Дополнительно(Алхимия и Спагирия). 20 страница

Даже если там написано, что прогремит на земле последняя война, в которой сойдутся Земные и Земноводные, и после которой прозреют слепые изгои... Все равно жизнь не прервется, не пресечется род человеческий, не исчезнет любовь...

После всех-то войн, описанных в Весте, еще одна — последняя! — капля в океане...

Чтобы стать Вещим, он должен открыть эту Книгу. Открывал же ее Вещий князь Олег... И Вещий Гой Зелва открывал!

Правда, первый погиб от коня своего, хоть и знал будущее; второй — от гитарной струны...

Неужели и познав будущее, не избежать своего рока?..

Счастливый Безумец бережно поднял футляр, огладил его точеные из крепчайшего дерева, гладкие бока.

— Да! Открыть! Для того, чтобы познать Прошлое, требуется сорок сроков жизни, а для познания будущего — хватит минуты.

Он зажал деревянный цилиндр между колен и медленно потянул крышку...

Обычно побудку играл Арчеладзе: сам просыпался рано и тут же стучал кулаком в стену. А в этот раз никто не стучал, и вымотавшийся за двое суток в горах Воробьев проспал до вечера. Он привык к чистой, интеллигентной работе, когда нужно проникнуть в запертое помещение или просочиться сквозняком на тщательно охраняемый объект, установить там умную и сложную аппаратуру и так же незаметно исчезнуть. Остальное было делом техники. А здесь он ползал по лесам, как какой-нибудь фронтовой разведчик, страдая от излишнего веса и одышки, бегал марш-броски, волоча за собой пленных, и медленно сатанел от безысходности: возврата к прежнему быть не могло, и оказавшись «вне закона», он ставил на прошлом крест. Конечно, в его судьбе и неустойчивом нынешнем положении был виноват

Арчеладзе, втравивший все свое окружение в эту авантюру. Но если Кутасову на Балканах было раздолье — попал в родную стихию и не особенно-то задавался вопросами, что и во имя чего делается, будучи авантюристом по складу характера и профессии, — то Воробьев, пока без особенных всплесков, страдал от неопределенности будущего. Ну, выловят они весь «Арвох», каким-то образом не дадут секретным службам неизвестно каких стран хозяйничать на горе Сатве, а потом что? Куда? Назад в Россию? Но там их балканские дела могут откликнуться, поскольку у «духа мертвых» руки длинные, а сам он — бесплотен. Неужели остаток жизни придется доживать на нелегальном положении, как Птицелов, принявший яд на Ваганьковском кладбище?

А хотелось пожить тихо, в свое удовольствие, и где-нибудь в Подмосковье, на той же Клязьме, например, построить домик в лесу, собирать грибы, удить рыбу — эдакая идиллическая жизнь отставного майора госбезопасности. На праздники и юбилеи надевать форму, говорить тосты в кругу друзей, выступать в школах или — о чем теперь и не мечтать! — читать курс лекций по оперативному искусству в спецшколе службы безопасности.

Все это стало неисполнимо.

Но даже если бы Арчеладзе объявил завтра, что надо ехать в Африку и охранять там какой-нибудь кусок пустыни, Воробьев бы поворчал, повозмущался и поехал только из соображений честолюбия. Дело в том, что полковник однажды буквально спас его, когда Воробьева вывели за штат и поставили вопрос об увольнении до пенсионного срока. Попросту вышвыривали из службы по политической неблагонадежности. Его, как самого лучшего оперативника и специалиста по литерным мероприятиям, включили в специальную группу, чтобы осуществлять слежку за патриотическими партиями и движениями. Режим тайно осуществлял политический сыск и провокации, якобы среди организаций коммунистического толка. На самом же деле это было направлено против всех, кто выступал за самостоятельность и мощь России. Воробьева возмутило то, что вчерашние борцы с диссидентами сегодня ополчились на... патриотов. Причем бессовестно, нагло утверждали, что теперь они — враги отечества! Он же офицер, всегда мысливший себя только русским офицером, не мог не быть патриотом, о чем и доложил начальству.

Влиятельный Арчеладзе, о деятельности которого лишь смутно догадывались во многих службах конторы, неожиданно, прорывая все заслоны, втащил к себе в отдел совершенно незнакомого ему сотрудника, взяв только за профессиональные качества и принципиальность. Нигрей попал туда точно так же. Преданность Никанорычу была вовсе не благодарностью за выручку; они сразу же сошлись в убеждениях, иметь которые во времена разорения службы безопасности было великой роскошью. Воробьев любил вождей, зная, что по природе своей он никогда не сможет повести за собой во имя какой-то идеи. Он умел только хорошо и громко возмущаться. А этот длинный, часто непредсказуемый человек, похожий на орла, обладал смелостью и волей. Отойти, оторваться от него было невозможно, как от магнита.

Проснувшись, он как всегда стал думать о своем положении, ожидая побудки, но пролежал около получаса и не дождался стука в стену. Постучал сам, позвал:

— Никанорыч?.. Солнце село, пора психов на волю выпускать!

За перегородкой слышались тихие шаги. И никакого ответа.

Воробьев вскочил, и как был в длинных армейских трусах, так и ввалился к полковнику.

В комнате оказалась... Капитолина! Только какая-то другая, особенно изящная, и во взгляде светился огонек, способный смутить любого мужчину.

— Капа... — шалея, промямлил он, поскольку лежа в постели и скорбя о своем будущем, вспоминал и ее. — Капитолина?..

Он тут же прикрыл дверь, сбегал к себе и натянул спортивный костюм.

Кроме офицера-кадровика, отбиравшего сотрудников в спецотдел, их негласной проверкой занимался еще и Воробьев. Так вот, когда появилась машинистка Капа, он, как и положено, сделал на нее оперативную установку, а Нигрей пару дней поболтался за ней, изучая связи и образ жизни. Все прошло без сучка и задоринки: голливудской выправки девица подходила по всем статьям. Воробьев «положил» на нее глаз. Пару раз он предлагал подвезти ее до дома и получал отказ, затем, в третий раз, просто взял ее за руку, посадил в машину и повез. Неподалеку от своего дома она попросила остановиться возле магазина и сказала весьма выразительно:

— Мне нужно кое-что купить нам к столу.

У Воробьева сдавило дух, словно в Измайловском парке он наткнулся на белый гриб. Ждал ее десять, двадцать минут, потом вошел в магазин и Капитолины не обнаружил. На следующее утро он специально завернул в машбюро, где кроме трех машинисток сидели еще две компьютерщицы, и увидел ее чистый, безвинный взгляд.

Когда же ее застукали за передачей информации, Воробьев не сообщал об этом Арчеладзе целые сутки. Было ясно, что новая машинистка вылетит из отдела мгновенно, а было жаль...

Внезапную привязанность начальника к «шпионке» он объяснил сначала непредсказуемым характером Арчеладзе, которому вздумалось таким образом «раскрутить» девочку, подставленную сверху для контроля за независимым отделом. Воробьев готовился к спектаклю в охотничьем домике — и в уме не было, что Никанорыч, этот женоненавистник поневоле, вдруг сам «положит» на Капитолину свой орлиный глаз.

И когда это случилось, Воробьев ошалел ничуть не меньше, чем теперь, увидев машинистку в комнате Арчеладзе, да не в охотничьем домике и даже не в Москве — тут, на Балканах!

Видимо, что-то проспал...

— Конечно, я рад тебя видеть, — соврал он, снова появляясь перед Капитолиной. — С приездом!

— Спасибо, — неожиданно ласково произнесла она. — Чай, кофе?

— Кофе, чтобы проснуться! Может, мне это снится?

— Нет, я настоящая, — она прошла мимо, и его обдало волной тонких духов. — От призраков нет тени. Видишь, от меня есть!

— Решила навестить тут нас? В глуши забытого селенья?..

— Нет, я получила урок и приехала, — просто ответила Капитолина. — Теперь буду все время с вами.

— Что ты получила? Урок?

— Да, урок. На вашем языке это... задание, поручение.

— От кого? Кто это задал тебе урок? — вдруг заподозрил неладное Воробьев.

— Уроки задает Стратиг, — пояснила она. — Всем гоям без исключения. Ну а к Дарам у него особое отношение. Он нас всех любит, но вынужден посылать туда, куда выпадает рок. А мы вынуждены повиноваться року.

Он сделал паузу, чтобы собраться с мыслями. Взвизгнула появившаяся откуда-то кофемолка, зазвенели серебряные ложечки, щипчики и фарфоровые блюдца — это вместо алюминиевых солдатских кружек.

— Значит, Дара — это ты? — сообразил Воробьев.

— Разве не знал об этом?

— Дара... Дара... И что же ты даришь?

— Любовь, — одними губами вымолвила она и добавила, как в прошлый раз: — Я приготовила нам кофе. Сколько тебе положить... сахару?

Он отрицательно мотнул головой, принял чашку из ее полупрозрачных волнующих пальчиков. Подобных очаровательных голосков он наслушался, сидя в «музыкальных» комнатах и автомобилях с наушниками, когда к объекту посылали «барышню тяжелого поведения», напичканную передающей аппаратурой. Но от этой исходил еще какой-то особый, будоражащий дух — то ли духи обладали таким свойством, то ли обволакивающие взгляды...

— А где же Никанорыч? — спросил он, завязывая в узел собственную чувственность.

— Ушел, — как-то бездумно бросила Капитолина-Дара. — Можно сказать сбежал! Представляешь, разве можно сбежать от такой женщины? А он — сбежал!

— То есть как — сбежал?

— Обыкновенно, как бегут, разочаровавшись в женщине.

Воробьеву вдруг расхотелось пить кофе, но она добавила в чашку коньяку и вновь подала.

— Так тебе будет лучше, выпей. Это отличный кофе!

Помимо своей воли он взял чашку и отхлебнул. Капитолина рассмеялась.

— Говорят, мужчины с благодарностью принимают даже яд из рук Дар!

— Спасибо, — буркнул он, вспомнив, как она хладнокровно расправилась с содержателем конспиративной квартиры, куда ее засадил «папа». Вот этими самыми нежными ручками уложила его в ванну, напустила пены и затем сунула туда включенный фен...

Понятно, что защищала свое достоинство, но откуда такая изобретательность, выдержка и психологическая подготовка?..

Он заставил себя проглотить кофе, благо что чашка оказалась маленькой.

— Где же он может быть сейчас? — не спросил, а подумал вслух Воробьев.

— Сейчас?.. — она на секунду прикрыла глаза. — Сейчас он на обочине дороги... Рядом какой-то мужчина. И еще горит огонь, кажется, машина...

— Что? — протянул он с нарастающим ощущением, что Капитолина заговаривается: Стратиг, рок, урок...

— Да, они дерутся! Катаются по земле!

— Кто — дерется?

— Гриф! С этим мужчиной...

— Капитолина! — наполняясь внутренним холодом, прикрикнул он.

— Вот! Оба вспыхнули, как факелы! — воскликнула она почти весело. — Тушат огонь!

Воробьев понял, что перед ним — больная женщина. Сумасшедшие глаза, нестандартное поведение, бред...

Повышенная, рвущаяся наружу сексуальность — тоже признак...

— Ну, пусть тушат, — равнодушно бросил он и встал. — Мне пора.

— Приходи, — сказала она. — Я сейчас готовлю нам ужин.

Воробьев отошел от двери комнаты Арчеладзе и дальше понесся бегом. У команды Кутасова шел «разбор полетов», обязательный после каждой операции независимо от положения и условий. Этому фанату было начхать на будущее...

Поскольку Воробьев исполнял обязанности заместителя Арчеладзе — конечно, все это условно! — «каскадер» поднял свою гвардию по стойке «смирно» и сделал попытку рапортовать.

— Да кончай ты! — ругнулся тот. — Разговор есть! Пошли!

Они уединились во дворе коттеджа-казармы. Начинался густой снегопад и тельняшка Воробьева промокала на глазах.

— Где Никанорыч? — спросил он, не чуя холода.

— А что ты у меня спрашиваешь? — выпучил свои бельма Кутасов. — Вы с ним вместе там...

— Его нет. Исчез, я спал и не видел, когда.

— Куда он исчезнет? В одиночку?..

— Сбежал!

— Ты что молотишь? Володя?..

— Сейчас он на дороге, дерется с каким-то мужиком. Оба горят, как факелы...

— Что ты несешь?..

— Это не я несу! — отрезал Воробьев. — Это несет женщина, которая оказалась в его комнате. Ты ее должен знать, машинистка Капа.

— Капа? Ну, знаю, видел... Откуда она здесь?

Кутасов не был так близок к Арчеладзе и потому многого не знал.

— Появилась! Захожу — она там хозяйничает, а Никанорыча нет. У меня подозрение — она сумасшедшая. Или... хрен знает что! Называет себя Дарой!

— А это что такое?

— Ну, есть такие женщины, — вдруг замялся Воробьев, не зная, как объяснить, чтобы самого-то не приняли за больного. — Одна такая вела нас с Никанорычем через зону, мимо патруля и охраны, по минным полям...

— По минным полям?!.. Так я тоже видел, как по минным полям шла женщина!

— Слава Богу!.. Так вот это и есть Дары!

— Вот это трюки! — оценил «каскадер». — Так что, эта машинистка — она и есть?

— Не знаю! Ум за разум!.. Но Арчеладзе нет! И вокруг нигде не видать.

— Сейчас я мужиков подниму!

— Погоди!.. Может, объявится, — остановил Воробьев. — Подождем час-другой. Дело в том, что у Никанорыча с этой... машинисточкой был роман.

— О! — воскликнул Кутасов. — Так она к нему...

— А как? Через границы? Через зоны? Как?

— Любовь, она ни страху, ни границ не знает.

— Фигня!.. Может, и правда — Дара?

— Тогда почему ушел Арчеладзе? Если Дары — на нашей стороне?

— У меня крыша едет.

— В любом случае играю тревогу, — заявил «каскадер». — Не хватало потерять Арчеладзе! Потеряем, а дальше что? Куда?..

— Играй! — позволил Воробьев. — А мне придется с... Капитолиной тут. Если что, я ее в подвал запру. Нет, здесь что-то не так! Авантюра! Или... операция службы безопасности «Арвоха».

— Что с пленными делать? Они же сидят, мать их... И мы сидим, как на бочке с порохом! Может, отведем под горку, там старый колодец есть...

— Ты что?.. Никанорыч самого в колодец спустит.

— Но их ведь ищут! И найдут. Нам тут не сладко будет...

— Посади их в трофейный бронетранспортер, заложи радиоуправляемую мину и на ночь вывези в лес. Чтоб всегда на колесах были...

— Понял! — развеселился «каскадер», которого хлебом не корми, только поставь какую-нибудь задачу с прибабахом. — И прочешем окрестности, дороги. Заодно посмотрим, не рыщут ли «духи мертвых».

Прежде чем вернуться в свой коттедж, Воробьев помялся на улице, продумывая линию поведения с Капитолиной, отработал основные положения и после этого толкнул дверь. Холод, наконец, достал самого нутра, и его поколачивало. Прыгающей походкой он хотел проскочить в свою комнату, но в коридор выглянула Капитолина.

— Ужин готов, Воробей! Я жду тебя!

Внезапная фамильярность его покоробила — он с детства не терпел своей фамилии из-за постоянного прозвища, — но тут сделал вид, что ничего не заметил.

— О, прекрасная Дара! Подавай скорее на стол!

— Что это с тобой? — между тем насторожилась она.

— Что? На улице снег, промок...

— Я не об этом. Отчего ты стал лукавить?

— Лукавить?.. Это от голода!

— Смотри, Воробей, — она погрозила пальчиком. — При мне будь таким, какой есть. Иначе не стану кормить.

— Почему — Воробей? — обиделся он.

— Потому что похож. И совсем нет оснований обижаться! Я тебе даю гордое прозвище!

— Гриф — гордое прозвище.

— А врабий, как называли эту птицу в древности? — засмеялась Капитолина и стала читать наизусть: — «Запоет врабий — и взойдет солнце, заверещит врабий — час полуденного гимна возвестит, а во след ему всякий гой руки воздымет, дабы источилась благодать в его сущность, но заплачет врабий, и мы слезой умоемся, ибо замирает в час ночной живая и неживая материя...»

— Это про меня? — усаживаясь за стол со странным чувством нереальности, спросил Воробьев.

— Это про птицу, живущую исключительно по движению солнца, — пояснила Капитолина, украшая зеленью блюдо с чем-то дразняще-вкусным. — Знающим ее язык не требуются часы. Птица, отбивающая время.

Он взял вилку, занес, чтобы ковырнуть содержимое большой тарелки, и не успел: в комнату ворвался Кутасов.

— Володя!.. Выйдем, разговор есть!

Глаза его рыскали по сторонам, но видели лишь женщину в комнате.

— Что там? — привстал Воробьев.

— Он пришел сказать, что пленных в подвале нет, — спокойно сообщила Капитолина. — И что охранники несут полный бред и, видимо, с сильного похмелья.

Теперь они оба неприкрыто уставились на женщину, ожидая продолжения, чтобы принять какое-то решение или хотя бы что-то понять.

— Но все в порядке, — после паузы сказала она. — Охранники были трезвыми, а пленных выпустил Гриф. Садись и ты, витязь. Я знала, что придешь, и сготовила на троих.

Они настороженно и мрачно переглянулись, после чего Воробьев положил вилку и встал.

— Вот что... Капитолина! Я вынужден тебя пока... изолировать.

— В подвал? — спросила она с готовностью.

— Придет Арчеладзе — пусть разбирается!

— Резонно. Жаль только, готовила, готовила, а вы есть не стали.

— Иди вперед.

— Можно, я возьму плащ, Воробей? — попросила она. — Там холодно.

Он сам подал ей суконный плащ с серебряной пряжкой на плече, проверил содержимое сумочки — женские безделушки. В том, как она безропотно повиновалась, Воробьев почувствовал новый подвох и засомневался, правильно ли он делает, засаживая Капитолину в камеру-одиночку, где сидел некий Страга, также исчезнувший с пленными.

Закрывая дверь, в последний миг он заметил очаровательную улыбку ее, словно говорящую — нам и здесь будет хорошо...

Арчеладзе не возвращался. Кутасовские бойцы несколько раз прочесывали окрестности обсерватории и уже заполночь снарядили трофейный бронетранспортер для поиска на дорогах. Появляться на миротворческой технике, хоть и измазанной грязью, в ночное время было рискованно: наверняка по сербской территории рыскали спецслужбы в поисках археологов, но делать было нечего, другого транспорта не найти. Под утро наткнулись на сгоревший джип, который еще слегка дымился и был теплый. Об этом доложили на базу, ради порядка, однако, едва услышав такое сообщение, Воробьев ощутил, как деревенеют ноги. Он дал задание Кутасову обследовать место происшествия, и когда получил информацию, что в канаве видны следы борьбы и найдена камуфляжная куртка, прожженная во многих местах и, судя по размерам, могущая принадлежать Арчеладзе, когда, следом, обнаружили затоптанную в грязь пилотку офицера морской пехоты США, — у Воробьева на минуту замерло сердце.

Он еще пытался доказать себе, что полковник оказался жертвой отлично проработанной операции «Арвоха», и сейчас захвачен его службой безопасности и что Капитолина послужила своеобразным раздражителем, заставила его уйти с обсерватории под каким-то предлогом, заманила в засаду, но аргументы были слишком натянуты и слабы, чтобы поверить в такую версию.

Ответ казался невероятным: Капитолина знала или видела все происходящее на дороге.

— Ухожу в свободный поиск, — сообщил свое решение Кутасов. — И ухожу со связи. Боюсь радиоперехвата.

И на несколько часов как сквозь землю провалился.

Воробьев почувствовал зверский голод, съел остывший ужин и, переборов себя, пошел в подвал сгоревшего коттеджа. Какого-то особого плана не было, сам не знал, зачем идет: то ли допросить с пристрастием и вывернуть машинисточку-Дару наизнанку, то ли покаяться и спросить, где теперь находится Арчеладзе.

Охранник лежал на полу, раскинув руки, возле двери, вероятно, открытой самим же: из скважины торчал ключ. Камера оказалась пустой, в свете фонарика мелькнула большая рыжая крыса, не найдя выхода, забилась между стен, потом куда-то с писком исчезла. Воробьев склонился к охраннику, осветил лицо и только теперь понял, что он спит! Спит, подлец, с блаженной улыбкой и затаенным поверхностным дыханием, словно очарованный сновидением.

Воробьев посидел на корточках у его изголовья с неотвязным чувством ожидания удара в спину, затем поднял автомат охранника и с силой пнул его в бок...

Замок открывался осторожной рукой, и поскольку не слышно было присутствия человека за дверью, кто-то явно намеревался войти в погреб внезапно и застать узников врасплох.

Стало ясно: не успеть перерезать веревки на ногах, не хватит десятка секунд, потому что ключ уже сделал второй оборот, и сейчас массивная деревянная дверь отлетит в сторону. Арчеладзе зажал в пальцах осколок стекла и лягушачьим прыжком достиг косяка, спрятался за его выступ. Думал об одном — резать или просто бить кулаком, как только в проеме появится цель. Решил бить. Стеклянный осколок — не слишком надежное оружие.

Джейсон стоял наготове с другой стороны двери — понимали друг друга без слов и даже знаков.

Ключ повернулся в последний раз и все стихло. Прошло пять секунд, десять — никто не появлялся. Арчеладзе переглянулся с союзником и с силой рванул на себя дверь. На площадке за порогом и на лестнице, ведущей из погреба, никого не было.

А из скважины торчал увесистый ключ — тот самый, которым корчмарь отпирал замок, когда приходил в первый раз.

Неуклюжими скачками на четвереньках полковник поднялся наверх и тут, на последней ступени, запорошенной снегом, увидел отчетливый след женского сапожка. В одну сторону и в другую. Он толкнул наружную дверь — снег на улице уже растаял и остался лишь здесь, на лестнице, занесенный сюда сквозь щель притвора.

— Что там, Эд? — не выдержал заминки пехотинец.

— Свобода, Джейсон. Режь веревки.

— Свобода? Но кто?.. Где тот человек?..

Следы на ступени таяли на глазах и расплывались темными пятнами. Арчеладзе сел и принялся пилить стеклом веревку на ногах.

— А если это не человек? — предположил он. — Или не просто человек?

— Не хочешь ли ты сказать, что нас освободили по воле... — он запнулся.

— Режь и не спрашивай! — громким шепотом пригрозил полковник.

Освободившись от пут, Арчеладзе собрал обрезки, спрятал их в погреб и, заперев дверь, забросил ключ в сухую зимнюю траву. Жерло этого подземелья выходило в сад, расположенный за домом — то ли корчмой, то ли жильем, — вчера в темноте не рассмотрели. Сразу за садом начинался пологий подъем в гору, изрезанную ступенями и засаженную виноградом. Путь отхода был идеальным и Джейсон делал знаки — вперед, однако Арчеладзе присел под старой грушей и стал есть снег, собранный с ветвей.

— Давай прощаться, — предложил он. — Ты иди, а мне с корчмаря нужно должок получить.

— Но мы же вчера рассчитались, — буквально понял пехотинец. — И отдали деньги вперед.

— Не могу уйти так, не отплатив, — полковник тяжело вздохнул. — Ладно бы в честной драке взяли. А то чем-то напоили и скрутили сонных. Подлости я никому не прощаю. Пойду сейчас и выправлю спину этому горбуну.

— Я иду с тобой!

— Пора бы нам разойтись, парень. Сербы не любят янки, ты их только раздразнишь и испортишь дело.

— Сегодня я увидел, как они любят русских, — усмехнулся Джейсон. — Кого хотели вперед отправить на тот свет? Тебя или меня?

— Ладно, — согласился полковник. — Как старший по званию и возрасту, требую полного подчинения.

Они подобрались к дому — все-таки это была корчма. Несмотря на ранний час, возле нее стоял мятый, ржавый, явно свалочный «лендровер» с работающим двигателем, за стеклом, на пассажирском месте, виднелась голова человека. Не та ли машина, приехавшая, чтобы отвезти Арчеладзе в последний путь?

Полковник подал знак Джейсону. Тот проскочил вдоль забора, где-то поднырнул под него и через минуту уже шел к машине валкой походкой заспанного, похмельного человека. Постучал в стекло, потянул дверцу и молниеносно заскочил в просторную кабину.

В тот же момент Арчеладзе перешагнул изгородь и поднялся на крыльцо корчмы. За дверью была полная тишина, однако из трубы валил дым. Подождал минуту, пока Джейсон выберется из машины, знаком показал ему спрятать автомат, видимо, отобранный у пассажира «лендровера». В корчму входили, как вчера, — открыто, широко распахнув дверь. У стойки стояли два усатых серба, одетых не по-сельски — светлые пальто, шляпы, кашне... Оба нехотя повернули головы, а за прилавком на короткий миг мелькнула макушка корчмаря, мгновенно сориентировавшегося — раздумывать было некогда. Полковник рубанул одного по горлу и перепрыгнул стойку, сбивая глиняные кувшины. И чуть не сел на ствол автомата, который уже был в руках корчмаря — успел бы сдвинуть предохранитель, пропорол бы очередью снизу. Арчеладзе схватился за автомат, норовя прижать противника к полу, но тот неожиданно проворно вскочил на ноги и стал выкручивать оружие из рук полковника. В тесноте было не ударить, не сделать маневра — с полок рушилась посуда, бутылки, под ногами хрустело стекло. Корчмарь доставал ему чуть выше пояса, но длинные, сильные руки напоминали медвежьи лапы.

А в зале происходило что-то, напоминающее танцы: морской пехотинец прыгал, визжал и кувыркался — его противники метали в него стулья. Все это Арчеладзе видел боковым зрением, по-бычьи бодаясь в узком проходе за стойкой. Наконец ему удалось вырвать автомат у корчмаря, и тот метнулся вперед, намереваясь подсечь полковника, не дать ему выстрелить. Арчеладзе перехватил его голову у своих ног, сдавил толстую шею и оторвал горбуна от земли. Тот засучил ногами, потеряв опору и сшибая остатки посуды с полок, и неожиданно, обхватив руками полковника, сделал рывок — хотел опрокинуть собственным весом. Арчеладзе перекинул его через прилавок, и только хлестанувшись об пол, корчмарь потерял способность к сопротивлению. Арчеладзе перескочил стойку, добавил своему противнику пинком, рассчитывая помочь Джейсону, бросился было к двери, куда отступал один из приезжих, однако пехотинец достал его ногой и опрокинул на пол. Второй уже ползал между ломаной мебелью, вероятно, искал выбитый из руки пистолет.

Сербов оттащили в один угол, подобрали оружие.

— Что, братья-православные? — спросил Арчеладзе. — Бей своих, чтобы чужие боялись?

Пехотинца отчего-то вновь начало мутить. Он отошел к двери, приоткрыл ее и снова зарычал. Полковник отыскал кувшин с вином, предложил ему выпить, но тот замотал головой.

— Не могу... Мне плохо.

— Что это с тобой, парень?

— Не знаю... Никогда такого не было! Ты можешь подумать, я слабый... Нет, всегда был сильным. Однажды убил человека на тренировке, негра... И ничего не испытал. Со мной что-то произошло...

— Иди на улицу, — приказал Арчеладзе. — Проветришься и присмотришь, чтоб никто не вошел. Я тут с этими поговорю.

Джейсон выскочил за двери и уже не сдерживал рвоты.

Сербы приходили в себя, поднимались на ноги в своем углу, кипя от ненависти.

— Ладно, мужики, помахались и будет, — проговорил полковник, убирая ствол автомата вниз. — Вы вчера нам морды набили, мы — сегодня. Будем считать расквитались.

— Ублюдок, — сказал корчмарь. — В твою могилу я забью осиновый кол.

— Ты сначала меня закопай! Кол он забьет... Ты какой гадостью нас напоил?

— Знать бы что так... Я бы вас напоил!

— Мы пришли к тебе, как к человеку, как к брату, — с обидой проговорил Арчеладзе. — А ты поступил, как скотина.

— Ты привел с собой янки! Мы его знаем!

— Если он пришел со мной, значит, я ему доверяю!

— А тебе кто доверяет? Кто ты такой? Зачем приехал к нам?

— Не твое дело! — огрызнулся полковник. — Надо и приехал.

Один из сербов сверкнул глазами, произнес фразу, из которой было понятно всего несколько слов: что-то вроде Босния — жертва проходимцев.

— Что же ты допускаешь в Боснию проходимцев? — отпарировал Арчеладзе. — Что же ты позволил столкнуть вас лбами, если такой умный?

— На нас обрушился весь мир, — пробурчал корчмарь. — При полном бездействии России...

— Ну так правильно, теперь лупи всех подряд!.. Мог же вчера спросить, с кем я пришел и почему?

— Ты обманул! Сказал, что твой товарищ — русский.

— Это так и есть. Его предки — выходцы из России. Он славянин по духу.

На минуту повисла пауза: сербы переглядывались, словно совещаясь глазами, и, кажется, начинали что-то понимать, но корчмарь никак не хотел мира.

— Если ты выступаешь на нашей стороне, почему вас всю ночь ищут «голубые каски»?

— Меня никто не ищет, — неуверенно сказал полковник.

— Но по дорогам до утра рыскал бронетранспортер из голландской зоны!

Американца бы искал американский. Значит, Кутасов выехал искать на трофейном бронике...

— Это... мои люди.

— Понятно, что твои!

— Я ведь могу и не разговаривать с вами, — пригрозил Арчеладзе. — Запру и уеду на вашей машине. И пошли вы, козлы...

— Кто тебя освободил? — неожиданно спросил корчмарь, выкладывая, вероятно, свои главный аргумент. — Кто взломал дверь в погреб?..

— Ее открыли твоим ключом!

— Мой ключ в кармане! — он сунул руку за пазуху и вскинул глаза на своих товарищей, проверил карманы брюк и лыжной куртки — ничего не нашел. И вдруг они заговорили разом, по-сербски, загоготали, как встревоженные гуси.

— Кто открыл дверь? — наконец спросил корчмарь. — Кто вас выпустил? Это была женщина? Женщина в плаще?..

— Мужик в шляпе! — ядовито обронил полковник. — Запомни сам и накажи товарищам: не суй нос, куда тебя не просят. Ты мне испортил праздник!

Один из приезжих сербов что-то заговорил и пошел к Арчеладзе, но он подтянул вверх ствол автомата.

— Назад!.. Пока я не выеду из села — из корчмы не выходить. Вашего товарища я оставлю пока у себя. Он пригонит назад машину и привезет оружие.

Серб стоял и пытался что-то спросить — проскакивали знакомые слова: обсерватория, Сатва, зона... Полковник вышел на улицу: Джейсон стоял возле «лендровера», бледный, с трясущимися руками вывернуло наизнанку...