Радость страдания

Так, слова радость и страдание, как выясняется, являются однокорневыми, где буква Т есть подобие Креста. И в этом, только вдумайтесь, заложен величайший смысл. И в самом деле, для того, чтобы мы с вами имели в сердце своем самую великую радость – радость воскрешения распятого Христа и нашего чаемого, по Его несказанному милосердию, будущего воскрешения (а как же иначе, тогда и впрямь, по слову Апостола, «тщетна и вера ваша» - 1 Кор 15, 14) – для этого Господь должен был пострадать на Кресте. Какое же утешение слова эти несут всем нам: тебе сегодня радостно, это очень хорошо, но не забывай, помни, чьим страданием куплена эта твоя радость. Тебе сейчас трудно, ты страдаешь? Потерпи, родной, потерпи, как терпел Он, и тогда страдание твое обернется радостью. И все это: и страдание, и радость сотканы воедино вкруг Креста, немыслимы без несения Креста.

А потому закономерно, что слово счастье почти не встречается в церковном обиходе: слышится в нем что-то сиюминутное, скоротечное, то, что сейчас есть. Хотя, если заглянуть в Словарь Даля, то обнаружим версии: со-частье – доля, пай, а также случайность, желанная неожиданность, удача, а еще благоденствие, благополучие, земное блаженство, желанная насущная жизнь, без горя, смут, тревоги; покой и довольство; вообще, все желанное, все то, что покоит и доволит человека, по убеждениям, вкусам и привычкам его. Мы же припомним, сколько любимых нами икон содержат в себе емкое слово радость: «Нечаянная радость», «Трех радостей», «Всех скорбящих радость»... «Радуйся, Радосте наша!…» - поем мы в умилении Богородице нашей. Радостью буквально преизобилуют Священное Писание, церковные службы, акафисты святым. В той или иной форме оно встречается на его страницах около восьми сотен раз, в то время как счастье – всего лишь 12. Вот и Господь, беседуя с учениками, предваряет заповедь о любви словами: «Сие сказал Я вам, да радость Моя в вас пребудет и радость ваша будет совершенна» (Ин 15, 11). Придет черед, и святой апостол Иоанн Богослов вторит словам Божественного Учителя: «И сие пишем вам, чтобы радость ваша была совершенна» (1 Ин 1, 4). «Се бо явися Христом радость всему миру!» - слышим мы в Пасхальном песнопении. Именно радость, а не счастье.

Радостью-радугой окрасилась лазурная небесная твердь за много тысячелетий до Рождества Христа, знаменую собою великое прощение рода человеческого, дарованного Ною и его потомству как обетование того, что не будет больше гибельного потопа. И это была истинная победа, - то, что приходит по беде, по её окончанию.

А между тем, со словом твердь, вернее, с самим понятием этим, тоже все непросто. Помню, как ребенком, впервые услышав его, воспринял его как обозначение чего-то твердого, очень прочного. Ведь это так очевидно, оно само за себя и говорит, только вслушайтесь! Но и много лет спустя, уже будучи студентом-филологом, и позже, впервые взяв в руки Библию, и наткнувшись буквально в первой же главе на: «И назвал Бог твердь небом» (Быт 1, 8), не мог отделаться от чувства какой-то неправильности. Посудите сами, автор этих строк к тому времени неплохо знал то, что называется небом. И не только потому, что изучал в школе географию. Он не раз запускал в небо камнем из рогатки и воздушных змеев, прыгал в него отчаянно с крыши, раскрыв над головой старый зонт. Скажете, низко? Хорошо, позже не раз летал по нему на самолете и мог свидетельствовать, что ничего твердого в нем нет. Одна пустота, да облака. Словом, зыбко. А тут – твердь! И только в Церкви, да и то не сразу, пришло, наконец-то, понимание того, что зыбко-то, на самом деле, здесь, на земле, которая кажется такой твердой и надежной. Но которая, на самом-то деле, весьма условна, потому как преходяща. Ведь Он Сам сказал, что «небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут» (Мф 24, 35). А твердь, то самое Небо – вечно. Как вечно Царствие, названное Его именем. И куда Господь вознесся на глазах своих изумленных учеников, обещая вернуться. И ничего прочнее, ничего тверже нет, да и быть не может. И каждый из нас чает обрести надежную почву не на этой, преходящей, а на той незыблемой Тверди.

Иначе – смерть. То, что смердит. Вспоминаю, как посетив в свое время Давидову Пустынь, когда она находилась еще в начальной стадии возрождения, был изумлен не только огромным количеством ярких бабочек, облепивших стены монастыря в еще холодный мартовский день, но и рассказом молодого монаха об обретении святых мощей. Стоя посреди храма на зыбких досках, припорошенных цементной пылью, он поведал нам, паломникам, о том, как отыскать святые останки помогло… благоухание, доносившееся сквозь толщу земной породы. И оно же различимо ощущалось сейчас в этой восстанавливаемой церкви, больше напоминавшего тогда строительную площадку, вопреки привычным запахам большого ремонта: как веское свидетельство правильно, по Божески, прожитой жизни и отсутствии смерти по ее окончании, по успении.

И тогда при долгожданной и таинственной встрече лицом к Лику не приходится испытывать стыд. Или студ, то есть холод. Так и грубое слово, обозначающее крайнюю степень нравственного падения человека – мразь, есть ничто иное, как мороз, все тот же холод.

Вот и получается, что стыд, смрад, мразь – это все об аде, это признаки, обозначающее то жуткое место вдали от Бога, уготованное для тех несчастных, что так и не сумели преодолеть собственного окаянства – полного отсутствия покаяния, да-да, того самого иудина греха. Ведь, по слову Апостола Иоанна: «Бог есть любовь, и пребывающий в любви, пребывает в Боге» (1 Ин 4, 16). А значит, нет там и быть не может ни зловония, ни холода, ни мрака.

«ЧЕСТЬ ИМЕЮ!» - «О ЧЕМ ЭТО ВЫ?»

Вопреки извечному врагу рода человеческого, ворогу. Да-да, мы не ослышались, именно с ним идентифицирует русское сознание того, кто ныне ассоциируется, как правило, лишь с хищением чужого имущества. Помню, был немало удивлен, прочитав о том, что в монастырях могли простить инока, согрешившего грехом блуда, но никогда – вора. Объяснение на удивление просто и убедительно: блудник, в конечном счете, нанес урон себе, своей бессмертной душе, телу, которое есть храм этой души. Вор же сеет рознь, все начинают подозревать друг друга. В результате возникшего разделения оскудевает любовь. Как в пословице: у кого украли – тому грешней. Воистину, Господь соединяет, а враг разделяет.

И именно так стали наконец-то понятны в полной мере слова храброго вояки, поручика Ивана Игнатьича из «Капитанской дочки», перед лицом неминуемой гибели повторившего слова своего благородного командира, бросившего в лицо Емельяну Пугачеву в ответ на требование признать его царем и присягнуть: «Ты нам не государь… Ты, дядюшка, вор и самозванец». И вправду, во все времена революции замышляли и осуществляли воры и самозванцы, похищающие у одурманенных ими людей самое драгоценное – Царствие Небесное. Вор – это ведь и ворог, враг, тот самый, что не дремлет. Никогда!

«ЧЕСТНЕЙШАЯ ХЕРУВИМ»

Закономерно, что эпиграфом к этой повести поставлена автором поговорка: «Береги честь смолоду!». Честь имею, честное слово, честный человек, честной народ, всечестные отцы… как привыкли мы к этим сочетаниям слов, какими естественными, привычными кажутся они нам. А, между тем, смыслом, заложенным в них, может похвастать далеко не всякий язык. Нет, и в них, безусловно, присутствует понятие о чести как о благородных свойствах души и высоком уровне нравственности. Но чаще под честью подразумевается некий набор дворянских, рыцарских, самурайских, джигитских и так далее качеств, когда чуть что – и за пистолет, шпагу, кинжал. Как говорится, чести дворянин не покинет, хоть головушка погибнет. Мы же поведет речь все же о несколько ином.

Самое первое знакомство с этим словом в раннем детстве, когда малышу внушают, что если нашел чужую вещь или деньги, то надо непременно вернуть хозяину, иначе это будет нечестно (что не подвергается сомнению ни в одной культуре). Но как тогда прикажете понимать обращенное к Богородице: «Честнейшая Херувим»?! Помню откровение одного нецерковного человека, которого смутило выражение это выражение по той очевидной причине, что он, прибегнув к формальной логике, вывел: это как понимать, – что Херувимы менее честны?! А ведь Честнейшая – это превосходящая святостью даже Херувимов. Ибо честность, в самом своем высоком градусе звучания, это именно святость. «Честь ум рождает, а бесчестье и последний отнимает». Да во многих языках этого смысла знакомого слова нет вообще!

Курьезный случай произошел около двух десятилетий назад в одной восточной бывшей союзной республике. Ночной сторож детского сада, малограмотная женщина коренной национальности, упрекнула главного бухгалтера, русскую, в том, что ей недоплатили. Та, в свою очередь, попыталась объяснить, что ей выплатили ровно столько, сколько она заработала. Требовать же больше – нечестно. Той перевели, как смогли, и она устроила скандал. Много дней ходила кругами и, бия себя в грудь, убеждала окружающих в том, что она честная – потому как …восемнадцать лет живет без мужа. Комизм ситуации усиливался еще и тем, что немолодая женщина, вдобавок к грубому неуживчивому нраву, обладала еще и весьма отталкивающей внешностью, снискав в родном коллективе нелестное прозвище…

Вот и получается, что понятие чести, честности, если так можно выразиться, многоступенчато, и в языке русском запечатлено общенациональное, некогда не подвергаемое сомнению понимание правильно прожитой жизни, как снискание святости, честности. Когда народ был воистину богатым, если разуметь исконный смысл этого слова, а именно, обожение человека путем стяжания Духа Свята. А потому и известное выражение «быть не в духе» возникло в свое время как обозначение ненормального, неправильного для православного человека состояния; ибо нормально, когда именно в Духе. Это так созвучно словам Спасителя из Нагорной проповеди: «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут, ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше» (Мф 6, 19-21).

Такому человеку и впрямь ничего не страшно, ведь он воистину – бога тырь. Как сказано об этом в известном изречении Апостола: «Если Бог за нас, кто против нас?» (Рим 8, 31) .