Глава 5 Лежачего не бьют!

В школе, конечно же, Настю седьмую не ждало ничего радужного. Там было всё по-прежнему. Настя Первая блистала; она стала даже, кажется, ещё выше, стройнее и красивее. Насти со Второй по четвёртую продолжали борьбу и выпендривались друг перед другом, остальные или держались середнячками, или мирно булькали в болоте.

Настя Ладыжковская пришла на занятия в почти до этого ни разу не надёванных джинсах и мамином зелёном свитере, который после стирки стал маме мал, и она отписала его доченьке. Синий форменный пиджачок, за который трепал Настю злой мальчишка на крыше, окончательно дал дуба. Ни продранные локти, ни оторвавшийся ворот и лопнувшая спинка не подлежали реставрации. Чтобы добро не пропадало, Настя хотела было нашить из него прихваток. Но подумала, что их вид будет постоянно напоминать ей о том знаменательно-позорном дне. И, скатав в тугой узелок, выбросила пиджак в мусоропровод. А маме сказала, что он протёрся и стал окончательно ей мал. Что было почти правда.

В свитере и джинсах было непривычно уютно. Настя как-то даже увереннее себя в них чувствовала. И голову держала выше, и плечи практически расправила.

Правда, никто из учеников восьмого «Б» этого не заметил. Да, вон снова на месте, где сидит Настя седьмая, что-то зелёное привычно синеется. Синее зеленеется. Ну и пусть себе.

За всё время, которое Настя проболела, никто из одноклассников ни разу не навестил её. Никому это просто даже в голову не пришло. Да и сама Настя бы удивилась, если бы кто-то к ней вдруг припёрся. Домашних заданий она не узнавала и не делала. А потому, естественно, по всем предметам изрядно отстала, но это не сильно волновало её. Как-нибудь справлюсь – была уверена Настя.

Мысли во время уроков у неё были другие. Работа. Нужно найти работу – и начать собирать деньги. Накопить и отдать Светлане. Хотя бы столько, сколько стоит средней паршивости коляска.

А стоили они немало. Настя не поленилась и сходила сначала в большой торговый центр у метро – там были пафосные дорогущие модели. Затем съездила на ярмарку детских товаров. Там были уже коляски попроще, и стоили они подешевле. Но всё равно много. Пусть, думала Настя, к тому времени, как она наберёт денег, Кирюшке действительно такая большая коляска не понадобится, но на эту сумму мама купит ему что-нибудь не менее нужное.

Свою маму Настя информировать о том, что ей нужны деньги, не стала. Это было выше её сил. Сама. Она добудет деньги сама. Честным трудом.

Думала Настя, думала и не надумала ничего лучше, чем отправиться на овощной рынок – там, если верить объявлению, нужна была уборщица в павильоны. Непременно с московской пропиской. Вот Настя и решила рискнуть. Тем более что она видела, как смуглая девчонка примерно её возраста подметала возле одного из ларьков и таскала мусор. Место, куда ещё могли бы взять несовершеннолетнего сотрудника, нужно было бы искать долго. Этих мест наверняка по Москве много, но время, время – ездить наверняка придётся далеко. А тут прямо у дома…

Так что, взяв недавно полученный паспорт, Настя отправилась устраиваться на работу.

Если идти от Настиного дома, то удобнее всего заходить на рынок было не с центрального входа, а через узкий проход между павильонами. Крепко прижимая к себе ворот куртки – холодный ветер, казалось, задувал со всех сторон, Настя подходила к рынку именно с этой стороны.

И, для сокращения пути пробегая мимо заброшенного фонтана, краем глаза заметила группу мальчишек. Мальчишки и мальчишки – Насте даже думать про них не хотелось. Но знакомый яростный голос невольно резанул её по ушам. Настя присмотрелась и… узнала всю компанию.

И будто тот самый позорный день вернулся… День, когда они – вот эти вот негодяи – угнали коляску бедной Светланы, лишив её сына Кирюшу возможности кататься по улице, как все нормальные младенцы.

Если бы Настя читала книги, она бы знала, что это – запрещённый приём. Запрещённый приём вызывать жалость при помощи страдающих кошечек, собачек и младенцев. Ведь всё это размягчает даже самые жестокие сердца. А потому хорошие писатели никогда не используют его. Но Настя, как мы знаем, книг не читала. Поэтому, вспомнив, как страдает маленький мальчик и его малообеспеченные мама и бабушка, она забыла обо всех своих страхах и бросилась в бой.

Ведь жестокий красавчик Алексей и его приспешники цинично пинали ногами лежащего на земле мальчишку с крыши. Тот вскрикивал и огрызался. А те трое, которые справились с одним, продолжали его мучить.

Настя по себе знала, как это – быть одиноким и забитым. И пусть физически её никогда не били. Неуважение и презрение били ещё больнее. Так что Настя знала цену страданиям. А теперь, после визита в двести двадцать восьмую квартиру, ей хотелось помочь всем страдающим и несчастным.

Поэтому она подбежала к Алексею, дёрнула его за куртку и крикнула:

– А ну-ка, быстро отстали от него! Быстро! У меня дядя на рынке охранником работает, я ему сейчас позвоню, скажу, что вы на меня напали. И трындец вам тогда. Поняли? Валите отсюда!

Настя первый раз в жизни произнесла слова «валите» и «трындец». Но, похоже, никто этого не заметил – что первый раз. Потому что впечатление это произвело.

– О, какие люди! – усмехнулся Алексей. – Мы что, снова спасаем люмпенов^[2] и убогих?

– Да! – с вызовом воскликнула Настя, глядя Алексею в лицо. – Так что давайте отсюда.

Алексей перестал пинать скорчившегося на земле парнишку. Остановились и его приспешники.

– Ну, дядя на рынке – это серьёзно, – подчёркнуто подобострастно сморщил лицо Алексей. – Ладно, раз девушка требует… Пойдёмте отсюда, пацаны.

Он шутил, он снова насмехался. Никакого дядю с рынка, а тем более мифического, он не боялся. Но тем не менее почему-то уходил. Вернее, собирался. Или это он продолжает издеваться?..

– Идите-идите! – Настя смотрела на него, не отрываясь. Ей сейчас казалось, что всё дело во взгляде – нужно смотреть так твёрдо, чтобы об этот самый взгляд, как о ледокол, разбивались любые попытки обидеть её саму.

– Идём-идём. – В покорной усмешке Алексея было столько иронии, что любая другая девушка уже давно сгорела бы со стыда. Но не Настя – она просто не знала, что с парнями можно общаться как-то по-другому. Она ведь, за всю свою недолгую практику общения с ними, видела только такое. И была уже привычная.

– Давайте-давайте, – как заведённая повторила Настя.

Алексей перешагнул через мальчишку, замершего в грязной траве. Приблизился к Насте и, покачав головой, сказал. Спокойно и грустно:

– Только зря ты стараешься. Не того защищаешь. Этот ушлёпок у Костяна рюкзак украл. И не сознаётся. Так что вор он. И не принц воров Робин Гуд, а просто мелко-уголовное чмо. А раз трётся тут возле рынка, значит, и ещё может чем-то подобным отличиться. Так что передай это дяде, пусть тщательнее охраняет. А вам с ним желаю приятных минут! Хай!

С этими словами он снова перешагнул через избитого лежачего, присоединился к своим товарищам. И все трое удалились, посмеиваясь и презрительно отплёвываясь.

А Настя осталась возле мальчишки, который уже поднимался на ноги, даже не пытаясь хоть как-то убрать с себя грязь и вытереть кровь, неровной струйкой хлынувшую из разбитого носа.

– Давай руку! Я помогу тебе, – кинулась к нему Настя.

Но парень, конечно же, не дал ей никакой руки. Он лишь потёр спину, что-то на ней прощупывая. Видимо, оценивая степень повреждения.

– Эх, ты… – в педагогическом порыве горько посетовала Настя. Ей сейчас было совершенно не страшно. Она даже была горда собой – что смогла защитить человека. Правда, как выяснилось, не самого положительного. – Зачем ты воруешь-то? Я понимаю, что ради денег. Но вот у меня вот, например, тоже денег нету. Вернее, мало… Но я-то не ворую!

– И я тоже! – неожиданно громко и яростно рявкнул парень.

Настя уже знала, как он умеет орать и рявкать. Поэтому не сильно удивилась. Как не удивилась и тому, что он сказал. Из просмотренных сериалов, большая часть которых была криминальной направленности, она знала, что все воры и преступники так говорят, все они изображают невинных, даже если их ловят с поличным. Вот и он так же поступает…

– Эх… – Настя горько вздохнула. Значит, парень закоренелый преступник. И крышу он себе облюбовал для жительства не потому, что такой оригинал, а чтобы без всяких помех выходить на преступную дорожку…

Но спасать хотелось всех – и плохих, и хороших. Ведь не от сладкой жизни этот мальчишка решил стать вором! А ещё отказывался, когда она его к разбойникам причислила…

Настя вытащила носовой платок и стёрла кровь с лица бедолаги.

– Как тебя зовут? – спросила она. – Меня – Настя.

– Генка, – бросил парнишка, отшатываясь от Насти, которая попыталась заодно убрать с его лица ещё и разводы грязи.

– Пойдём, – потянула его за руку Настя.

– Куда? – дёрнулся тот. – К твоему дяде-охраннику?

– К кому? – удивилась Настя. Про придуманного сурового дядю она уже забыла. Но вовремя спохватилась: – А-а, нет, не к нему. Пойдём ко мне домой. Тебе надо умыться. И посмотреть, как там тебе досталось-то, сильно?

Она говорила и уверенно тащила за собой Генку. Тот сначала послушно шёл за ней, наверное, поддавшись потоку её слов. Но во дворе, на опустевшей детской площадке вдруг остановился как вкопанный. И отбросил от себя руку Насти, которая тут же попыталась снова тащить его за собой.

– Слушай, чего тебе надо, а? – с болью в голосе прошипел Генка. – На фига я тебе сдался? Ты чего – благотворительная сестра милосердия? Или в специальном божественном пансионе учишься – где оценки ставят за добрые дела?

– Нет… – опешила Настя. – Мне просто… Просто… Просто тебя жалко.

– А не хрена меня жалеть! – Генка плюхнулся на мокрую скамейку – ему, в его перепачканной одежде, было уже совершенно всё равно.

– Ну так четверо на одного – это нечестно… – пролепетала Настя. Ей становилось стыдно – и это было ужасно. Чем больше было стыда, тем быстрее она теряла уверенность в себе…

– А тебе-то такое дело? Иди своей дорогой, сопи себе в две дырочки.

– Ну а ты-то как? Без дома, без друзей же плохо…

– Это мои проблемы. Или ты собралась со мной дружбу водить? Я тебе, может, понравился? Так вот это всё фигня! – Генка дёрнул Настю за рукав, и она упала на скамейку рядом с ним. – Отстань ты от меня, Настя. Не буду я с тобой дружить, и помощи мне твоей не надо. Ты мне поможешь – и буду я тебе обязан. А оно мне на фиг не сдалось! Не хочу я к убогой прибиваться.

Услышав слово «убогая», Настя похолодела. Вода со скамейки, которую только что поливал дождь, сквозь джинсы пробралась к её ногам. Но это была такая ерунда в сравнении с тем, что Генка моментально вычислил её. Убогая! Это видно невооружённым глазом. Несчастное забитое создание, которое всех боится и с которым никто не считается… Вот оно в чём дело! Значит, никакая ни смелость, ни решительность в этом не помогают. Хоть ты горы сверни, а раз человек по жизни несчастный лузер – это каждый сразу видит. Увидел и Генка…

– А по мне разве видно, что я какая-то там неудачница? – как можно более независимо поинтересовалась Настя. Хотя на самом деле ей хотелось просто выть от обиды.

– Конечно, – хмыкнул Генка. – Видно, что одета ты как третьеклассница, шмотки у тебя детские и дешёвые. Глянь на свою куртейку. И вся такая зачуханная, пришибленная. Вон, горбишься как. Нормальные девки во каких моделей из себя строят – на хромой козе к ним не подкатишь. А ты… Что с тебя взять. И такой ты и останешься, с детства неудачницей. А меня достал мир лузеров.

Дурацкое слово «лузер», которое произнесли, имея в виду её, как будто стукнуло Настю по лбу мерзкой, зашлёпанной трупами мух мухобойкой. Она даже дёрнулась, стараясь побороть обиду и отвращение. Очень, очень Насте не хотелось быть несчастной неудачницей…

А Генка тем временем продолжал. Но только зачем он говорил Насте всё это? Не нуждается в помощи – и до свидания. Мог бы идти, как он сам предлагал Насте, своей дорогой. Но он почему-то остался и теперь выступал:

– Я хочу выбраться из него и как-то подняться в жизни. Лузеров терпеть не могу! Моя мать вышла за такого – за папашу моего. Как я его ненавижу!.. А мать дура, просто дура. Видела же, что отец с молодости был забулдыгой. И всё равно… Говорит такая: «Мы из простых, поэтому надо выходить замуж за ровню себе!» А её тогда любил другой парень. Типа того мажор, как тогда говорили. Знаешь, какая у моей матери фигура? Как у Мерилин Монро! И вообще она была вся из себя красотка. Мажор за ней так ухаживал – как в кино! Могла бы бросить наш чахлый район и жила бы себе в пентхаусе, владела фирмой, тусовалась бы по клубам… А она папашу моего выбрала – потому что он такой простой, родной, понятный. И к тому же пропадает человек – с детства знакомый, из соседнего подъезда. Жалко. Вышла за него. И всё от пьянки его спасала. А папаша пил себе и пил, буянил так, что мы с ней по ночам от него в одних пижамах и тапках по улице бегали. Мать его спасала, а он её за собой тянул и тянул в своё алкашное болото, топил и топил. И затопил – она тоже стала пить. А папаше сейчас и дела нет. Он с другой тёткой теперь пьёт. А мать в одиночку. Тоску заливает… И как живём мы с ней в жутком пролетарском районе с видом на канализационные отстойники, так и будем жить, пока не сдохнем… А я так не хочу. Мне в люди выбиться надо. Шагнуть выше этого грёбаного болота. Так что и ты со своей убогой жалостью не приставай, поняла?

Настя опешила. Она совсем не была уверена сейчас, что собиралась дружить с этим странным типом.

– Почему? – спросила она несмело. – Ведь мы-то не пьём. Мы дети.

Генка махнул рукой и поднялся со скамейки.

– Мать говорит, – с болью в голосе произнёс он, – что тот, у кого характер слабый, ну – характер неуспешного человека, страдальца, – тот и другого, если и он такой же слабак, за собой в неуспешность потянет. Так и будут эти бесхарактерные, как они с отцом, в дерьме барахтаться и друг друга за это ненавидеть. Так что не надо мне таких друзей, уж извини. Пока. Желаю удачи. А вор я или не вор – какая тебе разница?

С этими словами Генка развернулся и быстро пошёл вон со двора.

Настя не стала его догонять. Она стояла и плакала. Капли дождя смешивались с её слезами, и, добавляя друг другу скорости, они стремительно стекали с её лица под воротник. Это было неприятно. Но Настя терпела. Потому что слова Генки, который пытался пробиться в люди таким замысловатым способом, были в сто раз неприятнее.

Как можно пытаться искать работу в таком раздрызганном состоянии? Конечно, Настя отправилась домой. Сменила мокрую одежду на сухую, тоже, кстати, совсем детскую, только домашнюю, устроилась перед телевизором и долго тупо щёлкала пультом, перебирая программы и ни на какой не останавливаясь.

Тупо щёлкала – потому что думала. Сначала грустно – потому что её, как говорится, сегодня жестоко обломали. И, главное, непонятно зачем и за что. Неужели, казалось Насте, этот Генка как-то узнал о её мыслях по поводу возможной дружбы? Стыдливый позор снова заставил запылать её щёки.

Стараясь как можно быстрее избавиться от этого стыда, Настя бросилась думать о чём-нибудь другом. Какой лучший способ перестать мучиться? Только попытаться помочь кому-то, кому ещё хуже, чем тебе. Настя, конечно, попыталась, спасла Генку от ещё более злобных, чем он, приятелей красавчика из параллельного класса. Может, не надо было спасать? Вдруг Генка хотел, чтобы они забили его насмерть? Вряд ли. Он же выйти в люди собирается. Значит, наверное, случай с Генкой – это было простое совпадение. А те, кому ещё хуже, чем ей, это совсем другие люди. Да, другие.

И, приободрившись, Настя выскочила из квартиры. Заперла дверь, вбежала в лифт. Через полминуты она уже стояла в дверях квартиры двести двадцать восемь и, улыбаясь, спрашивала:

– А хотите, я с Кирюшей посижу?