Глава 54. Гбаде

Гбаде легко возбуждается и стремится все истребить.

– Ничего я не понимаю! – кричу, уже с надрывом.

Говорить спокойно я сейчас не способен, хорошие манеры забыты. Меня раздирают противоположные желания: хочется не то выпрыгнуть на ходу из поезда и вскарабкаться по склону горы к дивным этим каменным стенам, не то забиться под стол, закрыть глаза, заткнуть уши и сидеть так, пока мир не придет в норму, пока за окном не замелькает скучный степной пейзаж: распаханные поля, узкие полоски лесопосадок, редкие огоньки станционных будок– И к чертям собачьим зачарованные города!

– Здесь не может быть никакого города, – я смотрю на попутчика почти с ненавистью. – И гор не может быть. Какие, на хрен, горы?! Вы мне в ром ЛСД подмешали, что ли?

Последняя догадка кажется мне просто блестящей. Следствие по делу можно считать закрытым. Обвиняемый обязуется затолкать остатки галлюциногена в собственную холеную задницу. Экспериментатор хренов!

– Обижаете, батенька, – хмыкает «обвиняемый». – ЛСД, да в ром? Зачем же хороший продукт портить?

У него редкий дар убеждения. Мои подозрения тут же рассеиваются, разум охотно подчиняется странной логике собеседника. Действительно, ЛСД в ром – какая нелепость! Смешно просто!

– Не может быть здесь гор, говорите? – мягко продолжает Карл Степанович. – Ну, не может, так не может. Их и нет уже, ваша взяла. Посмотрите‑ка в окно. Такой пейзаж вас устраивает?

Я снова высовываюсь в окно. Теперь там все в порядке. Степь да степь кругом, сиротская темнота пашен, в небе бледнеет лимонная долька ущербной луны. То что доктор прописал.

И тут волком взвыла одна из составляющих сложносочиненной моей личности, та самая, что подзуживала меня кубарем вылететь из поезда на полном ходу, полагаясь скорее на великодушие судьбы, чем на телесную ловкость; та, что была готова плюнуть на все ради возможности прижаться щекой к каменной кладке городских стен, увидеть влажные от ночной росы булыжники мостовой и умереть на руках прекрасных призраков в бархатных полумасках– Она, эта составляющая, теперь истерически визжала, стучала твердыми кулачками по черепу и ребрам, проклинала меня последними словами и твердила, что жизнь кончена; она бы и посуду, небось, начала бить, да нет внутри меня никакой посуды. Только алебастровой белизны скелет, вполне качественный ливер, да бессмертная душа, скандалистка, каких свет не видывал.

Я знал, что упустил некий шанс. Понимал, что замена иррационального пейзажа привычным – не благо, а величайшая утрата. Город этот будет теперь являться мне во снах, и по утрам подушка моя будет сырой от пролитых ночью слез, а я ведь, пожалуй, и не вспомню даже, почему плакал во сне, и очередная подружка будет заботливо гладить меня по голове, как маленького, а мне останется лишь беспомощно скрипеть зубами от невыразимой тоски по утраченному – чему? Хороший вопрос‑