На том свете помиримся!

Пешцы позже всех вошли в столкновение с врага­ми. Конница уже вовсю рубила первых, еще беззащит­ных свеев, а пехота, обстреливаемая из луков, еще только бежала по берегу Невы, приближаясь к непри­ятелю. Дручило, сын простого сапожника с Неревско-го конца, прежними подвигами заслуживший себе во­инское звание, бежал впереди всех, ведя за собой свою сотню. Он же первый вступил в рукопашный бой, вру­бившись в наспех сомкнутый ряд свеев, охаживая их своей длинной палицей, похожей на весло. Живость, с которой он это делал, раззадорила других пешцев, бегущих следом, и быстро надломилась оборона свеев, затрещала и рухнула, одни валились навзничь, другие бежали, и на их спинах наши выскочили к первой шнеке, причаленной к берегу. С нее посыпались гроз­дья стрел. Пронзенный в самый кадык, первым же и погиб сын сапожника Дручило Незделович. Хрипя и обливаясь кровью, он с таким недоумением и тоской оглянулся на идущего за ним следом Мишу Дюжего, что его кровью облилось Мишино доброе сердце. В тот же миг бедный Дручило пал на берег Невы с потухшим взором и испустил мощный дух свой.

Если б не эта гибель, кто знает, скольким бы свеям удалось спастись от чудовищной десницы могучего новгородца, пехотного воеводы Миши Дюжего. Но ви­дя смерть своего друга, он ослеп от благородной ярос­ти. И стократно страшен сделался его коршун — ог­ромный молот, имеющий своим навершием пудовую стальную птичью голову с крючковатым и острым клювом. Заревев по-медвежьи, он стал с неистовым гневом долбить врагов, разбрасывая по берегу их мерт­вые тела, расплющивая головы, вырывая клочья мяса клювом коршуна, и никакая сила на свете не могла бы теперь противостоять ему, ибо русский человек, беря пример с Господа, долготерпелив и многомилостив, но если проклюнуть его до самой болезненной сердце­вины, то и гнев его становится подобным Господнему гневу — неудержимым и всесокрушающим, способ­ным валить вавилоны, испепелять содомы и гоморры, в прах обращать соломоновы храмы и римские капи-толии.

Не видя вокруг себя ничего иного, кроме нерусей, коих следовало обращать в мертвецов, Миша одним ударом надвое разломил сходню, по которой со шнеки пытались выбежать на берег свейские воины, он опро­кинул их в реку и сам, войдя по пояс в Неву, сокрушал латинов, и они тонули один за другим, окрашивая во-ДУ бурными потоками молодой и кипящей крови. А он шел дальше, входил в реку по самые плечи и молотил коршуном борт шнеки, выклевывая в ней пробоину. Наконец, сделав изрядную дыру, он, по самый подбо­родок стоя в воде, сильными ручищами оттолкнул шнеку подальше от берега. Двинулся свейский ко­рабль, отплыл почти на самую середину Невы и стал крениться, глотая пробоиной воду, тонуть кормой, вознося все выше и выше горделивый нос свой, покуда не опрокинулся навзничь и не скрылся из вида.

Но Миша уже, мокрый и злой, снова стоял на бере­гу и бил своим страшным молотом объятых ужасом пришельцев. Быстро продвигался он, пробивая широ­кую дорогу сквозь ряды смело и отчаянно дерущихся, но. бессильных супротив него свеев. Жар его души и тела был столь велик, что на нем быстро высыхали одежды, немного времени прошло, а он уже был сух, будто и не был в реке. Лик его, забрызганный вражьей кровью, пламенел, подобный языческому божеству.

— Гляньте! Валится! — раздался крик Ратислава, и тут все увидели падение главной ставки Биргера.

— Слава! — воскликнул Миша, вздымая в небо свой молот.

— За Землю Русьскую! — возгласил Кондрат Гроз­ный, оказавшийся в тот миг поблизости. — За правду Новгородскую!

— Годендаг, биргеры! — развеселился Миша, пре­следуя отступающих свеев и вместе с ними взбегая по сходне на следующую стоящую у берега шнеку. Он сбил в воду одного, размозжив ему голову коршуном, другого просто свалил локтем, третьему расхряпал
клювом молота хребет. Дротики и топорики застучали дождем по его щиту, он с хохотом впрыгнул на край шнеки и разом сшиб в реку ударом молота еще дво­их. — Фортмер⁸⁶, морды нерусские! — задорно кричал он, выуживая из памяти весь небогатый набор знако­мых ему немецких слов. — Бреке эне штуке⁸⁷! Эх ты, падаль!

Следом за ним на шнеку по сходне вбежало еще с десяток наших, включая Кондрата. Сломленные свей уже бессильны были оказывать какое-либо со­противление, бросали оружие, умоляя о пощаде, но Миша и Кондрат рассвирепели до того, что не име­ли жалости в сердцах своих, продолжая нести смерть. Залитая кровью, заваленная только свейскими трупа­ми шнека перешла в русские руки. Сорвав с кормы желтое королевское знамя, Кондрат Грозный снял с себя нарядное красное корзно и вывесил его вместо знамени.

— Ведите шнеку в сторону Невского езера! — ве­лел Миша нескольким своим людям и поспешил, уво­дя Кондрата и остальных обратно на берег.

И снова он врывался во вражеский строй, расшвы­ривая во все стороны убитых и тяжко раненных свеев и мурман, готландцев и суоми, не разбирая, кто есть кто, люди пред ним или нелюди, зная только, что если не мы — их, то они — нас. Иного закона тут не загото­вили.

И они пробились к третьей шнеке, и точно так же завоевали ее, взбежав на борт по мосткам на спинах отступающего врага, перебили всех, кто оказался на судне, побросали их тела в реку, а сам корабль отпра­вили следом за предыдущим — в Нево озеро.

Видев такое, сидящие на четвертой шнеке хмурые мурмане предусмотрительно сбросили сходню, не дав ни своим ни чужим взойти на корабль. А сбросив мос­тки, развернули парус, налегли на весла и устреми­лись прочь, туда, откуда приплыли.

— Ах вы иуды! — погрозил им вослед кулаком нов­городец Миша и без передышки двинулся дальше: — Фортмер, проклятые, фортмер! С добрым утром, псы блуживые! Бринген хунден, вышло вам в дышло!

Они захватили еще одну шнеку, но сидящие на ней свей проявили доблесть — подожгли собственное суд­но и продолжали сражаться в огне, некоторые из них попрыгали в реку, но человек пять остались в пламени и сгорели.

— Эх, молодцы гады! — восхитился Миша, впер­вые за все утро хорошо подумав о враге. — На том све­те помиримся!

Зато следующая шнека, по примеру мурманской, тоже убрав мостки с берега, не дав ни своим ни руси­чам пути на борт, устремилась на другой берег реки, где стояли запасные войска захватчиков.

— Ах вы берлюдники⁸⁸ дьявольские! — негодовал Миша, продолжая со своей пехотою двигаться дальше по берегу Невы, от одной причаленной шнеки к дру­гой, и за все время ни единой хоть сколько-нибудь ощутимой раны не появилось на нем, так только — мелкие синяки и царапины. И далеко впереди распро­странялся уже ропот о нем, слава о его непобедимой силище бежала прежде Миши Дюжего передовым от­рядом. Аки лев, он чуткими ноздрями слышал запах этой своей славы, видел, как бледнели лица свеев,
вступающих с ним в бой.

Восемь шнек прошел он со своими пешцами, три шнеки пустив в сторону Невского озера, три были по­топлены, две сбежали.

Вдруг — словно стена встала перед Мишиной пехо­той. Окрепли ряды свеев, свирепее стали биться. Как бывает, когда копаешь землю да вдруг наткнешься на скопление камней и не можешь ни обойти, ни раско­вырять, ни раздолбить, в точности так же застряли вдруг пешцы новгородские и ладожские, мучительно стараясь не отступать ни на шаг, но все же вынуждены были и шаг, и два, и три, и пять сделать назад, ибо спе­реди сильно стало давить.

— Видать, где-то тут заводилы ихние! — догадал­ся Глеб Шестько о том, о чем уже и без него все догада­лись.

— Тем паче нам навалиться следует! — крикнул Кондрат Грозный. — А ну, братцы, не пожалеем живо­та своего Руси ради!

И еще тяжелее расшевелилась, разгорелась битва. Одним только шажком назад обозначились пешцы, и снова — вперед трудным кровавым шагом, вперед, только вперед!

— Фортмер, безбожные, фортмер! — ревел Миша, продолжая работать своим коршуном. — На том, на том свете мириться будем, никак не раньше! Брекен-крекены!.. Получите! Получите, гостюшки! Уго­щайтесь чем Бог послал!..

И еще одну шнеку захватили они — Миша Дюжий да Кондрат Грозный, да Всеволож Ворона. Хорошо ру­бились тут свей, ничего не скажешь! Ворону зацепили под ребра. Поначалу думалось — пустяк, а когда кон­чили тут рубиловку, глянули — лежит Всеволож без­дыханный. Лицо удивленное, рукой будто бы от себя кого-то отстраняет: не надо, мол, рано!.. А под ним — озеро крови.

— Рай тебе светлый, Севушко! — погоревал над ним Миша, да только некогда во время битвы горевать над павшими.

Отсюда, с еще одной захваченной шнеки, разгляде­ли, что там, за свейскими рядами, происходит. Увиде­ли, как несколько знатных рыцарей поспешно тащат на составленных в носилки копьях другого, наизнат­нейшего, истекающего кровью. Он, живой, то и дело приподнимался, утирая кровоточащее лицо. За ним несли знамя — золотое с тремя лазоревыми коронами. Спешили свей поскорей внести своего крепко раненно­го воеводу на большую шнеку.

— Никак самого Биргера али братанича его та­щат, — предположил Кондрат.

— Эх, пробиться бы к нему! — воскликнул Ми­ша. — Эх, его бы ковырнуть, бисова сына! Живо на брег!