Федеральное агентство по образованию 31 страница

- Смотри, Килина, не перевари,- тихим голосом сказала молодица.

Девушка сунула ложку в котел, зачерпнула похлебки и, подув на нее, попробовала.

- Еще, хозяйка, раз закипит и готово,- обращаясь к молодице, сказала девушка.

- Смотри не перевари, а то как бы по затылку не получила,- снова сказала молодица и, улыбнувшись, поглядела на девушку. Темные ее глаза сразу обратились на незнакомку, которая стояла в двух шагах от нее.

- Христя! - воскликнула молодица и вскочила, бросив шитье.

- Одарка! - удивилась Христя и кинулась к молодице. Они крепко обнялись и поцеловались. Девушка, которая варила обед, в изумлении поглядывала на панночку, которая появилась неизвестно откуда и теперь целовалась с ее хозяйкой.

- Боже! А я уж думала, что никогда тебя не увижу! - радостно восклицала Одарка.- Сказано: "Гора с горой не сходится, а человек с человеком столкнется!" Вот не знал Карпо, когда на сенокос надо ехать, дома остался... Пчелы роятся, так он за ними приглядывает. А как он хотел повидать тебя, Христя! Когда Горпина наведалась к нам и рассказала, что это за панночка была в церкви... боже, как он жалел, что не привелось повидаться с тобой, поговорить. А ты видишь, Христя, как выросли мои дети. Это Николка спит, набегался по жаре, устал, сердечный. А это - Оленка. Оленка! Узнала ты тетю Христю? - обратилась она к черненькой девочке.

Христя подошла к девочке и, поцеловав в черненькую головку, спросила:

- Узнаешь меня, Оленка?

Оленка сверкнула глазенками и, обнажив мелкие зубки, проговорила:

- Не знаю.

- Не знаешь? - сказала Одарка, взяв девочку за щечку.- Это тетя Христя. Ты еще была маленькая, когда она тебя носила на руках.

Оленка улыбнулась еще милей.

- Садись же, Христя! садись, голубушка! - повернулась Одарка к Христе,- да расскажи, как же тебе живется? Ишь, какая ты теперь стала? и не узнаешь тебя.

Христя, опустившись около Одарки на траву, тяжело вздохнула.

- Что же это ты так тяжело вздыхаешь? Разве тебе худо живется? Не суди, значит, по обличью? А мы, слава богу! Ты знаешь, мы ту усадьбу продали, на другой построились. Выкупились да еще земельки прикупили. Грех бога гневить, живем - не тужим. И люди нас знают - не чураются. Карпа церковным старостой выбрали. Слава богу! Хозяйство - полная чаша! Теперь вот луг арендовали. Карпо, говорю, около пчел остался, а я к косарям выехала... Николка в школу ходит, теперь у нас и школа есть. Умеет уже читать и писать. Советовали нам и Оленку отдать, и отец хотел, да я подумала: на что ей эта грамота? Теперь много грамотеев, а есть им нечего. Пускай лучше к хозяйству приучается. Нашей сестре и без грамоты дела много: обшить, обмыть, за хозяйством присмотреть, чтоб во всем порядок был. В хозяйстве ведь так: недосмотру на грош, а убытку на рубль. Что же ты молчишь? Опустила голову? Почему о себе не расскажешь? Ты плачешь? Христя, Христя! Голубушка! - и она, как ребенка, привлекла к себе заплаканную Христю.

- Пойдем прогуляемся,- тихо проговорила Христя.

- Пойдем, голубушка, пойдем! Если б ты знала, как я тебе рада! Килина! Не пора ли кашу снимать?

- Еще немножко не упрела,- ответила Килина.

- Ну, ну! Ты уж смотри, пожалуйста. Чтобы косари не сказали: хороши хозяйки - и кашу не умеют сварить. Смотри же, а мы немножко прогуляемся. А ты, Оленка, посиди тут и постереги мое шитье. Только смотри, сама не нашей тут матери, а то еще пороть придется. Мы, дочка, сейчас вернемся,повертываясь то в одну, то в другую сторону, распоряжалась молодая и здоровая Одарка.

- Ну, говори же, Христя, рассказывай все о себе,- сказала Одарка, когда они вдвоем отошли уже далеко от липы и шли по свежим покосам.- Ничего не утаивай. Ты знаешь, как я тебя любила и люблю. И мать твою любила, и ты мне как сестра родная. В деревне все дознались, что это ты была в церкви,Горпина раззвонила, да все просила: "Не говорите, пожалуйста, Федору. Как призналась, говорит, мне, что она Христя, так будто кто ножом меня в сердце пырнул. Ну, думаю, это она за моим Федором пришла!" Так вот как дознались в деревне про тебя, "ничего, говорят, видно, верой и правдой служит Колеснику, что в такие шелка ее нарядил". Одни завидуют, другие бранят. А я думаю: "Как можно другого судить, про себя небось никто ничего худого не скажет. Может, думаю, горькая нужда заставила ее эти шелка напялить, может, если б знала, что можно прошлое воротить, руку дала бы себе отрубить, только б оно воротилось",- весело тараторит Одарка, идя впереди. А за нею Христя - понурилась. Идет и, как граблями, волочит за собой свежескошенную траву.

- Что же это ты отстаешь, Христя? Ты опять плачешь? - обернувшись, спрашивает Одарка.- Разве тебе в самом деле так плохо живется! Да говори же!

- О-о-ох! - тяжело вздохнула Христя.- Что мне говорите? Ты сама все отгадала. Если б ты знала, какая тоска меня гложет, как тяжко я каюсь. Как побывала в Марьяновке, как увидела собственными глазами свою прежнюю жизнь, нет мне покоя. Все люди - как люди, у всех свои заботы, свое горе, у всех свои радости, свои утехи... и у меня они есть. Только другие ими живут, а я - я по ночам вспомнить о них боюсь... У других счастье под боком, а у меня... глубокая пропасть... непроходимая пропасть нас разделяет. Я по одну сторону, оно - по другую. И вижу я его, и манит оно меня, и хочется мне перейти. Да вот мыкаюсь все, не найду перехода. И сдается мне, не найду никогда. Так и буду мыкаться, пока не погибну или не свалюсь в эту глубокую пропасть...- Христя вздохнула и умолкла.

- Что-то не пойму я тебя, Христя, о чем это ты говоришь, о чем жалеешь, о чем сокрушаешься?

- Не поймешь? Трудно тебе, Одарка, это понять. Хорошо тебе, ты вот сама говоришь: у тебя свое хозяйство, муж, детки. А у меня? Эти шелковые тряпки, которые напялили на меня, чтоб другие, глядя на меня, тешились? И никто тебя не спросит: по душе это тебе, по сердцу? Носи и тешь другого.

- Все-таки не пойму я тебя, Христя. Тебе жалко, что у тебя нет своего хозяйства, мужа, детей?

- Нет! Нет! - замахала руками Христя.- Я о том жалею, что нет у меня на всем свете пристанища.

- Да ведь ты живешь - дай бог всякому так жить - и не холодная, и не голодная, и обута, и одета,- прервала ее Одарка, но Христя точно не слышала или не хотела слушать ее и воскликнула:

- Нет у меня никого родного, негде мне голову приклонить, некому приветить меня, душу мне согреть. Нет у меня ничего такого, чтоб могла я сказать: мое оно, и никто его у меня не отнимет. Все мне чужое, и я всем чужая. Как птица без пары, перелетаю с дерева на дерево, с ветки на ветку, чужое гнездо высматриваю, чтоб перебыть в нем темную ночь... Какое ей дело, что маленькая пташка будет погибать на дожде под листком. Лишь бы ей было тепло и покойно... Разве это жизнь, Одарка? Разве такой я жизни хотела?

Одарка задумалась. Ее полное белое лицо омрачила глубокая дума, тонкие ровные брони сдвинулись.

- И как подумаю я об этом, Одарка,- снова начала Христя,- как подумаю, места себе не нахожу. Куда мне бежать? Где спрятаться?

- Никуда ты сама от себя не убежишь, никуда не спрячешься, - покачивая головой, тихо сказала Одарка.

Холод пронизал Христю от этих слов.

- Что же мне делать, Одарка? Как быть? - со страхом спросила она.- И почему мне это раньше никогда не приходило в голову? А теперь из ума не идет?! Я уж думаю, не от сглазу ли это? У нас, ты знаешь, есть бабка Оришка, жена Кирила. Страшная такая. С первого раза ведьмой она мне показалась. И сны на меня насылала такие... страшные сны. В Марьяновке мы посмеялись чего-то, а она и говорит: "Не смейся, не смейся. Тебя горе ждет, тяжкое тебя горе ждет". И с той поры словно душу она мне каленым угольем прожгла... Уж не она ли меня сглазила?

- Бог его знает, Христя, бог его знает. Может, и она. Бывает такой глаз, и слова бывают такие. Зачем же ты ее держишь? Разве нельзя отослать ее?

- Как же ее отошлешь?

- Как? Сказала бы своему старику. Неужели он тебя не послушает? Он ведь, говорят, любит тебя - души в тебе не чает.

Христя задумалась. Некоторое время они шли молча. Вдруг сзади послышался шум, кто-то бежал к ним.

- Мама! Мама! - раздался детский крик.

Одарка и Христя оглянулись. Прямо к ним мчался без шапки мальчик. Голова у него растрепана, глаза горят.

- Вот и Николка,- сказала Одарка.- Выспался, сынок? Что же ты не поздороваешься с тетей Христей? Ручку ей не поцелуешь?

Николка весело подбежал к Христе и протянул ей руку. Та обняла его голову и поцеловала в лоб.

- Какой он большой стал! Не узнаешь.

- А я вас сразу узнал! - ответил Николка.

- О-о! Разве я не переменилась? Не постарела?

- Нет, не постарели. Еще лучше стали - моложе.

Одарка звонко рассмеялась:

- О-о, ты у меня умница! Только вот без шапки по солнцу бегаешь.

- А учитель говорил, что по солнцу хорошо бегать. Что панские дети боятся солнца, и потому они такие бледные, хилые.

Одарка еще громче засмеялась.

- А что там Килина делает? - спросила она.

- Килина уже сняла котелки. Ждет вас, чтобы звать обедать.

- Так пойдем, пойдем поскорее,- заторопилась Одарка и повернула обратно. Христя тоже побрела за нею.

- Мама! и тетя Христя будет с нами обедать?- спросил Николка.

- Вот уж, сынок, не знаю. Коли будет ее милости угодно, что ж, пообедает нашей косарской кашей.

Христя шла позади и молчала.

- Вы, мама, попросите ее обедать. Пусть пообедает с нами. Да и про лес попросите... Знаете, что отец говорил? - подпрыгивая, болтает Николка.

- Тсс! - зашикала Одарка, и густая краска залила ее белое лицо.

Христя поглядела на сына, поглядела на мать и ощутила в сердце холод и горечь. Ей показалось, что за приветливостью Одарки, за ее вежливостью и почтительностью скрывался какой-то тайный расчет, которого она не обнаруживала и о котором так неожиданно проговорился болтливый Николка.

Как ни просила, как ни молила Одарка, Христя не осталась обедать и, попрощавшись, направилась через луга домой.

- А какая важная тетя Христя, как панночка. Я соврал, будто узнал ее, я совсем ее не узнал,- болтал Николка, прыгая на одной ножке, когда они с матерью вернулись под липу.

- Пошел вон! Не приставай, постылый! - крикнула мать и сердито поглядела на сына.- Будто никто не знает, какой ты врун? Не узнал ее, а говоришь, что узнал, а сейчас взял и все выболтал ей. Как ты смел говорить о том, что отец велел сделать? Что я, беспамятная, сама не знаю, когда что можно сказать. Дурак!..- Красная и сердитая, она стала пробовать кашу.

- Совсем несоленая! А говоришь, пробовала? - крикнула она на Килину.

- Я ж как будто по вкусу солила,- робко сказала та.

- По вкусу? Нечего сказать, хорош вкус! Дайка соли! - и она бухнула в оба котелка по целой горсти соли.

Правда, косари, сойдясь на обед, говорили, что каша с сольцой, но Одарка не слышала их. Согнувшись над своим шитьем под толстой липой, она думала: "Уж эти мне ребята! Что ни задумай, как ни прячься от них, а они тут же все разболтают... Уж эти мне ребята!"

На третий день Колесник вернулся сердитый и хмурый,- дело о потраве он проиграл. "Что это за судья? Какой он судья? "У вас, говорит, нет ни свидетелей, ни поличного". Зачем же свидетели, зачем поличное? Разве я стану врать? Ты ведь судья! Ты судишь по совести! Значит, я, по-твоему, вру. Ну, доживем мы до новых выборов. Ты у нас, голубчик, кубарем полетишь! Кто тебя выбирает? Думаешь, мужики? Как же, жди, пока выберут!" - ворчал он, ругая и судью, и лесничего, и слобожан.

На четвертый день утром он сидел в комнате и пил чай; Христя хозяйничала за столом. С улицы в раскрытое окно донесся говор: слышен был голос Кирила и чей-то чужой.

- Тут, хлопец, нету такой,- говорил Кирило.

- А мне хозяин и хозяйка велели идти на панский двор и спросить Христю Притыку.

Христя, услыхав свое имя, бросилась к окну. Подошел и Колесник.

Около развалин дворца стоял перед Кирилом молодой парень, держа в руках завязанный в белый платок круглый узелок.

- В чем там дело? - спросил Колесник.

- Да это хлопец из Марьяновки,- ответил Кирило.- Ищет какую-то Христю Притыку. Я ему говорю, что у нас отродясь такой не бывало, а он твердит, будто здесь она.

- Ты, хлопец, чей, от кого? - спросил Колесник.

- Да я из Марьяновки, от Здора.

- Чего тебе нужно?

- Хозяин и хозяйка Христе сотового меду прислали. Велели мне непременно отнести и отдать в собственные руки.

- А ты уже все про себя разболтала и коммерцию завела! Бери же, раз тебе прислали,- крикнул сердито Колесник и, повернувшись, ушел к себе.

Христя высунулась в окно и взяла у парня узелок, Руки у нее дрожали, вся она горела, как в огне, а из-за спины парня Кирило смотрел на нее так, словно это сам отец ее явился с того света.

- Чудеса с вами, бабами, да и только! - выйдя опять к Христе, ворчал Колесник.- Нет чтоб язык подержать за зубами. Или тебе так приятно, что ты, Христя, барышней стала. Вот, мол, куда наши шагнули. Знай наших! Поглядите-ка, мол, узнаете ли Христю? Вот, мол, видали, какая... Проклятая бабья натура! Недаром говорят: "Волос долог, да ум короток". Ну, какая тебе корысть от того, что ты им открылась? Первая Оришка,- уж на что старая карга,- и та теперь наплюет на тебя. Я, скажет, думала, она честная, порядочная, а это...- Он не договорил и опять ушел к себе.

Христя сидела как на иголках или на угольях,- голова у нее горела, лицо пылало, сердце неистово билось. И подвернулась же Одарка со своим медом! Что она, просила ее, говорила, что ей хочется меду? Зачем она прислала его?

- Посуду опорожните? Или у себя оставите? - спросил в окно парень.

Христя засуетилась. Схватила мед и помчалась на кухню.

- Вот тут, бабушка, мед в сотах. У вас найдется чистая мисочка?

- Зачем? - не глядя, сурово спросила Оришка.

- Мед надо выложить.

- Так бы и сказали. А то "найдется ли чистая мисочка?" Как же не найдется. У нас не так, как у других, что иной раз и ложки нет в доме. Давайте! - И она своими корявыми руками выхватила у Христи из рук узелок.

- От кого это? Ах, мед-то какой! - уже помягче сказала она, увидев три больших, во всю тарелку, пласта липовых сот.

Христя молчала. И зачем ей знать, от кого? "Да выкладывай же поскорей, чтоб хоть парня отослать, а то стоит там и, как живой укор, в окно заглядывает",- думалось ей.

Оришка, не торопясь, стала перекладывать соты,- Христя все стояла и ждала.

- Чего вы ждете? Что я, сама не принесу? - проворчала Оришка, перекладывая третий пласт.

Христя поскорее схватила тарелку с платком и помчалась в комнату,

- Да погодите же! Постоите! - крикнула Оришка.- Там еще мед остался. Помыть же надо! Экая суета, экая торопыга, матушки! - и, вбежав в комнату, она снова взяла тарелку и, шаркая ногами, пошла в кухню.

Христя тяжело вздохнула. Ей было больно от упреков Колесника, а тут еще Оришка обижает. Уронив слезу, Христя пошла к своему сундучку.

Пока она рылась в сундучке, что-то искала, и Оришка вернулась, неся в одной руке миску с медом, а в другой пустую посудину.

- Нате вам и то и другое, а то еще скажете, что украла. Стара я для этого, проворчала она и, переступив порог, поковыляла в сени.

Христя вся задрожала, но сдержалась. Она взяла чужую посуду и подала парню в окно, сунув ему в руку беленькую монетку.

Парень, почувствовав в руке подарок, низко-низко, чуть не до земли поклонился и горячо поблагодарил ее.

Больше Христя уже не могла сдерживаться. Не успела она отвернуться от окна, как слезы градом покатились у нее из глаз. Как подстреленная, бросилась она к постели и, как сноп, повалилась ничком на подушку.

- Ну, начинается! Начинается уже! - с горечью проговорил Колесник, войдя в комнату и почесывая затылок.- Ну, чего ты?

Уткнувшись в подушку, Христя билась в слезах.

- Вот так всегда... так всегда,- говорил Колесник, расхаживая по комнате.- Сами наделаем, а потом в слезы.

- Что ж я такого наделала? - сквозь слезы глухо спросила Христя.

- Зачем ты в Марьяновку ездила? - крикнул Колесник, останавливаясь около нее.

Христю точно плетью стегнули. Она поднялась и заплаканными глазами с невыразимым презрением поглядела на Колесника.

- В Марьяновку? Спросите у старухи, которую вы приставили надзирать за мной.

Колесник вылупил на нее глаза.

- А вчера... позавчера или когда там ты где была?

- У любовников. Их тут у меня целая куча, а вы проглядели с Оришкой.

- У нас всегда не так, как у людей... Либо слезы, либо крик,- тихо сказал Колесник и вышел из комнаты.

У Христи стало еще тяжелей на душе, еще тошней на сердце. Она увидела, что подозрения, которые она затаила в сердце и которые так ее угнетали, были напрасны. Обиженный Колесник ушел от нее, не сказав ей ни слова. Может, у него и в мыслях не было того, что втемяшилось ей в глупую голову. Уж как-нибудь он бы выдал себя - взглядом или словом, а то ведь нет. Только поглядел на нее в изумлении и ушел, чтобы не затевать ссоры. Чего же ей стрельнуло это в голову? Старая ведьма намекнула, а она уж решила, что так оно и есть. Раскаяние, досада, как пиявки, сосали ее сердце. От оскорблений Оришки, от неприятных вопросов Колесника все в ней кипело, все клокотало, слезы подступали к горлу. Уткнувшись в подушку, она снова горько зарыдала. Оришка, услышав из кухни плач, подошла к Христе, посмотрела, как содрогаются ее круглые плечи, как дрожит и сотрясается от рыданий все ее тело, пожала плечами и молча ушла.

- Распустила нюни... ухватил бы за косы да оттаскал как следует, перестала бы хныкать...- говорила она сама с собой.

- А ты знаешь, кто эта панночка? - спросил Кирило, входя в кухню.

- Да уж не ты ли знаешь. А я вот давно вижу, что просто гулящая девка,- с сердцем проворчала Оришка.- Видно, не угодил сегодня. Слышишь, как воет? - прибавила она, кивнув головой на комнату. Оттуда доносились тяжелые рыдания.

- Да это их дело,- ответил Кирило.- Поругались - и помирятся. А кто она - вот в чем весь смак. Ты старого Притыку знала?

Оришка молчала.

- Того, что замерз на Никольскую ярмарку. Приська, его жена, как умерла, так хоронить не на что было... Здор на свой счет хоронил.

- Ну, так что? - спросила Оришка.

- Да ведь это их дочка - Христя. Сегодня, от Здоров приходил хлопец, меду принес. Спрашивает Христю. Спятил ты, что ли, думаю, какой тебе Христи, нет у нас такой и в заводе. А тут и она - сама себя выдала. Тогда только я ее и признал, и голос ее, и лицо. Видала, какая птица стала!

- Много чести! Куда как много чести! - качая головой, ответила Оришка.

- Да чести-то немного. А хотелось бы знать, как она дошла до этого?

- Очень нужно... как же, очень нужно мне знать!

- И хорошо делаешь, Оришка, что не хочешь знать,- неожиданно услышали они из сеней третий голос. Кирило и Оришка оглянулись,- в дверях сеней стоял Колесник.

- А тебе, Кирило, старому дураку, стыдно в бабьи дела нос совать! Ты бы лучше за лесниками смотрел, чтоб чужую скотину в молодняк не пускали,прибавил он и ушел в комнату.

Оришка поглядела на Кирила и ухмыльнулась, тот, почесав голову, молча вышел из дому.

- Вон послушай, что о тебе Кирило с Оришкой болтают! - войдя в комнату, с досадой сказал Христе Колесник.- А все твой язычок наделал.

Христя, уткнувшись лицом в подушку, молчала. Горькие слезы унялись, но на смену им пришло то оцепенение, которое всегда наступает после тяжких рыданий, уста ее сжались, холод леденил душу и сердце. Ничто теперь туда не доходит и ни за что не дойдет. Ни горькие упреки, ни крики, ни брань. Сердце замкнулось, не слышит, душа жаждет покоя, только покоя, ей все равно, что делается вокруг. И Христе было все равно. Она лежала, уткнувшись лицом в подушку, и молчала, не повертываясь к Колеснику. Тот походил-походил по комнате и мрачный снова вышел из дому.

"Ну, и денек выдался сегодня! Вот так денек!" - думал Колесник, гуляя по саду на самом солнцепеке. Он как будто совсем не замечал жары, хотя пот градом катился у него и по лицу, и по шее, и по груди. Что ему эта жара, когда внутри все горит у него. Не успел еще он позабыть про недавнюю неудачную тяжбу со слобожанами, как сегодня эта рева подбавила, еще больше его допекла. Все уже о себе разболтала, завела тут какие-то шашни. А ведь все это дойдет куда следует. Найдутся такие, что донесут жене, напоют ей в уши. И так из-за нее житья нет, а тут - на вот тебе!

Точно злые комары кусали Колесника, так чесал он затылок, мрачно расхаживая по саду.

- Пан! А, пан! - крикнул с горы Кирило.

- Чего?

- Тут к вам человек приехал!

- Какой человек? Чего ему надо? - спросил Колесник, поднимаясь, на гору.

- Здравствуйте! - поздоровался с ним приезжий, мужик средних лет, в синем суконном кафтане, в хороших юфтевых сапогах, в картузе вместо шапки. Лицо у него было полное, гладко выбритое, рыжие усы подстрижены, голова причесана на пробор. Все показывало, что приезжий не простой мужик, а богатый, степенный хозяин.

- Здорово,- ответил Колесник, глядя приезжему в светлые глаза.

- Я к вам по делу,- сказал тот, выступив вперед и оставив Кирила позади.

- По какому, скажите,- спрашивает Колесник.

- Да, видите ли...- запнулся приезжий, Колесник заметил, что тот не хочет говорить о своем деле при Кириле, и, повернувшись, повел приезжего в сад.

- Я слышал, вы лес продаете,- начал приезжий, когда они спустились с горы.

- Продаю,- ответил Колесник.- Найдется хороший купец, отчего же не продать?

- Да это верно. Так вот я по дороге на луг и заехал спросить вас: вы как продаете - весь или частями?

- А вы кто такой будете? Откуда?

- Да я Карпо Здор из Марьяновки. Вы, верно, меня не знаете, а вот...Карпо опять замялся...- Христя знает.

- Какая Христя? - глядя в сторону, чтобы не встретитъся с веселым взглядом Карпа, спросил Колесник.

- Да она у вас живет. Мы давно с нею знакомы, соседями когда-то были. Жена моя виделась с нею.

- Так вы к Христе или ко мне? - не выдержав, вспылил Колесник и бросил на Карпа суровый взгляд.

- Нет, к вам,- спокойно ответил Карпо, сверкая веселыми глазами.- Лес ведь не Христин, а ваш...

- Я леса не продаю! - выпалил Колесник, покраснев как рак.

Карпо пожал плечами.

- Ну, раз не продаете, простите за беспокойство. Прощайте! проговорил он, улыбаясь, и пошел на гору, помахивая кнутиком. Колесник стоял и зло глядел на молодцеватую, уже несколько грузную фигуру Карпа. Казалось, он готов был броситься на него и со всего размаху треснуть по затылку этого приезжего купца. А тот шел себе, не оглядываясь, пока не скрылся за развалинами дворца. Через некоторое время под горой на дороге показался сытый гнедой конь и зеленая повозка. На передке сидел возница в сорочке и соломенной шляпе, а позади синел знакомый кафтан. В вознице Колесник узнал парня, который приносил утром мед. Это он отвозил теперь хозяина на сенокос.

"Так вот откуда этот мед! Вот почему они стали задабривать: мужик, говорят, глупей вороны, а хитрее черта!" - думал Колесник, разъяряясь все больше и больше. Все в нем кипело, гнев клокотал в груди. Мысли его носились в смятении, как черное воронье, почуяв добычу, каркали и предвещали ему только беду. "Так вот к чему дело клонится! Вот куда все они гнут. Мое добро поперек горла им стало. Мое добро им помешало. Хотят меня обойти, опутать, чтобы завладеть им. И Христя туда же... и она с ними... Я ее приютил, я ее из гнилой ямы вытащил, где она пропадала, на ноги поставил. И за это мне такая благодарность! Спасибо! Спасибо! Не ждал я этого от тебя, Христя! То-то ты по Марьяновкам таскаешься, то-то всюду о себе болтаешь. Так вот почему ты это делаешь. Погоди же, милая! Я и тебя обуздаю... Тихо тебе у меня, покойно, не голодная ты, не холодная. А вот когда вместо тонких полотен дерюжку придется надеть и натрет она тебе тело, когда вместо сукон да шелков рубищем наготу придется прикрыть... когда цвелый сухарь, а не булка, колом станет у тебя в ненасытном горле,- вот тогда ты узнаешь цену моим благодеяниям. Придешь ты опять ко мне, в ногах будешь валяться, скулить будешь, как собачонка... Вон! Вон из моего дома, с моего добра, девка гулящая. Из моего дома... А где он, мой дом? Где мое добро? - вдруг совсем иное направление приняли его мысли.- Этот Кут, эти поля, леса... разве это мое добро? Клочок земли в городе и домишко на этом клочке - вот все мое добро. Да и там есть человек, который тебя не пустит... А это все... Где мосты, которые я строил, где плотины, которые я насыпал? Все деньги сюда ухлопал. Все сожрал этот Кут, как промоина в половодье: сколько ни гати, все равно не остановишь быстрого течения... Все это на чужие деньги куплено... а ведь их надо когда-нибудь отдавать. Когда?" Колесник схватился обеими руками за голову и в беспамятстве забегал по саду. Разве никто не знает об этом? Все знают. В прошлом году на него уже чуть не обрушилось несчастье. Он думал, что Лошаков доконает его, Христя вывезла, она помогла. "Христя... ох! Неужели теперь и ты против меня? Хоть и гулящая ты, а всех дороже мне, всех ближе..."

- Нет, нет,- сказал он вслух и, немного постояв, снова быстро пошел к дому.

- Собирайся, в город поедем! - крикнул Колесник так, что Христя вздрогнула и, вскочив, подняла на него заспанные глаза. Она в самом деле спала. От усталости и слез ее сморил сон.

- Чего буркалы-то на меня выпучила? Собирайся, говорю, в город поедем,- повторил Колесник.

- В какой город? Зачем?

- В какой? В губернский. И так уж надышались тут свежим воздухом, дай бог как-нибудь отдышаться.

"В губернский город ехать!" - сообразила, наконец, Христя, и глаза ее весело засверкали.

- Когда же ехать? Сейчас...- Христя хотела сказать "собираться", но промолчала.

- Когда же сейчас? Завтра или послезавтра.

- Мне не долго собираться: платья уложила, связала - вот и все. Слава богу! Хоть бы скорее уж! - не выдержала Христя.

Колесник поглядел на нее подозрительно. Христя сияла от радости.

"Разве она радовалась бы, если б имела что-нибудь против меня? подумал Колесник. И мысли его стали спокойней.- А может, и ее надувают, обманывают".

- Послушай- сказал он вслух Христе, которая уже собралась снимать с вешалки платья.

- Что?

- Ты знаешь, зачем Здор прислал тебе меду? По совести скажи!

Христя только пожала плечами.

- А я почем знаю. Вчера на лугу я виделась с его женой. Она рассказывала мне, что они разбогатели, что муж остался дома на пасеке. Может, по старой дружбе,- они были хороши с моей матерью,- и прислали этого меду.

- Как же, по дружбе! Сегодня Здор приезжал покупать лес.

- Вот оно что! Ну, теперь я понимаю, чего Одарка рассердилась, когда ее сынишка намекнул, чтобы она не забыла сказать мне про то, что велел отец. Значит, это про тот самый лес.

- То-то. Они, вишь, хотели через тебя дельце обтяпать, да сорвалось.

- А я-то тут при чем. Мой, что ли, лес? Я, что ли, буду его продавать?

- Ведь вот поди ты! Ах! Дьявольщина! - крикнул Колесник и, почесав затылок, ушел к себе в комнату.

Христя заметила, что Колесник чем-то озабочен; постояв, она побежала за ним в комнату, чтобы узнать, в чем дело.

- Что крушит бедную головушку дорогого моего батеньки? - ласково спросила она.- Скажи мне. Откройся своей доченьке!

Колесник обернулся. Перед ним стояла Христя, та прежняя Христя с розовым личиком, с искристыми черными глазами, которая так влечет, так манит к себе. На душе у него просветлело.

- Ах, Христя, Христя! - произнес он, обнимая ее.- Если б ты знала будто сто змей впилось мне в сердце.

- Что же случилось?

- Эх! - махнул Колесник рукой.- Это имение - черт бы его побрал! - не даст мне дожить спокойно! И зачем я его покупал? Чтобы покой потерять. Чувствую, не уйти мне от беды. Вот осень придет - будет съезд,- сказал он уныло и смолк.

- Какая ж беда будет?

- Какая? В тюрьму запрут, в Сибирь сошлют.

- За что? - воскликнула Христя.

А Колесник, точно не слышал ее, продолжал:

- И никто не скажет: "Все-таки он был человеком". Все-таки и мне хотелось жить. Все меня обвинят.

- Вот и не угадал. Вот и не все. А я?

- Ты... ты, спасибо тебе, только одна, может, и добра ко мне. Да что ты? Разве ты станешь рядом со мной, когда меня из тюрьмы поведут на судилище? И ты, как другие, от меня отречешься,- сказал он и умолк. - Я буду молиться за тебя. Может, моя молитва дойдет до бога, он услышит ее и помилует тебя.

- Где уж там! Никто меня не помилует. Нет никого за меня - все против меня.

- Да ты ведь сам так ведешь дела, что все тебе врагами становятся,сказала Христя.

- Как?

- Так. Вот ты прижал слобожан, а они, наверное, были бы за тебя, если б ты так не делал.

- Что ж они?

- Что? люди! Не стало бы тебя - добрым словом помянули бы. Вот, сказали бы, добрый был пан.

Колесник грустно и горько улыбнулся.

- Что же мне делать?

- Что? Прости им долг, что за ними остался. Верни им пруд, огороды. И они будут молиться за тебя.

Колесник понурился и долго-долго думал.

- Добрая у тебя душа, Христя, жалостливое у тебя сердце,- с чувством сказал он.- Пожалуй, твоя правда. Хоть кому-нибудь сделать добро, хоть капельку лучше стать. Кирило! - крикнул он на весь дом.