в независимых европейских государствах 20- 30-х годов поднимались вооружённые восстания. Потом Россия захватила пол-Европы, превратилась в великую атомную державу, и наконец после подавления Пражской весны ООН объявило 1970 год международным годом Ленина.

Блеф европеизации сопровождался всё-таки созданием истеричной, лживой, но в своих высших проявлениях выдающейся цивилизации, по крайней мере в области литературы, сценического искусства и отчасти музыки. Но попытка "вторичной европеизации" была блефом полным. Во-первых, таковая была совершенно не нужна (зачем по второму разу-то?), и, во- вторых, весь декларируемый европеизм русской интеллигенции на самом деле был пропитан азиатской ненавистью к европейскому государству, что превращало "второе русское просвещение" в комедию положений. Ситуация, когда выросший в полуазиатском захолустье "западник" ПлеХанов вместе с дочкой раввина Любовью Исааковной Аксельрод орал на "восточных деспотов" Николая Романова-Дармштатд-Готторптского и Александру Гессенскую, по уровню незатейливого юмора приближается к лучшим фильмам Чарли Чаплина. Это естественное следствие неестественной двойственности русской истории. Упрёки индийского интеллигента начала века в "азиатской жестокости" английской королевы (ближайшей родственницей которой, как известно, была последняя русская императрица) по- человечески понятны и во всяком случае не вызывают смеха, так как в колонии есть "занятое место", и это действительно жестоко. Жестокость подавления восстания сипаев заключается в том, что сами индийцы были отчуждены от возможности проявить собственную, САМОСТОЯТЕЛЬНУЮ жестокость. Более того, сама по себе деколонизация Индии в известном смысле есть путь её дальнейшей европеизации, ибо вестернизированное государство, естественно, не может быть колонией.

Блефующий, как правило, играет на повышение, поэтому азиатская реакция на излишнюю европеизацию России приобрела форму УЛЬТРАзападничества. Лозунг "догоним и перегоним Европу" был равно характерен и для большевиков и для кадетов. Разногласия заключались в способах и областях "обгона". Большевики хотели перещеголять Запад прежде всего в области социальных преобразований, кадеты - например, в области юриспруденции: в 1917 году Россия получила с их помощью фантасмагорический избирательный закон, о демократичности которого США или Франция могли только мечтать. Например, равное избирательное право для женщин существовало тогда только в Норвегии и Дании. Англия, родина феминизма, только подумывала о соответствующей реформе, поставив для начала эксперимент в некоторых доминионах. А в России ввели одним махом, и миллионы лузгающих семечки краснощёких деревенских девок в одночасье стали "головой выше" английских аристократок. Дальше больше. В Германии, Бельгии, Голландии, Испании возрастной ценз избирателей был 25 лет, в Австро-Венгрии 24 года, в наиболее передовых демократических странах Запада: Англии, США, Франции - 21 год. А в России - 20. Знай наших! Ни в одной стране мира не было избирательного права у военнослужащих. А в России - ввели, да ещё во время мировой войны. Был отменён имущественный ценз, ценз оседлости, грамотности и т.д. В целом избирательный закон в России обгонял естественный ход постепенной демократизации самых передовых государств на 30-40 лет. (Для сравнения: в США возрастной ценз избирателей был снижен только в 1971 году.) Впрочем был проявлен и мудрый консерватизм. В избирательный закон было введено одно ограничение: в выборах запрещалось принимать участие "господам Романовым". Среди царских родственников были учёные, литераторы, благотворители - но они оказались недостойны быть полноправными гражданами Русской республики (которую, кстати, провозгласили до выборов в Учредительное собрание, нарушая свой же закон, - "очень хотелось" и провозгласили). Между тем Николай II фактически добровольно передал власть и именно Учредительному собранию, явившись в правовом отношении его единственным автором. Увидев, что никто его не поддерживает, он целиком поддержал идею своих противников: говорите, надо республику - хорошо, я отрекаюсь; говорите, что надо соблюсти законность, хорошо, я готов оформить отречение как легитимный акт и вы можете проводить выборы, не опасаясь правового нигилизма. Михаил, в пользу которого он отрёкся, первым делом заявил, что он поддерживает идею Учредительного собрания и отдаёт ему право определения будущей формы правления. В ответ на это кадеты (главные организаторы Февральской революции), формально "конституционно-МОНАРХИЧЕСКАЯ демократическая партия", заявили, что никакие они не монархисты, что это всё была 15-летняя маскировка для "фраеров", и Романовых надо гнать из России в три шеи. В результате клоунских выборов в Учредительное собрание кадеты и их союзники, проведшие 95% работы по организации Февральской революции, получили 5% голосов. Впрочем победившие противники кадетов рано радовались, что "обули фраеров". Им просто сказали на первом же заседании: "А ну, фраера, валите отсюда".

В маскировке азиатской реакции под западничество нет ничего удивительного с точки зрения психологической. Недоразвитие личности неизбежно приводит к тому, что первым этапом её самоосознания является стихийный протест против собственного индивидуального существования. Ведь индивидуальное существование вовсе не является само по себе абсолютным благом. Прежде всего, индивидуальное существование трагично, так как для личности смерть есть актуальная данность, а для единицы коллектива личная смертность маскируется "жизнью рода". Кроме того, жизнь личности есть постоянное переживание собственного одиночества, хотя бы уже потому, что для личности полная совершенная любовь это любовь не только к существу противоположного пола, но и к личности, а совпадение развитой и совершенной индивидуальности с внешней красотой есть вещь гораздо более редкая - отсюда характерная для личности трагедия неразделённой любви. Неслучайно тема несчастной любви характерана для эпохи формирования европейского индивидуализма ("Страдания молодого Вертера" Гёте).

Из-за болезненности индивидуального существования крайне важна естественность и плавность развития индивидуалистической культуры. Те же "Страда-ния молодого Вертера" явились первым европейским бестселлером, и этой книгой ознаменовалось рождение индивидуального сознания как культуры (сентиментализм), как чего-то массового, характерного для определённого слоя, постепенно расширявшегося на протяжении более двухсот лет и обнимающего в современных культурных странах более половины населения, так что индивидуалистическая культура стала одновременно культурой массовой, превратилась в СТИЛИЗАЦИЮ индивидуального существования, может быть даже навязываемую определённой части населения. Вне этой КУЛЬТУРЫ состояние индивидуального существования по меньшей мере неудобно, часто - мучительно. Человек ощущает себя социально покинутым, "никому не нужным". Реакцией на это является индивидуалистический бунт против индивидуализма, тот "героизм" русской интеллигенции, о котором писал в "Вехах" Сергей Булгаков, и который был крайне примитивной формой индивидуализма - реакцией мещанина на несообразный ему уровень индивидуализации (18). Булгаков показательно абстрактно и вскользь противопоставлял в "Вехах" полуевропейскому "героизму" некое "подвижничество". Собственно, если спокойно обдумать этимологию этого слова, речь идёт о мудром отказе от личностного начала, о жертве индивидуальным существованием как заведомо непосильной задачей, жертве во имя душевной гармонии. Однако Булгаков не видел, что "подвижничество" в смысле политическом есть европейская реакция царизма на русскую азиатскую революцию. Также он не понимал, что яд индивидуального существования может весьма легко привести к разрушению личности (которая не хочет быть личностью и разбивает себе голову о мостовую), ибо сознательный отказ от самосознания возможен только на достаточно высоких степенях индивидуальной жизни и доступен лишь одиночкам. Между прочим, сама проблема отказа от индивидуального бытия тоже проявление неудобности этой формы существования: Личность неизбежно переживает мистерию угасания разума в старости, а при родовом сознании проблема "красивого старения", правильной деградации отсутствует. При этом стандартные формы решения подобной проблемы не выработаны даже современным Западом. Это задача будущего века, а может быть и веков, и уж, конечно, не наивной России начала XX было её решать. Другое дело - организация своеобразного "ордена глумливой адаптации", создающего пародийную иллюзию коллективной жизни и вызывающего "смеховое снятие" рационально неразрешимой проблемы. Западноевропейское масонство с его неистребимой двусмысленностью вполне могло явиться в русских условиях элементом псевдоколлективистской поведенческой культуры. В этом смысле ошибка (19) русского масонства не в его гипертрофированном развитии как таковом, а в том, что его шутовскую культуру приняли излишне серьёзно, разрушив тем самым "идеологический лак", в течение столетий предохраняющий западное масонство от агрессивной внешней среды. В русском масонстве была нарушена мера иронии. Возник русский тип "сурьёзного масона", вроде Максима Ковалевского или Муромцева. При этом перестала замечаться подоплёка живой религиозной жизни масонства, та интегрированная рационализмом XVIII века западная культура карнавализма, на которую безуспешно и слишком поздно обращал внимание наиболее умный представитель младшего поколения русских масонов Михаил Бахтин.

Воспринятое совершенно серьёзно масонство на русской почве превратилось в полную пародию. Одна из наиболее смешных книг в русской культуре - это из-данный в виде огромного тома парадный отчёт о торжественных похоронах Максима Ковалевского. (Мелованная бумага, дорогой переплёт, фотографии венков от благодарного человечества, многотысячная траурная процессия, надгробные речи, мировая скорбь.) При этом читателю книги совершенно не понятно, а кто такой, собственно говоря, этот Ковалевский, за что поистине царские почести оказывают второстепенному профессору и мелкому политику, да ещё во время мировой войны (Ковалевский умер весной 1916 года). Это создаёт впечатление грандиозной мистификации, кажется, что никакого Ковалевского не было и похороны его выдумали. Но при этом тон книги, в отличие от сталинских "Весёлых ребят", непрошибаемо серьёзный. И эта ни на чём не основанная серьёзность производит впечатление полной несерьёзности. Точно так же совершенно несерьёзными выглядят преувеличенно серьёзные политические лидеры русского масонства, вроде главы Первой Государственной Думы Муромцева или первого премьер- министра Временного правительства князя Львова. Последний вообще, по единодушному отзыву современников, был способен много-много поддержать разговор на уровне "Salone blodsinn", но изображал из себя "влиятельное лицо": "Я употреблю всё своё влияние..."

"Социал-паханизм" русских масонов возник на пустом месте. Пришёл Ленин и сказал: "А хочешь я тебе глаз выну?". В Италии профану прокололи бы шилом сонную артерию, а в России "влиятельные лица" засвистели в свисток: "Полиция! Полиция! - Хулиганы обижают!!!". Этот вопль был нелеп, и указ о поимке членов ленинского ЦК летом 1917 смешон. Если вы страшные карбонарии, решившие посреди мировой войны смахнуть с планеты величайшую монархию мира, то такие вопросы должны решаться в течение суток. Просто позвонить по телефону: "Тут появился КАКОЙ-ТО. Ходит и ходит, чего ему надо?" На следующий день сообщение в газете: "Труп Ленина с проломленным черепом обнаружен недалеко от железнодорожной станции". Вопль "полиция!" был бы ещё понятен, если бы к самой полиции относились с уважением. Но к этому времени полицию в России просто распустили (не надо "царских сатрапов" - у нас у самих "влияние"). И горе-паханов в пенсне и с интеллигентскими присказками "уделали" несколько десятков шпионов и уголовников, обладающих реальным ноу- хау внегосударственного насилия: общаком, бойцами, правилками, малинами, дурью и тому подобными аксессуарами организованной преступности. Могущественные и влиятельные русские масоны, "проводники европейской культуры, несущие свет просвещения", превратились в ничтожных интеллигентиков, с которыми можно было делать всё, что угодно: заставить плясать голыми на столе, выдумывать "сменовеховство" и "евразийство", проводить обновленческую реформу православия, писать панегирики Сталину, рубать уголёк в шахтах, объяснять Лиону Фейхтвангеру преимущества реального социализма. Власти, "которая штыками и тюрьмами ограждает от ярости народной", не было, и "работающие под урок" могущественные бомбометатели оказались ничтожными полураздавленными червями перед наивным Лениным, который "понял буквально" и действительно стал уголовником.

Ленин на всех ПЛЕВАЛ. Его произведения ничего не дают для понимания личности: на печатное слово он плевал тоже. Сталин и Троцкий, да и прочие большевики вполне адекватны в письменной речи. За речами Сталина чувствуешь запах Сталина, кислый запах табака и пота, за статьями Троцкого видишь ход его мысли - мысли еврейского просветителя XVIII века, заворожённого чудесами европейской цивилизации, но сохранившего восточную жестокость и презрение к социально беспомощному "индивидууму". За статьями Ленина нет ничего. За его письмами видна бешеная энергия манипулятора. Который дёргает за ниточки всех и вся, и ежедневно, на протяжении всей жизни, но сам совершенно анонимен. "Несуществующ". По сравнению с ним Ковалевский по степени содержательности личности - Леонардо Да-Винчи. Идея европейского "манипулирования", то есть "автономного управления", оказалась на русской почве манипулированием ничем, распределением ничего. Просто рабочие были максимально безлики и лучше всего подходили под стилистику ничего. Господин из Сан-Франциско всё-таки был господином - чем-то единичным, индивидуальным. "Группа товарищей" из Сан-Франциско снимала последнюю зацепку содержания и "господин Никто" превращался в уже совершенно абстрактное "ничто".

Ленин относился к разряду людей, для которых любовь есть что-то вроде езды на велосипеде, а обряд похорон воспринимается как ненужные накладные расходы. Это поведение "умного русского", которого жизнь обломала, который после плача на свадьбе и плясок на похоронах перешёл к цинизму, последовательно низводящему все проявления человеческой жизни к мещанской "выгоде". Это особый тип отношения к жизни. Понимающая ухмылка, спичка в углу рта, руки в карманах, лёгкое насвистывание сквозь прижатый к нёбу язык. Кто-то молится перед иконой. Подойти, посмотреть, сказать: "Папаша, а ты не болен?". Западные славяне отчасти выразили этот варварский дух, создав в образе Швейка сверхослабленный вариант русского идиотничания. Дух, полностью чуждый романской культуре. Русская душа похожа на итальянскую своим женственным артистизмом. Но русский ум совершенно чужд Италии, вообще Европе. Это нечто животное, обезьянье. Швейк, ставший императором Австро-Венгрии, - это Ленин. Гамлет Швейк: "За папашу дядю урыл". "Никаких трагедий". Зощенко удивительно точно передал стиль победившего ленинизма. Его дух. Ленин дал запах советской эпохе. Советская власть воняла Лениным, как гоголевским Петрушкой.

Если абстрагироваться от неизбежных подсознательных устремлений, на уровне сознания и социальной практики Ленин был действительно атеистом, и в этом была его необыкновенная сила. На религию ему было плевать. В двадцатые годы в Советской России постоянно носились с образом роденовского "Мыслителя". Считалось, что это образ сознательного пролетария, запечатлённого великим мастером в момент порождения "диалектического материализма". Между тем фигура "сознательного пролетария" венчала у Родена композицию "ВРАТА АДА". Социальный образ пролетария был погружён в Европе в контекст естественной мистерии жизни и смерти. Идея "эксплуатации" - циничного использования другого человека - была скрыта и нейтрализована сложной РИТОРИКОЙ. Английский аристократ считал местного пролетария скучной посредственностью, которой он в течение столетий устраивал тараканьи бега, но эта простая истина была обёрнута шёлком риторики, сформировавшей между прочим у оруэлловского "прола" идеал джентльмена, идеал "достойной жизни". Русские же решили просто - а-а, тут ОБМАН, тут СОЦИАЛЬНАЯ НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬ, ну, раз так - вали всё в яму. "Год в лагере и бирку на ногу". ТАКОЙ социальной риторики Запад не видел: рабочая партия, где нет ни одного рабочего и которая рабочих ненавидит лютой ненавистью. Соответственно насквозь риторичное масонство, собственно атеизм, доведённый риторикой до степени религии, должно было привести в русских условиях к более чем оригинальным результатам. Если Вольтер выдвинул идею социального использования религии, то русские, не отягощённые грузом европейской культуры, пошли дальше и выдвинули идею социального использования АТЕИЗМА, явив в мировой истории первый пример атеистического государства. Если масонство по сути явилось инструментом хладнокровной утилизации западного христианства, то в восточном христианстве оно до такой степени не встретило сопротивления, что неисчерпанный до конца пафос "инструментализма" в конце концов обратил на русской почве в используемый материал само масонство. Русское масонство стало христианством (религией) и отнеслось само к себе как к христианству. То есть само себя переварило.

Радостная злоба "раскусившего ситуацию" Ленина: "Ах, МАСОН, ну так одевай колпак, пляши, дурачок". Своих "товарищей" он презирал, но при этом "относился терпимо", так как человек - животное. И всеми ими манипулировал. Его "гвардия" состояла из скотов, дегенератов и профессиональных неудачников, но он так ловко их стравливал, создал такую атмосферу переплетения интересов, взаимных интриг, столкновений и сплетен, что машина заработала сама. Все они крутились как белки в колесе. "Великий Ленин", который ненавидел и презирал любые формы духовной жизни, поступил со своими "товарищами" так, ударил по Западу так, что об этом вообще до сих пор ничего не написано. От Ленина Запад вот уже 80 лет только разевает беззвучно рот, как мальчишка, получивший отцовским сапогом поддых. На Западе до сих пор не вышло даже более-менее серьёзной биографии этого человека.

Пограничное положение русской цивилизации дало неслыханную свободу политического манёвра. Великий Восток Франции (то есть Сюрте Женераль), в течение нескольких десятилетий безнаказанно издевавшийся над ковалевскими, трубецкими, керенскими и прочими смышлёными аборигенами, в конце концов доигрался и получил в лоб свой "свет просвещения" через зеркало ленинского хамства. Через 40 лет ВСЕ секретные масонские архивы Франции (как впрочем и архивы Сюрте Женераль) оказались в Москве. Гестапо с немецкой педантичностью собрало и вывезло их в Германию, где они были благополучно захвачены спецподразделениями Берии. После этого французы в течение десятилетий униженно выклянчивали у своих младших братьев архивы обратно (20).