Горин С. А. 3 страница

- русский поэт -?

- часть лица -?

- фрукт -?

В подавляющем большинстве случаев ответы будут одними и теми же: Пушкин, нос, яблоко. Таковы связи между данными словами в сознании русского человека.

Нужно сказать, что ассоциации на одно и то же слово \ представителей разных культур могут быть неодинаковыми. Это естественно: за словами стоят понятия, за понятиями - жизненный опыт людей. Так, например, по данным психолингвиста А. А. Залевской. на слово-стимул ХЛЕБ у русских чаще всего возника-32

ет слово-реакция СОЛЬ, у французов - ВИНО, у немцев и американцев - МАСЛО, у узбеков - ЧАЙ.

Общность ассоциаций внутри так сказать <коллективного сознания> нации или этноса дает возможность создания словарей ассоциативных норм различных языков. Существуют словари ассоциативных норм английского, немецкого, французского и др. языков. Отечественными учеными создан словарь ассоциаций в русском языке. Приведем пример статьи из этого словаря.

<СТУДЕНТ - бедный 43; заочник 33; вечный 13; отличник 12; голодный, институт II; умный, учащийся 10; веселый, медик, преподаватель, филолог 9; мученик, университета, человек, я 7; абитуриент, молодой, сессия, учится 6> и т. д. (из 563 ответов)

Как видно из приведенной статьи, ассоциации различаются по характеру связи со словом стимулом. Наиболее частотными выступают связи двух типов: синтагматические и парадигматиче-ские.

Синтагматические: студент - бедный, вечный, голодный, умный, веселый, учится и т. п.

Сюда относятся реакции, которые со стимулом вступают в синтаксические отношения, образуя либо словосочетания, либо грамматическую основу предложения. Синтагматические связи отражают синтаксические закономерности речевой деятельности, о чем у нас еще пойдет речь в одной из следующих глав.

Парадигматические: студент - заочник, отличник, институт, учащийся, медик, филолог и т. п.

В эту группу входят слова, которые принадлежат к тому же грамматическому класс)', что и слово-стимул. Именно эти ассоциации нагляднее всего демонстрируют системный характер отношений между лексемами в языковом сознании. Парадигмати-ческие ассоциации могут образовать отношения синонимии (друг - товарищ), антонимии (друг - враг), гиперонимии (студент - учащийся), гипонимии (студент - отличник) и т. д.

Ассоциативные связи между словами мотивированы не только особенностями культуры, к которой принадлежит носитель языка. Они отражают социальное бытие человека: его профессию, место жительства, возраст, социальное происхождение и т. д. Так, на слово-стимул КИСТЬ житель Поволжья реагирует обычно словом РЯБИНЫ, а житель Душанбе - ВИНОГРАДА. Дирижер на это

2 Зак. 518

слово ответил - ПЛАВНАЯ, МЯГКАЯ, художник - КРАСКИ, ВОЛОСЯНАЯ, а медсестра - АМПУТАЦИЯ.

Ассоциации в языковом сознании людей образуют ассоциативные (семантические) поля, в которых слова, близкие по значению, объединяются в группы. Природу и своеобразие семантических полей хорошо показывает другой, тоже ставший хрестоматийным, тип ассоциативного эксперимента - психофизиологический. Серию блестящих опытов, показывающих возможности этой методики, провел вместе со своей ученицей О. С. Виногра-довой А. Р. Лурия. Эксперименты были основаны на некоторых особенностях физиологических реакций человека на болевой раздражитель (в виде удара током). Следствием такого раздражения выступает сужение кровеносных сосудов головы и пальцев рук. Ученые выявили три типа реакций на внешний раздражитель:

- нейтральная (нулевая) - сосуды пальцев и головы не сжимаются и не расширяются.

- ориентировочная - сосуды пальцев сжимаются, сосуды головы расширяются.

- защитная (наиболее сильная, когда происходит мобилизация сил организма к сопротивлению) - сжимаются и сосуды пальцев. и сосуды головы.

Характер сосудистых реакций человека во время опытов фиксировались при помощи специальных датчиков.

Эксперимент начинался с того, что испытуемому многократно одновременно с произнесением слова-стимула наносился легкий удар током. Эта процедура повторялась до тех пор, пока у человека не вырабатывался условный рефлекс (как у собаки Павлова) - защитная сосудистая реакция на определенное слово (использовались два слова - <кошка> и <скрипка>). Итак, достаточно было произнести слово-стимул, как (уже без болевого раздражения) сосуды рук и головы подопытного сжимались.

Сформировав у участника эксперимента условную реакцию на слово, исследователи переходили к основной серии опытов.

1. Испытуемому предъявляли слова, тесно связанные по смыслу со словом-стимулом. Например, к слову СКРИПКА - ВИОЛОНЧЕЛЬ, МАНДОЛИНА, КОНТРАБАС. СМЫЧОК и т. п. (все, что связано с понятием <струнные музыкальные инструменты>).

На все приведенные слова наблюдалась защитная реакция, т. е. точно такая же, как и на слово СКРИПКА.

Вывод, который можно сделать на основе этой части эксперимента, заключается в том, что можно констатировать в языковом сознании наличие семантических полей, куда входят слова, объединяемые общим понятием (в данном случае - <музыкальные инструменты>).

2. Вторая стадия эксперимента состояла в предъявлении испытуемому слов со значением <музыкальные инструменты, не относящиеся к разряд)' струнных>, например: АККОРДЕОН, КЛАРНЕТ, ТРУБА, САКСОФОН и т. д.

Сосудистая реакция в этом случае слабеет: на место защитной реакции приходит ориентировочная (когда сжимаются сосуды рук и расширяются сосуды головы).

Вывод второй: у выявленного семантического поля можно выделить центр и периферию, где связи между словами ослабляются.

3. Эксперимент продолжался. Подопытному теперь предъявляли слова, никак не связанные с миром музыки: САПОГ, ШКАФ, ОБЛАКО. КРЫША, ТРУБА, ПЕЧКА.

Как и следовало ожидать, слова эти влекли за собой нейтральную реакцию (т. е. отсутствие всякой реакции).

Обратим внимание на слово-стимул ТРУБА. Если во второй стадии эксперимента оно (употребленное в ряду наименований музыкальных инструментов) вызывало ориентировочную реакцию, то теперь, когда его значение конкретизировали соседние слова <крыша> и <печка>, реакция на него отсутствовала.

Это позволяет сделать третий вывод: значения слов, входящих в различные семантические поля конкретизируются в речевом контексте.

4. Эксперимент на этом не закончился. Далее испытуемому предъявили слова, которые связаны с исходным словом-стимулом не по смыслу, а по звучанию (например, СКРЕПКА).

Оказалось, что подобные лексемы тоже способны вызывать слабую ориентировочную реакцию сосудов.

Отсюда следует четвертый вывод: слова в нашем сознании связаны не только по смысл), но и по форме. Причем связь по форме (по звучанию) значительно слабее смысловой связи.

Иная картина наблюдалась в экспериментах по сходной методике с умственно отсталыми носителями языка.

Так, у детей с глубокой степенью умственной отсталости (имбецилов) слова, входящие в одно семантическое поле, вообще

не вызывают никаких сосудистых реакций. Слова же, сходные с исходным по звуковой форме, вызывают ориентировочную реакцию сосудов. У детей со слабой степенью умственной отсталости (дебилов) лексемы, близкие по смыслу, и лексемы, близкие по звучанию, вызывают одинаковую (ориентировочную) сосудистую реакцию.

Интересно, что, как показали результаты опытов, реакция детей-дебилов существенно зависела от общего состояния ребенка, в частности, от степени его утомленности. На первом уроке, когда школьник еще не утомлен, в сосудистых реакциях преобладают смысловые отношения. После же пятого урока, когда учащийся вспомогательной школы уже устал, в реакциях преобладают звуковые связи (как у имбецилов).

Особенности строения семантического (ассоциативного) поля хорошо показывает рассказ А. П, Чехова <Лошадиная фамилия>. Как помнит читатель сюжет рассказа построен на том, что приказчик Иван Евсеич никак не может вспомнить фамилию саратовского специалиста по заговариванию зубов. Он только помнит, что фамилия - <лошадиная>. Процесс вспоминания идет, говоря научным языком, путем создания ассоциативного поля слов с общим значением <относящийся к лошади>. Жеребцов, Лошаков, Конявский, Рысиситый, Меринов, Буланов и т. д. Причина затруднения состоит в том, что настоящая фамилия лекаря - Овсов - находится на периферии этого семантического поля, между тем активные поиски слова осуществляются в центральной части поля.

Ассоциативные связи, возникающие в языковом сознании носителя языка, проявляют себя в каждодневной речевой деятельности. Наглядной иллюстрацией здесь могут служить обмолвки (оговорки), которые говорящий допускает в своей разговорной речи. Большинство таких замен одних слов другими мотивировано смысловой близостью взаимозаменяемых лексем. Пожилые люди, например, очень часто путают существительные <телевизор> и <холодильник>, <ванна> и <кухня>, <ключи> и <часы>, <купе> и <каюта> и т. п. Оговорки как бы показывают путь. по которому движется говорящий в поисках нужного слова. Лексема, обозначающая к^кое-либо понятие, заменяется другой, расположенной в том же ассоциативном поле.

Гораздо реже обмолвки бывают мотивированы фонетической близостью слов. Возьмем пример из книги замечательного пси-холингвиста Бориса Юстиновича Нормана <Грамматика говорящего>: <Детский курорт, вокруг дети все в помадках... то есть панамках> (из записей разговорной речи). Другие примеры: <шланг> вместо <шнур>, <геноцид> вместо <канцероген>, <дилемма> вместо <проблема>, <болеро> вместо <боливар> и т. п. Оговорки по фонетическому принципу чаще всего возникают при так называемом измененном состоянии сознания, т. е. когда человек болен, крайне утомлен, опьянен и т. п. В таких случаях смысловые связи ослабляются и на первый план выходят связи по формальному сходству. Прекрасную иллюстрацию такого рода оживления различных связей в измененном сознании мы можем найти в романе Л. Н. Толстого <Война и мир>. Вспомним сцену, когда утомленный походом Николай Ростов засыпает в седле, и в его голове начинают всплывать различные ассоциации. Он смотрит на бугор и видит какие-то белые пятна.

<На бугре этом было белое пятно, которого никак не мог понять Ростов: поляна ли это в лесу, освещенная месяцем, или оставшийся снег, или белые дома? Должно быть, снег - это пятно; пятно - ипе tache>, - дума.ч Ростов. <Вот тебе и не таш...(...) Наташа, сестра, черные гчаза. На... ташка... Наташку... ташку возьми>... На-ташку наступить... тупить на... ского? Гусаров. А гусары и усы... По Тверской ехал этот гусар с усами, еще я думал о нем против самого Гурьевского дома... Старик Гурьев... Да это пустяки, а главное - не забывать, что я нужное думач, да На-ташку, нас-тупить, да, да, да. Это хорошо>

Толстой блестяще изобразят разрушение смысловых связей между словами в языковом сознании утомленного человека, на смену которым приходит связи по форме. Николай Ростов смотрит на бугор - <должно быть снег, это пятно>. Пятно по-французски - <ипе tache> (не забудем, что французский язык для русских дворян начала XIX века был языком повседневного общения). Французское слово вызывает в сознании близкое по звучанию - <На-таша, На-ташка, На-ташку>. От имени сестры ассоциация по формальному сходству - <ташку (карман, который носят гусары) возьми>; <нас-тупить> (ассоциация от портупеи,

которую носят гусары), <тупить нас (кого?) - гусаров, а гусары - усы> (опять обыгрывание звуковых связей) и т. д.

Мы рассмотрели особенности связей и отношений между словами в языковом сознании. А как слова связаны с конкретным (наглядным) представлением?

Не всегда люди задумываются над тем, что скрывается за терминами <наглядно-образное слово> и <обозначение абстрактного понятия>. И все же, видимо, интуитивно ясно, что, скажем, <тюлень> - более конкретно и более представимо (образно), чем <животное>, тем более <вычитание> или <понимание>. Прав, вероятно, автор детского стихотворения:

Что за <ли>? Что за <мон>? В звуках нету смысла. Но скажи сейчас: <лч\юн> - Сразу станет кисло!

Чтобы <стало кисло> наверняка, надо бы прикрыть глаза и представить себе такую сцену: <На белоснежной скатерти стоит сверкающая белая тарелка. На тарелке желтый с прозеленью лимон... Вы берете в руки острый фруктовый нож и разрезаете упругий плод пополам. Вы видите, как из-под лезвия брызжет лимонный сок, превращаясь в мутноватые капельки на тарелке.. Кончиком пальцев вы касаетесь одной капельки и слизываете ее языком, остро ощущая кислоту' и тонкий запах плода...> Вот теперь можно ручаться за <эффект слюноотделения>...

Этого эффекта может не быть, если прочитана такая фраза: <В этом году в южной Италии резко сократилось производство лимонов и других цитрусовых, что сказалось на положении фермеров>. Почему? Думается, что определяющим в данном случае является контекст: первый прямо адресован вашим личным ощущениям (не зря предлагается именно вам не только присутствовать, но и активно участвовать в <сцене>), а во второй - нейтрален (в смысле ваших личных ощущений), апеллирует к вашему разуму, информирует о том, что, может быть, и заставляет посочувствовать итальянским фермерам, но не касается вас лично.

Дело, однако, не только в сопоставлении двух данных контекстов, а в общей проблематике, важной для лингвистов и, конечно, психолингвистов. Речь идет о том. почему в одних случаях некое слово как бы обнажает свое предметное значение, превращаясь во внутренний образ, а в других этого не происходит. Впрочем, как

оказывается, здесь и по самим фактам есть совершенно разные точки зрения. Например, видный английский лингвист У. Чейф пишет: <Если я говорю Sam kicked the bucket (буквально: Сэм пнул ведро. Означает то же, что по-русски <Сэм дал дуба>, умер), то у моего слушателя да и у меня может возникнуть впечатление, что некто пнул ведро, хотя я имел в виду, что он умер, и слушающий меня прекрасно знает, что я хотел сказать. Если я употреблю идиому red herring (буквально: красная сельдь. Означает <ложный след>), сознание мое полностью не свободно от представлений о рыбе красного цвета>. Такое суждение необходимо проверить экспериментально. Ведь в любом развитом языке подавляющее большинство слов многозначно (термины науки и техники в счет не идут), очень многие имеют переносные значения, причем вовсе не только в специальных идиомах и иных фра-зеологизмах, а в обычном словоупотреблении. Вспомним, что в словосочетании <тонкое значение> слово <тонкое> - имеет не то значение, что в сочетании <тонкая нить>, а <грубая ткань> - совсем не то, что <грубое слово>; одно дело - <у моей доченьки прорезался первый зубок>, совсем другое - <на зубчатке сломался один зубок - поэтому часы не идут>; фраза <Надо купить зеркало> и фраза <Глаза - зеркало души> понимаются нами, как мы полагаем, без всякой задержки или <наложения> разных значений слова друг на друга. Но <полагать> не значит <знать>, поэтому обратимся к эксперименту.

В тех группах испытуемых было предложено соотнести различные изображения, которые кажутся подходящими, со словами и словосочетаниями, которые зачитывались (маленьким подопытным, не умеющим читать, их было 20 в возрасте от 3 до 5 лет) или прочитывались школьниками (их было 20 в возрасте от 12 до 15 лет) и взрослыми обоего пола (их было тоже 20). Перед каждым лежал набор изображений (рисунков, фотографий). После прослушивания (или прочтения с карточки) определенных слов или словосочетаний, целых предложений или небольших текстов испытуемые выбирали из набора 5-6 изображений по одному подходящему.

Материал (русскоязычный) предлагался такой: а) лиса б) медведь в) обезьяна г) кошка д) собака - все слова изолированные. Соответственно иноязычным испытуемым предлагались те же эквиваленты на их родных - немецком и английском - языках:

a) Fuchs (fox) 6) Bar (bear) в) Afire (monkey) r) Katze (cat) д) Hund (dog).

Во второй серии опытов те же лексические единицы были поданы в составе идиоматических выражений, а в третьей - в составе небольших контекстов: <лисой прикидываться> - <Не надо передо мной прикидываться этакой лисой, - попросил Борис строго. >; <выглядеть медведем> - <Распахнулась дверь, и в клубах морозного пара в дом ввалился настоящим медведем соседский парень, Николай> и т. д.

Младшие испытуемые - все до одного - предпочли всякий раз изображения животных. Школьники выбирали такие карточки только в ответ на отдельные слова. Но примерно по 2-3 раза они колебались в выборе изображений: предполагалось, что надо выбрать фотографию двух разговаривающих (некая <прикидывающаяся лисой> и <Борис>) - так делали все взрослые испытуемые, не найдя в наборах более подходящих изображений. Один из школьников выбрал изображение собаки, связав его с фразой <Так вот, оказывается, где собака зарыта! - воскликнул генерал. ткнув карандашом в карту. - Здесь у них уже нет прежних сил. >

В целом опыт показал, что дети младшего возраста сохраняют в своей памяти конкретные образы, которые накрепко связаны с соответствующими словами. Дети еще не знают их переносных значений! Школьники иногда, хотя и редко, обнаруживают то же незнание. Взрослые же не ошиблись в опыте ни разу - ни русские, ни иностранцы. Отсюда можно сделать только один вывод: мнение У. Чейфа верно только для детских, но не для зрелых способов восприятия речи. Но другого и не следовало ожидать. Почти всякий текст на современном развитом языке содержит лексические единицы в их переносном значении: <В городе снова вспыхнули перестрелки> - гласит невеселая информация, рассчитанная, кстати, на быстрое и точное восприятие телезрителя или читателя газеты. А ведь <вспыхнула> - это <загорелась, занялась огнем>, как говорит старик В. Даль в своем знаменитом <Толковом словаре>. И когда мы слышим, что <выросли цены>, <упали цены>, <возбуждено дело>, <закрыто дело>, <в обстановке полной свободы>, <в ряду других политиков> и пр. и пр.- мы ведь ни доли секунды не представляем себе ни толстой свободы среди мебели, ни политиков, выстроившихся в ряд. ни буквально падающих и буквально растущих цен. Короче говоря, наша речевая

деятельность в целом и в каждом отдельном ее акте вплетена в ситуативные контексты, формирующие смысл высказывания и значения каждого слова. Если было бы иначе, мы бы постоянно путались даже в таких частотных служебных словах, как наши предлоги: <работать над собой> - это где же мы должны физически находиться? <Приехал на автобусе> - где он был? Почему не <в>, не <внутри>? <Все это случилось из-за...>, ((под влиянием> (кто-что <вливал> <сверху>?) и др.-до бесконечности.

§3 Словообразование в речевой деятельности

Обратимся к другом)' разделу" традиционной лингвистики - теории словообразования. Как и другие аспекты изучения языка, словообразование мы будем рассматривать с точки зрения человеческого фактора. И здесь перед нами встают вопросы: в каких случаях и по каким законам люди создают новые слова? Как функционируют уже созданные лексемы (производные слова) в языковом сознании говорящих?

Представим себе ситуацию: человек сталкивается с предметом, назначение которого ему известно, но совершенно не известно наименование. В таком положении, кстати сказать, оказываются люди, далекие от языкознания - простые домашние хозяйки. Вспомним важный в хозяйстве предмет: эдакая резиновая груша, предназначение которой состоит в прочищении ванн и раковин. Предмет этот называется <ватуз>. Однако почему-то хозяйки предпочитают пользоваться собственными номинациями. Про-чищалка, пробивачка, продува-чка, тыркалка, шуровалка, присоска, резинка - как только не называют ватуз в повседневном общении. То же можно сказать и о предметах, именуемых трудно запоминаемыми названиями <струбцина> и <калорифер>. В бытовой речи их легко заменяют слова <зажим> и <обогреватель>.

Известный отечественный психолингвист Леонид Волькович Сахарный в 60-е годы в далеком сибирском селе провел эксперимент, позволяющий пролить свет на природ) создания говорящими новых слов. В качестве испытуемых в опыте приняли участие пожилые деревенские жители. Им были заданы следующие вопросы.

1. Кто на Севере живет?

2. Кто на Востоке живет?

3. Кто на Памире живет?

На первый вопрос испытуемые отвечали без промедления: на Севере живут кочевники, оленеводы, остяки, чукчи и т. д. Обитатели Сибири, естественно, прекрасно знали названия профессий и народностей своих соседей.

На второй вопрос аналогичного ответа старики дать не могли: телевизор еще не проник в глухие сибирские деревни, и потому жителей Востока деревенские старожилы просто не знали. Однако само слово <восток> испытуемым было известно хорошо. Поэтому они, отвечая, чаще всего составляли новое слово - <восточник>.

Наконец, третий вопрос поставил участников эксперимента в тупик: сибирские старожилы никогда не слышали слова <Памир> и, естественно, не знали, что оно обозначает. Поэтому они, как правило, вообще отказывались от ответов.

Результаты эксперимента, как и рассуждения, предшествовавшие его изложению, позволяют сделать следующий вывод. Новое слово в речевой деятельности возникает в том случае, когда говорящий понимает предназначение предмета или сущность явления, но не имеет готового синонима к их развернутому описанию.

Выяснив условия, при которых носитель языка создает новые слова, мы оставили без ответа вопрос о том, какой признак, какая характеристика именуемого объекта ложится в основу созданной лексемы. Вспомним, к примеру, все тот же вантуз. В одном случае его называли прочищалкой, а в другом - резинкой. В чем тут логика?

Эту стороны словообразования демонстрирует другой эксперимент того же Л. В. Сахарного, который на этот раз был проведен им с трехлетними детьми. В двух группах детского сада ученый задавал детям почти одинаковый вопрос. Одних малышей он спрашивал: <Кто на лошади сидит?> Здесь логическим ударением выделялось слово <лошади>. В другой группе вопрос слегка изменялся: <Кто сидит на лошади?> В этом случае выделялось слово <сидит>.

В первой группе в числе самых различных ответов встречались и новые слова: лошник, лошадник и т.п. Во второй - сид-ник, сидлчьчик и т. п. В чем причина такого разноголосия^

Эксперимент позволяет сделать еще один вывод. Для образования речевого неологизма говорящий использует словообразовательную модель, которая в его речи и в речи других носителей языка является наиболее продуктивной, частотной. При этом, создавая новое слово, он в его основу кладет актуальный, важный, значимый, с его точки зрения, признак именуемого предмета или явления.

Производные слова, разумеется, попадают в лексикон говорящего не только в результате его индивидуального словотворчества. Чаще всего они входят в словарный состав в готовом виде из речи окружающих его людей. Но всегда ли, употребляя ту или иную производную лексему, мы помним о ее происхождении? Говоря <булочная>, люди отчетливо осознают, что речь идет о чем-то, связанным с булками, с хлебом. А как быть, например, со словом <мостовая>? Вспоминаем ли мы, произнося его, о происхождении от слова <мостить>? В каких случаях говорящий обращается к тому, что в науке носит название мотивирующей семантики?

Чтобы ответить на этот вопрос Л. В. Сахарный проделал еще один опыт. Он представляет собой вариант уже описанного нами ассоциативного эксперимента - направленный ассоциативный эксперимент. В качестве слов-стимулов были взяты четыре образованные по одному типу номинации: утренник, дневник, вечерник, ночник. Опыты проводились в двух социально-возрастных аудиториях: среди учащихся старших классов и студентов вечернего отделения университета. Задание состояло в том, чтобы испытуемые в ответ на слово-стимул привели любое пришедшее на ум слово, образованное при помощи того же суффикса ник. Если слова-реакции имеют отношение к понятию <время суток>, значит, ассоциации испытуемых направлены на корень слова-стимула, значит, в свою очередь, говорящие помнят, учитывают в своем словоупотреблении производную семантику, происхождение производного слова. Если, напротив, ассоциации не имеют отношения к понятию <время суток>, значит, производная, мотивирующая семантика говорящим не учитывается.

Опыты со школьниками показали следующее. Слово <утренник> ассоциировалось у ребят главным образом со словами праздник, песенник, пикник, именинник и т. д. Слово <дневник> - с лексемами учебник, ученик, школьник и т. п. Только слова

<вечерник> и <ночник> вызвали в памяти номинации со значением <время суток> (утренник, дневник). Несколько иная картина наблюдалась в ответах студентов. Слово <утренник> в подавляющем большинстве также влекло за собой слова со значением <веселье> - песенник, пикник, девичник и т.п. Но стимул <дневник> вызвал ассоциации со значением <часть суток> Подобные же ассоциации вызвали слова <вечерник> и <ночник>.

Результаты опытов вполне объяснимы с позиции здравого смысла. Для школьников слово <дневник> никак не связано с понятием <день>. Это тетрадь, в которую учащийся должен записывать домашнее задание и куда учитель ставит ему отметки. У студентов же (особенно вечернего отделения) школьные воспоминания помаленьку стираются. И на первый план выступает исходная номинация <день> - слово, от которого и произошел дневник.

Эксперимент Л. В. Сахарного позволяет сделать еще один важный вывод. Употребляя производные слова, носитель языка не помнит их производное, мотивационное значение в том случае, когда эти слова имеют прочные смысловые связи с определенным контекстом. В тех же случаях, когда производное слово не имеет устойчивых контекстуальных связей, на первый план выступает мотивирующая семантика, заложенная во внутренней форме слова.

Обращение к производной семантике происходит в речевой практике тогда, когда говорящие сталкиваются с новым, ранее не известным словом. Часто понимание смысла лексемы вытекает из мотивирующей семантики, из внутренней формы. Так, прилагательное шарикоподшипниковый или машиностроительный в дополнительном <переводе> не нуждаются. Однако иногда индивид сталкивается со словами (обычно заимствованными из других языков), происхождение которых ему не ясно. В подобных случаях носитель языка (особенно когда он не имеет достаточного уровня образования) иногда переделывает слово на свой лад, стремясь <прояснить> производную семантику лексемы, сделать ее внутреннюю форму <прозрачной>. Такое явление носит название <народной этимологии>. Обычно оно наблюдается в речи детей или малообразованных пожилых людей. Вместо <вентилятор> в таких случаях говорят вертилятор (то, что вертится), вместо <поликлиника> - полуклиника (половина клини-44

ки), вместо <бульвар> - гульвар (от глагола <гулять>), вместо <пиджак> - спинджак (то, что на спине), вместо <кроссовки> - красавки (от красивый), вместо <импозантный> - импузантньш (от <пузо>) и т. п.

Словообразовательные возможности языка широко используются в художественной литературе и особенно в поэзии. Вспомним хотя бы строки стихотворения И. Северянина <В блесткой тьме>

В смокингах, в шик опроборенные, великосветские олухи В княжьей гостиной наструнились, лица свои оглупив. Я улыбнулся натянуто, вспомнил сарказмно о порохе: Скуку взорвал неожиданно неопоэзный мотив...

Однако первенство в поэтическом словотворчестве в русской литературе по праву принадлежит футуристу (он называл себя особым, им самим придуманным словом - будетлянин) Велими-ру Хлебникову. Вот лишь некоторые из созданных им слов: бо-гевна, брюховеры, времякопы, веселоша, волгоруссы, вчерахари, грустняк, дахари, игрополь, какнибудцы, красивейшина, любеса, мечтежники, могатырь, мысляр, нехотяи, нежногорльт, не-имеи, отрицанцы, прошлецы, раньшевик, смехачи, судьбопаше-ство, творяне, тутлодумцы, хныкачи, языководство и т. д.