Глава 7 Мексиканская чума 1 страница

Древние утверждали, что когда жизнь человека заканчивается, душа его отправляется путешествовать по миру. Она может поселиться в дереве или камне, выбрать себе обличье животного или рыбы, а может обосноваться в тельце новорожденного ребенка. Ученые доказали, что приблизительно так оно и происходит на самом деле. Личностная матрица действительно способна бесконечно долго бродить в пределах магнитосферы, а потом воплощаться вновь. Вот только посмертная амнезия делает сие приятное событие совершенно бессмысленным. После смерти вся накопленная информация теряется, так как ее материальным носителем является такая неустойчивая структура, как головной мозг.

Основные черты характера и обрывки воспоминаний иногда сохраняются при новом рождении, но не более того. Поэтому, чтобы продлить жизнь, медики производят сложнейшие операции по пересадке и омоложению нервных клеток, протезированию погибших нейронов и даже добавляют дополнительные объемы памяти, дабы человек не забыл ни одной подробности своего долгого и поучительного существования. Моя жизнь была короткой, поэтому, даже если мое тело и было распущено, хирургам не пришлось слишком долго возиться со стандартными настройками моего серого вещества.

Пожалуй, с ними за несколько часов мог бы справиться и не самый расторопный робот.

В первые мгновения после возвращения сознания мне почудилось, что я снова оказался в плену. Едва слышно шелестели невидимые вентиляторы. Пахло нержавеющей сталью, кровью и лекарствами. Я буквально на полмиллиметра приподнял веки. Мягкий свет коснулся зрачков, и туманное пространство медленно трансформировалось в фиолетовый прямоугольник потолка, а спустя минуту в параллелепипед больничной палаты. Никаких сомнений, я — в нашем госпитале.

В Солнечной Системе принят глобальный стандарт на бактерицидное освещение в лечебных учреждениях.

Наверняка у врагов не может быть такого восхитительно фиолетового потолка. Успокоившись относительно своего текущего статуса, я ощупал рукой грудь. Похоже, мне повезло. Заштопали. Решили обойтись без замены тела. Сэкономили мне целую жизнь. Вот и славно, ведь количество операций по замене тел ограничено.

Я слегка приподнял руку, проверяя силу тяжести. Где я? На Марсе или на какой-нибудь орбитальной станции? Скорее всего, Марс. Орбитальная станция с марсианской силой тяжести только одна — «Буй-43», но она очень старая, и там нет госпиталя. В этом я был уверен на сто процентов, потому что провел на сорок третьем два нескучных года, выслеживая банды последних маринеров. Помню, мы замораживали раненых и возили их на «Глаз орла», который тогда крутился около Сатурна. «Какой „Глаз орла“? — потрясенно спросил я самого себя. — Его же сбросили на Юпитер за сто лет до моего Рождения». Меня затошнило. Я никак не мог вспомнить, когда это я охотился на маринеров. Их ведь всех перебили давным-давно. Или нет? Но ведь я абсолютно Ясно помню, как своей собственной рукой перерезал глотку Эрику Аронсону. Но я не мог этого сделать! Я про него в детстве в кино смотрел. Он умер давно.

Просветление было внезапным и очень неприятным. Моя кожа стала шершавой от пупырышек и покрылась холодным потом, волосы встали дыбом, а во рту пересохло. С перепугу я попытался вызвать кого-нибудь по мобильной связи, но, к счастью, несущая отсутствовала. Осознание того, что мой возраст не двадцать три года, а гораздо больше и на самом деле я являюсь не тем, кем считал себя всю свою короткую жизнь, оказалось очень тяжелым. Больше часа я почти ничего не соображал, с отвращением впитывая поток хлынувшей из подсознания визуальной, звуковой, тактильной, обонятельной и прочей информации. Увешанный старомодным оружием, я полз к передовой где-то под разбомбленным Сан-Франциско и спустя мгновение еле переставлял ноги по лунной пыли, волоча на спине мертвого, как потом оказалось, товарища. Еще секунда, и на меня прут мутанты нью-йоркской подземки. Почти сразу Байконур, мучимый жаждой я слизываю густую кровь с собственной иссеченной ножом руки. А вот я стою над могилой своей жены, погибшей от информационного вируса в черном 2272 году. Мы прожили с ней вместе больше девяноста лет. Вирус сжег ей мозг. Врачи были бессильны.

Почему-то когда воплощаешься, сразу вспоминается только самое плохое, а хорошее возвращается позже, в течение нескольких недель, исключительно в сновидениях. Там, в гостях у Бартони, у меня не было возможности восстановиться до конца. Ошметки ломакинской личности все еще сидели во мне, путая мысли. Нужно избавиться от них. Если затянуть процесс, то можно запросто превратиться в шизофреника.

Наконец тошнота прошла, и голова перестала кружиться. Я сразу же выпрыгнул из кровати, благо указаний соблюдать постельный режим ниоткуда не поступало. Как, впрочем, и каких-либо других интересных предложений, вроде участия в многочасовом допросе по поводу моего возвращения из плена. Но это даже к лучшему. Если меня ни о чем не спрашивают, значит, все устаканилось. Немного беспокоило отсутствие медперсонала, но подобную странность можно списать на военное время. Все медики сейчас наверняка перегружены, и возиться индивидуально с каждым выздоравливающим никто не станет. Можно ведь и самостоятельно найти в шкафу прогулочную пижаму, а под кроватью мягкие шлепанцы. Одевшись и сполоснув лицо, я отправился на поиски столовой. Статью 31 Конституции «каждый человек имеет право на здоровое безвозмездное питание» никто не отменял, следовательно, свою законную тарелку картошки с жареной колбасой и солеными огурцами я непременно получу.

Коридор оказался удручающе длинным и мог бы служить наглядным пособием для изучения законов перспективы. Выкрашенные кремовой краской стены, фиолетово-бактерицидный потолок и синий пол сливались вдали в одну точку, не давая надежды на завершение бесконечной дороги даже в виде тупика. Я с кошачьей мягкостью двигался по прорезиненному пружинящему под ногами покрытию и мечтал встретить хоть какое-нибудь самое завалящее живое существо.

Слева и справа проплывали прозрачные двери. В просторных холлах и палатах никого не было. В некоторых отсутствовала даже мебель. Меня окружали абсолютно голые, девственно-чистые стены, не испорченные обязательными «планами эвакуации» и табличками «Не курить!». Может быть, это новый, не до конца оснащенный госпиталь? Вполне вероятно, что на Марс еще не успели доползти тихоходные транспортные баржи с ранеными. Мысль о баржах напомнила мне о Тумане.

Никчемное воспоминание о любимой девушке Ломакина не вызвало во мне абсолютно никаких эмоций. Ломакина больше нет, и его девушка не имеет ко мне никакого отношения.

Обнаружив лифтовую площадку, я не стал вызывать кабину, а спустился по лестнице. Мышцам, которые, наверное, долго кисли в биоактивном растворе, полезно поработать, чтобы выгнать из себя всякую дрянь. Столовая находилась на первом этаже. Может быть, я пришел слишком рано или слишком поздно, но найти компанию мне не удалось. Здесь тоже никого не было. Жаль. Надо узнать расписание завтраков, обедов и ужинов, чтобы в следующий раз прийти вовремя. Я поискал глазами часы, но и их почему-то нигде не было. Непонятно. Похоже, госпиталь действительно находился в стадии отделки и его готовили к приходу транспортов. Тогда, спрашивается, где рабочие? Где матерящиеся прорабы? Где пыльные изношенные роботы с погнутыми от вечных перегрузок конечностями? Где строительный мусор, наконец?

Официант появился сразу. Моя надежда, что это будет человек и я смогу задать ему пару вопросов, не сбылась. Ко мне подкатил стандартный общепитовский робот, предельно примитивный и не оснащенный голосовым интерфейсом. Побеседовать с ним о последних новостях можно было только после экспресс-употребления литра водки, которой в наличии, естественно, не имелось. Вздохнув, я ткнул пальцем в несколько пунктов унылого больничного меню. Заведение находилось на нижнем уровне иерархии общественного питания и не имело никаких перспектив перебраться хоть на одну ступеньку выше. Впрочем, полный ассортимент диетических и лечебных блюд был здесь доступен круглосуточно.

Робот отправился за бульоном, морковными котлетками и вишневым киселем, а я откинулся на спинку стула и, осмотревшись, заметил вмонтированную в стену синюю полоску медиасистемы. «Новости», — мысленно приказал я. Полоска позеленела, а экран засветился, изобразив в воздухе некое подобие стереопространства. Бесплатная дешевка, но лучше, чем совсем ничего. Из длинного списка новостных каналов я взглядом выбрал самый рейтинговый: «Сибирский новоскоп». Меня оглушили фанфары военного марша. По Дворцовому мосту в Ленинграде бодро маршировала пехота в экзоскелетах. «По мосту нельзя идти в ногу», — автоматически подумал я. Диктор бормотал что-то бодрящее и вдохновляющее, но его совсем не было слышно за грозовым грохотом ударных и духовых инструментов.

Впрочем, слова были не важны. Мой взгляд сразу зацепился за почерневший от пожара фасад Эрмитажа.

В нескольких местах стены древнего музея обвалились, и сквозь проломы был виден карандашный огрызок Александрийского столпа. «Следующий по рейтингу», — потребовал я. Немецкий «ДДР-монитор» показывал выступление Золина. Верховный говорил очень эмоционально и весьма выразительно размахивал руками.

Бешеные глаза и синхронный перевод на хохдойче делали его похожим на незабвенного Адольфа Алоизовича. Я немного послушал. Речь шла о всеобщей эвакуации и тотальной мобилизации. Потом Верховный немного порассуждал о мучениках, которые умирают у пультов на автоматических заводах, но не покидают своих рабочих мест, о пилотах, геройски штурмующих вражеские порталы, и о новых моделях гигантских человекоподобных роботов, которые нас всех непременно спасут. Ну, или, в крайнем случае, достойно за нас отомстят. «Дальше», — вздохнул я. Дальше было как в сказке. Все страшнее и страшнее. Обугленные трупы, руины и дороги, пробитые между каменными курганами, в пустынях, раскинувшихся на месте разрушенных городов.

Нигде, кроме речи Золина, я не услышал ни единого слова с надеждой на нашу победу. Человечество всерьез настроилось умирать. Полная безнадега и смирение сквозили в информационных выпусках. Уничтожение, смерть, бегство и прочувствованные выступления вождей всех масштабов мелькали на экранах. Судя по обреченным лицам областных и республиканских властителей, все они держали в карманах ампулы с ядом или заряженные лучеметы, чтобы прострелить себе лоб в случае угрозы плена, но мне почему-то не верилось, что кабинетные чинарики станут убивать себя. Многие из них при первой возможности займут очередь за должностями у дверей оккупационной администрации.

Мерзкая порода. Я еще немного попрыгал с канала на канал, но больше ничего толкового не встретил.

— Музыкальный, — обиженно буркнул я.

— Дорогие соплеменники, — радостно провозгласил с экрана негр, выряженный в яркие лохмотья, шелестящие разноцветной фольгой. — Я приветствую всех тех, кто решил остаться. Тех, кто не будет покидать многострадальную Землю. Мы умрем вместе с ней. Мы должны принести себя в жертву, чтобы Человечество было прощено за уничтожение своей колыбели. Мы истребили столько живых созданий, что, безусловно, достойны Мучительной смерти. Вспомните о тиграх, тюленях и о несчастной птице додо. Мы последуем за ними. С Человечеством не произойдет ничего исключительного. Мы всего лишь разделим судьбу многих и многих вымерших видов. Им тоже было страшно и больно, но…

— Примат, — пробурчал я, принимая тарелки у робота. — Чтоб ты сдох, скотина.

Уловив мое настроение, медиапанель отключила негра. Его визгливый голос мягко трансформировался в довольно приятную музыку в спокойном современном стиле. На экране появилась вокально-инструментальная группа, состоящая исключительно из девушек в белых фраках. Девушки мне понравились, а вот их мешковатые костюмы не очень. Я бы предпочел увидеть что-нибудь в купальниках, а лучше даже без них. Медиапанель быстро сменила несколько каналов весьма фривольного содержания, отсканировала мою реакцию и, решив, что хорошая музыка все-таки лучше способствует правильному пищеварению, вернула девушек во фраках. Ну и ладно. Я отвернулся от экрана и взял ложку.

Еда выглядела и пахла неожиданно неаппетитно.

Даже музыка не могла раззадорить меня на поедание пресной морковки и совершенно несоленого куриного бульона. Поискав глазами солонку и не найдя ее, я, не жуя, проглотил большой кусок вареной курятины и отодвинул тарелку. Есть расхотелось. Завершив трапезу большим стаканом киселя, я встал и вышел из столовой.

В пустом холле пахло свежей краской. Эхо шагов гулко отражалось от стен. Когда за спиной стих клекот медиасистемы, меня окружила ничем не нарушаемая тишина.

Очень странное место. Госпитали такими не бывают.

Почему нет персонала? Не слышно даже вечного шуршания неутомимых роботов-уборщиков. Меня все больше удивляло, что после того, как я пришел в себя, мне не встретился ни один человек. Куда подевались медсестры, врачи и все остальные? Ведь кто-то меня сюда доставил, таскал мое израненное тело по этажам, запихивал его в чрево лечебной машины, ставил диагноз, зашивал развороченную грудь. Где они все? У кого мне спросить, какое у меня сейчас сердце? Свое или искусственное? А если искусственное, то механическое или биологическое и нужно ли мне беспокоиться о зарядке аккумуляторов?

Чувствуя себя героиней сказки «Аленький цветочек», которая очутилась на далеком острове и каждую минуту ожидала встречи с чудовищем, я заглядывал во все незапертые кабинеты. Везде царили идеальный порядок и стерильная чистота. На письменных столах стояли стаканчики с ручками и карандашами, планшеты были аккуратно накрыты новенькими чехлами, на мониторных стержнях поблескивала несодранная защитная пленка.

Я подошел к одному из рабочих мест. Подчинившись мысленному приказу, компьютер послушно завелся и загрузил операционную систему «Групп-Фортос 3.11».

Новенькую и абсолютно пустую, как и все в этом здании. Махнув рукой на компьютер, я отправился на поиски рекреационной зоны. Если в госпитале есть еще бездельники кроме меня, то они непременно топчутся где-то среди бассейнов, баров и игровых автоматов.

Указатели на стенах информировали о местоположении чего угодно, только не того, что мне было нужно. На всякий случай, следуя по стрелкам, я завернул в администрацию и приемное отделение. Пусто. Попытался отыскать транспортный терминал. Куда-то же доставляют больных, воду, продовольствие и сжиженное электричество? Там наверняка должен быть дежурный. Хотя бы старый робот с голосовым интерфейсом и красным кнопочным телефоном для экстренной связи с начальством. Ни зону отдыха, ни терминал я не нашел. Дежурные службы тоже обнаружить не удалось. У меня появилась мысль устроить небольшой пожар, дабы огонь и дым привлекли хоть кого-нибудь, но после небольшого размышления я отказался от этой заманчивой затеи. За такие шутки и срок можно получить. Ну, если не срок, то по морде точно огребу.

Устав бродить по пустым коридорам, я решил вернуться в свою палату. Так как дорогу я помнил не очень четко, пришлось немного поплутать. К счастью, медиапанель в столовой продолжала работать. По грохоту взрывов в очередной сводке новостей я легко отыскал путь. Теперь до родной палаты было рукой подать. Пересекая по диагонали пустой зал, я не сразу заметил стоявшую у стены девушку. Она сложила руки на животе и не двигалась, внимательно наблюдая за мной. Вначале краем глаза я зафиксировал ладную фигурку в коротком белом халатике и крепкие стройные ноги, а уж потом определил, что девушка, оказывается, хорошо мне знакома. Это была убитая Ломакиным Наталья Корф.

— Наташа? Откуда ты здесь?

— Здравствуй, Свет, — она сдержанно кивнула головой. — Ты нарушаешь больничную дисциплину. Лечебные процедуры должны были начаться полчаса назад, а я все никак не могу найти тебя. Нехорошо.

«Похоже, мне не удалось вырваться, — с тоской подумал я. — Это кукла. Я хотел увидеть человека и увидел его. И человек этот взялся из моей собственной памяти Они его сделали, пока я бродил по этажам». Мне стало страшно.

— Если бы твое начальство догадалось включить мобильную связь, то найти меня было бы совсем несложно, милашка, — я растянул свои губы в пошлейшей донжуанской улыбочке и демонстративно уставился на ее коленки.

Главное, не переиграть, изображая дурачка. Пусть думают, что я ничего не понял. Мне нужно время, чтобы разобраться, с кем я имею дело.

— Иди за мной. — Она по-военному развернулась и начала подниматься по лестнице.

Я последовал за ней, не отрывая взгляда от обтянутых тонкой тканью ягодиц. С ними явно было что-то не так. Какая-то непонятная искусственность. Или я схожу с ума? Нормальная задница! Натуральная и соблазнительная! Мне невольно захотелось провести рукой по красивому полушарию, чтобы развеять сомнения, но я вовремя остановился. Элементарную вежливость нужно соблюдать всегда. Даже с роботами.

— Какими судьбами, Наташа? — спросил я, переводя взгляд на ее затылок.

— Давай не будем на ходу, Свет. Нам надо многое обсудить в спокойной обстановке.

Ее голос прозвучал абсолютно естественно, и мои сомнения стали жухнуть и скукоживаться, а интерес к ее ягодицам, наоборот, возрастать.

— А почему госпиталь пустой? — осведомился я.

— Здание было законсервировано. Персонал привезут только завтра. Еще через два дня прибудут первые раненые с Земли.

У меня немного отлегло от сердца. Наверное, мне надо посетить психотехнолога. Это же ненормально, если я в обычных вещах вижу всеобщий заговор против своей персоны. Время тяжелое, и люди порой ведут себя необычно. Что в этом такого? Я тоже совсем не тот жизнерадостный юноша, коим был месяц назад. И выгляжу я совсем не так, как тогда, и даже пахнет от меня по-другому. И все же противоестественно, когда убитая девушка ведет тебя куда-то по пустому госпиталю. Есть в этом нечто потустороннее.

Мы быстро добрались до моей палаты, Наталья повелительно указала рукой на койку, открыла стенной шкаф и выкатила из ниши аппарат, внешний вид которого мне сразу не понравился. Переплетение множества пластмассовых трубочек, блестящих стержней и цветных проводов смахивало на крупномасштабную модель внутренностей насекомого и не сулило мне в ближайшей перспективе ничего хорошего.

— Не волнуйся, Свет, — она успокаивающе улыбнулась. — Все неприятные процедуры я сделала, когда ты был без сознания. Сейчас мне нужно проверить, как идет процесс заживления, и подсадить тебе в кровь тысячу-другую свежих нанороботов, чтобы не началось отторжение. Твои легкие были в очень плохом состоянии.

— Еще бы! — оскалился я. — Мне их прострелили навылет. Там, небось, и от сердца мало что осталось?

— Сердце — ерунда. Простой насос. Синтетическое ничуть не хуже натурального, а вот то, что легкие пришлось заменить, — это не очень хорошо. Похоже, ты надышался какой-то дрянью.

— Ничем, кроме воздуха.

— Не знаю, не знаю. Образцы твоих тканей отправлены на анализ, а тебе пересажены донорские легкие.

— Хорошие?

— Не очень. Ждать не было возможности, поэтому взяли на складе то, что было. Им третий век недавно пошел. Еще не модифицированные. Взяты у трупа. Тогда так было принято. В общем, устаревшая модель и срок годности на пределе, но лет на двадцать хватит, а потом придется проходить полный курс омоложения. Впрочем, не волнуйся. Остальные органы начнут отказывать раньше. Ты очень сильно посадил свой организм, Свет. Когда только успел? До старости не дотянешь.

— Ну, надеюсь, родная медицина не даст мне так уж просто ласты склеить. Токмо на нее, родимую, и уповаю.

— У нас так легко еще никто не умирал. Перед смертью помучиться должен. — Она подошла ко мне и профессионально расстегнула пуговицы на моей пижаме, от чего я почувствовал некое вполне определенное томление в нижней части живота.

— Больной явно идет на поправку, — удовлетворенно констатировала Наташа. — Я обязательно отражу это в своем отчете. Ложись.

Несколько секунд я колебался, стоит ли доверяться ей, но желание верить в лучшее оказалось настолько велико, что я отринул сомнения и распластался на мягком больничном лежбище. Наталья что-то переключила в агрегате, и он бодро зажужжал. Звук успокаивал.

— Ну что там? — нетерпеливо поинтересовался я.

— Ерунда, — отмахнулась она. — Мелочи всякие. Сейчас подкрутим, подрежем, подвяжем, подклеим.

— Постой, ты же не медик! — словно очнувшись ото сна, воскликнул я. — Ты же эта, как ее…

— Сейчас все медики. Или солдаты, — отрезала она и приставила к моему плечу пистолет для инъекций.

Спуск сработал с громким оружейным треском. Три использованные ампулы, словно стреляные гильзы, со звоном упали в пластиковый мешочек, прикрепленный к рукоятке аппарата.

— А как тебе удалось вы…

— Сейчас будет больно, — с легким злорадством перебила меня Наташа.

Не обманула. Правда, поначалу в месте укола чувствовался лишь легкий неприятный холодок, потом ощущения стали похожи на растянутый во времени удар молотком по ключице. Спустя минуту уже казалось, что кто-то сверлит мои кости электродрелью. Я сел. Наташа уперлась ладошкой мне в грудь, пытаясь повалить обратно, но меня выгнуло в пояснице, и я со стоном стал сползать с койки. Девушка грубо, по-мужски выругалась и попробовала поймать меня. В своем ломакинском воплощении я не очень высок ростом, но весьма мускулист и плотен, поэтому далеко не каждый сумеет удержать мой вес на руках даже в условиях пониженной Марсианской гравитации. Не получилось и у Наташи.

Я свалился на пол и скорчился в позе эмбриона. Действие препарата быстро усиливалось. Мышцы начали сокращаться беспорядочно и очень сильно. Временами я боялся, что мои же мускулы переломают мне кости, настолько резкие, мощные и неправильные движения выполняло взбунтовавшееся тело.

— Доктора! — прохрипел я, когда сумел выдавить из себя членораздельный звук. — Подыхаю! Доктора срочно! Твари!

Шею вывернуло. Казалось, что еще немного, и я смогу укусить себя за ухо. Руки начали мотаться так, словно суставы превратились в резинки. После того как я чуть не выбил себе глаз оттопыренным пальцем, пришлось крепко зажмуриться. Судороги становились все сильнее. После особо удачного удара головой об пол мое сознание на время угасло, а когда я снова пришел в себя, то почувствовал, что меня крепко держат. Не в силах разорвать чьи-то стальные объятия, перенапряженные мышцы начали успокаиваться. Судороги сменились мелкой дрожью. Еще через пару минут я отважился открыть глаза. Сверху на мне лежала Наташа. Она тяжело дышала. По ее лицу катился крупный пот. Одна капля упала мне на губы. Я облизнулся. Во рту остался странный маслянистый привкус. Наташа устало улыбнулась и, разжав руки и ноги, растянулась рядом со мной на полу.

— Отпустило? — спросила она и шумно сглотнула.

— Ага. Ты как?

— Не очень. — Она поправила растрепанные влажные волосы.

Ее халат был порван в нескольких интересных местах. Я хорошо видел идеально круглый сосок на обнажившейся правой груди и толстые кровоточащие царапины на загорелом животе.

— Что со мной было?

— Не знаю. — Она неторопливо поправила одежду. — Похоже на побочное действие блицглицирамина, но я его тебе не вводила. Как ты себя чувствуешь?

— Почти нормально, — соврал я.

Она повернула голову, и мне на мгновение показалось, что что-то нехорошее приключилось с моим зрением. Полупрозрачное перламутровое ушко Наташи висело на двух тонюсеньких проводках! Красном и синем. Я провел тыльной стороной ладони по векам. Видение не исчезло, а, наоборот, стало подробнее. Красный провод оказался слегка надломленным, и сквозь трещину в изоляции нагло поблескивала медная жилка. Все-таки Наташа не человек, подумал я. Она робот. Ее большие печальные глаза всего лишь искусно изготовленные фоторецепторы, а нежный голос синтезирован нехитрым звуковым устройством. Она — машина. Вещь.

Я поднялся на ноги. Робот тоже. Он еще не понял, что разоблачен, и не переключился в боевой режим. От моего первого удара его зрачок покрылся трещинами, а от лица отлетел целый шмат резиноподобного материала. Обнажились зубы. Казалось, что он криво ухмыляется. В нижней части клыков я разглядел тонкие полосочки резьбы. Еще удар, и с его головы слетел парик, хрустнул нос, брызнула теплая красная жидкость, заменяющая кровь машинам, имитирующим человека.

Из обширного опыта близких встреч с роботами я накрепко усвоил, что для их уничтожения твердую голову лучше оставить в покое. Как и у большинства людей, у кибернетических устройств там нет ничего ценного.

Чаще всего в их пластиковых черепах размещаются оптические датчики, радиоантенны, сканеры всех сортов, голосовой интерфейс и иногда взрывное устройство.

Все остальное конструкторы обычно прячут в просторную и прочную грудную клетку. Именно там скрыты силовые генераторы, набор процессоров, запоминающие устройства и прочая дребедень, без которой не может обойтись ни одна машина, претендующая на интеллектуальность.

— Немедленно прекратите, — потребовала Наташа мужским голосом, ее нижняя челюсть не двигалась.

— Ну, уж нет. Ты будешь сломан, — пообещал я. — Твое место на помойке.

Моя злость сменилась веселым азартом, тем более что модель оказалась не из драчливых и боевого режима, похоже, не имела. Я эффектной подсечкой сбил Наташу с ног и совсем уже собрался выломать ей все, что только можно, когда она взревела, как стартующая ракета. Ее халат разошелся по швам, мелькнувшее под ним тело треснуло, и я увидел нечто такое, что не должно было находиться внутри робота. Зеленоватая тягучая жижа выплеснулась на пол, образовав огромную дымящуюся лужу.

— Какого хера ваще?! — озадаченно крякнул я, отпрыгивая к стене.

Из странной жидкости и кусков корпуса за пару секунд воздвиглось двухметровое нечто на двух ногах с шестью руками и большой головой, усыпанной маленькими глазками. Потрясенный увиденным, я стоял на месте и глупо хлопал ресницами. То, что тварь может быть смертельно опасной, дошло до меня не сразу. Мой разум был слишком поглощен вопросом, что же это такое. Инопланетянин? Робот? Энергетическая форма жизни вроде призрака или привидения? На призрака не очень похоже, скорее смахивает на быстрорастущий самовоспроизводящийся холодец. У меня одно время жил такой в холодильнике. Удобная штука. Если не забываешь на время отлучки переложить его в морозилку. Я как-то раз забыл, а когда вернулся через неделю, обнаружил на кухне распахнутый холодильник и полтонны протухшего вонючего холодца на полу. С тех пор я не очень люблю холодец.

— Ты кто? — спросил я.

— Ты меня знаешь, — с неожиданной членораздельностью сказал монстр. — Сашка Титов перепрограммировал твое восприятие, и каждый раз я в твоих глазах превращаюсь в какое-нибудь чудовище.

— Ты кто?! — выкрикнул я.

— Моя фамилия Готлиб, — тихо сообщило шестирукое нечто.

— Ты врешь. — Я сделал шаг в сторону и встал так, чтобы между мной и непонятным организмом была кровать. — Зачем Борею превращаться в кальмара?

— Идиот, — злобно проскрипел монстр. — Я стою перед тобой в нормальном человеческом обличье и не знаю, что ты видишь на самом деле. Ты мне чуть челюсть не сломал, громила.

«Если я хочу кому-то сломать челюсть, то я ее ломаю. Никаких „чуть не сломал“ здесь быть не может. Кроме того, я четко помню, как все было на самом деле», — мысли в голове стали тяжелыми и неуклюжими, словно тараканы, обожравшиеся вкусной отравой. Я почувствовал, что возвращаюсь в шкуру Ломакина, который только что убил свою Наташу.

— Присмотрись получше. — Тварь втянула в себя лишние четыре руки и приняла форму, близкую к гуманоидной. — Покорись, и обретешь счастье, — тембр голоса опять изменился и стал близок к страстному кошачьему мяуканью. — Покорись! Покорись! Покорись! — Стоп! — приказал я. — Помедленнее. Не части.

— Мне нужно сделать тебе еще одну инъекцию, чтобы окончательно снять психокоды.

— Психокоды снять хочешь? — понятливо закивал я. — А не пошел бы ты в задницу со своими инъекциями?

— Я не собираюсь тебя ни к чему принуждать, — обиженно буркнуло чудовище. — Ты абсолютно свободен. Завтра здесь появится обслуживающий персонал, и у тебя будет возможность вернуться на Землю, чтобы погибнуть вместе с остатками Человечества.

Голос монстра теперь был совершенно неотличим от голоса моего старого друга Борея Готлиба. Тот же пренебрежительный высокопарный тон. Те же уничижительные интонации. Никакой речевой синтезатор не способен сымитировать подобное.

— Ты стоял у истоков этого мира, — продолжал он, — и сдохнешь вместе с ним, хотя можешь спасти всех, кто еще жив. Человечество нуждается в тебе сейчас так же сильно, как и тогда — в конце двадцатого века.

— Я не верю тебе. Ты думаешь, я забыл про Корф?

— Не верить мне — это твое право, — монстр покорно закивал глазастой шишковатой башкой. — Только знай, у Сашки ничего не вышло. Он уже несколько раз пытался исправить прошлое, но ничего не добился. Кохоны продолжают атаковать.

— Я не верю тебе, — занудно повторил я.

— Как хочешь, — чудовище печально вздохнуло. — Прошу тебя об одном, Петр. Когда будешь бросаться с гранатой под танк, вспомни, что у тебя был шанс спасти Человечество.

Я отступил назад и взялся за дверную ручку. Еще шаг, и можно будет выйти из палаты. Точнее, можно будет попробовать выйти из палаты.

— И еще, — остановил он меня. — Не было никакой Корф. Это Титов закатал твою психику в защитный кокон. Как только я появляюсь в поле твоего зрения, у тебя сразу начинаются галлюцинации. Может, все-таки сделаем укольчик и поговорим нормально?

— Лучше сдохнуть.

— Право на смерть прописано в нашей конституции, вот только делать инъекции трупу занятие довольно бессмысленное. Поэтому твое условие я считаю абсурдным, — размеренная речь Готлиба сменилась торопливым бормотанием. — Если ты не согласишься на процедуру добровольно, мне придется тебя заставить.