 |
Главная Случайная страница Контакты | Мы поможем в написании вашей работы! | |
Московская духовная семинария 7 страница
|
|
Выписанный домой, он предпринимает активную кампанию против всех, кто по его мнению заслужил этого, и посылает письмо за письмом: прокурору Республики, президенту Академии медицины, министру юстиции, газетам — помещающим его историю под заголовком: «Безымянное преступление».
С особенной ненавистью он преследует теперь врачей больниц, где он находился. В ноябре 1885г он обращается с прошением в Палату депутатов. Поскольку докладчик комиссии предложил «в поспешно сформулированных выражениях» не реагировать на его обращение, он направляет туда же в декабре новое прошение, озаглавленное: «Требование возмещения незаконно причиненного ущерба». Это настоящая обвинительная речь против врачей, его комиссовавших, и панегирик — собственному характеру, всему своему существованию.
Апелляция эта очень пространна, она изобилует неточностями и противоречиями. Сохраняя видимость правдивого изложения событий, она дает точные даты, описывает мелкие детали, но извращает суть происшедшего, приводит вымышленные отрывки из так называемых «допросов» больного. Документ интересен тем, что выявляет его болезненные страхи, подозрения, идеи преследования, а также — его тщеславие, надменность, истинную меру будто бы возложенной на него миссии. Он очень легко обращается с фактами, если они для него неблагоприятны. Самомнение читается в каждой его строке, вроде следующей: «Может быть, никто не поднимал выше меня понятие чести. Я оставил неизгладимый след в своем полку, блестящая военная карьера открывалась передо мною».
Он обвиняет суд в сговоре с психиатрами и, «поскольку Прокурор Республики, восклицает он, не счел долгом потребовать, с высоты своего положения, наказания виновных, я, движимый горячей любовью, которую испытываю к истине и великому делу правосудия и справедливости, сам потребую…» и т. д.. Он не признает ни одно из семи медицинских заключений: теперь, в ходе совершения правосудия, они будут рассматриваться не более как улики преступления, которое, «раз начавшись, не смогло завершиться — в силу не зависящих от их авторов обстоятельств». Он оспаривает решение, принятое относительно него, как с медицинской, так и с юридической точки зрения и «торжественно и самым энергичным образом заявляет, что в больницах, где он побывал, он «подвергался самым страшным опасностям, вследствие чего вполне мог свихнуться».
Попутно он затевает процесс и против «чудовищного» закона 1838г. «Это оружие ужасно, пишет он о заключении экспертизы, которой подвергся. Теперь оно в руках у вполне определенных лиц, которые всегда смогут употребить его против меня: в случае, если сочтут необходимым вновь применить ко мне меры изоляции.»
Эта жалоба имела те же последствия, что и прежние. Больной обращается тогда в Общество защиты граждан от злоупотребления властью и настаивает на рассмотрении своего дела на заседании, куда требует пригласить и медиков. Он просит юридического содействия со стороны Общества: чтобы возбудить судебное дело против врачей и персонала отделения и добиться возмещения убытков. В то же время он постоянно обращается в администрацию больницы с требованием выписки, осаждает нас пространными и оскорбительными письмами, которые подписывает так:
«D…, автор проекта специального закона 12044 о воинской мобилизации. Смотрите Journal officiel № 300 от 5 ноября 1886г Париж, 2 жерминаля, год 96»; или: «D…, атташе министерства». Его визитные карточки столь же показательны — на одной из них после его имени следует: «Публицист, в прошлом президент, командующий войсками комитета сопротивления 16 мая в департаменте Мена и Луары». В каждом углу этой карточки буквы H. W. D. R. P. Он не пропускает никого своими жалобами: депутатов, министра юстиции, прокурора Республики, Великого канцлера Ордена Почетного легиона и т. д..
Третий больной — F…, преследователь мэра и его заместителя в одной из коммун департамента Сены и Луары. Это наследственный девиант, не способный заниматься чем-либо с постоянством; он легко возбуждался под влиянием выпитого и был повторно судим за оскорбления, угрозы и нанесение побоев. Помещенный впервые в 1886г в психиатрическую больницу, он находит, что устных оскорблений недостаточно, и решает придать своей истории более широкую огласку: посредством написанных от руки листовок. Он расклеивает на парижских стенах пространный памфлет, направленный против мэра и членов суда, его судивших. Его арестовывают, когда он прикрепляет свой труд у входа в Законодательное собрание. Дело его, говорит он, наделает столько же шума, сколько дело Вильсона; он добивается судебного разбирательства и намерен доказать на нем свою правоту. Его стационируют вторично в 1887г и в третий раз — в 1888-ом. Вы можете убедиться, что он очень эрудирован в вопросах уголовного и гражданского права: знает наизусть статьи кодексов, имеющие отношение к его делу, и счастлив, что может еще раз огласить свое знаменитое воззвание, с которого сделал уже 150 копий. (На переписку каждой из них у него уходит не менее трех часов.)
Набл. XVI.F… Шарль 35-ти лет поступил в больницу 7 ноября 1887г. Сын пьяницы. Обнаруживает аномальное строение черепа и дефекты произнесения речи с сюсюканьем. В детстве свинка, других заболеваний не было. Хорошее, легко давшееся ему начальное образование. В 1871г взят в армию, служил в Индокитае, вернулся оттуда без знаков отличия: был лишен звания капрала. По возвращении два месяца работает у преемника его отца, затем, не желая быть слугой там, где был когда-то хозяином, становится кучером наемного фиакра и работает так до 1880г; потом возвращается к больной матери, работает дровосеком и землекопом. В 1879г, посчитав, что в 1872-ом его обделили при разделе оставшегося после отца наследства, пишет дядьям письма, содержащие обвинения и угрозы в связи с несправедливостью дележки. Наносит побои одному из родственников и осуждается на 6 месяцев тюремного заключения. В 1881г начальник вокзала, видя, как он переходит пути перед движущимся поездом, будто бы сказал: «Что это за шпана?», на что больной ответил: «Свинья, переодетая в начальника станции». Удары тростью со стороны служащего — F… ответил тем, что обломал о его спину палку от метлы, после чего последовало увольнение с должности одного (?) и трехмесячное заключение другого. Он решает далее, что мэр города намерен, в связи с судимостью, лишить его до 1884г избирательных прав, берется за кодекс и пишет жалобу Прокурору Республики, который тут же распоряжается, чтоб ему вернули карту избирателя. В это время он почти не знаком ни с мэром, ни с его заместителем — лишь изредка работает по найму у того и у другого. Жена заместителя мэра заходила как-то к его матери и там плохо отзывалась о неких женщинах — он посоветовал ей получше присмотреться к тому, как она сама вела себя в недавнем прошлом и к поведению собственной дочери. В 1885г мэр явился к нему перед выборами, агитируя за свое избрание, он ответил ему бранью, будучи уверен, что тот уже в течение четырех лет стремится лишить его избирательного права. Он становится в оппозицию к мэру, обвиняет его в том, что он был помощником архитектора Н…, когда тот мошенничал и скупал земельные участки на фамилии своих подчиненных и т. д.. Он считает, что трусливый мэр мстит ему руками своего заместителя — новые оскорбления со стороны больного и еще один арест в апреле 1885г. Через месяц его направляют в больницу в Клермоне, где он находится в течение 33-х дней. На выборах в октябре 1885г выигрывают радикалы — больной уверен, что мэр-реакционер считает его виновником своей неудачи и держит на него зло: «Я еще заплачу за это». Действительно, в январе 1881г судья В…, также реакционер, снова осуждает его на три месяца тюремного заключения, хотя прекрасно знаком с его делом, в котором «не было ни улик, ни свидетелей»: только за то, что больной «назвал ж-ой невежественное и паршивое животное, которое было у мэра заместителем». Его снова судят за нанесение оскорблений — в марте 1886г — и приговаривают к 6-ти месяцам заключения. Едва выйдя в октябре из тюрьмы, он спешит расклеить повсюду листовки с изложением происшедшего, за что его многократно штрафуют; «но помешать мне они не осмелились». После того как он избил и вышвырнул за дверь полевого сторожа, «хозяйского сыщика», его снова приговаривают к месяцу тюремного заключения. «Мэр не посмел оскорбить меня лично, говорит он, все делал через своего заместителя, сам же держался от меня подальше». Начиная с 1886г, он всякий раз, когда представляется возможность, расклеивает повсюду прокламации, сходные с теми, какие пишет сейчас в больнице. Он добивается нового суда, надеется, что его дело наделает шума не меньше, чем дело Вильсона.
Со времени последнего выхода из тюрьмы он распространил не менее 150 листовок, расклеивая их в особенно посещаемых местах в городе. Два дня назад он поместил такой лист на фасаде Палаты депутатов. Полицейский предложил ему последовать за ним, комиссар полиции потребовал объяснений — он признал его право арестовать и оштрафовать его, но не более: что касается содержания написанного им, он будет обсуждать это только в кабинете следственного судьи. Он хочет предстать перед судом, изложить там свое дело и доказать, что он кругом прав.
В день ареста он успел наклеить 6 воззваний — одно из них на двери Земельного кредита Франции, членом административного совета которого является его мэр, две на городской мэрии, две на Дворце правосудия, еще одно — на здании Палаты депутатов. Прокламации его написаны на листах большого формата, по 6 сантимов за штуку.
Он постоянно протестует против своего, как он говорит, беззаконного помещения в больницу. У него отменная память: он читает по памяти статьи кодексов и тексты своих воззваний.
Выйдя из Ville Evrard в мае 1888, он вскоре за тем в третий раз попадает в больницу — на этот раз Св. Анны. Он заключил пари, что докоснется до своего врага и, действительно, пришел к мэру домой и тронул его рукой — после чего тот, по его словам, трусливо бежал, оставив его одного. Некоторое время спустя он снова вывешивает плакат оскорбительного содержания на дверях посещаемого мэром банка. На судебном разбирательстве он требует, чтобы мэра вызвали в качестве свидетеля: «Я должен сказать ему на людях все, что я про него знаю». Его арестовывают: за ночевку в публичном месте и ношение оружия (револьвера). Он и теперь убежден, что является жертвой произвола, что был незаконным образом помещен в больницу и что ему, в качестве возмещения убытков, мэр должен быть выплатить 5800 франков: как раз то, что, по его расчету, ему следовало получить при разделе отцовского имущества. Никакие доводы матери не могут разуверить его, он настаивает на своих притязаниях.
Вот несколько образцов его памфлетистики.
«20 июня 1880г я переехал в V…. Как только я здесь появился, я внес свое имя в список избирателей. Человек, носящий имя R…, мэр названной коммуны, кавалер ордена Почетного Легиона (он получил его за участие в разбоях банды Н…, у которой Вильсон с компанией позаимствовал для себя ряд хорошеньких делишек), зачинщик сомнительных афер и вор высшей марки, решил, что поскольку я не являюсь реакционером, то и не достоин принимать участие в голосовании в названной коммуне, лучшим украшением которой он является. Насколько эта грязная личность нагла и высокомерна, настолько же низменно пресмыкалась она передо мной, когда имела бесстыдство придти ко мне, чтобы получить мой голос на выборах:. то, как я голосовал и как против него агитировал, были ему теми оплеухами, которые он заслужил от меня с избытком. Слишком трусливый, чтобы мстить лично, он поручил это своему заместителю, безмозглому крестьянину, полнейшему невежде, чья жена и дочь украсили бы любой дом терпимости… Если мэр, его заместитель, муниципальный совет, судьи посмеют поставить под сомнение любое из этих утверждений, я готов представить неопровержимые доказательства каждого из них. Я кончаю, мои сограждане, вопросом: не заслуживает ли само правительство, поддерживающее эту камарилью, того, чтобы и по нему хорошенечко прошлись метелкой?»
Восьмая лекция. Диагноз. Преследуемые преследователи (продолжение)
Клинические лекции по душевным болезням Маньян В.
| Восьмая лекция. Диагностика. Преследуемые преследователи.
Преследуемые преследователи относятся, как мы видели, к группе наследственных девиантов — к той их разновидности, которую называют резонирующей манией. У всех больных этого рода мы находим наследственную отягощенность психическими аномалиями, дисгармонию в интеллектуальной сфере, относящуюся к самому раннему периоду жизни, отсутствие стабильности в моральной сфере и характере. Эта психическая неуравновешенность не исключает возможности высокого развития отдельных умственных способностей: городской служащий и дровосек из последней лекции оба отличаются развитым воображением, богатой памятью и незаурядным даром спорщика. Завзятые формалисты, хитрецы и лгуны, наделенные неистощимым упрямством и активностью, преследуемые преследователи все эти качества: память, воображение, ораторские способности — отдают на потребу патологическим эмоциям, глубоко живущей в них ненависти и жажде мести. Они добиваются исправления «юридических ошибок», хотят пригвоздить к позорному столбу правосудие, отказывающее им в удовлетворении их претензий, добиваются возмещения так называемого ущерба, причиненного их имуществу, чести и репутации.
Если вначале их речи и поступки, ими предпринимаемые, кажутся продиктованными живыми страстями, то по мере того, как они входят в состояние болезненной экзальтации, их притязания на возвращение будто бы потерянных прав и призывы к возмездию утрачивают всякую меру и подчиняют себе все прочие их чувства, мысли и волю — патологический характер их тогда обнаруживает себя полностью.
Очень многословные, пространные в речах, они так и сыплют так называемыми доказательствами, опираются, часто с большим подобием логики, на статьи кодексов, на реально имевшие место факты, к которым, однако, легко присоединяют воображаемые: они могут ввести в заблуждение слушателей, которым бывает трудно отличить у них ложь от правды. Как бы то ни было, и я говорил уже об этом, они не задерживаются в том начальном периоде вызревания бредовых идей, той пассивной бредовой интерпретации, которые свойственны больным с рядовым бредом преследования, но сразу переходят от слов к действию. Мы видели, как они незамедлительно обращаются в суд, возбуждают судебные процессы, добиваются, чтобы им возместили потери, пишут письма, памятные записки, ищут содействия журналистов, стараются привлечь на свою сторону государственных чиновников, сенаторов, депутатов, переходят к составлению деклараций оскорбительного и угрожающего содержания, рассылают почтовые открытки, расклеивают листовки, предпринимают наконец насильственные акты — вплоть до покушений на жизнь своих «противников».
Помимо определенного, с детства присущего им психического склада, резонирующие преследователи отличаются от больных с хроническим бредом еще и отсутствием галлюцинаций: если они у них и бывают, то в виде редкого исключения и, если все же имеются, не обнаруживают того развития, которое так характерно для хронических бредовых больных: от слова к монологу, далее к диалогу и эху мыслей — эволюции, которая отражает прогрессирующую эмансипацию корковых центров чувствительности, теряющих контроль со стороны высших интегрирующих зон мозга, и нарастающий автоматизм их деятельности, в результате чего волевые центры как бы перестают участвовать в продуцировании чувственных обманов.
Эти больные с самого начала заболевания выглядят столь же высокомерными, сколько преследуемыми: городской служащий не упускает случая выказать свое тщеславие — его визитные карточки в этом отношении очень поучительны. Список его работ под письмом, полным оскорблений, также свидетельство этой, столь характерной для таких больных, неуемной жажды признания. Больной F… тщеславен в не меньшей степени — то же можно сказать и о Mariotti и аббате Cotton.
Эти больные в течение жизни не меняются: нет смысла искать у них ту стадийную эволюцию, которая составляет сущность хронического бреда: с его прогрессированием болезни от бредовой интерпретации к всеобъемлющему преследованию и далее к бреду величия и деменции. Отнюдь нет, резонирующие преследователи постоянны в своем бреде и не способны к метаморфозам: через несколько лет болезни вы находите их такими же, какими они были в ее начале; в 50 лет — какими были в 10 или 15: бред у них вообще очень ранний, что также отличает их от больных с хроническим бредом. До конца дней своих они сохраняют изначальную активность и свойственную им от рождения меру интеллекта. В конце жизни и с ними могут случаться апоплексии — как это имело место с Sandon, но осложнения этого рода, насколько я могу судить, ознакомившись с большим числом подобных случаев, далеко не столь часты, как это считают некоторые.
Эти две группы душевнобольных: хронические бредовые больные и резонирующие преследователи — различаются, следовательно, вполне определенными и хорошо очерченными признаками, но дифференциальный диагноз обоих состояний может представлять в некоторых случаях трудности. Представим себе больного с хроническим бредом в начале его второго периода — больного, который (что случается совсем не редко) скрывает свои переживания, утаивает имеющиеся у него галлюцинации или, во всяком случае, раскрывает их далеко не полностью, а ограничивается тем, что выдвигает обвинения против воображаемых врагов; представим себе, с другой стороны, преследуемого преследователя с неизвестными семейными данными — перед нами двое больных, у которых в высказываниях одинаково доминирует бред преследования: оба в ясном сознании, оба рассуждают внешне логично, хотя и с ложными отправными пунктами, оба в равной и высокой степени способны к словесной пикировке. Если к тому же (что бывает уже реже) преследуемый резонер сообщает об имеющихся у него обманах чувств, слуховых галлюцинациях — хотя и преходящих и весьма скудных, но также включающих в себя оскорбительные замечания или даже целые фразы, то трудности разграничения обоих состояний преодолеваются далеко не сразу и ошибка на первых порах становится почти неизбежна.
Так, в случае D…, городского служащего, о котором мы говорили в прошлой лекции, мы в течение нескольких дней после его поступления в больницу испытывали именно такие колебания. Нервное истощение, ночные бдения, отчасти видимо — присоединение алкогольных излишеств привели к возникновению у него слуховых галлюцинаций: бред его основывался в то время не только на порочных интерпретациях, но и на иллюзорных и галлюцинаторных чувственных обманах. Его товарищи по работе будто бы презрительно относились к нему и называли его «прусским офицером». За два года до этого у него также были слуховые галлюцинации: в Туре, во время прогулок по городу, незнакомые молодые люди смеялись над ним и делали унизительные намеки на его семейные неурядицы. Он даже уехал из Тура, чтоб уйти от насмешек. Идеи преследования и галлюцинации шли у него, таким образом, в течение двух лет рука об руку — казалось, что он принадлежит скорее к больным с хроническим бредом, чем к преследуемым резонерам, но собранные нами впоследствии обстоятельные сведения о больном побудили нас отнести его ко второй группе, к преследуемым резонерам, или что то же — к наследственным девиантам с овладевающими бредовыми представлениями. Как всякие другие обсессии, такие бредовые идеи, возникая в сознании, фиксируются в нем и держатся со свойственным навязчивостям постоянством: они могут давать временные и довольно длительные послабления, но возвращаясь, предстают такими же. какими были изначально.
Следующее наблюдение демонстрирует больного, отличающегося чрезвычайным высокомерием, лживостью, крайне высоким самомнением — вся жизнь его прошла в бесконечных и пустых спорах и ссорах. После смерти матери и тестя он начинает судиться с родственниками, далее возбуждает дело против служащих управления, против уполномоченного своих кредиторов, обвиняет жену в том, что та изменяет ему с пастухом, с тремя его кучерами; дочь тоже не защищена от его нападок. Он пьет — у него развивается состояние психотического возбуждения со слуховыми галлюцинациями: в нем он пытается отобрать отложенные семьей деньги и стреляет из револьвера в сына. Заметим у него также ипохондрические высказывания.
Набл. XVII.С1… Пьер 60-ти лет поступил в больницу 9 октября 1888г после постановления суда о прекращение дела о нанесении побоев и раны сыну.
Семейный анамнез. Дед бретонец, лейтенант кирасирского полка при Людовике XV. Отец был очень вспыльчив, «не любил повторять одно и то же дважды». Он опохмелялся, хотя плохо переносил вино: после любого «перебора» переставал спать и «неделю был болен». Был артиллерийским капитаном во времена Первой Империи. Умер остро в 57 лет, до этого с сорока лет у него было 4 или 5 инсультов. Мать умерла в 75 лет, отличалась крепким здоровьем.
Больной ничем в детстве не болел. Он весьма лжив и не дает достоверных сведений о своей юности. В 16 лет он был кузнецом и получил удар копытом по лицу: у него с тех пор рубец в области обеих орбит и носа; в течение полутора лет после травмы он плохо видел. Во Франции он с 1858г. Когда отец умер, ему было 18 лет, он остался за старшего и считает теперь, что если дела в семье шли благополучно, то это лишь благодаря его усилиям и стараниям; он охотно говорит на эту тему: это одно из доказательств его ума и образцового поведения. По своему складу он законченный резонер: всегда готов спорить и отстаивать свою точку зрения; когда он рассказывает о чем-нибудь или на что-то жалуется, то опирается всякий раз на вымышленные события, которые сосуществуют в его сознании наравне с истинными. Так, он с апломбом утверждает, что сестры его жены все отличались дурным поведением и имели добрачных детей — что на поверку оказывается выдумкой. Когда он был в Берри, то нелепо ревновал жену и распространял и о ней подобные небылицы. Из ничтожного обстоятельства он сделал тогда вывод, что работающий у него пастух — ее любовник и что его последний сын не от него. В другой раз ему будто бы сказали в трактире, что три его кучера также пользуются ее милостями — он немедленно рассчитался с ними, хотя оснований для таких подозрений, конечно же, не было. Мы увидим в дальнейшем, что эта свойственная ему легкость возникновения иллюзорных представлений приводила порой к настоящим галлюцинациям. Он очень высокого мнения о себе и своих способностях: все, что он делает, отменно, все что делают другие, из рук вон плохо. Дети, ведущие сейчас хозяйство, лишь разрушают то, что он создавал в течение всей жизни. Он всегда прав — это часто приводило его к судебным тяжбам. После смерти матери он возбуждает процесс против братьев, отбирает у них деньги — с тех пор они отказываются с ним знаться. После смерти тещи снова затевает тяжбу — в результате, на спорное имущество на два года накладывается арест. Он никому не верит: младшая дочь просит его о поездке в Бельгию — он не отпускает ее, говоря, что она наделает там глупостей: поскольку она из семьи, где все женщины этим отличались. Он уверен, что за заговором, который привел его в больницу, стоит его старшая дочь: она будто бы намерена уйти в монастырь, увести с собой мать и лишить братьев их доли наследства. Врачи, поговорив с ним, считают его психически здоровым, но встретившись с его женой, меняют свое мнение, признают его душевнобольным: на все это он жалуется в письмах прокурору Республики, Президенту и т. д.. Он необыкновенно умен и как может доказывает это — нет аргумента, которым бы он для этого не воспользовался. Он всегда очень выгодно торговал, его хозяйственные неудачи были вызваны исключительно плохой погодой, пожарами — его вины в этом не было. В действительности же в ведении своих дел он был самонадеян, строил радужные планы — иногда добивался успехов, но чаще совершал грубые промахи. Так, в 1879г он закупил партию побитых морозом яблок и до сих пор уверен, что заключил выгодную сделку, между тем, это была одна из причин его банкротства. Он всегда был на высоте, слишком добр к братьям — мать упрекала его за это; столь же покладист он был и с женой и детьми; на самом же деле, жена испытывает перед ним постоянное чувство страха: вся жизнь с ним была одно сплошное препирательство. Дочь он не пустил в Бельгию якобы только из любви к ней (хотя поехать туда ей советовали врачи: она в это время выздоравливала от какого-то заболевания).
Всю жизнь, стало быть, он был настроен ко всем благожелательно, излишне предан близким — они же, напротив, вели себя с ним самым недостойным образом. Когда ему указывают на то, что он неверно передает тот или иной факт, он говорит, что это пустяки, не стоящие упоминания. Таким он был всегда, такой он и сегодня. Алкогольные эксцессы лишь усиливали присущие ему черты и подталкивали его к насильственным действиям, историю которых он излагает в длинной обвинительной речи, адресованной следственному судье. Он пишет в ней, что его разорила суровая зима 1879г: как было на самом деле, мы уже знаем. В 1882г семья будто бы приобрела на его имя дом в Париже: и это неправда — дом был куплен на имя старшего сына. Все в семье были деморализованы — один он поддерживал общий дух и настроение. Если дела шли успешно, то это только благодаря ему и никому больше: сыновья наделали массу глупостей, заключали самые невыгодные сделки. Он жалуется, что его дочь сбежала к сестрам и оставила его в беде: сам факт ухода верен, но она ушла (на время), потому что он бил ее. Однажды жена будто бы вышла из дома, не предупредив его (жена говорит, что сказала ему об этом) — вначале он хотел пойти искать ее, затем передумал, сам ушел из дома, вернулся поздно ночью, и тут разыгралась сцена, которая может дать представление о возбуждении, охватывающем его в подобных случаях, о галлюцинаторном восприятии происходящего, развивающемся у него в таких состояниях. «Жена открыла дверь и начала надо мной издеваться, я дал ей пощечину, она нарочно упала, я поднял ее, она стала кричать, на крик прибежали дети. Они хотели убить меня, я не знал, как спастись от них, и взял в руку нож. Видя это, никто уже не посмел подойти ко мне, это спасло меня от верной гибели. Целых полчаса они держали меня в страхе, оскорбляли, осыпали бранью и всяческими угрозами».
Начиная с этого дня, его третируют и преследуют дома уже в открытую, ему на каждом шагу устраивают сцены, его бранят, называют негодяем, пьянчужкой, «старой гнилью». Однажды дочь будто бы сказала о нем: «старое дерьмо; он ударил ее ногой, за нее вступились братья — по его словам, они намеревались убить его. Он подает жалобу на имя комиссара полиции, требует развода, добивается, чтобы ему отдали все имеющиеся в семье деньги. 16 августа покупает револьвер, объяснив это потом тем, что так посоветовал ему его поверенный: чтобы при необходимости произвести шум и привлечь внимание полиции — для наведения порядок в доме. 17-ого он входит в комнату, где хранились семейные сбережения, и с револьвером в руке требует от дочери, чтобы та вышла. Дочь убегает и извещает обо всем братьев. Он в это время взламывает замок шкафа, берет деньги (1500 франков), слышит голоса сыновей, которые взбираются по лестнице и произносят, по его словам, угрозы в его адрес; запирается в своей комнате, баррикадируется; дети его будто бы кричат в это время: «Убьем старую каналью!» — он стреляет в дверь, пуля пробивает ее и ранит в плечо сына. Он хотел только напугать их — его арестовывают.
«Рана, которую я, не желая этого, нанес своему сыну, целиком на совести моей дрянной жены, пишет он, такими же были все семь дочерей моего тестя, все они спровадили своих мужей в могилу раньше времени. Я последний из всех и, если бы не отличался отменным здоровьем, уже 6 лет назад последовал бы за моими зятьями.»
Мы наблюдали у этого больного, столь крепкого, по его словам, и столь гордящегося своим здоровьем, приступ ипохондрии, выглядевшей особенно неуместно у этого действительно физически крепкого и здорового человека. Вечером 27 ноября С1… пожаловался на боли в кишечнике, ночью затем не спал, был тревожен, беспокоен, наутро полон претензий по поводу того, что к нему не вызвали врача; во время обхода взбудоражен, боится развития инсульта: у него что-то с языком, он кончит тем же, что отец. Трудно представить себе, насколько Удручен он был в течение ряда последующих дней: говорил, что никогда больше не поправится, требовал, чтобы вызвали жену и старшую дочь, чтобы увидеть их перед смертью: он больше не имеет к ним претензий и готов с ними примириться. Ему назначают слабительное — полная перемена в настроении: ему лучше, боли в животе прошли, силы вернулись к нему, он поздравляет себя с выздоровлением. Через несколько дней та же тревога: снова боли в животе, кровь прихлынула к селезенке, кишечник сместился в сторону, у него сухость в горле. Ему удаляют два зуба — состояние моментально улучшается: язык «развязывается, легче произносить слова и т. д.
Через несколько дней он принимает у себя жену и дочь — начинает разговор с ними в дружеском тоне, но очень скоро сходит на обычный, колкий и язвительный доказывает им, что кругом прав, и согласен помириться с ними только в случае, если они впредь будут вести себя пристойнее.
Сегодня он также согласен простить их и вернуться в семью — если родные изменят свое отношение к нему. Он как и прежде уверен, что позарез всем нужен, и строит грандиозные планы, которые должны обогатить семейство.
В некоторых случаях больной одержим не навязчивым воспоминанием о судебной несправедливости, как это имело место у преследуемых преследователей предыдущей серии: когда больные поднимали вооруженную руку на личных обидчиков; это могут быть и интересы политической партии, отдельного класса общества или планы спасения Родины,, толкающие их к убийству ее «врагов». Когда мысль, что смерть какого-то человека или группы лиц может послужить общему делу, утверждается в их сознании, они устремляются к этой цели с той же слепой целенаправленностью, какую мы видели у больных, описанных ранее.
Таков больной, стрелявший в сотрудника немецкого посольства и подвергшийся судебно-медицинской экспертизе д-ра Motet. По природе своей деспотичный, возбудимый и самонадеянный, он и прежде неоднократно являл собой черты глубокой внутренней нестабильности. В 1856г, не спросясь ни у кого совета, он отправился добывать уголь и растратил все свое состояние, хотя нисколько не был готов к такому предприятию. В отношении к домашним, жене и детям, поведение его было столь же непредсказуемо: на свадьбу одного из сыновей он явился в рабочей робе, у другого — отказался присутствовать на свадебном банкете. Позже он изобретает (и очень этим гордится) способ перегонки моркови и бобовых стручков в алкоголь. Он впадает в нищету — у него просыпается былая ненависть к немцам, унаследованная им от отца; он считает, что война с Германией оживит торговлю, принимает решение взорвать немецкое посольство; нисколько не колеблясь, пытается сделать это в 1887г, а в 1888-ом, после долгих и неудачных попыток подстеречь посла, стреляет в рядового служащего посольства.
Дата публикования: 2014-11-03; Прочитано: 297 | Нарушение авторского права страницы |