Дополнительно(Алхимия и Спагирия). 17 страница

— Да, брат, плохи твои дела, — по-русски сказал полковник.

— Что?.. Ты знаешь, да? Ты знаешь, в чем состоит тайна горы?

— Нет, не знаю.

— Ты должен знать! Ты же русский! Славянин!

— Это вовсе не обязательно.

— Скажи мне! — подполковник забылся и стер грязной рукой кровь с головы. — Я убедился, русские владеют способностью... коллективного мышления. В определенных ситуациях у них срабатывает генная память, и они вспоминают то, чего не могли знать, что не приобретали в учебных тренировках. А Густав Кальт сказал: вы не рабы Божьи, а внуки! Родственники, и потому вам много позволяется!

— Не знаю я Густава Кальта, но, по-моему, он загнул, — усмехнулся Арчеладзе. — Я, например, не чувствую себя ни рабом, ни внуком. Зато я другое знаю.

— Что ты знаешь?

— А то, что эта война на Балканах развязана с единственной целью — ввести сюда войска ООН, то есть ваши, американские, и захватить гору Сатву, оккупировать Землю Сияющей Власти. Потому что кто ею владеет, может претендовать на владение всем миром.

— Это политика! Она мне не интересна!

— Ну да, политика тебе неинтересна, но в Боснию ты пришел!

— Получил приказ. Я офицер... — он вдруг спохватился, придвинулся ближе. — Ответь мне, а кто ты? Ты еще не сказал о себе ни слова!

— Я?.. Да я просто вольный казак!

— Казак?.. Значит, ты не русский?

— Почему же? Казаки тоже русские!

— Ты наемник, да? Ты воевал на сербской стороне?

— Говорю же, я казак вольный. То есть никому не подчиняюсь и воюю за собственные... интересы.

— Мне это непонятно, — разочаровался подполковник и приуныл. — Хочешь сказать, свободный человек?

— Да нет, — вольный, вольный, — сказал он по-русски, — понимаешь?.. В английском даже нет такого слова... Свобода — это состояние приобретенное. Ее дают или получают. Все, кто считают себя свободными, раньше были рабами. А воля — качество изначальное. Ее нельзя дать или отнять. Это воля, состояние духа!

— Ты напоминаешь мне Густава Кальта. Он тоже говорит всегда как-то непонятно... Значит, вы все-таки внуки Бога?

— Что ты опять заладил? Неужели это так важно?

Подполковник обернулся всем корпусом, заговорил отрывисто:

— Это самый важный вопрос! Который мне предстоит решить. Для себя! Кто я?.. Америка — свободная страна. И все равно я ощущаю постоянную зависимость и несвободу. А если воля — состояние духа, это мне нравится! Возможно, оттого, что я немного русский?

— Ты — русский? Да ты янки до мозга костей!

— Так считаешь?.. Неужели во мне ничего не осталось?

— От чего?

— Моя бабушка — русская.

Арчеладзе встал и засмеялся.

— Чего же ты молчал-то? Тьфу!.. Первая волна эмиграции?

— Да, мой прадед был русским офицером.

— Слушай, а какого хрена мы тут сидим, на дороге? — спохватился полковник. — Бензин догорает, сейчас такого дуба врежем. Пошли куда-нибудь в тепло? Все равно, ты на самолет опоздал, а я... Где ближайшая деревня?

— Две мили назад... Только там сербы.

— Это же наши, православные! Постучим — пустят. Они русских любят. Вставай!

Подполковник поднялся на ноги. Арчеладзе заметил в его глазах нездоровый печальный блеск, как у больного, долго прикованного к постели.

— Языка ты совсем не знаешь?

— Несколько слов... Хлеб, вода, вечерний звон.

— Вечерний звон?.. Интересно! Тогда давай споем. Вид у тебя ужасный. А когда на душе тяжело, лучше всего петь. Давай за мной: «Вечерний звон. Вечерний звон! Как много дум наводит он...»

В горах вовсю валил снег, глушил не только всегда звучное эхо, но даже собственный голос утопал в нем, словно в вате, и доносился до слуха, как чужой...

Варги — хранители и слуги Весты, видом своим и аскетическим образом жизни напоминали ученых монахов, полностью ушедших от мира, но не порвавших с ним. Между собой они почти не разговаривали, не обсуждали никаких проблем, тем более, не спорили и не обменивались информацией, хотя простые человеческие чувства, по разумению Мамонта, должны были каждый день перехлестывать через край и требовать естественного выплеска, поскольку ежедневно они прикасались к Книге Знаний. Но ничего подобного! Каждый из них вкушал соль в молчаливом одиночестве и, вероятно, эта горькая пища не требовала никаких дискуссий и воспринималась как должное, как окружающий соленый воздух, которым всякий здесь сущий дышал непроизвольно.

Нет, на ученых они не походили, как, впрочем, и на монахов, ибо вера их, Кумир — Великая Книга, не требовала обряда поклонения, принесения жертвы, если не считать собственную жизнь и здоровье. Варги лишь соблюдали определенные правила, связанные с сохранностью Весты и не более того. Даже белые рубища и ежедневные переодевания в чистое не были каким-либо ритуалом, это диктовалось практическими соображениями — защитой собственного организма от всепроникающих ионов соли, разъедающих кожу до красных болезненных пятен, соляных ожогов, и защитой Весты от бактерий, способных передаваться через кожу, дыхание и жить в соляной среде. С этой же целью на ночь гасили и так неяркий электрический свет в Хранилище, после чего вносили и устанавливали посередине зала горящий факел, источающий не только малиновые отблески света, но еще и терпкий, смолистый запах. Это хоть и напоминало обряд очищения огнем, однако к таковому не относилось...

Кроме двух Варг — старого и совсем юного, возле Весты обитали четыре пожилые Дары, исполняющие обыкновенные женские уроки прачек, кухарок, уборщиц. Самой старой было за восемьдесят, самой молодой, потерявшей зрение и с обезображенной верхней половиной лица, — под сорок. Как писали в старых романах, все они при этом были со следами былой красоты, с неистощимым и неувядаемым очарованием, отчего казались моложе своих лет. Устраивая быт, Дары практически не входили в Хранилище, за исключением слепой, которая каждый вечер в определенный час вносила и устанавливала в Зале Жизни неугасимый факел. И это являлось сигналом для Варг покинуть помещение Весты.

Тем памятным утром Мамонт переступил порог Хранилища и оказался перед стеллажами, напоминающими пчелиные соты. В каждой ячейке лежали уже знакомые огромные свитки пергамента, упакованные в деревянные и кожаные футляры. Эти соты поднимались от пола до высокого свода зала и расходились в обе стороны до далеких торцевых стен.

— Смотри, Счастливый Безумец! — сказал за спиной старый Варга. — Перед тобой сейчас то, к чему ты стремился и что так жаждал познать. Пришел срок, и путь к Весте открылся для тебя. Но это еще не значит, что откроется Книга Знаний.

Мамонт стоял и ничего, кроме растерянности, не ощущал. Когда он впервые, по-воровски, очутился здесь, в душе бушевал пожар, разбегались глаза, тряслись руки от перевозбуждения и мысль, выйдя из-под контроля, вилась над сотами, как мотылек с опаленными крыльями. В любой момент тогда Варга мог вернуться из Зала Мертвых, застать его возле стеллажей и попросту вышвырнуть из Хранилища.

И не сделал этого, вероятно, лишь потому, что час был трагичный — погиб Страга Севера и его пришлось укладывать в соляную гробницу.

Доступность Книги Знаний странным образом сейчас обезоруживала Мамонта, и он не ощущал страстней потребности немедленно выхватить из первой же попавшейся ячейки свиток, развернуть и читать, читать...

Перед Счастливым Безумцем разверзлась бездна.

Варга заметил его нерешительность. Заложив руки за спину, медленно двинулся вдоль сот, тем самым предлагая Мамонту что-то вроде прогулки. И вдруг заговорил с горечью в голосе:

— Мне ведома твоя печаль, Счастливый Безумец... А заключается она в том, что жизнь человеческая слишком коротка. В мире гоев много долгожителей, некоторые дотягивают до ста семидесяти лет, оставаясь в чувствах и памяти. И все равно этого никогда не хватит, чтобы одолеть Весту и обрести Вещество... Там, где сейчас плещутся Студеное, Карское и Белое моря, некогда была земля и страна, ныне называемая по-разному — Гиперборея, Атлантида...

Ледник продавил сушу, смел и обратил в прах страну гоев, которая носила имя — Вера. Людей тогда именовали верцами. Говорили: «се верпы» — это верцы. И жили они полный круг жизни — сорок сороков, то есть по тысяче шестьсот лет — это и есть срок познания Вещества. Здесь, — Варга обвел рукой соты, — пятнадцать тысяч триста тридцать свитков, или ровно тысяча шестьсот Великих Книг. При желании их можно прочесть даже за короткую человеческую жизнь, если только читать механически, как машина. Да после первого же свитка, Мамонт, ты уже не сможешь читать дальше, ибо весь остаток твоих лет уйдет на осмысление того, что ты вкусил. И потому никто из смертных гоев не в состоянии познать Весту.

— А как же... Вещие Гои? Зелва?..

— Титул Вещего по традиции получает тот, кто найдет в себе силы и смелость открыть Книгу Будущности.

— Но Владыка Атенон! Святогор!..

— К сожалению, он один на свете. И бессмертен по нашим понятиям, ибо жить ему сорок сроков, — старый Варга вздохнул, как утомленный путник — болели суставы ног. — Когда волхвы привели Христа в Землю Сияющей Власти, гои потомки верцев — послали ему хлеб и соль. Пищу для разума и соль Знаний. С тех пор по землям и рекам стали ходить Авеги. Потому что гои живут во всех сторонах света и терпят нужду.

Слово «нужда» с древнеарийского переводилось как «хочу огня, дайте огня». Более сильная форма — «ждать», и самая сильная — «жажда»...

— Ну, усугубил я твою печаль? — вдруг спросил Варга. — Не исчезла твоя нужда?

— Нет, — не сразу отозвался Мамонт, хотя и в самом деле ощущал тихую, ноющую тоску.

— Что же, добро! В таком случае, буду веселить тебя! — он подошел к длинному ряду закрытых, темных от времени, дубовых шкафов, стоящих напротив сот, и отворил один из них. — Буду веселить, поскольку когда вкушаешь и малую толику соли, всегда становится весело. Жизнь ведь и так коротка, а если есть только горечь, что же сладкого останется в этой жизни?.. Даже вечным, по нашей логике, и Вещим верцам прискучивала жизнь, и они по своей воле бросались в морские волны со скалистых берегов, чтобы умереть до срока. Ты можешь добывать соли сколько угодно — вся сокровищница перед тобой. Бери любой свиток, всю Книгу целиком, но, Счастливый Безумец, советую тебе не бросаться в это соленое море и не забывать, что ты избран Валькирией. — Варга достал объемистый свиток, обнял его, как дитя, посмотрел чуть лукаво. — Должен сказать тебе, Валькирии не очень-то любят круто пересоленных гоев, которых потом приходится... вымачивать, как солонину. Может, потому и избранники их — в основном из мира изгоев... Так что не спеши, Мамонт. Мы еще до отвала вкусим соли, когда окажемся в гробницах Зала Мертвых. Помни, что ты еще толком не почувствовал такой радости — расчесывать волосы Девы золотым гребнем. Вот в чем соль земной жизни! Вот в чем истинные сокровища Валькирии!

Старик помедлил, словно решая, отдавать свиток Мамонту или нет, наконец с сожалением вложил ему в руки.

— Добро, возьми. Рекомендую для начала толкование к Книге Явь, это чтобы не терял много времени и не утонул в соленом море. И пусть тебя не смущает, что Знания здесь уже пропущены через чей-то разум, соль, так сказать, поваренная. Вкушать серую каменную — надо иметь хорошие зубы. Варга по прозвищу Бивень, который и составил это толкование в семнадцатом веке, целый срок потратил на это — сорок лет! Как пчела, летал от цветка к цветку, а потом ползал по сотам...

Мамонт принял свиток и направился было к столу, установленному посередине зала, однако старик остановил его, заговорил строго:

— Нет, Счастливый Безумец, тебе не туда! Довольно, я и так принес Буквицу в каморку. Добывать соль отпущено тебе в колонном зале. Иди за мной!

Он провел Мамонта через тройные двери, затем по крутой лестнице вниз и впустил в небольшую, с множеством деревянных колонн-подпорок комнату, более напоминающую шахтный забой. Из мебели тут стоял лишь стол с лампой на зеленом сукне и простой табурет. В глаза сразу бросилось, что высокая кровля как-то опасно наклонилась, нависла и прочно удерживается лишь на одной толстой колонне, как на крепежном бревне. Остальные опасно потрескивают и верхние их торцы незаметно закручиваются вниз от невероятного давления, как шляпки грибов.

В темных углах с шорохом осыпалась каменистая крошка...

— Это для усердия, Счастливый Безумец, — пояснил Варга, перехватив взгляд Мамонта. — Ибо жизнь человеческая коротка...

Кровля и бревна крепежа трещали почти бесконечно, поначалу заставляя вздрагивать, ибо пергаментный свиток Толкования отрывал от реальности, затягивал, как вакуумная воронка...

«Сказано в Книге Явь: „И установил Правый, ныне именуемый богом РА, держать планету Земля под неусыпными очами вечных спутников ее, дабы могли они оберегать и всячески услаждать его невесту...“

В пояснениях Варги Бивня значилось, что невестой Землю называют потому, что всякая юная Дева не ведает вкуса соли до той поры, пока не станет мужней женой. Невеста, то есть не ведающая горечи и сладости. А из Книги Кпава толкователь приводил выдержку, описывающую обряд посвящения в жены: «Муж, появший нареченную невесту в жены и бросивший первое семя, да принесет ей щепоть соли на ладони и, преклонившись (перед ней), поднесет к устам ее, дабы вкусив, (она) испытала всю сладость и горечь рока своего — воскрешать из семени Свет и Огонь. Свет разума и Огонь живота...»

И Земле, своей нареченной невесте, послал Правый двух Дар — Раду и Луну, чтобы никогда не иссякал свет над ней, ни днем, ни ночью. Грелась она и освещалась во всякое время и назывались эти времена — Благоденствием. Не размножались и не плодоносили тогда только мертвые камни, как размножались и плодоносили все сущности, рожденные от Праха...

Счастливый Безумец споткнулся на этом слове — Прах, и возмутилась душа, поскольку это понятие связывалось только с мертвой материей, с пеплом, с пылью, не способной нести, а тем более рассевать Жизнь. Толкователь что-то перепутал! Что-то исказил!.. Готовый уже лететь в Хранилище, чтобы взять из ячейки Книгу Явь и самому прочесть историю сотворения живой материи, Мамонт неожиданно обнаружил пространное разъяснение Варги.

И в тот же миг разрешился вопрос, мучивший его всю жизнь, с тех пор, как осознал себя человеком.

Изначальная жизнь возникла все-таки не на Земле, а неподалеку от нее — на Венере, которая называлась в Весте планетой ЖИВОТ. А Земля тогда еще была совсем юной и удаленной от Солнца, отчего оставалась холодной, не готовой для любви и покрытой льдами, как младенец пеленами. Однако Правый уже нарек ее невестой, и отсюда пошла традиция — украшать голову невесты белой тканью-фатой, знаком непорочности и девственности. Толкователь ссылался на Книгу Астра, где было прямое указание на это: «Правый сеял жизнь и взращивал ее в лоне жены своей по имени ЖИВОТ, расчесывая каждое утро золотым гребнем ее космы, а сам любовался тем временем на юную Деву именем Земля и ждал срока, когда (она) созреет, чтобы приблизить к себе и снять белые одежды. А пока обильно посыпал ее Прахом — семенем своим, не имеющим живого огня, как семя пшеницы, до поры твердым и сухим. Он бросал семя в лед, ведая, что оно прорастет, когда взметнется Ярило — весеннее животворящее солнце. Отсюда и обычай — сеять яровые хлеба. Правый по воле своей замыслил воскресить на Земле иную, разумную Жизнь, не существовавшую никогда на планете Живот...»

В первый день Счастливый Безумец не заметил, как опускается кровля над головой — слишком высоко еще был потолок, — и воспринимал лишь хруст и тяжкий стон раздавливаемой древесины да перетертую в песок породу, бегущую в углах струйками, будто в песочных часах. Однако каждый последующий стал неумолимо напоминать ему о краткости жизни, и именно в те моменты, когда он углублялся мыслями в бессмертность и бесконечность. Он не знал отпущенного ему срока, но время летело стремительно: едва он входил в колонный зал, с утра обрядившись во все чистое, и склонялся над Книгой, как уже в дверях оказывалась слепая Дара, надзирающая за часами в Хранилище. Это значило, что хочешь или не хочешь, но «рабочий» день кончился, зашло солнце и Весту пора оставить в покое.

Хранители Книги Знаний жили здесь исключительно по солнцу, хотя не видели его долгими месяцами. Считалось, что всякая соль, которую вкусили ночью, приносит только вред.

Всякий раз Мамонт уходил из колонного зала, когда в Хранилище уже пылал факел и никого не было. Ему хотелось поговорить, что-то обсудить с Варгами, пусть даже с тем юным, однако Счастливого Безумца преднамеренно оставляли одного, и если он делал попытки войти к кому-либо в каморку, то получал мягкий, ненарочитый отказ.

Терпение его лопнуло, когда он добрался наконец до самого сокровенного момента сотворения человека, называемого в Книге Явь Пчелой, и был в очередной раз выдворен из колонного зала слепой Дарой.

— Позволь мне остаться, — попросил он. — У меня мало времени... Видишь, за сегодняшний день кровля опустилась на целых семнадцать сантиметров.

На нескольких колоннах Мамонт сделал зарубки.

— Это невозможно, — холодно проговорила слепая. — Ступай к себе и жди восхода.

— Понимаешь, я подошел к самому важному... И теперь мне не уснуть, пока не узнаю, почему человек, рожденный на Венере, назывался Пчелой, живой, летающей частью растений.

— Узнаешь завтра...

— Но завтра мне предстоит выяснить, почему и на Земле он долгое время тоже оставался Пчелой, летал, хотя и был уже в образе человека. Иначе я не успею! Гляди, кровля все время опускается!

— Я не вижу...

Счастливый Безумец покинул колонный зал и, оставшись в своей каморке, как всегда один на один со своими думами, не находил себе места. Он почти дословно помнил все, что добыл, однако ответ скрывался где-то впереди. Из Праха, рассеянного в лед Земли, зародилась материя — живая и неживая, но разумной еще не существовало. И человек-пчела, как и на Утренней Звезде, летая по цветам, продолжал собирать нектар и разносить семя, отчего возникало великое разнообразие форм и видов растений. Нектар же Пчелы получали не как пищу, а как знак благодарения за божественные дела, о чем ясно говорилось в Книге Мед:

«Благой Дар Правого — не суть жизнь, не соитие и сладострастие, и не размножение. А Нектар, воздаваемый как благодарность за труд Пчеле, сеющей Свет. Как Свет, собираясь в пучок, становится Огнем, так и Нектар превращается в Мед Жизни».

Тем временем на Земле еще не было света разума, а царил Великий Хаос, когда всякая сущность, рожденная и обитающая во всех трех стихиях, находилась в полной власти Правого и существовала по его образу и подобию. В Книге Свастика Великий Хаос обозначался словом «Рай», то есть как бывший под полной властью бога РА.

Это была неосознанная жизнь, существование во имя существования, период Абсолютной Гармонии. Никакой опыт, никакие Знания не нужны были ни живой, ни замершей материи, о чем прямо говорилось в Книге Явь: «И не ведала соли всякая сущность, ибо ведала только Солнце...»

Откуда же он взялся — Человек Разумный?!

Около полуночи Мамонт услышал легкий стук и вздрогнул, как будто от треска бревен в колонном зале.

— Да-да! Входи! — обрадовался он и бросился к двери.

Была мысль, что это влюбленный в Валькирию и тайно страдающий Варга потянулась душа к душе, несмотря на запреты, но Счастливый Безумец увидел слепую Дару.

Она приблизилась вплотную, быстрыми, стремительными пальцами ощупала его лицо, коснулась рук.

— Ты, кажется, жаждал узнать, как возник из Пчелы разумный человек? проговорила она непривычно ласковым, обволакивающим голосом.

— Да! — возликовал он, подавляя в себе радость. — Но мне не хватает срока!.. Я проигрываю во времени!

— Иди за мной...

Он послушно двинулся за Дарой, рассчитывая, что она сейчас приведет его в ночной Зал Жизни и позволит унести Книгу Явь в колонный зал, однако слепая увлекла его в дальний конец «гостиничного» коридора, точно остановилась возле какой-то двери и бесшумно отворила, пропуская Мамонта вперед.

Счастливый Безумец очутился в комнате, устланной глубоким зеленым ковром. Стены в ней были отделаны влажно-темными шелковыми тканями.

— Я расскажу тебе, как зародилась на Земле разумная жизнь, — проговорила Дара, усаживая его на ковер. — Слушай меня... Прах, посылаемый Правым, падал на ледяной панцирь, вмерзал и хранился вечно, до поры, когда восстанет Ярило. И когда Бог РА приблизил к себе свою невесту и растопил льды, семя дало всходы...

— Это я знаю! — воспротивился Мамонт. — Книга Астры...

— Хорошо, слушай дальше, — мгновенно сориентировалась она. — Зато ты не знаешь, что все виды живой материи, обитающие в трех стихиях, имели одинаково текучий, студнеобразный мозг, неспособный накапливать и хранить опыт, ибо в этом не было надобности во времена Великого Хаоса...

— И это я успел прочитать...

— Не перебивай! — заметила Дара. — Человеческие существа в Весте потому назывались Пчелами, что имели жидкий мозг, какой до сей поры имеют рыбы и некоторые земноводные. И в Книге Правь сказано: «Не было отличия между сущностями, рожденными на Суше и в Океане...»

— До рождения разумного человека всегда упоминаются три стихии! Суша, Вода и Воздух!

— Да, это так, — согласилась слепая, опускаясь рядом. — Но после рождения осталось всего две, ибо человек утратил способность летать. Он жил на земле или в океане...

— Но почему он утратил эту способность?!

— Потому что утратил жидкий мозг. И приобрел твердый, как сейчас у тебя, — Дара говорила медленно, растягивая слова, словно гипнотизируя. Она нашла руку Счастливого Безумца и положила себе на живот.

— В Книге Камы... В Книге Любви об этом сказано так: «И явился человек на Землю, но не пришедший извне, а восставший из Великого Хаоса, как восстают от глубокого сна, в единый миг осознав себя и Явь. И явился человек в великой боли, вместе с солью Знаний познав страдания, ибо зачавшая его и выносившая в своем чреве мать-Земля погрузнела вдвое, нежели прежде, когда служила ей Рада, принимая на себя многие тяжести земные, когда не ведала ночи, озаряемая по кругу Дарами...»

— Куда же исчезла Рада? — спросил Счастливый Безумец, чувствуя, как от дыхания слепой немеют губы.

— Правый отнял спутницу... И оставил только одну Луну с ее призрачным таинственным светом. И тогда Земля познала ночь, поскольку стала женой и богу РА нужен был полумрак для любви... Слушай меня! В Книге Камы говорится: «Не всякая Пчела обернулась в миг Человеком, и не всякая сущность пережила разлуку с Радой и боль Яви, очнувшись от Великого Хаоса. Многие продолжали поедать Нектар — дар Божий, а не накапливать его, обращая в мед, и многая живая материя не выдержала тяжести и сгинула, поелику мы ныне зрим ее останки в мертвом камне...»

— Космическая катастрофа? Человек родился в результате космической катастрофы?

— Нет... Он родился от любви.

— Но у Земли не стало спутника! Значит, резко увеличилось земное притяжение! Уплотнился мозг!.. И уже было не подняться в воздух?!

— В воздух поднимает любовь, — зашептала Дара, ощупывая, лаская его лицо. — Боже Правый! Ты прекрасен... Плотного мозга мало, чтобы стать человеком... Нужна еще теплая кровь. Горячая кровь в жилах... Какая у тебя кровь, Мамонт? Холодная?

— Постой! — он пьянел от ее голоса, но не терял самообладания. — Рождение человека стало смертью многих видов живой материи? Так, да? Динозавры не выдержали собственного веса и погибли? Были принесены в жертву?..

— Жертвует всегда мать-Земля, — вещала слепая Дара. — И только своей собственной плотью... Во имя детей... И нет для нее ни прекрасных, ни уродливых — все одинаковы и любимы. Горе, когда их вовсе нет, и чрево пусто...

Только сейчас Счастливый Безумец рассмотрел, кто перед ним: выжженные то ли огнем, то ли кислотой глаза, изуродованный малиновыми шрамами лоб, переносье... Он затаил дыхание, пугаясь ее вида, попытался сосредоточить взгляд на ее приоткрытых страстных губах; Дара же расценила это по-своему и, стоя перед ним на коленях, неожиданно и молниеносно сдернула с себя белое рубище. Несмотря на возраст и обезображенное лицо, тело ее оставалось прекрасным, чистым и источало смолистый запах, словно факел в Хранилище Весты. Высокая, крепкая грудь с темно-вишневыми сосками, слегка проваленный живот — он вздрагивал, по нему пробегали волны, от пупка словно расходились круги, как от брошенного в воду камня, сакральный треугольник темно-влажных шелковистых волос непроизвольно притягивал воображение, как вакуумная воронка.

— Хочешь узнать, как возникает жизнь? — спросила она и провела ладонью от треугольника к пупку. — Она возникает здесь... Изначальная, первозданная, разумная... Войди в меня и дай семя жизни.

Счастливый Безумец ощутил сильнейшее возбуждение и уже потянулся к телу Дары, но внезапно увидел на своей руке золотой гребень — тот самый, которым расчесывал волосы Валькирии.

Он медленно встал на ноги, отступил на шаг, однако не мог еще унять прерывистого дыхания. А слепая стояла перед ним на коленях и искала его руками.

— Я знаю... Ты любишь Деву, избравшую тебя... Но тебе можно, тебе все можно!.. Неужели ты не знаешь, что Дара может забеременеть и родить дитя лишь от избранного Валькирией... Дай мне огонь, зарони искру, и я рожу человека разумного! Ты это можешь! Ты — муж!

Счастливый Безумец осторожно попятился к двери, утопая по щиколотку в мягком ковре, а она все еще ощупывала вокруг себя пространство.

Мамонт спиной открыл дверь и выскользнул в коридор. Взбудораженный разум горел холодным огнем, светил так, что в ночном освещении «гостиницы» полыхало сияние, сходное с полярным. Он с трудом разыскал свою каморку, ворвался в нее и рухнул на волчьи шкуры. Он думал заснуть, чтобы очиститься сновидениями, однако и минуты не мог пролежать с закрытыми глазами.

И внезапно ощутил, что в голове и душе — совершенная пустота. Все, открытое, добытое в соляных копях, не вошло в плоть и кровь, а растворилось без остатка, и окружающий мир оставался для него по-прежнему неразгаданным, существующим без всяких причин и законов, как во времена Великого Хаоса.

Ему почудилось, что размягчился мозг.

И единственная мысль, рожденная в жидком сознании, показалась ему закономерной и трезвой. Он недвижно пролежал несколько минут, боясь стряхнуть и расплескать ее, выждал, когда она утвердится в сознании и пустит корни, затем осторожно встал, освободился от пещерных одежд и принялся напяливать на себя свою, старую, в которой пришел.

Период Счастливого Безумства окончился, едва начавшись. Добывать соль в пещерах оказалось не под силу, и зря Авега предсказал ему именно такую судьбу. Сражаться с бандитами генерала Тарасова, противостоять Савельеву или биться с охотниками Дальнего Востока показалось ему делом живым и более важным.

Конечно, и краткая жизнь возле Весты не прошла даром: теперь хоть точно знал, за что сражаться и что беречь для будущих времен, когда придет на землю Человек Разумный...

Прозорливый Стратиг точно определил ему урок Страги, и зря он с юношеской наивностью пытался противостоять властителю судеб. Если бы сразу повиновался року и отправился по этому пути, сейчас бы уже далеко ушел...

Он же возомнил себя мудрым мужем, пловцом в соленом море...

Мамонт вынул ключ Страги, перебрал пальцами бусины и тут в дверь опять постучали. Сомнений не было — вновь пришла Дара. Странно, но в жидком мозгу отчетливо отпечаталось ощущение стыда.

Повинуюсь року!

Вероятно, он протянул время, замешкался, раздумывая о судьбе, потому что открыл дверь и никого за ней не обнаружил. Коридор был пуст и массивные золотые бра лишь чуть высвечивали лица на портретах.

Взгляд сам собой остановился на одном из них, перехватив живые глаза. Мамонт приблизился к полотну и замер, ошеломленный.

На него смотрел Авега: тихий, умиротворенный взор, спокойное лицо, обрамленное белыми волосами и бородой, как ореолом.

Как же так? Сколько дней ходил мимо и не замечал?

— Я хочу уйти, — признался он, глядя на портрет. — Ты предсказал мне судьбу и смутил душу. Я не готов добывать соль. Веста не открывается мне, а кровля над головой все ниже и ниже...

Боковым зрением Мамонт уловил тень, бредущую по коридору: униформа скрывала и пол, и все особенности человеческой фигуры, поэтому он не мог узнать, кто это еще не спит и слоняется по ночным копям. Зато признали его.

— Прости, Счастливый Безумец! — послышался затаенный голос юного Варги. — Это я стучал к тебе... Не могу найти покоя! Ты окончательно смутил мою душу!

— Я смутил твою душу? — переспросил Мамонт, снова взглянув на Авегу. — Каким же образом? Я ведь не предсказывал твоей судьбы.

— Смутил одним своим появлением. Прежде я всего лишь мечтал о Деве, как мечтают все отроки на реке Ура... А теперь бесконечно думаю о ней! Закрываю глаза, а передо мной стоит юная Валькирия. И протягивает мне медальон, такой же, как у тебя... Знаю, это всего лишь тоскующее воображение. Но оно вселяет такие надежды! Подвигает к такой степени самообмана, что если она придет сюда и мои видения не сбудутся, я поступлю, как поступали верцы, когда им бессмертие становилось тоскливым и тяжким грузом.

— Полагаю, все твои видения сбудутся, — утешил Мамонт.

— Ты уверен?.. Ты чувствуешь мою роковую предопределенность?

— Нет-нет! Не чувствую, — заспешил он, глянув на портрет Авеги. — Я слепой и безмудрый... Но по земной житейской логике так должно случиться.

— Мне не известна такая логика...

— Это понятно. Она — удел изгоев.

— В чем же суть житейской логики? Скажи мне!