Думин С.В. Другая Русь (Великое княжество Литовское и Русское)// История Отечества: люди, идеи, решения. Ч 1. М. 1990

Слово «Русь» уже в XIII в. присутствовало в титуле правителей державы, созданной литовскими князьями при поддержке восточнославянского боярства и городов и к ХIУ-ХУ вв. вобравшей большую часть территории древнерусского государства. В переписке с иностранными дворами правители Великого княжества именовались «королями Литвы и Руси». Уже в XIV в. для обозначения этого государства складывается устойчивая формула, включавшая три основных его компонента: собственно Литва, Жмудь (Жемайтия, Западная Литва), населенные близкородственными балтскими племенами, и русские земли. «На Великом князстве Литовском, Жомоитском и Руском» царствовали Витень (ум. 1315), Гедимин (ум. 1341) и его преемники. Позже в титуле и названии Русь следует сразу же после Литвы, а Жмудь отступает на третье место или вовсе не упоминается. Например, лето­писная «похвала» «славному господарю великому князю Александру зовомому Витовту» (30-е годы XV в.) вспо­минает, что «быше ему держащи великое княжение Ли­товское и Руское, иные многие земли, сопрость реку (попросту скажу.— С. Д.) вся Руская земля». Одержав победу в феодальной войне после смерти Витовта, его брат Сигизмунд «нача... княжити на великом княжень[и] на Литовьском и на Руском». Его преемник Казимир Ягайлович воцарился «с честию на столечном городе на Вилни (Вильно.— С. Д.) и на Троцех (Троках.— С. Д.) и на всей земли Литовской и на Рускои», был «королем польским и великим князем литовским, руским и жомоитским», и так далее, и так далее, и так далее.

Само по себе, впрочем, присутствие имени Руси в этом титуле можно было бы расценить как всего лишь свидетельство владения литовским князем определенной территорией. Но даже мимолетного взгляда на карту Великого княжества Литовского и Русского, в период расцвета простиравшегося от Балтики до Черного моря и от границ Польши и Венгрии до Подмосковья, вполне достаточно, чтобы представить себе реальное соотноше­ние в нем славянского и балтского элемента. Русские земли составляли 9/10 территории Великого княжества Литовского. И хотя ареал расселения балтов был тогда значительно шире (захватывал часть территории совре­менной Белоруссии), литовцы и жмудины являлись в этом государстве «национальным меньшинством» (од­нако меньшинством — подчеркнем это сразу — привиле­гированным)…

В то время, когда Великороссия попала под монгольское иго в 40-е годы ХIII в. на окраине бывшей Киевской Руси внезапно появилось новое государство – Литовское княжество, еще не «великое», включавшее в себя по-видимому, лишь восточную часть современной Литвы (Аукшайтию) и Новогрудскую землю, известную также.под именем «Черной Руси».

На первый план для Руси выступила задача освобож­дения, свержения ордынской власти. Угроза с запада (крестоносцы в Прибалтике, стремление Польши и Венг­рии установить контроль над юго-западными областями Руси) осложняла эту задачу, заставляла вести борьбу на два фронта. Было ясно, что именно в ходе этой борьбы определится лидер, которому суждено будет начать ре­ализацию унаследованной от Киевской Руси общерусской программы (в тот момент еще вряд ли способной всерьез вдохновить кого-нибудь из восточноевропейских полити­ков, кроме золотоордынского хана, стремившегося при­брать к рукам все русские земли).

Обессилевшая Северо-Восточная Русь в XIII в. была явно неспособна возглавить эту борьбу. Эпизодические вспышки сопротивления шансов на успех не имели. Симби­оз Северо-Восточной руси с Ордой, объединение ее кня­жеств под властью хана и руками его нукеров, отсутствие у этих разоренных и разграбленных земель реальных сил для борьбы — все это, хотя и временно, исключало мест­ных князей из числа возможных лидеров освободительно­го движения. Несколько дольше этот шанс сохраняли князья Галицко-Волынской Руси. Они (в частности, Дани­ил Галицкий, в 1254 г. принявший от папы королевский титул) пытались бороться с Ордой, но потерпели пораже­ние и также вынуждены были платить дань. Татарские набеги и усилия соседних государств подчинить себе эти княжества ослабили и Юго-Западную Русь. Ордынцы вряд ли могли всерьез угрожать Новгороду, но косвенное дав­ление на него (через великих князей владимирских) заста­вило и новгородцев откупаться от хана. Торговая респуб­лика, осваивавшая северные земли, не пыталась активно бороться против татар, а ее руководители не проявляли особого интереса к делам остальных русских княжеств.

Лишь княжества Запада Руси сохраняли свободу, на­дежно прикрытые от ордынских туменов владениями со­седей, лесами и болотами. (Кстати, одно из объяснений происхождения названия «Белой Руси» — от свободных земель, земель, не плативших дани хану.) Давно обособив­шаяся от Киева Полоцкая земля (где «испокон веков» княжили потомки Владимира и полоцкой княжны Рогне-ды), разделившись на мелкие княжества, сохраняла все же единство, когда речь шла о военных делах. Нынешняя Западная Белоруссия (Гродно, Брест) подчинялась во-лынским князьям, активно действовавшим в этом регионе. А с севера все чаще и чаще приходили литовские дружины: то как союзники волынских князей, то как их соперники.

Литовское государство с момента своего появления на страницах летописей и хроник в 40-е годы XIII в. являлось балто-славянской державой. В его состав вошла часть современной Западной Белоруссии с Новогрудком и Восточная Литва — Аукшайтия. Затем это государство расширяется в пределах того же балто-славянского ареала, включая Жемайтию и некоторые восточнославянские земли.Создателем этой державы был литовский князь Миндовг…

Нельзя, однако, отрицать, что именно динамичный литовский элемент (в частности, пополнявшее княжеские дружины свободное крестьянство) способствовал активи­зации западнорусского боярства, его непосредственному участию в осуществлении литовской политической про­граммы. Стремление литовских князей расширить свои владения объективно отвечало реальному стремлению восточнославянских земель к объединению. Поэтому в данном регионе литовские князья взяли на себя функ­цию, в других частях Руси выполняемую тамошними Рюриковичами. Подобная задача была поставлена уже Миндовгом и Войшелком. При их преемниках, несмотря на междо­усобицы, расширение связей Литвы с другими русскими землями, утверждение литовских князей в различных цен­трах Западной Руси готовило почву для будущей кон­солидации. Осуществление этой объединительной про­граммы в широких масштабах связано с именем великого князя Гедимина (1315—1341).

Гедимин царствовал четверть века, раздвинув далеко на юг и восток границы своей державы. В те годы мо­сковские и тверские князья, оспаривая в Орде Владимирс­кое великое княжение, еще не помышляли о решительной схватке с ней. Именно Великое княжество Литовское и Русское стало при Гедимине центром антиордынской борьбы; опираясь на его поддержку, западнорусские зем­ли надеялись сбросить ненавистное иго. В 30-е годы XIV в. заключил с Гедимином договор о взаимной помощи смоленский князь Иван Александрович, признавший себя «младшим братом», т. е. вассалом, литовского государя. Разгневанный этим союзом хан Узбек в 1339 г. послал на Смоленск свою рать с Тавлубием-мурзой. Участвовал в этом походе и московский князь Иван Калита. Встретив мужественное сопротивление смолян, поддержанных ли­товцами, их враги «стояша ратию оугороде не много дни, а города не взяша». После этого Орда должна была смириться с отказом Смоленска платить дань. Как пишет местный историк Д. И. Маковский, «с этого момента... Смоленск не знал татарского ига». С потерей ханом власти над Смоленщиной был положен окончательный предел распространению власти Золотой Орды на запад­ных русских землях.

Гедимин сохранил контроль над древним Полоцком, где уже давно утвердилась литовская династия. После смерти сына Товтивила, Константина Безрукого, полоц­кий «стол» достался не его сыну, а брату Гедимина Воину. Около 1318 г. старший сын Гедимина Ольгерд женился на дочери витебского князя и вскоре унаследовал удел умершего тестя. Подчинилось Гедимину и Минское княжество. На западе войска литовского князя довольно успешно отражали нападения крестоносцев…

В конце 20— начале 30-х годов XIV в. Киевское кня­жество признает верховную власть Гедимина. Киевский князь Федор (по всей вероятности, брат Гедимина) поддер­живает его в борьбе с соперниками. Но обстоятельства окончательного перехода Киевской земли под власть Ве­ликого княжества до конца не выяснены… Также фактически под властью Геди­мина оказалась почти вся территория нынешней Белоруссии.

Время открытого столкновения Москвы и Литвы еще не пришло. Занятые борьбой за Владимир, Ростов, мел­кие уделы Северо-Восточной Руси, московские князья пока еще не заглядывались на недоступные им земли Западной Руси. Но две державы постепенно обрастали новыми землями, их границы неумолимо приближались друг к другу. Уже при Гедимине можно отметить и пер­вые, пока еще небольшие, военные столкновения (поход Калиты с татарами на союзный Литве Смоленск, нападе­ние Ольгерда в 1341 г. на Можайск, несколькими годами раньше, впрочем, отнятый московским князем у Смо­ленского княжества). Но лишь при наследниках Ивана Калиты и Гедимина этот конфликт приобретет характер открытой борьбы за обладание «всею Русью», причем единственным политиком, способным в тот момент ре­ально выдвигать такую задачу, будет сын Гедимина Оль­герд…

Однако усилившаяся Москва, видя реальную угрозу своим позициям в Северо-Восточной Руси, стремилась воспрепятствовать расширению литовского влияния. Не имея сил и средств для решительной борьбы с самим Великим княжеством Литовским, московское правитель­ство попыталось ослабить союзника Ольгерда и своего давнего соперника — Тверь. Именно в поддержку Твери организован был Ольгердом в 1368 г. первый крупный поход на Москву. Литовско-русское войско подошло к Москве «в таю», но взять город внезапным ударом не удалось, были только разорены посады. Воодушевлен­ный неудачей Ольгерда, московский князь Дмитрий Ива­нович в том же году сумел сформировать направленную против Твери коалицию князей Северо-Восточной Руси, доказав тем самым, что лидерство Москвы среди кня­жеств этой части Руси признается подавляющим боль­шинством их правителей (быть может, именно потому, что слишком реальной и близкой представлялась перс­пектива захвата их владений Ольгердом). Тверь была вынуждена капитулировать и, во всяком случае, фор­мально отказаться от союза с Литвой. Не обескуражен­ный первой неудачей, осенью 1371 г. Ольгерд повторил поход. Он осаждал Москву восемь дней, но 26 октября 1371 г. подписал перемирие и, если верить московским летописям, уходил «съ многым опасанием, озираяся и бо-яся за собою погони». Справедливости ради следует за­метить, что литовско-белорусские летописи описывают поход на Москву в более мажорных тонах: они сохранили известие о том, что в знак своего торжества Ольгерд преломил копье о московскую стену. Может быть, так оно и было; во всяком случае, этот образ по-своему символичен: ведь в конечном итоге своей цели Ольгерду достичь так и не удалось, Москва устояла, и это, несом­ненно, повысило ее авторитет. Последний поход на Мо­скву, осенью 1372 г., также не принес Ольгерду успеха, и в конце концов он вынужден был признать «отчинные» права потомков Калиты на Владимирское великое княже­ние, т. е. разделил с ними Русь.

Не следует, впрочем, преувеличивать значение самого этого факта: соглашения подписываются и нарушаются, если это выгодно высоким договаривающимся сторонам. Важнее другое: попытки Ольгерда продолжить на северо-востоке начатое им дело объединения продемонстриро­вали, что в данном регионе сложилась собственная, до-таточно жесткая политическая структура и, в отличие от остальных русских земель, отсутствуют реальные перс­пективы для установления власти Гедиминовичей. Поло­жение могло измениться, позиция отдельных княжеств все же была неоднозначна, колебались в выборе между Вильно и Москвой Новгород и Псков, потенциальным союзником Литвы оставалась Тверь. Поэтому литовско-русские князья не смирились с неудачей, а лишь ожидали более благоприятных условий для реализации своих стра­тегических планов.

Однако уже на этом этапе намечается граница литовского влияния. Владения Московского кня­жества и другие так или иначе подвластные ему земли представляют собой слишком сильный, обособленный, самостоятельный центр, фактически не связанный с дру­гими княжествами Киевской Руси, оторванный от них и потому не затронутый процессом, в ходе которого образовалось Великое княжество Литовское и Русское. В тот же период намечается и «буферная» зона — целый ряд русских земель, в споре между Вильно и Москвой занимавших нестойкую, колеблющуюся позицию. Это Новгород и Псков, тогда и позже часто использовавшие союзы с Литвой для противодействия централизаторской политики Москвы и не раз принимавшие князей «с руки» Гедиминовичей. Это Смоленская земля, безуспешно пы­тавшаяся отстоять свою независимость и от Москвы, и от Литвы. Это Верховские княжества (по верховьям Оки — Одоевское, Новосильское и др.), номинально за­висимые от Литовского великого князя, но сохранившие своих князей — Рюриковичей. Два из них — князь Свя­тослав Карачевский и князь Иван Новосильский и Одо­евский — удостоились браков с дочерьми Ольгерда. На­до сказать, что Ольгерд довольно широко практиковал династические браки. Дочь Агриппину-Марию он выдал еще в 1354 г. за нижегородского князя Бориса. На Рюри-ковнах женились и многие из его сыновей (впоследствии Ольгердовичи породнились и с московским домом). С другой стороны, случалось, что союз с Москвой заклю­чали и некоторые удельные князья Гедиминовичи; пыта­лись вести собственную политику некоторые погранич­ные княжества — Полоцкое, Брянское (что особенно яр­ко проявилось после смерти Ольгерда).,

В период правления Ольгерда формируется основная территория Великого княжества Литовского и Русского и определяются сферы его влияния. Оформляется и стру­ктура этого государства, сохранившаяся в принципе и при ближайших преемниках Ольгерда. Великое княжество Литовское сложилось как федера­ция отдельных земель и княжеств. Степень их зависимо­сти от центральной власти была различна. Формы этой зависимости, сложившиеся исторически (это во многом определялось обстоятельствами вхождения тех или иных земель в Великое княжество), в большей или меньшей степени обеспечивали местному боярству и городам, а иногда и представителям старых княжеских династий значительную внутреннюю автономию и, как правило, неприкосновенность социально-экономических и полити­ческих структур, сложившихся в предшествующий пери­од.….

Несмотря на покровительство Гедиминовичей русско­му духовенству, положение православных иерархов в их владениях было принципиально иным, чем в Северо-Восточной Руси. Под властью московских князей право­славие пользовалось всеми привилегиями господствуй ющей религии. Права церкви были подтверждены ханс­кими ярлыками, ее земельные владения росли, она играла важную роль в политической жизни. В Великом княжест­ве Литовском влияние митрополита и епископов ограни­чивалось необходимостью мириться с существованием сперва официального язычества, а затем и католической церкви, в 1387 г. завоевавшей статус господствующей. Это, кстати, способствовало демократизации местной це­рковной жизни, в том числе возникновению православ­ных братств, объединений горожан, ограничивавших власть духовенства в церкви, облегчало проникновение идей Возрождения (ярчайшим примером может служить деятельность в начале XVI в. восточнославянского перво­печатника Франциска Скорины). Но церковь как обще­ственный институт явно предпочитала почтительное по­слушание московских князей небрежному покровительст­ву Гедиминовичей. Отдельные иерархи, поставленные по воле литовских государей, отражали в своей деятельно­сти их волю, искали в сближении с католицизмом средст­ва усилить свое влияние, поддерживая планы унии церк­вей. Но в целом именно православная церковь, особенно на территории Северо-Восточной Руси, по-видимому, стала силой, наиболее активно препятствующей реализации литовских объединительных планов. Именно право­славная церковь видела в литовских князьях (сперва язычниках, затем католиках) своих идейных противни­ков. Преодолеть ее нередко скрытое, но мощное сопроти­вление могло бы только официальное крещение Литвы в православие. При Ольгерде такой шанс еще сохранялся. Несмотря на неудачи в прямых столкновениях с Моск­вой, великий князь не отказался от своих замыслов, но вынужден был отложить их до лучших времен, отражая натиск Ордена. В разгар сражений с крестоносцами, в мае 1377 г., Ольгерда не стало. Как уже говорилось, ряд источников свидетельствует, что умер он православным….

Смерть Ольгерда нарушила политическое равновесие в Великом княжестве. Его наследником стал старший сын тверской княжны — Ягайло (в отличие от старших юдных братьев сохранявший язычество). Довольно скоро новый великий князь вступил в конфликт с дядей, Кейстутом. Теперь, шесть веков спустя, трудно судить о подлинных причинах этой ссоры. Возможно, кроме некоторых известных обстоятельств (недовольство пре­старелого Кейстута необходимостью признавать госуда­рем 30-летнего племянника, окружившего себя новыми людьми и даже выдавшего одну из сестер за выходца из простонародья), какую-то роль сыграли и разногласия во внешней политике. Ягайло унаследовал традиции «ан­тимосковской» политики отца, но, в отличие от него, в 70-е годы XIV в. (как, впрочем, задолго до него посту­пали и сами московские князья) обратился к союзу с Ор­дой. Соглашение Ягайло с Мамаем, появление литовских войск в 1380 г. неподалеку от Куликова поля (в то время, когда его сводные братья Андрей Полоцкий и Дмитрий Брянский привели свои дружины на помощь Дмитрию) и отступление в литовские владения после разгрома ор­дынцев достаточно широко известны и отнюдь не укра­шают биографию будущего польского короля. Можно только гадать, почему Ягайло не принял участия в битве, бросил на произвол судьбы своего ордынского союзника. Быть может, этого не пожелали его отряды, хорошо помнившие победы Ольгерда над татарами и, вероятно, сочувствовавшие антиордынской борьбе Северо-Восточ­ной Руси. Может быть, и сам великий князь не был искренен, обещая Мамаю поддержку (сознательно поме­длив, дал возможность Дмитрию Донскому одержать победу). Так или иначе, триумф Москвы, резко повыси­вший ее авторитет и в западнорусских землях, заставил Ягайло искать дружбы с Дмитрием. Тогда возник проект союза Москвы и Великого княжества Литовского. Проект соглашения между ними — «докончания» (переговоры о котором вела княгиня Ульяна) предусматривал креще­ние Ягайло в православие и его женитьбу на одной из дочерей Дмитрия Ивановича: «и креститися в православ­ную веру и крестьянство свое объявити во все люди», т. е. всенародно.

Тогда, в 1381 г., судьбы Великого княжества Литовс­кого и Русского, да и всей Руси, могли повернуться совсем иначе. Поход Тохтамыша и сожжение Москвы в 1382 г. на целый век отодвинули окончательное сверже­ние Русью ордынского ига. Известие о сокрушительном поражении Москвы заставило Ягайло искать новых союзов и отказаться от проекта, который мог бы стать поворотным моментом в судьбах всей Восточной Европы. В 1385 г. он заключил соглашение с польскими магнатами. Женитьба на юной польской королеве Ядвиге, обещание крестить Литву в католичество и присоединить ее к владениям польской короны резко изменили ситуацию в Великом княжестве. Крещение Литвы в 1387 г. коснулось только литовцев-язычников (хотя, по сообщению некоторых источников, Ягайло якобы приказал казнить двух православных литовс­ких панов, отказавшихся изменить вероисповедание, ника­ких сколько-нибудь заметных ограничений прав православ­ного населения не последовало). Сохранила свои привиле­гии православная церковь, никто не затрагивал прав пра­вославного боярства (хотя феодалы-католики и получили некоторые дополнительные привилегии, т. е. по сравнению с ними ситуация их православных собратьев, в принципе не изменившись, относительно ухудшилась, что вскоре стало источником ряда конфликтов). Сохранили православие и многие Гедиминовичи. Но, как и во времена Миндовга, Литва повернулась лицом к Западу, к католической Европе. На этот раз западноевропейское культурное влияние, шед­шее через дружественную Польшу, оказалось значительно более сильным и оставило гораздо более заметные и прочные результаты, чем все походы немецких рыцарей…

И все же события 80-х годов XIV в. не отрезали Великое княжество Литовское и Русское от Северо-Во­сточной Руси. Католическое вероисповедание части дина­стии и литовского населения (Жмудь была крещена по­зже, лишь после освобождения от крестоносцев в 1411 г.), разделившее русинов и литвинов, еще во времена офици­ального язычества привыкших к веротерпимости, не яв­лялось непреодолимым препятствием для дальнейшего сотрудничества всех жителей этого многонационального государства. Как бы там ни было, именно славянское население составляло в княжестве подавляющее больши­нство, а русские отряды — большую часть его вооружен­ных сил. Славянскими были и города, включая Вильно, где славянское население продолжало неуклонно расти. Могли ли изменить это положение первые костелы, кото­рые можно было перечесть по пальцам? В совсем недав­ние времена модно было писать об «экспансии» католи­цизма в восточнославянских землях (что-то не случалось встречать этот термин для характеристики распростране­ния православия). Но, например, в Восточной Белоруссии первые костелы возникли липа во второй половине XVI в., а в Смоленске, захваченном Литвой в конце XIV в., существовавший прежде костел иностранных купцов был превращен в православную церковь. В Великом княжест­ве Литовском и Русском политика веротерпимости была единственно разумной и возможной, и католическое кре­щение язычников, лишив православие надежды на роль господствующей религии, не ущемило прав православ­ного населения…

Задание 19. Н.И.Костомаров невысоко оценивает государственный талант Дмитрия Донского. Согласны ли вы с этой точкой зрения? Приведите аргументы. Каково значение Куликовской битвы? Сравните действия Дмитрия Ивановича в 1380 и 1382 гг. Почему в 1382 г. он поступил иначе? Обратите внимание на позицию Л.Н.Гумилева. В чем он видит главную опасность в это период?

Костомаров Н. И. Великий князь Дмитрий Иванович Донской // Хрестоматия по истории России / Сост. И.В.Бабич, В.Н.Захаров, И.Е.Уколова. Т.1. М, 1994.

Первенство Москвы, которому начало положили братья Дани­ловичи, опиралось главным образом на покровительство могуще­ственного хана. Иван Калита был силен между князьями русскими и заставлял их слушаться себя именно тем, что все знали об особенной милости к нему хана и потому боялись его. Он умел воспользоваться как нельзя лучше таким положением. При двух преемниках его условия были все те же, С 1341 года по 1353 был великим князем старший сын Калиты Симеон, а с 1353 по 1359 другой сын Иван. Оба князя ничем важным не ознаменовали себя в истории. Последний, как по уму, так и по характеру, был личностью совершенно ничтожною. Но значение Москвы для прочих князей держалось в эти два княжения временною милостью хана к московским князьям. По смерти Ивана Москва подвергалась большой опасности потерять это значение. Преемником Ивана был девятилетний Димитрий; тут-то оказалось, что стремление к воз­вышению Москвы не было делом одних князей, что понятия и поступки московских князей были выражением той среды, в которой они жили и действовали. За малолетнего Димитрия стояли мос­ковские бояре; большею частью это были люди, по своему проис­хождению не принадлежавшие Москве; отчасти они сами, а отчасти их отцы и деды пришли с разных сторон и нашли себе в Москве общее отечество; они-то и ополчились дружно за первенство Москвы над Русью. То обстоятельство, что они приходили в Москву с разных сторон и не имели между собой иной политической связи, кроме того, что всех их приютила Москва, способствовало их взаимному содействию в интересах общего для них нового отечества. В это время в Орде произошел перелом, с которого быстро началось ее окончательное падение. Суздальский князь, приехавши с хан­ским ярлыком, сел на великокняжеском столе во Владимире, и этому городу, опять, по-видимому, предстояло возвратить себе от­нятое Москвою первенство. Но покровитель суздальского князя Наврус был убит. Было естественно новому повелителю изменить распоряжения прежнего: он дал ярлык на княжение Димитрию. Таким образом, на этот раз уже не лицо московского князя, неспо­собного по малолетству управлять, а сама Москва, как одна из земских единиц, приобретала первенствующее значение среди других земель и городов на Руси; прежде ее возвышало то, что ее князь был по воле хана старейшим, а теперь наоборот - малолетний князь делался старейшим именно потому, что был московским князем.

Уже во время несовершеннолетия Димитрия бояре от его имени распоряжались судьбою удельных князей. В 1363 году они стеснили ростовского князя и выгнали князей галицкого и стародубского из их волостей. Гонимые и теснимые Москвою, князья прибегали к суздальскому князю, но после примирения с Москвою сам суздаль­ский князь признал над собою первенство московского.

В числе тогдашних руководителей делами бесспорно занимал важное место митрополит Алексий, уважаемый не только Москвою, но и в Орде, так как еще прежде он исцелил жену Чанибека, Тайдулу, и на него смотрели как на человека, обладающего высшею чудотворною силою. Под его благословением составлен был в 1364 году договор между Димитрием московским и его двоюродным братом Владимиром Андреевичем, получившим в удел Серпухов. Этот договор может до известной степени служить образчиком тогдашних отношений зависимых князей к старейшему: Владимир Андреевич имел право распоряжаться своею волостью, как вотчинник, но обязан был повиноваться Димитрию, давать ему дань, следуемую хану, считать врагами врагов великого князя, участвовать со своими боярами и слугами во всех походах, предпринимаемых Димитрием, получая от него во время походов жалованье. Таким образом, в то время, когда Москва возвышалась над прочими русскими землями и распоряжалась их судьбою, в самой Московской земле возникло удельное дробление, естественно замедлявшее развитие единовла­стия, но в то же время и принимались меры, чтобы, при таком дроблении, сохранялась верховная власть лица, княжившего в самой Москве.

Личность великого князя Димитрия Донского представляется по источникам неясною. Мы видим, что в его отрочестве, когда он никак не мог действовать самостоятельно, бояре вели дела точно в таком же духе, в каком бы их вел и совершеннолетний князь. Летописи, уже описывая его кончину, говорят, что он во всем советовался с боярами и слушался их, что бояре были у него как князья; так же завещал он поступать и своим детям. От этого невозможно отделить: что из его действий принадлежит собственно ему, и что его боярам; по некоторым чертам можно даже допустить, что он был человек малоспособный и потому руководимый другими; и этим можно отчасти объяснить те противоречия в его жизни, которые бросаются в глаза, то смешение отваги с нерешительностью, храбрости с трусостью, ума с бестактностью, прямодушия с ковар­ством, что выражается во всей его истории.

В августе 1375 года Димитрий с союзниками вступил в Тверскую землю, осадил Тверь. Он простоял там четыре недели, а между тем его воины жгли в Тверской области селения, травили на полях хлеб, убивали людей или гнали их в плен. Михаил, не дождавшись ниоткуда помощи, выслал владыку Евфимия к Димитрию просить мира. Казалось, пришла самая благоприятная минута покончить навсегда тяжелую и разорительную борьбу с непримиримым врагом, уничтожить тверское княжение, присоединить Тверскую землю непосредственно к Москве и тем самым обеспечить с этой стороны внутреннее спокойствие Руси. Но Димитрий удовольствовался вы­нужденным смирением врага, который в крайней беде готов был согласиться на какой угодно унизительный договор, лишь бы ос­тавалась возможность его нарушить в будущем. Что всего важнее в этом договоре, постановлено было по отношению к татарам, что если решено будет жить с ними в мире и давать им выход, то и Михаил должен давать, а если татары пойдут на Москву или на Тверь, то обеим сторонам быть заодно против них; если же мос­ковский князь сам захочет идти против татар, то и тверской должен идти вместе с московским. Таким образом, Москва, возвысившись прежде исключительно татарскою силою, теперь уже имела на­столько собственной силы, что обязывала князей других земель повиноваться ей и в войне против самих татар.

Усмирение тверского князя раздражило Ольгерда, но не против Димитрия, а против смоленского князя, за то, что последний, которого он считал уже своим подручником, участвовал в войне против Михаила. Гораздо сильнее раздражился за Тверь Мамай и притом на всех вообще русских князей: он видел явное пренебре­жение к своей власти; его последний ярлык, данный Михаилу, был поставлен русскими ни во что. Он замыслил проучить непо­корных рабов, напомнить им батыевщину, поставить Русь в такое положение, чтоб она долго не посмела помышлять об освобождении от власти ханов. Мамай собрал всю силу волжской Орды, нанял хивинцев, буртасов, ясов, вошел в союз с генуэзцами, основавшими свои поселения на Черном море, и заключил с литовским князем Ягеллом договор заодно напасть на московского князя.

Когда Мамай, летом 1380 года заложив свой стан при устье реки Воронежа, назначал там сборное место для своих полчищ и ждал Ягелла, Димитрий собирал подручных князей на общее дело защиты Руси. Желание разделаться с поработителями настолько уже созрело и овладело народными чувствами русского народа, что московскому князю не предстояло необходимости ждать ратных и понуждать к скорейшему прибытию.

Митрополита Алексия уже не было в живых. Он скончался в 1378 году. Этот архипастырь, главнейший советник Димитрия, во все время своего первосвятительства употреблял свою духовную власть для возвышения Москвы и служил ее интересам. Москов-, скому князю не хотелось иметь в Москве иных первосвятителей,. кроме таких, каких само московское правительство будет пред­ставлять патриарху для посвящения. В то время, когда прихо­дилось Димитрию идти на войну, Москва оставалась без митропо­лита, и это обстоятельство лишало предпринимаемый поход обыч­ного первосвятительского благословения; но Димитрий обратился за благословением к преподобному Сергию, хотя и был с ним в размолвке. Сергий пользовался всеобщим уважением, его молит­вам приписывали большую силу; за ним признавали дар пророче­ства. Сергий не только ободрил Димитрия, но и предсказал ему победу. Такое предсказание, сделавшись известным, сильно возбу­дило в войске отвагу и надежду на победу.

Димитрий выступил из Москвы в Коломну в августе; русские силы отовсюду приставали к нему. 26 и 27 августа русские пере­везлись чрез Оку и пошли по Рязанской земле к Дону. На пути прискакал к Димитрию гонец от преподобного Сергия с благосло­венною грамотою: «Иди, господин, — писал Сергий, — иди вперед, Бог и св. Троица поможет тебе!»

6 сентября русские увидели Дон, а 8, в субботу, на заре русские уже были на другой стороне реки и при солнечном восходе двигались стройно вперед к устью реки Непрядвы.

День был пасмурный; густой туман расстилался по полям, но часу в девятом стало ясно. Около полудня показалось несметное татарское полчище. Сторожевые (передовые) полки русских и татар сцепились между собою, и сам Димитрий выехал вместе с своею дружиною «на первый суйм» — открывать битву. По старинному прадедовскому обычаю следовало, чтобы князь, как предводитель, собственным примером возбуждал в воинах отвагу. Побившись недолго с татарами, Димитрий вернулся назад устраивать полки к битве. В первом часу началась сеча, какой, по выражению летописца, не бывало на Руси. В московской рати было много небывалых в бою: на них нашел страх, и пустились они в бегство. Татары со страшным криком ринулись за ними и били их наповал. Дело русских казалось проигранным, но к трем часам пополудни все изменилось.

В дубраве на западной стороне поля стоял избранный русский отряд, отъехавший туда заранее для засады. Отряд стремительно бросился на татар, которые никак не ожидали нападения сзади.

Победа была совершенная, но зато много князей, бояр и простых воинов пало на поле битвы. Сам великий князь хотя не был ранен, но доспех на нем был помят. Похоронивши своих убитых, великий князь со своим ополчением не преследовал более разбитого врага, а вернулся с торжеством в Москву.

Мамай, бежавши в свои степи, столкнулся там с новым врагом: то был Тохтамыш, хан заяицкой Орды, потомок Батыя. Тохтамыш разбил Мамая на берегах Калки и объявил себя владетелем вол­жской Орды. Мамай бежал в Кафу (нынешняя Феодосия на вос­точном берегу Крыма) и там был убит генуэзцами.

Тохтамыш, воцарившись в Сарае, отправил дружелюбное по­сольство к Димитрию, объявить, что общего врага их нет более и что он, Тохтамыш, теперь владыка кипчакской Орды и всех под­властных ей стран, Димитрий отпустил послов с большой честью и дарами; но не изъявлял знаков рабской покорности. Это пока­зывает, что в Москве считали дело с Ордою поконченным и не боялись ее, но между тем там, по сокрушении Мамая, не брали никаких мер ни к дальнейшему истреблению, ни даже к собственной обороне.

В следующем, 1382 году Тохтамыш двинулся наказывать Русь за попытку освободиться от татар.

Весть о походе Тохтамыша, хотя и поздно, но все-таки дошла к Димитрию прежде, чем татары приблизились к Москве.

Внезапность нашествия произвела такое впечатление, что князья, воеводы и бояре совсем потеряли голову. Между ними началась рознь, взаимное недоверие; великий князь убоялся идти навстречу хану и, покинувши Москву на произвол судьбы, бежал в Переяс-лавль, оттуда в Ростов, а оттуда в Кострому.

Грозный враг не сегодня-завтра должен появиться, а в столице не было ни князя, ни воевод. Одни кричали, что надобно затвориться в Кремле, другие хотели бежать. Зазвонили во все колокола на вече. Поднялся вопль. Народ кричал: затворять ворота и не пускать никого из города. Митрополит и бояре бросились первые из города; их выпустили, но ограбили, а когда за ними стали убегать другие, то ворота затворили; одни стали у ворот с рогатинами и обнаженными саблями, угрожали бить бегущих, а другие метали на них камни со стен.

23 августа подъехали передовые татарские конники к кремлев­ским стенам. Москвичи смотрели на них со стен: «Здесь ли великий князь Димитрий?» - спрашивали татары. Им отвечали: «Нет». Та­тары объехали кругом Кремля, осматривали рвы, стены, бойницы, ворота. В городе благочестивые люди молились Богу, наложили на себя пост, каялись в грехах, причащались Св. Тайн, а удалые молодцы вытаскивали из боярских погребов меды, доставали из боярских кладовых дорогие сосуды и напивались из них для бод­рости.

Пьяные влезали на стены, кричали на татар, ругали, плевали и всячески оскорбляли их и их царя, а раздраженные татары махали на них саблями, показывая вид, как будут рубить их. Москвичи расхрабрились так, думая, что татар всего столько и пришло, сколько они их видели под стенами. Но к вечеру появилась вся ордынская громада с их царем, и тут многие храбрецы пришли в ужас.

Тохтамыш сообразил, что не взять ему Кремля силою; он порешил взять его коварством. На четвертый день в полдень подъ­ехали к стенам знатнейшие мурзы и просили слова. С ними стояли двое сыновей суздальского князя, шурья великого князя. Мурзы сказали: «Царь наш пришел показнить своего холопа Димитрия, а он убежал; приказал вам царь сказать, что он не пришел разорять своего улуса, а хочет соблюсти его, и ничего от вас не требует,— только выйдите к нему с честью и дарами».

Москвичи отворили ворота и вышли, впереди князь Остей, потом шли духовные в облачении, с иконами и крестами, за ними бояре и народ. Татары, давши москвичам выйти из ворот, бросились на них и начали рубить саблями без разбора. Истребляя кого попало направо и налево, ворвались -они в средину Кремля. По известию летописца, резня продолжалась до тех пор, пока у татар не утомились плечи, не иступились сабли. Все церковные сокро­вища, великокняжеская казна, боярское имущество, купеческие товары - все было ограблено. Наконец, город был зажжен. Огонь истреблял тех немногих, которые успели избежать татарского меча. Так покаравши Москву, татары отступили от нее.

Некому было ни отпевать мертвых, ни оплакивать их, ни звонить по ним.

Татары рассеялись и по другим городам. Повсюду татары убивали людей или гнали их толпами в плен. Припомнились давно забытые времена Батыя, с тою разницею, что в батыевщину русские князья умирали со своим народом, а теперь глава Руси сидел, запершись в Костроме с своею семьей; другие князья или также прятались, или спешили раболепством получить пощаду у разгневанного вла­дыки. Только один Владимир Андреевич не изменил себе: выехавши из Волока, ударил он на татарский отряд, разбил его наголову и взял много пленников. Этот подвиг так подействовал на хана, что он начал отступать назад к Рязанской земле, опасаясь, чтобы русские, собравшись с силами, не ударили на него: вот доказа­тельство, что это нашествие не имело бы такого печального исхода для Москвы и всей Руси, если бы русские не были так оплошны и великий князь своим постыдным бегством не предал своего народа на растерзание варварам,

Димитрий вместе с Владимиром Андреевичем, прибывши в Москву, тотчас занялся погребением мертвых, чтобы предупредить заразу. Он давал от восьмидесяти погребенных тел по рублю, и пришлось ему заплатить 300 рублей. Этот счет показывает, что в Кремле погибло от татарского меча 24 000 человек, не считая сгоревших и утонувших. Потом мало-помалу начали собираться остатки населения и отстраивать сожженный город. Тогда, за не­возможностью мстить татарам, Димитрий обратил мщение на Ря­занскую землю: московская рать вступила в эту землю и вконец разорила ее без всякого милосердия, хуже татар.

Князья русские, напуганные страшною карою над Москвою, один за другим ездили в Орду кланяться хану. Надежда на свободу блеснула для русских на короткое время и была уничтожена ма­лодушием Димитрия.

Михаил Александрович тверской с сыном Александром отпра­вился в Орду окольною дорогою, чтобы не попасться в руки Ди­митрия: он надеялся вновь выпросить себе великое княжение. Но Димитрий весною отправил к хану сына своего Василия. Василий был удержан в Орде заложником верности и 8000 рублей долга, начитанного на Димитрия. Московский кнззь так усердно унижался тогда перед ханом, что Тохтамыш объявил ему свою царскую милость, но в наказание наложил на его владения тяжелую дань.

Княжение Димитрия Донского принадлежит к самым несчастным и печальным эпохам истории многострадального русского народа. Беспрестанные разорения и опустошения то от внешних врагов, то от внутренних усобиц, следовали одни за другими в громадных размерах. Московская земля, не считая мелких разорений, была два раза опустошена литовцами, а потом потерпела нашествие Орды Тохтамыша; Рязанская — страдала два раза от татар, два; раза от москвичей и была приведена в крайнее разорение; Твер­скую — несколько раз разоряли москвичи; Смоленская — терпела и от москвичей, и от литовцев; Новгородская — понесла разорение от тверичей и москвичей. К этому присоединялись физические бедствия. Страшная зараза, от которой русская земля страдала в сороковых и пятидесятых годах XIV века наравне со всею Евро­пою, повторялась и в княжение Димитрия с большою силою в разных местах Руси. К заразе присоединялись неоднократные за­сухи, как, например, в 1365, 1371 и 1373гг., которые влекли 3a собою голод и, наконец, пожары — обычное явление на Руси. Если мы примем во внимание эти бедствия, соединявшиеся с частыми разорениями жителей от войн, то должны представить себе тог­дашнюю Восточную Русь страною малолюдною и обнищалою. Сам Димитрий не был князем, способным мудростью правления облег­чить тяжелую судьбу народа; действовал ли он от себя или по внушениям бояр своих, - в его действиях виден ряд промахов. Следуя задаче подчинить Москве русские земли, он не только не умел достигать своих целей, но даже упускал из рук то, что ему доставляли сами обстоятельства; он не уничтожил силы и само­стоятельности Твери и Рязани, не умел и поладить с ними так, чтоб они были заодно с Москвою для общих русских целей; Ди­митрий только раздражал их и подвергал напрасному разорению ни в чем не повинных жителей этих земель; раздражил Орду, но не воспользовался ее временным разорением, не предпринял мер к обороне против опасности; и последствием всей его деятельности было то, что разоренная Русь опять должна была ползать и уни­жаться перед издыхающей Ордой.