ГЛАВА 2. Мир в нашем доме был только когда родители слушали музыку

МУЗЫКА - ЭТО МЕССЕДЖ

Мир в нашем доме был только когда родители слушали музыку. Никто из моей семьи не зарабатывал на жизнь музыкой, но отец бывало что-то пел, а однажды в 50-х он спел ду-воп[2] на улице с Полом Саймоном и Артом Гарфанкелем (еще до того, как они стали Саймоном и Гарфанкелем), которые ходили в ту же школу, что и он. У обоих моих родителей были в коллекции такие пластинки, как саундтрек Вудстока, Нил Даймонд, Элтон Джон, Кэрол Кинг, Дуби Бразерс, Боб Дилан и Зе Бэнд. Я любил их, но ничего не знал об агрессивной музыке, пока мне не исполнилось семь, и я не открыл для себя Black Sabbath.

У отца был младший брат, который был всего на десять лет старше меня – дядя Митчел. Я считал его самым клевым парнем в мире. Когда мне было шесть или семь, мы ходили домой к дедушке и бабушке, и я заходил в комнату дяди Митча. У него на стенах висели все эти постеры Zeppelin и других рок-групп, клевые ультрафиолетовые постеры, обширная коллекция винилов и куча комиксов. Я сидел и смотрел на его пластинки часами. Я думал: “Это самое клевое место на свете. Все это будет у меня, когда я немного подрасту”.

Как-то я просматривал его коллекцию – Битлз, Дилан, Стоунз – и вдруг увидел первую пластинку Black Sabbath. Я глянул на обложку и подумал: “Что это такое?” Какая-то жуткая ведьма стоит в лесу. Я спросил Митча: “Что это такое у меня в руках?” И он сказал: “Это Black Sabbath. Они играют кислотный рок”. Я спросил: “А что такое кислотный рок?” Тогда я еще даже не знал, что такое кислота. И никто не употреблял термин “хэви-метал” для описания музыки.

Он поставил пластинку. Она начинается с дождя, грома и зловещего звона. И тут вступает этот супер ужасный и тяжелый гитарный рифф Тони Айомми, который, как я позднее узнал, был самым известным тритоном в роке. Я без сомнения испугался, но все же был в восторге. Постеры черных пантер со сверкающими глазами глазели на меня, а злые колдуны пожирали своим взглядом. Потом парень с гнусавым голосом, напоминавшим по колдуна, начал петь о Сатане и вопить, чтобы Бог помог ему. Я подумал: “Я не вполне понимаю, что там творится”. Но в то же время я хотел услышать еще.

А еще у дяди Митча было навалом всяких комиксов, поэтому каждый раз бывая у него в комнате, я садился и читал. Он познакомил меня со звездами Вселенной Марвел и ДиСи: «Невероятным Халком», «Фантастической Четверкой», «Спайдерменом», «Капитаном Америка», «Мстителями», «Людьми Икс», «Тором», «Конаном», «Бэтменом», «Суперменом», «Флэшем» и «Лигой Справедливости». Я погружался в миры, созданные Стэном Ли, Джеком Кирби, Стивом Дитко, Нилом Адамсом, Джимом Стеранко и во все эти отличные комиксы серебряного века и художников. В те времена комиксы стоили 12-15 центов, так что каждую неделю я заглядывал в кондитерскую и тратил карманные сбережения, чтобы купить их для себя.

К счастью, когда мама съезжала с катушек, отец всегда был рядом со мной и братом. Тусить с отцом было весьма клево. Он обладал совсем другим типом темперамента, в отличие от мамы. Он был уравновешенным, твердым и спокойным. Он повышал голос только в случае самой крайней необходимости. Это был человек-скала, и я отдаю ему должное за эту составляющую моей личности, за то, что могу сохранять хладнокровие и справляться со стрессовыми ситуациями. Если бы отец был таким же нервным, как мама, я бы кончил тем, что попал в какую-нибудь психушку. Когда была возможность, отец брал нас с Джейсоном кататься на лыжах и водил на бейсбол.

Мы начали посещать первый стадион Янки в 1972-ом, и с того времени повидали немало игр. Это немного странно, потому что, так как жили в Квинсе, мы должны были быть фэнами Метс. Мой отец даже не был фэном Янки. Он был фэном Доджерс. Янки были его врагами. Думаю, именно поэтому я стал фэном Янки. Меня уже тошнило от разговоров о Доджерс из Бруклина, которые, само собой, на тот момент были Доджерс из ЭлЭй, поэтому я тяготел к соперникам Доджерс.

Все считают Янки командой международного уровня: они участвовали в первенстве сорок раз и становились чемпионами двадцать семь раз – это больше, чем у любой другой команды в Высшей Лиге. Но когда я был ребенком, Янки безбожно лажали. Они играли ужасно аж до 1976-го. По-прежнему ходить на бейсбол было таким кайфом. Совершенно другой мир. При каждом ударе биты тысячи людей болели за команду в полосатой форме. Клевая форма. Метс носили дурацкие цвета. У Янки был свой стиль.

Я не просто любил смотреть бейсбол. Мы с друзьями также любили играть. Все началось со стикбола, в который мы играли ручкой от метлы и теннисным мячом. Когда я жил на PS 169 на Бей Террес, я всегда играл после школы, и у меня довольно хорошо получалось. Там было поле для стикбола с нарисованными на стене коробками. Так что это был мой естественный шаг в Малую Лигу, в которой я играл многие годы. Обычно я играл на второй базе или шорт-стопе. Образцом для подражания для меня был Фредди Патек, который выступал за Канзас Сити Роялс и имел рост всего пять футов пять дюймов. В то время в спорте все еще было много парней обычного роста, и это дало надежду ребенку вроде меня.

Несмотря на важность, оказанную на меня первым прослушиванием Sabbath, Элтон Джон также оказал на меня большое влияние в детстве. У нас дома были все его пластинки, и в 1974-ом, перед тем, как мои родители окончательно расстались, мы все пошли посмотреть на Элтона в Нассау Колизеум во время тура Гудбай Йеллоу Брик Роад. Во время шоу вырубили электричество, но все же оно было потрясным. Он постоянно использовал смену костюмов, и это научило меня тому, что можно развлекать, не просто играя музыку. Песни были отличными, но при он был таким профессиональным актером и действительно играл для зрителей. Мы видели Пола Саймона в 1975-ом, и он тоже был потрясающим.

Хотя об этом сложно догадаться, у меня было полно друзей, которым было плевать на музыку. Им было насрать на концерты и покупку пластинок. Все, что их интересовало, это бейсбол и комиксы, чем я очень увлекался. Но я хотел вывести свою любовь к музыке на следующий уровень. У отца дома всегда лежала акустическая гитара. Он редко играл на ней. Думаю, он знал два-три аккорда, но я знал, что она лежит где-то поблизости. Я видел The Who по телеку. Я знал эту группу, потому что у них были одни из лучших весен на пластинке Вудстока моих родителей. И вот я смотрю на них, и тут Пит Таунсенд начинает вращать своей правой рукой будто винтом самолета. Это выглядело очень круто, и тогда я спросил родителей о гитаре и сказал: “Я хочу научиться. Могу ли я брать уроки гитары?”

Они ответили конечно, но не разрешили мне начать с электрогитары. Отец настоял на том, что я начну играть на акустике, и если я смогу доказать ему, что я серьезно настроен к этому инструменту, тогда смогу перейти на электрогитару. Мой учитель гитары был высоким парнем с длинными волосами, ему было где-то около девятнадцати или двадцати. Его звали Рассел Александер, и я считал его самым крутым чуваком в мире. У него был Стратокастер, а у меня моя тупая акустика. Никуда не годится. Немного времени спустя он сказал моему отцу: “У него хорошо получается. Он увлечен всерьез”. Так и было. Я практиковался каждый день и выучил все основные аккорды. Я научился читать, играть гаммы и освоил элементарную теорию. Через пару месяцев уроков Рассел начал мне давать домашнее задание на гитаре. У меня раз в неделю был урок, и мне приходилось практиковаться и выписывать схемы, что я терпеть не мог, потому что это совсем не было весело. Я просто хотел играть.

Каждый раз, когда приходил Рассел, я говорил: “Научи меня играть “Whole Lotta Love”. Покажи, как играть “Pinball Wizard”. Все, чего я хотел, это выучить песни. Плевать я хотел на выписывание схем на клочках бумаги. Его это расстраивало, и он говорил: “Слушай, тебе придется выучить это, чтобы уметь…” И я такой: “Ты хочешь сказать, каждый парень из всех этих групп знает все это и владеет теорией?”

“Да, знает и владеет” – говорил он.

“Я так не думаю” – отвечал я со скептицизмом непослушного ребенка. Казалось невозможным, что все эти классные рок-звезды потратили кучу лет, корпя над домашним заданием, чтобы научиться играть.

Какое-то время я продолжал брать уроки у Рассела, и он научил меня некоторым песням на акустической гитаре. В третьем классе я сыграл дилановскую “Blowin’ In The Wind”, “Bad, Bad Leory Brown” Джима Кроуса и “Wipe Out” Surfaris на конкурсе талантов начальной школы в Лонг-Айленд. В актовом зале были только я, моя акустическая гитара и микрофон. Все аплодировали мне. Я был маленьким ребенком. А что им еще делать, фукать на меня? Но я знал песни. Я реально ЗНАЛ эти песни.

Поэтому, когда я играл на акустике уже шесть месяцев, отец выполнил свое обещание. Он отвез меня в музыкальный магазинчик в Квинсе на Юнион Тернпайк и купил мне подержанный Фендер Телекастер Делюкс 1972-го года. Он была цветом журнального столика с черной накладкой[3]. Хотел бы я сейчас его иметь, он бы стоил под девять косарей. Я продал его где-то в 1978-ом, потому что очень хотел купить Фендер Стратокастер. Тогда я не слишком много знал, и для меня Телек совсем не выглядел клевым. Страт был клевым, Лес Пол был клевым. Никто из тех, кто мне нравился, не играл на Телеках. А еще мне больше нравилась форма Страта. Он был гладким и менее фольковым. Я скопил немного денег и вернулся в магазин, где мы брали Телек. У них был Страт из натурального дерева, который я очень хотел. И я обменял свой Телек и добавил сверху еще две сотни баксов. Так я обзавелся новым оборудованием на многие годы, я использовал его даже в годы становления Anthrax в начале 80-х. Я постоянно покупал и продавал оборудование, стараясь достать больше и лучше и находить хорошие предложения.

Как только мне купили этот первый Телек, я сказал родителям, что мне больше не нужны уроки. Я хотел учиться сам. Я был достаточно дальновиден, чтобы сказать: “Я не хочу, чтобы гитара звучала как у моего учителя. Я хочу, чтобы она звучала как у меня”, потому что я боялся, что иначе они у меня просто заберут гитару. Сработало! Они разрешили мне заниматься самостоятельно.

К тому времени я очень хорошо умел играть основные аккорды, и у меня был хороший слух, поэтому я включал пластинки и подбирал последовательности аккордов – практически все, за исключением соло. После этого я сказал себе: “Мне нужен комбик получше”. На тот момент у меня был небольшой Фендер Делюкс. Я хотел себе Твин Реверб, потому что он был больше, но он был слишком дорогим. И я купил фузз, педаль Электро-Гармоникс Бир Мафф. Я подключил ее к Фендер Делюкс, и уверен, она звучала ужасно, но тогда мне казалось, что это улет.

У отца был двоюродный брат Эдди в Лонг-Айленде, который, как и Митч, был всегда на десять или двенадцать лет старше меня, и он жил в двух милях, так что я часто его видел. Он был байкером, и он жил в одном доме с парочкой других байкеров. У них в подвале была устроена комната для джемов с ударной установкой и кучей комбиков, и они все спускались туда и играли. Я следил за их творчеством, когда мне было восемь или девять. У них были Лес Полы, Гибсон ЭсДжи и Страты, “квакушки” и фуззы. Они подключаются, и ни с того, ни с сего эти чуваки с длинными волосами, бородами и кожаных жилетках начинают жарить. Это было самое клевое из того, что я видел, и благодаря этому я захотел играть на гитаре еще больше.

Так же сильно, как я любил Битлз, Элтона Джона и Саймон и Гарфанкел, я определенно смотрел на них как на развлечение, вроде комиксов и фильмов ужасов. Так продолжалось до сентября 1975-го, когда я услышал “Rock and Roll All Nite” с альбома «KISS Alive!», когда я подумал: “О Боже, да это совсем другое дело”. Я устремился к этому как мотылек на свечу. Мы были в нашем желтом микроавтобусе Форд Торино примерно во время выхода альбома, и эту песню включили по радио. Я не знал, кто это. Песню не объявляли, а я никогда раньше не слышал KISS. Но я подпевал ей до конца песни. Родители орали, чтобы я заткнулся, потому что они не знали, что это за группа и для них это было слишком громко. А потом я сказал: “Кто это был??” Но ди-джей сразу включил следующую песню. Я подумал: “Ох, чувак, я так никогда и не узнаю, что это за группа! Это была лучшая песня из тех, что я слышал за всю жизнь, и так никогда и не узнаю, кто ее пел!”

Где-то на Хэллоуин я смотрел днем телек, щелкал все пять каналов, которые у нас тогда были, и остановился на ток-шоу, в котором четыре парня сидели в гриме. Я и понятия не имел, кем они были и что у них за история. Потом диктор сказал: “А теперь свой хит с нового альбома «Alive!» вам сыграют KISS, встречайте: “Rock And Roll All Nite”! Забавно, что в 11 лет мне не понравилось, как они выглядят. Я сказал тогда Джейсону: “Это же глупо. Кем они себя вообразили? Они выглядят как идиоты. Это что, группа? Почему они так выглядят?” Я просто не понимал. Элтон Джон был эпатажным, но он не одевался так, словно собирается сыграть в “шалость или угощение”. The Who не носили грим и туфли на платформе.

Секунду спустя KISS начали играть песню, которую я услышал по автомобильному радио, и у меня просто отвалилась челюсть. Я повернулся и сказал: “Мы должны пойти в музыкальный магазин прямо сейчас! Я хочу себе этот альбом! KISS, KISS, KISS!”

Уверен, четыре миллиона других одиннадцатилетних подростков в тот момент сделали то же самое. Их напор врезал прямо по нашему гребаному нервному центру, и мы врубились. Логично. Нас запрограммировали, вот именно. Я был одержим KISS в течение трех лет, с 75-го по 78-ой. Я любил и другую музыку, но все эти три года у меня на уме были только KISS.

Они были больше, чем жизнь. Другие группы пели о популярности, гастролях, о том, как цеплять телок. Zeppelin пели… да черт их знает, о чем пели Zeppelin, о каких-то лесных нимфах и леших. А Стоунз и блюзовики писали о том, какие телки плохие и какой суровой бывает жизнь. Я уже знал о том, какой суровой бывает жизнь, но еще не открыл для себя телок. KISS пели о бегстве, о том, как рвануть на другую планету и никогда не оглядываться.

Ночь в 1975-ом, когда родители усадили нас дома в Лонг-Айленде, чтобы сказать, что они окончательно расстаются, запомнилась мне так же, как и первое шоу Anthrax, прошедшее с аншлагом. Я помню, как они сказали: “Дело не в вас. Мы оба очень сильно вас любим. Но мы не счастливы и нам нужно расстаться”. Я почувствовал огромное чувство облегчения и был по сути счастлив. Джейсон больше расстроен не больше моего. “Ага. Ну и кто будет выдавать нам на карманные расходы?” – это все, что он сказал. Больше всего нас беспокоило, сможем ли мы по-прежнему часто видеться с отцом. Я почувствовал самое большое облегчение от одной мысли, что теперь они не будут орать друг на друга 24 часа в сутки. Моя мама, Джейсон и я переехали обратно в Квинс, буквально в шести кварталах от того места, где мы жили. Это было лучшее место. И вдруг я хожу в седьмой класс со всеми моими друзьями с первого, второго и третьего класса. Лонг-Айленд был как другой дикий мир, а теперь я вернулся в город, и я знаю всех этих людей! Мне было тринадцать, я ездил на автобусе в школу, курил травку, пил и слушал рок-н-ролл. Все изменилось к лучшему. Мама работала с девяти до пяти. Ее не было рядом, поэтому я присматривал за братом. У нас была полная свобода. Это был улет. В то же время я знал, что должен сделать, что в моих силах, чтобы убраться из района Барауз. Я не хотел жить в Квинсе до конца своих дней. Я хотел сбежать и оставить свой след в этом мире.

В том же году моя бабушка по материнской линии умерла от рака. Для мамы это было слишком и у нее случился срыв. Было много криков, воплей и хлопанья дверьми. Она начала больше пить. Как-то ночью отец поехал забирать ее с вечеринки какого-то друга, где она упилась в ебеня. По дороге домой мама открыла дверь и попыталась выпрыгнуть из машины, чтобы покончить с собой. Держа руль одной рукой, отец наклонился через сидение и одним резким движением запихнул ее обратно в машину и ударил по лицу так сильно, как мог. Она рухнула без сознания, и он смог закрыть боковую дверь. Хотя это не то, чего мама хотела тогда, он без сомнения спас ей жизнь той ночью. Вместо того, чтобы отвезти ее домой, он отвез ее прямиком в психбольницу и зарегистрировал ее в центре реабилитации.

Пока мама отсутствовала, отец приехал жить с нами. Мы не знали подробностей. Все, что мы знали, это что она больна, и отец останется с нами, пока маме в больнице не станет лучше. Близился мой двенадцатый день рождения, и те шесть недель, пока мамы не было, были очень даже ничего. Отец уходил рано утром на работу и не возвращался домой аж до семи часов, поэтому мы с братом тусили напропалую. Как психбольные, захватившие психушку. Я опустошал небольшие бутылки Скоуп и Листерин, наполнял их маминой водкой, чтобы мы с друзьями могли пить с них во время ежедневной поездки на автобусе в школу длиной в десять миль.

Кроме того, я тырил травку отца и курил между уроками. Он хранил эти скатанные в трубочку косяки в банке Sucrets. Я думал, что он увидит, что некоторых не хватает и выскажет мне, но этого не случилось.

Мои друзья хихикали как идиоты, когда курили, но меня никогда не вставляло. Казалось, что у меня иммунитет, но это было здорово, потому что все думали: “Черт, да Скотт может выдержать такой кайф”. Это было хорошо для имиджа среди шпаны.

Когда мама вернулась домой, кое-что изменилось, но не так сильно. Каждую неделю она посещала терапевта по имени доктор Райс, и думала, что он передает слово Господа. Она выполняла все, что он говорил ей, и думаю он хорошо к ней относился, потому что она стала более психически уравновешенной и кричала на нас без причины ровно в половину меньше обычного. Она вернулась к работе, чтобы содержать нас троих. Должно быть это было рутиной. Когда ты ребенок, ты не понимаешь, сколько твоим родителям приходится жертвовать, чтобы у вас на столе была еда. Пока мы веселились на улице, она рвала свою задницу, работая секретаршей и проклиная свою жизнь. Но долгие часы отсутствия мамы давали больше свободы нам с Джейсоном. Некоторые люди, которые выросли детьми работающих родителей, стали закомплексованными в будущем и разочаровались в жизни. Я никогда этого не понимал. Возможность быть самому по себе давала мне чувство независимости, развила во мне самоуверенность и что важнее всего – значила, что никто не скажет мне, что мне можно, а чего нельзя.

Мы просыпались и шли в школу, потом возвращались домой и следили за тем, чтобы обед был готов, а квартира была чистой. Когда все было сделано, мы шли гулять и без надзора гуляли до обеда. Я попадал в небольшие неприятности, но никогда не делал ничего очень плохого, потому что всегда присматривал за братом. Я знал, что мне придет пиздец, если меня куда-нибудь утащат копы, и он останется один на детской площадке. Я любил своего брата и думаю именно это не позволяло мне заходить слишком далеко с алкоголем и наркотой. Я пил, чтобы ударило в башку, но никогда не терял рассудок. И я чувствовал себя клево и по-бунтарски, словно я один из тех крутых парней во внеклассных мероприятиях по телеку о том, как обходить проблемы стороной и избегать соблазна. Я любил соблазн, но знал, где провести черту. С парой исключений, которые стали моей фишкой. Необходимость присматривать за Джейсоном не просто держала меня в узде, она дала мне чувство ответственности и помогла мне стать тем человеком, кем я являюсь сейчас. У меня была эта важная роль и я не хотел облажаться.

Некоторые подростки, с которыми тусили, уже имели проблемы с копами, будь то мелкие кражи или вандализм. И это при том, что у многих жизнь была куда хуже моей. Их родители выбивали из них дерьмо. Многие из них жили беднее нас и постоянно нажирались с тринадцати лет. Они пили пиво в банках из бумажных пакетов и искали с кем подраться. Я думал: “Это совсем не кажется мне веселым. Теперь понят, откуда растут ноги. Они собираются стать такими же, как их родители”.

Многие из этих людей до сих пор живут в Бейсайде; они никогда не уезжали. Они стали пожарными или занимаются строительством. В этом нет ничего плохого, просто это не то, чего я хотел. И большинство из них стали алкоголиками. Я их не осуждаю. Многие рок-звезды – алкоголики. Я просто очень рано понял, что я таким не буду. Я слыхал о некоторых проблемных детях, которых сцапали копы за драки, воровство или вандализм, и что они в конце концов попали в исправительные школы. Я не знал, что это такое, но знал по тому, что слышал об этом со слов других, что не хочу там закончить. Я сказал себе: “К черту это говно, я уже радуюсь жизни”. Мне не нужны были реальные проблемы, чтобы получить кайф.

Большинство реально рехнувшихся подростков, с которыми мы тусили, знали, где я живу и что я не собираюсь бить витрины магазинов или совать зажженные петарды кому-нибудь в карман. Я забрасывал яйцами машины вместе с ними, крал комиксы и содовую из Гранд Юнион, чтобы показать на что я способен, но никогда не совершал серьезного вандализма или насилия. Когда я научился пролезать в магазин и нашел лучший способ побега, я тырил упаковку из шести бутылок пива, что определенно помогало мне оставаться в хороших отношениях с остальными. У меня была своя цель. И я всегда был хитрожопым. Мне было чем похвастать, как и остальным, что позволяло мне остаться вне списка кандидатов на избиение и трусы на голове[4], в котором обычно оказывались дети моего возраста. Даже самые большие уебаны любили меня. Я никогда их не осуждал и хотя я был маленьким крошечным ребенком, никто не доебывал меня, потому что я всегда дружил с полными крейзи.

Был один парень по имени Кенни, который обычно выбивал дурь из подростков, если они ему не нравились. Но Кенни считал меня клевым, потому что я смешил его. Думаю, я жил опосредованно по отношению к нему и некоторым его рехнувшимся дружкам. Когда другие дети с района, которые не входили в нашу клевую банду, пытались проехать на своих великах по короткому пути к парковке торгового центра, эти малолетние преступники опрокидывали их байки, наезжали на них и трясли бабки. Если ты не платил четвертак за проезд, они протыкали шины и избивали тебя. На следующий день после того, как Кенни наехал на этих парней, я видел их в школе, и хотя они были гораздо больше меня, они глянули на меня и убежали. Я всегда был самым маленьким ребенком в классе. Я не обидел бы и мухи, но я всегда дружил со всеми нужными людьми. Никто меня и пальцем не трогал.

Раз уж мы не хотели сидеть дома, мы с братом практически жили на улице. Когда мама орала на нас и говорила, что мы превращаемся в малолетних преступников, я отвечал: “Почему мы просто не можем жить с отцом?”, потому что отец всегда был спокойным и уравновешенным. Кроме того, он не осуждал нас, как она, вероятно потому что мы не жили с ним, и он не работал на двух работах, чтобы свести концы с концами. Мы видели его дважды в месяц по выходным и каждую среду во время обеда, перед которыми мы испытывали видимое волнение. Временами это бесило маму, потому что она была невероятно напряженной одинокой женщиной, работавшей до седьмого пота ради нас, а нам было насрать. Мы просто хотели тусить с отцом. Оставшуюся часть времени мы делали то, что нужно по дому, а потом держались от нее подальше, занимаясь тем, что нам нравилось.