Часть 2. СОВИСА 13 страница

И она подчинилась, потому что ответила:

— Да, я здесь, помощник шерифа! — и ни слова больше.

— Всё супер? В смысле, в порядке?

— Супер, — ответила она и удивилась себе, учитывая, что блузка напиталась кровью, а левая грудь пульсировала болью, как… ну, найти точное сравнение не представлялось возможным. Просто пульсировала.

Внизу (по прикидкам Лизи, у подножия лестницы) помощник шерифа Олстон рассмеялся.

— Я заглянул к вам по пути в Кэш-Корнерс. Там вроде бы пожар в доме. Подозревается поджог. Так что два или три часа вы будете одна.

— Хорошо.

— Сотовый телефон при вас?

Мобильник был при ней, и она сожалела, что не говорит сейчас по нему. Боялась, что потеряет сознание, если ей и дальше придётся ему кричать.

— Так точно! — крикнула она.

— Да? — В голосе слышалось сомнение. Господи, а если он поднимется и увидит её? По голосу чувствовалось, что желание подняться в рабочие апартаменты Скотта у него есть. Но когда помощник шерифа Олстон заговорил вновь, голос уже удалялся от лестницы. Она едва могла поверить, что рада этому, но да, обрадовалась. Теперь, когда процесс начался, ей хотелось довести его до конца.

— Если вам что-нибудь понадобится, сразу звоните. И на обратном пути я вновь к вам загляну. Если вы уедете, оставьте записку, чтобы я знал, что с вами всё в порядке и когда ждать вашего возвращения, хорошо?

И Лизи, которая уже начала понимать (пока смутно), что ждёт её впереди, ответила: «Обязательно!» Начать ей предстояло с возвращения в дом. Но сначала и прежде всего ей требовался глоток воды. Без воды её горло в самом скором времени могло загореться, как тот дом в Кэш-Корнере.

— На обратном пути я буду ехать мимо «Пателя», миссис Лэндон. Хотите, чтобы я вам что-нибудь оттуда привёз?

Да! Шестибаночную упаковку ледяной «кока-колы» и блок «Салем лайтс»!

— Нет, благодарю, помощник шерифа. — Она чувствовала, что потеряет голос, если этот разговор будет продолжаться. Даже если не потеряет, Олстон заметит, что с ней что-то не так.

— Не хотите даже пончиков? У них отличные пончики. — В голосе слышалась улыбка.

— Я на диете! — Это всё, на что она решилась.

— Да, да, я это уже слышал. Удачного вам дня, миссис Лэндон.

Господи, поставь на этом точку, взмолилась она, отвечая:

— И вам тоже, помощник шерифа.

На том перекрикивание и закончилось.

Лизи прислушивалась, ожидая, когда же заработает двигатель патрульной машины, в какой-то момент вроде бы услышала, но звук был очень уж тихий. Должно быть, он припарковался около почтового ящика, а по подъездной дорожке шёл пешком.

Лизи полежала ещё несколько мгновений, собираясь с духом, потом села. Дули взрезал грудь по диагонали, от низа к подмышке. Рваная рана уже начала закрываться, но движение привело к тому, что кровотечение усилилось. Боль — тем более. Лизи вскрикнула, чем только всё ухудшила. Кровь потекла по рёбрам. Серые пологи вновь начали сужать поле зрения, но усилием воли она их раздвинула, вновь и вновь повторяя мантру, пока зрение не прояснилось и мир не принял привычные очертания: Я должна это закончить. Я должна заглянуть за пурпур. Я должна это закончить и заглянуть за пурпур.

Да, за пурпур. На холме пурпуром был люпин; в её разуме — тяжёлый пурпурный занавес, который она создала сама (возможно, с помощью Скотта, наверняка с его молчаливого согласия).

Я заглядывала за него раньше.

Заглядывала? Да.

И я смогу сделать это снова. Заглянуть за него и сорвать эту чёртову штуковину, если придётся.

Вопрос: она и Скотт хоть раз говорили о Мальчишечьей луне после той ночи в отеле «Оленьи рога»? Лизи полагала, что нет. У них, разумеется, были свои кодовые слова, и, видит Бог, эти слова выплывали из-за пурпура, когда она не могла найти его в торговых центрах или продовольственных магазинах… не говоря уже о том дне, когда медсестра не нашла его на больничной койке… и он что-то бормотал о длинном мальчике, когда лежал на асфальте автомобильной стоянки после того, как Герд Аллен Коул стрелял в него… и Кентукки… Боулинг-Грин, где он лежал, умирая… Прекрати, Лизи! — Хор голосов. — Нельзя, маленькая Лизи! — кричали они. — Mein gott, ты не решишься!

Она пыталась забыть Мальчишечью луну даже после зимы 1996 года, когда…

— Когда я снова отправилась туда. — Её сухой голос прозвучал в кабинете умершего мужа ясно и отчётливо. — Зимой 1996 года я снова отправилась туда. Отправилась, чтобы привести его назад.

Она произнесла эти слова, и мир не рухнул. Из стен не материализовались люди в белых халатах, чтобы увезти её в психушку. Более того, она подумала, что ей стало лучше, и, возможно, удивляться этому не следовало. Может, когда ты добираешься до сути, правда — это бул, и она хочет одного: выйти наружу.

— Ладно, вот она и вышла… её часть, история Пола… так теперь я могу выпить глоток долбаной воды?

Никто не сказал «нет», и, используя край Большого Джумбо Думбо как опору, Лизи удалось поставить себя на ноги. Тёмные пологи появились вновь, но она наклонила голову, стараясь обеспечить максимальный приток крови к тому жалкому подобию мозга, что находилось у неё в голове, и на этот раз ещё быстрее переборола дурноту. А потом взяла курс на нишу-бар, по собственному кровавому следу, шла медленно, широко расставив ноги, полагая, что выглядит как старушка, у которой украли ходунки.

Она добралась до ниши с одной лишь задержкой, когда посмотрела на валяющийся на полу стакан. Не хотела иметь с ним ничего общего. Достала другой из буфета, правой рукой (в левой по-прежнему сжимала окровавленный вязаный квадрат), и открыла кран холодной воды. Теперь вода лилась легко, трубы практически очистились от воздушных пробок. Она повернула на петлях зеркало над раковиной, по совместительству выполнявшее и роль дверцы, и в шкафчике, как и надеялась, нашла пузырёк экседрина Скотта. Открыть хитроумную крышку, защищающую таблетки от детей, для неё труда не составило. Поморщилась от запаха уксуса, которым пахнуло из пузырька, проверила дату, до которой следовало использовать препарат: Июль O5. «Да ладно, — подумала она, — девушка должна сделать то, что должна».

— Я думаю, это сказал Шекспир, — прохрипела Лизи и проглотила три таблетки экседрина. Не знала, как много пользы они ей принесут, но вода была божественной, и она пила, пока желудок не свело судорогой. Лизи постояла, держась за край раковины бара её умершего мужа, дожидаясь, пока отпустит судорога. Наконец отпустила. Осталась только боль на разбитом лице и куда более сильная, пульсирующая боль в порезанной груди. В доме она могла найти что-нибудь посильнее бодрящих таблеток Скотта (хотя скорее всего тоже просроченное). Викодин, который прописали Аманде после её последнего акта членовредительства. Тот же викодин был у Дарлы, а у Канти — даже пузырёк перколета[95]Анди-Банни. Они все, и без всякой дискуссии, пришли к выводу, что Аманда не должна иметь доступа к сильнодействующим препаратам, потому что у неё может поехать крыша, и она примет всё и разом. Называйте это «Текиловым закатом».

Лизи знала, что попытается добраться до дома и викодина скоро, но не сразу. В прежней манере, широко расставляя ноги, с наполовину наполненным стаканом воды в одной руке и окровавленным вязаным жёлтым квадратом в другой, она дошагала до пыльной книгозмеи, где и села, ожидая, как подействуют на боль три таблетки просроченного экседрина. И пока ожидала, мысли её вновь вернулись к той ночи, когда она нашла Скотта в спальне для гостей… в спальне для гостей, но ушедшего.

Я продолжала думать, что никто нам не поможет. Ветер, этот долбаный ветер…

Она слушает, как этот убийца-ветер завывает вокруг дома, слушает, как снежные гранулы колотятся в окна, зная, что никто им не поможет… что никто ей не поможет. И пока она слушает, мысли её вновь возвращаются к той ночи в Нью-Хэмпшире, когда время словно остановило свой бег, а луна дразнила тени переменчивым светом. Она помнит, как открыла рот, чтобы спросить, действительно ли он может это сделать, может взять её с собой, а потом закрыла, зная, что это один из тех вопросов, которые задают, если хочется выиграть время… а выиграть время стараются только в том случае, если вы по разные стороны баррикады, не так ли?

«Мы по одну сторону, — думает она. — Если мы собираемся пожениться, нам лучше быть по одну сторону».

Но был ещё один вопрос, который она не могла не задать, возможно, потому, что в ту ночь в отеле «Оленьи рога» пришла её очередь прыгать со скамьи. «А что, если там тоже ночь? Ты говорил, что ночью там плохие существа».

Он ей улыбается.

— Нет, милая.

— Откуда ты знаешь?

Он качает головой, по-прежнему улыбаясь.

— Просто знаю. Точно так же, как собака ребёнка знает, что пора идти к почтовому ящику и садиться рядом, потому что вот-вот подъедет школьный автобус. Там время близится к закату. Такое там часто.

Она этого не понимает, но не спрашивает: один вопрос всегда ведёт к другому, в этом она убедилась, а время для вопросов прошло. Вот она и делает глубокий вдох, после чего говорит: «Хорошо. Это наш предсвадебный медовый месяц. Возьми меня в то место, которого нет в Нью-Хэмпшире. И на этот раз я хочу там осмотреться».

Он затушил наполовину искуренную сигарету в пепельнице и обнял Лизи, глаза его плясали от волнения и предвкушения… и как хорошо она помнит прикосновения его пальцев в ту ночь. «У тебя сильный характер, маленькая Лизи… я скажу об этом всему миру. Держись, и посмотрим, что из этого выйдет».

«И он взял меня туда, — думает Лизи, сидя в спальне для гостей, держа холодно-восковую руку мужчины-куклы, который устроился в кресле-качалке. Но она ощущает улыбку на своём лице (маленькая Лизи, большая улыбка) и гадает, как долго они там пробыли. — Он взял меня туда. Я знаю, что взял. Но произошло это семнадцать лет назад, когда мы оба были молодыми и смелыми, и он был рядом со мной, я могла на него рассчитывать. А теперь он ушёл».

Да только его тело по-прежнему здесь. Означает ли это, что он больше не может попасть туда физически, как мог ребёнком? Насколько ей известно, с тех пор как они познакомились, он время от времени попадал туда. А куда ещё, к примеру, он отправился в больнице в Нашвилле, когда медсестра не могла его найти?

Именно тогда Лизи чувствует, как его рука чуть напрягается. Это практически неуловимое ощущение, но он — её любовь, и она это чувствует. Его глаза всё глядят на тёмный экран телевизора поверх жёлтого афгана, но да, его рука чуть пожимает её. Это словно пожатие на расстоянии, и почему нет? Он очень даже далеко, пусть его тело здесь, и там, где он сейчас, он, возможно, жмёт изо всей силы.

Вот тут Лизи внезапно осеняет блестящая догадка: Скотт держит открытым канал связи с ней. Одному Богу известно, какой ценой ему это удаётся или как долго этот канал будет оставаться открытым, но пока он это делает. Лизи отпускает его руку и поднимается на колени, игнорируя иголочки, которые во множестве колют её затёкшие ноги, игнорируя холодный порыв ветра, который в очередной раз сотрясает дом. Она частично срывает со Скотта афган, чтобы просунуть свои руки между боками мужа и его висящими как плети руками, чтобы сцепить пальцы на спине и обнять его. Она занимает такое положение, чтобы её лицо оказалось на пути его невидящего взгляда.

— Перетащи меня, — шепчет она и встряхивает недвижимое тело. — Перетащи меня туда, где ты сейчас, Скотт.

Ничего не происходит, и она поднимает голос до крика:

— Перетащи меня, чёрт бы тебя побрал! Перетащи меня туда, где ты сейчас, чтобы я могла привести тебя домой! Сделай это! ЕСЛИ ТЫ ХОЧЕШЬ ВЕРНУТЬСЯ ДОМОЙ, ВОЗЬМИ МЕНЯ ТУДА, ГДЕ ТЫ СЕЙЧАС!

— И ты перетащил, — прошептала Лизи, — Ты перетащил. А я привела тебя домой. Будь я проклята, если знаю, как всё это должно сработать сейчас, когда ты мёртв и ушёл навсегда, а не просто стал тупаком в спальне для гостей, но вот в чём всё дело, не так ли? В этом-то всё дело.

И она представляла себе, как всё это могло сработать. Идея находилась в глубинах сознания, неопределённая, сокрытая пурпурным занавесом, но она там была.

Тем временем экседрин подействовал. Не так чтобы очень, но придал ей сил, и она, возможно, смогла бы спуститься в амбар, не потеряв по пути сознания и не сломав шею. А если ей удалось бы спуститься по лестнице, значит, она сумела бы добраться до дома, где хранились действительно сильные лекарства, если, конечно, они ещё могли оказать положенное действие. И лучше бы оказали, потому что ей предстояло многое сделать и побывать во многих местах. В том числе и в очень дальних местах.

— Путешествие в тысячу миль начинается с первого шага, Лизи-сан, — сказала она себе, поднимаясь с книгозмеи.

Опять шаг за шагом, медленно, на широко расставленных ногах, и вот она, лестница. Лизи потребовалось почти три минуты, чтобы спуститься по ней, крепко держась за перила Дважды она останавливалась, потому что чувствовала дурноту, но спустилась, не потеряв сознания, потом посидела на meingottской кровати, чтобы отдышаться, и отправилась в долгое путешествие к двери чёрного хода своего дома.

Глава 11. ЛИЗИ И ПРУД. (Ш-ш-ш-ш — теперь нужно вести себя тихо)

Больше всего Лизи боялась, что утренняя жара сокрушит её и она потеряет сознание между амбаром и домом, но с этим всё обошлось. Солнце оказало ей услугу, скрывшись за облаком, откуда-то вдруг налетел холодный ветерок, который обдул её перегретую кожу и распухшее пламенеющее лицо. К тому времени, когда она добралась до заднего крыльца, глубокая рана в груди вновь пульсировала болью, но чёрные пологи больше не появлялись. Ей пришлось поволноваться, когда она не смогла сразу найти ключ от двери, но в конце концов негнущиеся пальцы нащупали брелок (маленького серебряного эльфа) под бумажными салфетками, которые она всегда носила в правом переднем кармане джинсов, так что и с этим всё обошлось. А в доме её ждала прохлада. Прохлада, тишина и благословенное одиночество. И как Лизи хотелось, чтобы всё так и оставалось, пока она будет приводить себя в порядок! Ни телефонных звонков, ни гостей, ни шестифутовых помощников шерифа, стучащих в заднюю дверь, чтобы проверить, как у неё дела. А также, пожалуйста, Господи (огромная просьба), никакого повторного визита Чёрного принца инкунков.

Лизи пересекла кухню и достала из-под раковины белый пластиковый таз. Нагибаться было больно, дико больно, и вновь она почувствовала, как тёплая кровь течёт по коже и пропитывает блузку.

Ему нравилось это делать… ты знаешь, не так ли?

Разумеется, она знала.

И он вернётся. Что бы ты ни пообещала, что бы ты ни передала, он вернётся. Ты это тоже знаешь? Да, она знала и это.

Потому что для Джима Дули его договорённость с Вудбоди и рукописи Скотта не более чем динг-донг ради фрезий. Есть причина, по которой он полез за твоей грудью, а не ограничился мочкой или пальцем.

— Конечно, — сообщила она своей пустой кухне… поначалу тёмной, которая тут же стала светлой, едва солнце вышло из-за облака. — Джим Дули полагает сие великим сексом. И в следующий раз это будет моя киска, если копы не остановят его.

Ты остановишь его, Лизи. Ты.

— Давай без глупостей, дорогая, — сказала она пустой кухне голосом За-Зы Габор. Вновь используя только правую руку, она открыла шкафчик над тостером, достала коробочку с пакетиками чая «Липтон» и положила в белый таз. Добавила окровавленный вязаный квадрат из кедровой шкатулки доброго мамика, хотя не имела абсолютно никакого понятия, почему она до сих пор носит его с собой. Потом потащилась к лестнице.

А что в этом глупого? Ты остановила Блонди, не так ли? Да, почести достались не тебе, но остановила-то его ты.

— Тогда было по-другому. — Она стояла, глядя на уходящую вверх лестницу, держа под правой рукой белый тазик, прижимая к бедру, чтобы коробочка с пакетиками чая и вязаный квадрат не вывалились. Лестница уходила вверх миль на восемь. Лизи подумала, что последние ступени, по всей вероятности, прячутся в облаках.

Если тогда всё было иначе, почему ты идёшь наверх?

— Потому что там лежит викодин! — крикнула Лизи пустому дому. — Чёртовы таблетки, которые снимают боль!

Голос произнёс ещё два слова и умолк.

— СОВИСА, любимая — это правильно, — согласилась Лизи. — В это надо верить, — и начала долгий медленный подъём по ступеням.

На полпути пологи вернулись, ещё более тёмные, чем прежде, и Лизи уже не сомневалась, что сейчас потеряет сознание. Твердила себе, что падать нужно вперёд, на лестницу, а не назад, в пустоту, когда перед глазами вновь прояснилось. Она села, поставив таз на колени, и оставалась в таком положении, с опущенной головой, пока не досчитала до ста, после каждого числа произнося «Миссисипи». Потом встала и закончила подъём. Второй этаж продувался ветерком, и там было ещё прохладнее, чем на кухне, но к тому времени, когда Лизи добралась до верхней лестничной площадки, она обливалась потом. Пот натекал и в резаную рану, которая по диагонали располосовала грудь, так что к боли в глубине прибавилось сводящее с ума поверхностное жжение от соли. И ей снова хотелось пить. Воды жаждало не только горло, но и желудок. Это по крайней мере она могла поправить, и довольно скоро.

Лизи заглянула в спальню для гостей, когда медленным шагом проходила мимо неё. Спальню отремонтировали после 1996 года (если на то пошло, дважды), но она без труда увидела чёрное кресло-качалку с гербом университета Мэна на спинке, слепой экран телевизора и морозную плёнку на окнах, которая меняла цвет, отслеживая пляску света на небе…

Забудь, маленькая Лизи, это всё в прошлом.

— Это всё в прошлом, да только точка не поставлена! — раздражённо крикнула она. — В этом вся долбаная проблема!

На это ответа она не услышала, но зато наконец-то добралась до своей спальни и смежной с ней ванной, которую Скотт (деликатность не относилась к его достоинствам) называл «Большая жопатория». Она поставила таз, вытряхнула из стакана две зубные щётки (теперь, увы, обе принадлежали ей) и до краёв наполнила его холодной водой. Жадно выпила, потом улучила мгновение, чтобы посмотреть на себя. В смысле, на своё лицо.

Увиденное не порадовало. Глаза напоминали синие искорки в глубине тёмных пещер. Кожа под ними стала тёмно-коричневой. Нос сместился влево. Лизи не думала, что он сломан, но как знать? По крайней мере дышать через него она могла. Под носом запеклась кровь, «обтекая» рот, что справа, что слева, точно гротескные усы Фу Манчи[96]. «Посмотри, мама, я — байкер», — попыталась сказать она, но не вышло. Да и шутка, если уж на то пошло, была говняная.

Губы у неё так раздулись, что вывернулись наизнанку, и на распухшем лице выглядели так, словно она их обиженно надула и теперь ждала, что её пожалеют и поцелуют.

«И я думаю о том, чтобы в таком виде поехать в «Гринлаун», обиталище знаменитого Хью Олбернесса? Действительно думаю? Очень забавно. Им хватит одного взгляда, чтобы вызвать «скорую помощь» и отправить меня в настоящую больницу, причём в такую, где есть отделение интенсивной терапии».

Ты думаешь совсем не об этом. Ты думаешь…

Но эту мысль она отсекла, вспомнив слова Скотта: «Девяносто восемь процентов того, что происходит в головах людей, совершенно их не касается». Может, они соответствовали действительности, может — нет, но на данный момент она полагала, что заглядывать вперёд ей незачем и лучшее для неё — метод, использованный на лестнице: наклонить голову и сосредоточиться исключительно на следующем шаге.

Лизи снова пережила несколько ужасных мгновений, когда никак не могла найти викодин. Уже почти сдалась, решив, что одна из трёх уборщиц, которые побывали в её доме весной, позаимствовала пузырёк, но тут обнаружила его за мультивитаминами Скотта. И, чудо из чудес, срок использования истекал именно в этом месяце.

— Негоже добру пропадать, — сказала Лизи и одну за другой отправила в рот три таблетки, запив каждую глотком воды. Потом наполнила таз тёплой водой и бросила в неё несколько пакетиков чая. Понаблюдала, как та становится янтарной, пожала плечами и отправила вслед остальные пакетики. Они легли на дно таза, под всё более темнеющую воду, и Лизи вспомнила о молодом человеке, который сказал: «Немного пощиплет, но помогает действительно очень хорошо». Случилось это в другой жизни. Теперь ей предстояло убедиться в этом самой.

С вешалки у раковины она сняла чистое полотенце, опустила в таз, легонько отжала. Что ты делаешь, Лизи? — но ответ был очевиден, не так ли? Она по-прежнему шла по следу, оставленному её мужем. Следу, который уводил в прошлое.

Блузку она скинула на пол, а потом, заранее морщась от боли, приложила смоченное в чае полотенце к груди. Заболело, всё так, но в сравнении с той болью, которую вызвал собственный пот, эта, можно сказать, доставила удовольствие, какое, скажем, доставляет терпкий эликсир для полоскания рта.

Это сработает. Действительно сработает, Лизи.

Однажды она в это поверила (в какой-то степени), но тогда ей было только двадцать два года и хотелось верить во многое. А сейчас она верила в Скотта. И Мальчишечью луну? Да, она полагала, что верила и в это. В мир, который ждал аккурат за следующей дверью и за пурпурным занавесом в её разуме. Вопрос состоял лишь в том, сможет ли попасть туда жена знаменитого писателя после того, как он умер, и она оказалась предоставлена самой себе.

Лиза выжала из полотенца кровь и чай, вновь смочила в тазу и приложила к ране. На этот раз щипало ещё меньше. «Но это не лечение, — думала она. — Лишь ещё один путевой столб на дороге в прошлое». А вслух произнесла:

— Ещё один бул.

Прижимая полотенце к груди и держа окровавленный вязаный квадрат («усладу» доброго мамика) в другой руке, подставленной под грудь, Лизи медленным шагом вернулась в спальню и села на кровать, глядя на лопату с серебряным штыком и надписью на нём: «НАЧАЛО, БИБЛИОТЕКА ШИПМАНА». Да, она действительно видела небольшую вмятину. В том месте серебряный штык сначала вошёл в контакт с револьвером Блонди, а потом с его физиономией. Лопата оставалась при ней, и, хотя жёлтый афган, которым Скотт укрывался теми холодными ночами 1996 года, давно уже перестал существовать, у неё сохранился его «кусочек», эта «услада».

Бул. Конец.

— Как бы мне хотелось, чтобы это был конец. — И Лизи легла, по-прежнему прижимая смоченное в чае полотенце к груди. Боль уходила, но только потому, что начинал действовать викодин Аманды, эффективность которого превосходила и лечение чаем Пола, и просроченные таблетки Скотта. Однако когда препарат перестанет действовать, боль обязательно вернётся. Как и причинивший её Джим Дули. Вопрос заключался в другом: что она собиралась делать в промежутке? Могла ли она что-нибудь сделать?

Чего тебе абсолютно нельзя делать, так это засыпать.

Да, засыпать, пожалуй, не стоило.

Профессор должен связаться со мной сегодня до восьми вечера, потому что в следующий раз боль будет куда сильнее, — сказал ей Дули, и выхода у неё не было. Дули велел ей лечиться самой и никому не говорить о том, что побывал у неё. Пока она так и делала, но не потому, что боялась смерти. В определённом смысле осознание того, что он всё равно намерен её убить, придавало ей силы. Она уже точно знала, что языка здравого смысла он не понимает. Но если бы она позвонила в управление шерифа… ну…

— Ты не можешь охотиться на була, когда в доме полным-полно клаттербагных помощников шерифа, — сказала она. — Опять же…

Опять же, я думаю, Скотт ещё продолжает говорить. Или пытается.

— Милая, — сказала она пустой спальне. — Хотелось бы только знать, о чём идёт речь.

Она посмотрела на электронные часы, которые стояли на прикроватном столике, и удивилась, увидев, что ещё только без двадцати одиннадцать. День, казалось, длился уже тысячу лет, но она подозревала, что причина проста: слишком долго она переживала прошлое. Воспоминания искажали перспективу, а наиболее яркие могли полностью останавливать время.

Но хватит о прошлом, что происходит в настоящем, здесь и сейчас?

«Что ж, — подумала Лизи, — давайте поглядим. Бывший король инкунков сейчас наверняка находится в королевстве Питтсбург и, несомненно, страдает от ужаса, который мой умерший муж называл синдромом липкой мошонки. Помощник шерифа Олстон — в Кэш-Корнере на месте пожара, разбирается с возможным поджогом. Джим Дули? Может, затаился в лесу неподалёку, обстругивает палочку, мой консервный нож сунул в карман, а сам ждёт, когда же пройдёт день. Его «ПТ Круизер» спрятан в одном из десятков брошенных сараев или амбаров на Вью или в Дип-Кат, за административной границей города Харлоу. Дарла, вероятно, на пути в аэропорт Портленда, чтобы встретить там Канти. Добрый мамик сказала бы, что Дарла отчалила под звуки фанфар. Аманда? Ох, Аманда ушла, любимая. И Скотт знал, что уйдёт, рано или поздно. Разве он не сделал всё, что только возможно, вплоть до того, что зарезервировал для неё палату? А для этого нужно знать». Вслух она спросила:

— Я должна отправиться в Мальчишечью луну? Это следующая станция була? Скотт, негодник, как я попаду туда теперь, после того, как ты умер?

Ты опять забегаешь вперёд, не так ли?

Конечно, чего волноваться о своей неспособности добраться до места, которое она ещё не позволила себе полностью вспомнить?

Ты должна сделать гораздо больше, не просто приподнять нижний край занавеса и заглянуть под него.

— Я должна его сорвать. — В голосе Лизи слышался страх. — Не так ли?

Нет ответа. И тишину Лизи восприняла как «да». Перекатилась на бок и подняла серебряную лопату. Надпись блеснула в лучах утреннего солнца. Она обернула часть черенка окровавленным жёлтым вязаным квадратом, взялась за это место.

— Хорошо. Я его сорву, — пообещала она. — Он спросил меня, хочу ли я пойти туда, и я ответила «да». Я сказала: «Джеронимо».

Лизи помолчала, задумавшись.

— Нет. Не так. Я сказала, как говорил он. Я сказала: «Дже-ромино». И что произошло? Что произошло потом?

Она закрыла глаза, сначала увидела только яркий пурпур и чуть не вскрикнула от раздражения. Вместо этого подумала: СОВИСА, любимая: энергично поработать, когда это представляется уместным, — и ещё крепче сжала черенок лопаты. Увидела, как махнула ею. Увидела, как штык сверкнул в лучах окутанного дымкой августовского солнца. И пурпур не устоял перед лопатой, раскрылся в обе стороны, словно человеческая кожа после удара ножом, но в зазоре Лизи увидела не кровь, а свет: потрясающий оранжевый свет, который наполнил её сердце и разум невероятной смесью радости, ужаса и печали. Не приходилось удивляться тому, что она столько лет подавляла это воспоминание. Слишком оно было сильным. Чересчур сильным. Свет, казалось, придавал шелковистости вечернему воздуху, и крик птицы ударил в ухо, как стеклянный шарик. Дуновение ветерка наполнило её ноздри экзотическими ароматами: красного жасмина, бугенвиллии, пыльной розы и, Господи, распускающегося по ночам эхино-цереуса. Но, разумеется, самым пронзительным было воспоминание о его коже, соприкасающейся с её, биении его сердца рядом с её, ибо они лежали голые в кровати отеля «Оленьи рога», а теперь, тоже голые, стояли на коленях среди люпинов у вершины холма, голые под густеющими тенями деревьев «нежное сердце». Высоко над горизонтом уже поднялся огромный оранжевый диск луны, раздувшейся и горящей холодом, тогда как солнце заходило на противоположном горизонте, кипя алым огнём. Лизи подумала, что такое смешение неистовых цветов убьёт её своей красотой.

Лёжа на вдовьей кровати, сжимая лопату в руках, куда более старая Лизи вскрикнула от радости (потому что вспомнила) и от горя (потому что столь многое ушло навсегда). Её сердце «склеилось», пусть и разбилось вновь. Жилы выступили на шее. Распухшие губы растянулись и опять начали кровоточить, обнажив зубы и брызнув свежей кровью на дёсны. Слёзы потекли из уголков глаз по щекам, к ушам, на которых и повисли, как причудливые украшения. А в голове осталась только одна ясная мысль: Ох, Скотт, мы не созданы для такой красоты, мы не созданы для такой красоты, нам следовало тогда умереть, ох, дорогой мой, следовало умереть там, обнажёнными и в объятиях друг друга, как влюблённым в каком-нибудь романе.

— Но мы не умерли, — пробормотала Лизи. — Он обнял меня и сказал, что мы не можем задерживаться надолго, уже темнеет, а с наступлением темноты там небезопасно, даже от большинства деревьев «нежное сердце» нужно ждать беды. Но сначала он хотел…

— Прежде чем мы вернёмся, я хочу тебе кое-что показать, — говорит он, поднимая Лизи на ноги.

— Ох, Скотт, — слышит она свой голос, очень далёкий и слабый. — Ох, Скотт. — И это, похоже, всё, что она может вымолвить в тот момент. В определённом смысле ощущения те же, что она испытывала при приближении первого оргазма, только тут из неё всё выходит, выходит, выходит и ничего не входит.

Он куда-то её ведёт. Она ощущает высокую траву, которая что-то шепчет её бёдрам. Потом трава исчезает, и Лизи видит, что они — на вытоптанной тропе, проложенной сквозь люпины. Она ведёт к деревьям «нежное сердце», так их называет Скотт, и Лизи задаётся вопросом, а есть ли здесь люди. Если есть, как они могут такое выдерживать? — гадает она. Хочет снова взглянуть на поднимающуюся чудовищно красивую луну, но не решается.

Лизи думает, что говорить она сможет только шёпотом, даже если бы Скотт потребовал от неё повысить голос. Ей пришлось приложить немало усилий, чтобы произнести: «Ох, Скотт!»