Глава 20. Несмотря на психически ненормальный вид, говорила Мадлен вполне внятно

Несмотря на психически ненормальный вид, говорила Мадлен вполне внятно. Она методично рассказала Вере о своем детстве и юности.

Гостевой повезло с родителями, она была любимым, долгожданным ребенком в семье научных работников Вероники и Игоря.

Обычно малыши, рожденные родителями после лечения от бесплодия, обречены на тяжелое детство. Мама Мадлен оказалась совсем иной. Она охотно приглашала приятелей дочери, устраивала шумные вечеринки, поездки на дачу, походы в горы, в лес, на рыбалку. Мадлен умела кататься на велосипеде, ловко плавала, посещала спортивные секции и вполне прилично училась.

Родители хорошо зарабатывали, семья имела весь набор обеспеченного советского человека: просторную, четырехкомнатную квартиру, дачу, машину и продуктовый паек. Игорь Гостев занимал некий пост на режимном предприятии, вроде был ученым секретарем. Однако, где работал папа, что он делал, Мадлен совершенно не волновало. Она знала лишь одно: ее отец – гений. Об этом ей часто говорила мама, именно в таких словах: отец – гений.

Можно, конечно, обвинить Мадлен в эгоизме, но, скажите честно, кто в четырнадцать лет знает детали о работе родителей? Хорошо, если подростки правильно назовут место службы предков, абсолютное большинство школьников ответит обтекаемо: «Папа, он, того, ну, в общем, в конторе сидит, а мама детей учит».

Мадлен попросту не задумывалась о родителях. Они имелись и должны были существовать всегда, как солнце, небо, звезды. Мы же в курсе, что когда‑нибудь наша Вселенная исчезнет, но об этой перспективе не размышляет никто, кроме, может быть, узкой категории специалистов. Вот и Мадо, ясное дело, знала: папа и мама смертны, но то, что они на самом деле когда‑нибудь уйдут из жизни, девочке не приходило в голову. Она наивно полагала, что счастье продлится вечно. Да и не казалась ей ее жизнь особо удачной – на Мадо свалилась безответная любовь к однокласснику, и мир представал перед ней в черно‑фиолетовом цвете.

В мае месяце, двадцатого числа, Мадлен в самом отвратительном настроении плелась из школы домой. Предстоящие летние каникулы не радовали. Первого июня они с мамой уедут на дачу, и прощай, любовь. Целых три месяца Мадо не увидит своего Ромео, пусть он и не обращает никакого внимания на Джульетту, но все равно хорошо было даже находиться с ним рядом, можно наблюдать за ним исподтишка.

Еле сдерживая слезы, Мадо добралась до родной квартиры, всунула ключ в замочную скважину и удивилась: дверь оказалась незапертой, просто прикрытой. Девочка не насторожилась, ей вообще не было свойственно думать о плохом. Наверное, мама забыла запереть замок. Нехарактерное поведение для Вероники, но ведь всякое случается. Мадлен сняла туфли, помыла руки и крича: «Я пришла!» – отправилась искать маму.

Квартира у Гостевых была, по советским понятиям, огромная, около двухсот квадратных метров. Четыре комнаты и кухня разделялись длинными, извилистыми коридорами, стены которых занимали бесконечные шкафы с книгами.

Не обнаружив маму ни на кухне, ни в гостиной, ни в спальне, ни даже в своей комнате, которую в семье по привычке называли детской, Мадо подошла к двери отцовского кабинета и остановилась около тяжелой дубовой створки. Не то, чтобы папа запрещал заходить туда, Мадо не раз бывала в кабинете и великолепно знала его внутреннее убранство: сплошные стеллажи с толстыми томами, письменный стол, пара кресел и кожаный диван. Но папочке не очень нравилось, если к нему врывались без спроса. И еще он не любил, когда Мадо в отсутствие родителей рылась в письменном столе, а ей в детстве из любопытства нравилось заглядывать в ящики.

Школьница постучала по филенке.

– Мам, ты тут?

Никакого ответа.

– Пап, мама здесь? – на всякий случай поинтересовалась Мадлен и, решив, что соблюла все приличия, потянула дверь на себя.

Увиденная картина ошеломила. Всегда аккуратно прибранная комната была разгромлена, повсюду валялись порванные, скомканные бумаги, книги, ручки, карандаши. Содержимое ящиков письменного стола лежало на ковре, который почему‑то из нежно‑зеленого стал местами бордовым. Но больше всего Мадо поразили стеллажи. Один отсек с книжными полками оказался непостижимым образом отодвинут в сторону, а в том месте, где он обычно находился, зияла ниша. Плохо понимая, что случилось, Мадо решила заглянуть туда, для этого ей надо было обойти двухтумбовый, похожий на танк стол, который стоял в самом центре кабинета. Школьница обогнула рабочее место папы и увидела два тела. Ника и Игорь лежали скрючившись, а вокруг темнели бордовые пятна.

Дальнейшее помнилось Мадлен смутно. Вроде она бросилась к родителям, попыталась обнять маму, потом закричала. Откуда ни возьмись появились двое мужчин, которые начали приближаться. И только тут до девочки дошло: в квартире грабители, они убили маму с папой, а сейчас хотят убить и ее.

Завизжав от ужаса, Мадлен вскочила в нишу и дернула за стеллаж. Полки неожиданно послушно встали на место, в шкафу‑тайнике воцарилась темнота и тишина. Девочка ощутила себя в безопасности и внезапно потеряла сознание.

Потом была больница, в которой она провела много времени. Затем осиротевшую Мадлен поместили в интернат. Что может быть хуже для домашнего, избалованного ребенка, чем оказаться на попечении государства? Да еще детдом Мадо попался неудачный – там откровенно травили тех, кто отличался от членов стаи. Гостевой доставалось ото всех: от учителей, воспитателей и одноклассников. Каждый норовил при любой возможности напомнить: «Тут тебе не дома, нечего выпендриваться, профессорская дочка».

Мадлен затаилась. Она понимала, что нужно просто перетерпеть какое‑то время, и она снова окажется дома. Девочка знала: в интернате держат лишь до получения паспорта, а потом вали на все четыре стороны, дальше живи самостоятельно. Но у Мадо имелась квартира, которую никто не мог забрать, и еще была няня Настя. Анастасия жила в скромной однушке около Гостевых и помогала Веронике по хозяйству. После несчастья с родителями Настя не бросила Мадо – приходила к девочке в больницу, а потом навещала в детдоме.

– Забери меня отсюда, – однажды заплакала Мадлен на плече у бывшей домработницы и няни.

Анастасия горестно вздохнула.

– Так уж пыталась. Не дают!

– Почему? – захлюпала носом Мадо.

– Не подхожу на роль приемной матери, – пояснила Настя. – Во‑первых, не замужем, во‑вторых, мало зарабатываю. Ничего, тебе не долго осталось, вернешься домой, я вроде тетки тебе стану, никто нам не указ будет. Потерпи, Мадюня, сцепи зубы…

Школьница послушалась Настю и с достоинством вынесла все испытания. А их было много. Кроме неприятностей в детдоме, имелись еще другие малоприятные вещи. Милиция активно вела поиск убийц Гостевых, и Мадлен часто вызывали к следователям. Те каждый раз были новыми, незнакомыми, но вопросы они по большей части задавали одинаковые: расскажи, что увидела в тот день; говорил ли папа раньше о тайнике: где он работал, чем занимался, куда клал документы; обсуждали ли мама и папа дома служебные дела…

Мадлен ощущала себя полнейшей идиоткой, потому что на большую часть вопросов вынуждена была отвечать «нет». Очень некомфортно понимать, что ты ничего не знаешь о жизни родителей. Но сотрудники милиции Мадлен не осуждали. Более того, в глазах некоторых из них мелькала откровенная жалость, многие следователи угощали сироту конфетами и бутербродами.

На один из допросов пришел врач с чемоданчиком. Он прикрепил к телу Мадлен какие‑то присоски с проводочками и начал выяснять всякую ерунду.

– Ты в Москве родилась? – спросил, например, он.

– Да… – удивленно ответила Мадо.

Дядька в белом халате два часа подряд задавал ей нескончаемое количество вопросов, среди которых имелись откровенно идиотские, типа: «Летала ли ты в космос?»

– Он сумасшедший? – поинтересовалась Мадо после того, как врач собрал аппаратуру и ушел.

– Просто такой он у нас странный, – улыбнулся милиционер, – сами его побаиваемся.

Больше Мадлен на допросы не вызывали. Спустя довольно длительное время ей сообщили, что убийца Игоря и Вероники Гостевых пойман, его приговорили к расстрелу. На заседания суда Мадо не ходила, преступника в глаза не видела, запомнились лишь его странное имя – Аристарх и столь же необычная фамилия – Задуйветер.

– Этот Аристарх – конченый человек, – объяснил Мадлен сотрудник милиции, – уголовник со стажем, вор и мерзавец. Он правильно рассчитал: у профессора Гостева должны быть деньги, ну и влез в квартиру. Перед тем как совершить преступление, Задуйветер тщательно изучил распорядок дня семьи и понял: лучшее время для грабежа одиннадцать утра – ты в школе, папа и мама на работе, а по вторникам домработница Настя уходит надолго по магазинам. Но в тот день, как назло, твой папа почувствовал себя плохо, у него внезапно поднялась температура, и он, позвонив жене, поехал домой. Твоя мама отпросилась у своего начальства и кинулась ухаживать за супругом. Домой они прибыли с интервалом в десять минут. Игорь Гостев первым. Он сразу прошел в кабинет, увидел уголовника и хотел поднять шум, Аристарху пришлось убить не вовремя появившегося хозяина квартиры. Едва преступник расправился с жертвой, как в кабинет мужа влетела взволнованная Ника, и ее постигла та же участь.

Когда Мадлен вернулась в родную квартиру, она обнаружила там полнейший порядок, чистоту и полное отсутствие любых фотографий и документов родителей. Исчезло все: альбомы, куда Ника старательно вклеивала снимки, сделанные на отдыхе, письма мамы к папе, его ответы. Даже молочные зубы Мадо, которые Ника хранила в круглой коробочке из сердолика, испарились неведомо куда.

Мадлен решила пойти в милицию и попросить вернуть архив, но только тут сообразила, что не понимает, куда идти. К следователю ее возили на машине, стекла которой прикрывала сосборенная белая занавесочка. Ни названия улицы, ни номера дома, куда она входила, Мадо не знала. На всякий случай девушка сбегала в районное отделение, потопталась в узком коридорчике, посмотрела на полы, устланные рваным линолеумом, оглядела плохо покрашенные двери и поняла: нет, ее доставляли не сюда. Тогда Мадлен проходила по широким помещениям с высокими потолками, а в райотделе головой легко задеть свисающую сверху лампочку.

Куда подевался архив, Мадо так и не узнала, от прежней жизни ей остались квартира и Настя, которая выполнила данное сиротке обещание, заменила девушке если не мать, то хотя бы родную тетку. Мадлен пошла работать продавщицей, закончила вечерний техникум и стала делать карьеру за прилавком. После ужасного происшествия у Мадо остался страх – она панически боялась крови, поэтому никогда не смотрела приключенческое кино. И еще: примерно раз в неделю Мадлен залезала в шкаф и сидела там в темноте, уткнув голову в колени, зажав уши руками. Шкаф служил замечательным антидепрессантом: если у Мадо случались неприятности, она опять же ныряла в гардероб. Спустя полчаса сидения на дне от усталости, гнева и злости не оставалось и следа. Это было единственное место, где она могла расслабиться, этакий странный кабинет психологической разгрузки. Да что там психологические проблемы! В шифоньере у нее утихала и головная, и зубная боль. Подобным целебным действием обладали все шкафы и шкафчики. Имелось лишь одно исключение – тайник в папином кабинете, тот самый, куда Мадлен влезла в день гибели родителей. Девушка никогда больше не приближалась к нише, не открывала ее, да и вообще в кабинет старалась не ходить.

Устроившись на работу в «Лам», Мадлен увидела в отведенном ей помещении небольшое углубление в стене и оборудовала шкаф. Посторонние люди и не подозревали о его существовании, а Мадо, понервничав или устав во время тяжелого рабочего дня, находила время посидеть за закрытой створкой и реанимировать себя…

Вера замолчала и стала методично доедать салат с креветками.

– Вот ужас! – абсолютно искренне воскликнула я. – Эта вредная Леся Бреко случайно ткнула спицей в самую болезненную точку Мадлен.

Вера кивнула и продолжила:

– В тот день Мадо с трудом довела машину до «Лам». В кабинет я ее буквально внесла, хорошо хоть, никто по дороге не попался, иначе не избежать бы идиотских расспросов. Мадлен сразу бросилась к шкафу. Мне прямо не по себе стало, когда увидела, как она впихивается в крохотный отсек, пробормотав: «Иди, Вера, спасибо за помощь! Надеюсь на твое умение держать язык за зубами».

Я ушла, занялась делами. Потом гляжу – Мадлен по торговому залу носится, веселая, энергичная. Видно, шкафы на нее как сильное лекарство действуют. Вот так! Ой, ну надо же, снова драку затеяли! Как поем, дети так толкаются…

Вера положила ладони на свой большой живот.

– М‑да‑а, история тягостная, – сказала я. – Еще хорошо, что Мадлен сумела сохранить адекватность и поправилась. Другой подросток мог навсегда остаться в психиатрической лечебнице. Но родителей Мадо убили давно, отчего ты решила, что та старая ситуация связана с сегодняшним днем?

– Я знаю, – тихо сказала Вера, – мне Мадлен сказала.

Чайная ложечка выпала из моих рук и, зазвенев, улеглась на пол.

– Гостева, находясь в СИЗО, ухитрилась связаться с тобой?

– Нет. Она мне раньше говорила, за день до убийства Реутовой, – нехотя призналась Вера. – Просто я не считала нужным сообщать тебе это, сразу пришлось бы всю историю раскрывать, но раз уж ты ее из меня вытянула…

Я подняла столовый прибор, положила на скатерть и сердито сказала:

– Вера! Мадлен не могла за день до смерти Реутовой знать о том, что Галю зарежут, а коли она заранее оказалась в курсе, тогда можно говорить о причастности Гостевой к преступлению.

– Нет, – замотала головой собеседница, – не так!

– Тогда как? – еле удержавшись от крика, спросила я. – Слушай, давай‑ка ты перестанешь говорить намеками, а?

– Ладно уж. Расскажу и остальное, – кивнула Вера.