Глава 80. Езус

Гневный, <...> он требовал жертв...

Когда Маша открывает глаза, я все еще бодрствую. Успел уже углядеть в окне спешащую на работу Раису (в книжном бизнесе суббота – не выходой день, а очередной шанс еще немножко заработать), и сообщить ей, что начну приносить пользу только начиная с понедельника. Она удивилась, но, к счастью, не возмутилась, лишь потребовала, чтобы я придумал какое‑нибудь увлекательное оправдание. Дескать, правду ей знать ни к чему, а удовольствие от выступления моего адвоката получить хочется. Я побещал, что не подведу, ибо правда окажется занимательней всех мыслимых фантазий.

И вот теперь главная героиня моей будущей увлекательной истории открывает глаза. Прекрасные, разумеется. Но пока еще очень сонные.

– Оказывается, ты мне не приснился, – радуется. – Это хорошо... А ты всю ночь не спал?

– Сколько там той ночи... Не забывай: я же маньяк. Особо опасный.

– Маньяк – это и вовсе прекрасно. И не пристаешь ко мне с утра пораньше, не дав глаза продрать – цены тебе нет! Знала бы раньше, бродила бы ночами по Москве в поисках симпатичных маньяков. Хороший вы народ. Душевный.

– Будешь издеваться, начну приставать с утра пораньше, – честно пригрозил я. – Страшно?

– Честно? Не очень... Слушай, а мне такая странная фигня снилась... Про тебя. И про меня. Получается, что про нас.

– Порнография? – спрашиваю заинтересованно, поскольку твердо вознамерился привести в исполнение свою «не очень страшную» угрозу: в таком деле похвала за бездействие – сомнительный комплимент.

– Нет... учти, мне сейчас только щекотно, а вовсе не... И еще учти: я очень хочу рассказать тебе свой сон, но не могу найти нужные слова. И, что еще хуже, стесняюсь.

– Ну, это уже точно перебор, – вздыхаю. – Не нужо меня стесняться. Я – «свой». Хороший, пушистый и совершенно безопасный. Честно.

– Пушистый и безопасный? Это уже какой‑то хомяк в презервативе получается, – вдруг начинает ржать она.

Знакомая реакция: я и сам начинаю шутить ниже пояса и гоготать не к месту, когда смущен. Словно бы в рассчете, что выпущеный на свободу толстокожий балагур займется всеми текущими делами. Поэтому я понимающе улыбаюсь:

– Ну да. А кому придет в голову стесняться хомяка в презерватве?

– Ну, если так... Сам виноват. Слушай же. Снился мне сон, в котором почти ничего не происходило, зато я каким‑то образом узнавала там всякие странные вещи. Там, во сне, это казалось мне совершенно естественым: ну, открылись мне некие тайны, и что с того? Но теперь вспоминаю – мороз по коже! Знаешь, как это бывает?

Киваю. Все‑то я знаю. И про странные сны, и про «мороз по коже». Что касается последнего, о нем я, пожалуй, знаю даже слишком много. Экзамен могу сдавать на звание магистра этого клятого мороза. Эх!

– Я сейчас уже мало что помню из тех сонных знаний. Но про нас с тобой почти ничего не забыла. Такое забудешь, пожалуй... В том сне – только не смейся, если ты засмеешься, я сгорю со стыда, и тебе придется сметать с одеяла пепел – я знала, что мы с тобой уже много раз были знакомы, и еще будем... Нет, не в каких‑нибудь «прошлых жизнях». Вообще, ни прошедшая, ни будущая форму глаголов тут не подходят. Все гораздо сложнее. Эти жизни происходят не последовательно, а одновременно. И именно с нами, а не с какими‑нибудь нашими двойниками. Ой, Макс, я совсем запуталась. Не могу объяснить. Помоги мне!

– Die Schicksalkreuzung, – медленно, как во сне говорю я, изумляясь тому, что вот ведь, сумел вспомнить мудреное иноземное словечко.

– Что?!

Так, одна анкетная подробность у нас уже имеется. Немецкого она не знает. Как, впрочем, и я. Полтора слова – невелик лексический запас.

– "Schicksalkreuzung", шик‑зал‑крой‑цунг, – повторяю старательно. – Это можно перевести как «перекресток судеб». Или «судьбокресток». Таинственная область бытия, где жизнь может пересечься не с чужими судьбами, а с собствеными, но несбывшимися, или недосбывшимися – не знаю, как сказать. Этот термин изобрел некий немецкий писатель по фамилии Штраух. Я его не читал, его и на русский‑то не перевели пока, но мне рассказывали... И еще. Та самая Ада, за которую я тебя поначалу принял, говорила, что у всякого человека несколько жизней. Одна сбывшаяся, остальные – несбывшиеся, про запас. Чтобы было, дескать, о чем выть зимними ночами... Но тут она, как раз, маху дала: насколько я заметил, зимними ночами никто особо не воет, все больше пищу переваривают у телека. Молча.

– Заметил он, видите ли! – внезапно возмущается Маша. – Пищу переваривают, нехорошие люди, выть не желают, понимаешь... Не перегибай палку.

– Ладно, – соглашаюсь. – Был дурак, исправлюсь. Перегнул – значит, в следующий раз недогну, не сердись. Ты мне лучше про сон расскажи еще. Как там все было?

– Там все было очень странно, – вздыхает. Трет ладошкой лоб, словно бы надеясь, что массаж оживит умственую деятельность. – Я словно бы присутствовала во всех этих своих жизнях, но лишь отчасти, как наблюдатель. Это были странные жизни: в нескольких я была убийцей – это я‑то, для которой комара прихлопнуть подвиг! – и еще кем‑то я была... да, и почему‑то я умела превращаться в птицу. Правда, не всегда. В некоторых случаях я только помнила, что когда‑то раньше могла стать птицей, а теперь – нет, не получается... Бред, да? И самое главное. Везде рано или поздно объявлялся ты, и это было очень здорово, но почему‑то быстро заканчивалось. А мне казалось, что все правильно, так и надо, иначе быть не может, потому что человек по природе своей – одинокое существо, а мы с тобой, вроде как, нарушаем это общее правило... Но и тоскливо мне становилось, это правда. А, с другой стороны, я знала, что мы еще не раз встретимся, потому что кроме этой судьбы есть еще и другие, и можно менять их как платья. Вернее, как белье: слишком уж плотно прилегают они к телу, принимают его очертания и впитывают запахи... Я чушь мету, да? Но другими словами не получается. Вот что значит – заснуть в постели маньяка! Я доложна была предвидеть, чем это закончится.

– Это закончится тем, что я поведу тебя завтракать, – решительно заключил я. – И знаешь что? Все, что ты рассказала, меня и радует, и пугает безмерно. Сон твоего разума породил теплую компанию чудовищ, которые вполне могут меня сожрать. Они пришли издалека, они давно охотятся за мной, они разгневаны и требуют жертв. Они здорово проголодались, эти чудовища. Мы с тобой, впрочем, тоже. Поэтому я просто поведу тебя завтракать. И мы пока не будем больше говорить о твоих снах, ладно? А то я свихнусь.