Гулящая 13 страница

- А ваш квартирант?- спросил Кныш.

Рубец только рукой махнул.

- Не играет?

- Другим бог и квартиранта пошлет путного,- ответил Рубец.- А у меня нелюдим какой-то: все в комнате у себя сидит.

- Что ж он делает? - спросил Кныш.

- Пишет что-то, читает...

- Дурак, видно! - решил Селезнев.

Колесник расхохотался, засмеялся и Кныш.

- Само собою - дурак! - доказывает Селезнев.- Молодому человеку погулять-поиграть, а он сиднем сидит в комнате. Молодому человеку все нужно знать, все видеть - да!.. За барышнями ухаживает?

- И не думает,- ответил Рубец.- Говорю вам: сидит себе в комнате. Только и выходит, что на службу.

- Ну, дурак и есть!

- А наш народ хвалит: нет, говорят, никого там такого способного, как он,- возразил Колесник.

- Да он не дурак. Начитанный - как по писаному говорит, так и жарит! сказал Рубец.

- Из новых, значит! Уж эти мне новые! Ничего никогда не видал, дела никакого не знает, а критиковать - давай! Слышали: корреспондент объявился... Описал всю нашу управу.

- Ну! - в один голос воскликнули Рубец и Кныш.

- Да-а. Там такого наплел - страсть! Обо всех, обо всех накатал... Я-то ничего; я старый капитан, обстрелянный, меня этим не проймешь; а вот другие возмущаются. Председатель говорит: непременно нужно в редакцию писать - кто такой, да в суд жаловаться. На свежую воду вывести!

- Может, это и наш. А что вы думаете! Может, и наш,- высказал догадку Антон Петрович.

- Нет,- успокоил Селезнев.-Учителишка есть такой. Новый учителишка прибыл; низенький, черненький, плюгавенький. Вот на него говорят. По крайней мере почтмейстер говорил, что он какую-то рукопись отсылал в редакцию. Да черт с ним совсем! Когда же в карты? - крикнул Селезнев.

- Сейчас, сейчас! Пистина Ивановна! Христя! А где же столик?

Христя вынесла столик, за нею вышла и Пистина Ивановна.

- Столик в сад, в беседку,- распоряжался Антон Петрович.- Да прикажи, Писточка, свечей туда; хорошо бы на другой столик - водочки, закусочки.

- Прощайте, Антон Петрович,- поднявшись, стал откланиваться Колесник.

- Прощайте.

- Ну, так как же: можем мы надеяться?

Антон Петрович поморщился.

- Не знаю. Говорю вам - как голова,- ответил он уклончиво.

- Нет, уж вы нас не забудьте! - просил Колесник и стал что-то шептать ему на ухо.

- Хорошо, хорошо! Приходите завтра в думу,- торопливо ответил Рубец.

Колесник раскланялся со всеми и, грузно ступая, пошел через комнаты.

- Вот еще принесла нелегкая! Мужик мужиком, а ты сиди с ним, разговаривай,- жаловался Антон Петрович.

- А в шею! - крикнул Селезнев.

- Видно, о таксе шел разговор? - спросил Кныш.

- Да так, обо всем понемножку,- замял Рубец.

- Ну, идем, идем,- сказал Селезнев, спускаясь с крыльца в сад.

За ним неторопливо последовал Кныш, а за Кнышом - хозяин. Вскоре они скрылись в темной гуще молодого сада. В небольшой беседке посреди сада на раскрытом ломберном столе уже горели две свечи, освещая и стол, на котором лежали две колоды карт, и темные уголки беседки. Селезнев первый вбежал туда, схватил карты и начал быстро тасовать их.

- Живей! Живей! - звал он Кныша и Рубца, которые шли неторопливо, беседуя о саде.

Кныш удивлялся, что фрукты так хорошо уродились, когда все жалуются на недород. Рубец уверял, что жалуются больше от жадности; рассказывал, когда какой дичок посадил, какую делал прививку, как окулировал.

- Готово! - крикнул Селезнев, когда они подошли к беседке.

- Ну, и настойчивый вы человек, капитан! Не дадите и поговорить,сказал, входя, Рубец.

- О чем там еще калякать, когда дело ожидает? Прошу карты брать, чья сдача?

- Да дайте же хоть присесть. Ну, и горячая вы голова! На войне тоже так наступали? - спросил Кныш.

- А-а, пардону уже просите? Пардону, а? Ну, бог с вами! Вот моя дама,открыв карту, сказал Селезнев.

Кныш и Рубец тоже открыли по карте. Сдавать пришлось Кнышу. Он взял одну колоду, перетасовал, снял, посмотрел на нижнюю карту и сразу же отодвинул колоду. Потом взял другую, снова перетасовал и снова снял.

- Ну, пошел ворожить! - сердился Селезнев.- Вся черная и баста! Я вас всех сегодня попарю! Ух, знатно попарю! Снимите, что ли?

- Да снимайте уж,- сказал Кныш, пододвигая к нему колоду, и начал сдавать.

В беседке стало тихо. Слышно было только, как ложились карты на стол, шурша на зеленом сукне.

- Раз! - сказал Кныш, рассматривая свои карты.

- Два! - тихо произнес Рубец.

- Три! - выпалил Селезнев.

- Бог с вами! Берите, берите! - сказали Кныш и Рубец.

И снова воцарилась тишина.

- Семь червей! - крикнул Селезнев.

- Вист! - сказал Кныш.

- Пас! - произнес Рубец.

- Откройте!

Рубец открыл карты.

- Без одной! - крикнул Селезнев, открывая и свои.

Кныш покраснел и сердито швырнул колоду, а Селезнев, улыбаясь, стал сдавать.

Тем временем в комнатах зажгли свет. В растворенных окнах весело заблестели огни, по стенам забегали тени, в комнатах засуетились люди.

- Марья! ты уж, пожалуйста, сегодня никуда не уходи,- стоя в дверях кухни, сказала Пистина Ивановна белолицей молодице с черными глазами, которая стояла перед вмазанным в стену зеркальцем и повязывала голову шелковым платком.- Видишь, гости... Надо хоть жаркое для них приготовить.

Марья замерла, слушая хозяйку. И вдруг как рванет платок с головы, как швырнет его на лавку. Черные блестящие волосы, как хмель, рассыпались по плечам, по лицу. Пистина Ивановна поскорее убралась в комнату.

- Да это черт знает что такое! - крикнула Марья, откидывая волосы на спину.- Да это сущая каторга! Ни отдыху, ни сроку. И до обеда работай, и после обеда работай, да еще на всю ночь становись к печи. Пошли они ко всем чертям! Что я, нанималась на такую работу? Они пьют, гуляют, а ты работай! Нет, не бывать этому: не хочу!

Расстроенная Марья в гневе опустилась на лавку. Христя застала ее растрепанную и огорченную.

- Что же вы, тетенька, не собираетесь? - ничего не подозревая, спрашивает она у Марьи.

- Как же, собирайся!.. Да разве с этими чертями куда-нибудь соберешься? - крикнула Марья, сверкнув глазами из-под черных волос.- Да если бы день вдвое был больше, и то им было бы мало. И ночь не спи и ночь работай!.. Да ведь это - мука мученская!.. Да ведь это - каторга тяжкая! И понесла меня, дуру, нелегкая на службу к ним! И присоветовали злые люди,чтоб им ни дна ни покрышки! - наняться сюда! И послушалась я их, голова садовая!

Христя в изумлении вытаращила на Марью глаза. Да ведь она недавно была в кухне, и Марья была так мила и весела, собиралась куда-то идти, умывалась мылом, расчесывала свои кудрявые волосы и повязывала голову платком,- а тут вдруг сидит простоволосая и сердитая.

- Что случилось? - тихо спросила она у Марьи.

- Что случилось? - крикнула Марья.- Пришла эта белая кошечка - и давай просить своим кошачьим голоском... О лукавая змея!

- Да уж если вам так нужно уйти - разве я за вас не справлюсь? - робко спросила Христя.

Марья сразу успокоилась. "И в самом деле,- думалось ей.- Все равно Христя сейчас ничего не делает. Разве она не справится за меня? Хозяйка ей покажет". Какое-то отрадное и теплое чувство шевельнулось в ее груди, бледное лицо, черные глаза просияли, расцвели тихой улыбкой.

- Христя, голубушка! - ласково заговорила она.- Замени ты меня в самом деле сегодня. Так нужно, так нужно! А барыне скажешь, что ты за меня все сделаешь.- Поднявшись, она снова взялась за платок.

- Так если хотите, я сейчас пойду и скажу ей,- говорит Христя.

- Как хочешь,- ответила Марья.

"А что, если наша кошечка расшумится?" - подумала вдруг Марья. Она хотела остановить Христю, но та уже ушла в комнаты... Снова досада взяла ее. "То бы ушла себе, а они тут как хотят, так пусть и устраиваются, а теперь еще выскочит да бучу поднимет... Ну, будь что будет, а я все-таки уйду!"

В дверях снова появилась Пистина Ивановна.

- Так ты, Марья, иди, если хочешь; Христя обещает заменить тебя,сказала она и затворила за собой дверь.

Словно солнце выглянуло и согрело все кругом, так светло и хорошо стало у Марьи на сердце и на душе! "Хорошая девушка эта Христя,- думала она,- настоящий товарищ... как все легко и просто устроила, без шума, без крика".

- Я уж тебя, Христя, как-нибудь десять раз заменю,- обещала Марья, когда Христя вернулась в кухню.

- Да что тут такого? Если вам нужно идти... Если вас кто-то там ждет...- говорит Христя.

- Ох, ждет! - вздохнула Марья.- Да то ли он меня ждет то ли я, глупая, к нему лечу?- И, улыбнувшись своими черными глазами, она попрощалась и ушла.

Христя осталась одна. "Чуднaя эта Марья! - думалось ей.- Куда это она?.. Бросила мужа, бросила хозяйство, чтобы век в людях провековать! Чудная... Вот уж настоящая горожанка... Еще в ту пору, как я в первый раз встретила ее у Иосипенок, говорила она, что была горожанкой, горожанкой и пропадет... Вот так и загубит свою молодость... Ну, а потом? Когда старость и болезни возьмут свое? Когда работать не сможет, что тогда?.. Опять к мужу вернуться?.. А если муж не примет?.. К еврею в прислуги - воду носить, в еврейском мусоре рыться?.." Христе не раз приходилось видеть еврейских прислуг - ободранных, оборванных, безносых, кривоногих... Страшно глянуть на них! А они - будто им и горя мало - перекрикиваются гнусавыми, хриплыми голосами, шутят, смеются... "Неужто и Марья дойдет до этого?.." Христя содрогнулась... "Не приведи бог!" Она сама не знает, отчего Марья так ей полюбилась. Что-то родное, что-то хорошее чувствуется в ней. С первой встречи Христя сразу к ней привязалась. Уходя в город наниматься, страх как хотела она повстречаться где-нибудь с Марьей. И ведь вот как все сложилось: они не только повстречались, но и служить им пришлось вместе. Как Христя обрадовалась, когда в чужом дворе первая ей встретилась Марья. Так бы и кинулась ей на шею, если бы Марья сразу признала ее. А то Христя здоровается, а Марья глядит на нее, как чужая. Только когда они разговорились и Христя сказала, что знает ее и видела там-то,- Марья вспомнила ее...

- И не жалко вам было бросать свое добро? - спросила Христя.

- Ни капельки,- спокойно ответила Марья.- Разве оно мое? - прибавила она еще спокойней.

"Дивны дела твои, господи",- подумала Христя и стала растапливать печь.

Христе недолго пришлось простоять около печи, недолго пришлось повозиться. И сама она проворна, да и дрова - не солома,- в минуту все поспело. Можно бы и подавать, но из сада только и слышно: раз, два, три! значит, играть в карты еще не кончили.

- Накрывай на стол, Христя, скоро уже кончат,- сказала ей Пистина Ивановна.

Христя накрыла и долго еще ждала в кухне - вот-вот велят подавать. Нет, не слышно. Хозяйка ушла в сад да так там и застряла.

Христя погасила свет и вышла на черный ход. Луна высоко поднялась в небе, белым светом озаряя землю. Тихо скользит ее серебряный свет, сливаясь с легкой тенью у домов и заборов. Небо и воздух объяты серебристо-сизым пламенем; звездочки еле мерцают в голубой мгле. Воздух неподвижен - не дохнет, не зашелохнет, покоится в томительной неге, город умолкает, гасит огни и погружается в сон.

Христя села на пороге, прислонилась головой к косяку. Тихий покой ночи баюкает ее, усыпляет мысли, сердечные тревоги и радости... Лечь бы вон там, под амбаром, на свежем воздухе - ох, и заснула бы!.. И Христя сладко зевает. Сон смыкает глаза ей, но из сада доносится смех, слышен крик... Нет, не спи, Христя, жди, пока тебя позовут!

От скуки Христя стала озираться кругом... Переднее окно было отворено, в нем горел свет. Это окно паныча. "Что это у него так тихо, не уснул ли он?" - подумала Христя и, поднявшись, подкралась к окну.

Он склонился за столом над белой бумагой: что-то пишет. Рука быстро бегает, выводя строку за строкой; молодое лицо, обрамленное русым пушком, то хмурится, то проясняется; черные брови то сходятся, то расходятся; на высоком белом лбу, в ясных карих глазах блуждает глубокая мысль. Он на минуту остановился, что-то пробормотал и, схватив перо, снова стал писать; только острый кончик пера заскрипел по белой бумаге.

Христя залюбовалась его молодым лицом, таким задумчивым и таким открытым, белыми нежными руками, карими глазами, черными бровями и, залюбовавшись, подумала: "Вот неволит себя, губит молодость на такой работе!"

- Христя, Христя! - донеслось до нее из кухни.

Она, как ошпаренная, отскочила и побежала.

- Вынимай жаркое и подавай. Они и до утра не кончат. Пусть стоит у них под носом, и холодное съедят, если захотят,- гневно сказала Пистина Ивановна.- А то я спать хочу,- прибавила она.

Христя взяла жаркое и отнесла в сад.

- Эй ты, красавица! - позвал ее Селезнев.- Принеси-ка сюда воды.

Христя принесла воду и, ставя ее на стол, почувствовала, что кто-то прикоснулся к ее талии. Оглянулась - а это Селезнев протягивает свою длинную руку. Христя покраснела и опрометью убежала.

- Эх, скорая, черт возьми! - сказал Селезнев.

- А вы, капитан, по заповеди поступаете: пусть правая рука не ведает, что творит левая,- засмеялся Кныш.

- Да просто хотелось ущипнуть...

- Не развращайте моих слуг,- хмуро сказал Антон Петрович.

- Нет, нет... бог с ней!.. Я - вист, а вы что? - обратился он к Кнышу.

- Да и я повистую,- ответил Кныш.

- Без двух,- говорит Антон Петрович, раскрывая свои карты.

- Вы, капитан! - крикнул Кныш.

- А черт тебя дери с твоей девкой! - крикнул капитан. И в беседке раздался неистовый хохот.

Христя, стоя позади беседки, не поняла, о чем они говорили, и только обиженно прошептала:

- Верзила проклятый! и стыда у него нет!

- Затворяй окна и ложись спать! - сказала ей Пистина Ивановна, когда она вернулась в дом.

Христя выбежала на улицу... Вокруг дома послышался стук, грохот, скрип болтов.

- А это зачем? - донесся до нее из комнаты голос квартиранта, когда она стала затворять ставню, и белое его лицо показалось в окне.

- Разве не надо? - спросила она.

- Не надо,- тихо ответил он и исчез.

- Пора уже спать! - сама не зная зачем, крикнула Христя.

Его лицо снова показалось в окне освещенное тихой улыбкой. Христя вмиг отскочила и побежала в сени.

Когда она легла, перед ее глазами в непроницаемой темноте запертых на засов сеней все стояло его белое лицо и тихо улыбалось ей... Она не скоро заснула, всякий раз просыпаясь, когда до слуха ее доносился оглушительный бас капитана.

Когда Христя встала, солнце поднялось уже высоко. Марья еще не возвращалась, хозяева спали. В доме царила тишина, нигде не слышно ни звука. С улицы доносился говор, шум торопливых шагов,- это народ уже спешил на базар. Христя вспомнила, что у нее мало воды, схватила ведра и побежала к соседнему колодцу за водой. Она и воды уже принесла и самовар поставила, а никто еще не вставал. "Видно, вчера допоздна просидели за картами, пан и то заспался",- подумала она, стоя посреди кухни и не зная, за что бы еще приняться.

- Христя! - послышался из комнаты голос хозяина.- Пора окна открывать! - И он громко зевнул.

Христя побежала. Возвращаясь, она встретила Марью. Лицо у Марьи было бледное как стена, глаза красные, платье измято, волосы выбились из-под платка, да и платок съехал набок,- то ли она ночь напролет не спала, то ли, вздремнув немножко, вскочила и опрометью бросилась домой.

- Здравствуйте, тетенька! - весело поздоровалась с нею Христя.

- Здравствуй,- хриплым голосом буркнула под нос себе Марья.

- А сапоги до сих пор не почистила? - крикнул из комнаты хозяин.

- Ах я дура! - сказала Христя и побежала за сапогами.

Пока она чистила сапоги, Марья молча приводила себя в порядок, подбирала растрепанные волосы, оправляла измятую юбку. Поднимет Христя глаза, а Марья молчит, слова не скажет, сердитая такая - и Христя снова примется за сапоги. Но вот они заблестели у нее, словно покрытые лаком. Христя бегом понесла их в комнату.

- Марья дома? - донесся голос хозяина.

- Дома,- ответила Христя.

- Скажи, чтобы собиралась на базар.

Марья так и вскипела.

- Черт бы их драл! - крикнула она, как только Христя показалась на пороге.- У нас все не так, как у людей: сходят на базар, на два-три дня купят, и готово дело. А у нас что ни день таскайся. На грош луку купить тащись!.. И сегодня тащись, и завтра плетись... У других - раз ты кухарка, так ты сама и на базар и все; а у нас - иди следом за ним, как дурочка, волоки, что ему угодно было купить... Чертовы скареды! Боятся, видишь ли, чтоб не украла! - трещала Марья, повязывая голову старым платком.

Хозяин скоро появился одетый и, не говоря ни слова, вышел из дому. Марья, схватив корзину, побежала за ним.

"Что это Марья такая сердитая? Что с ней?" - думала Христя, оставшись одна в мертвой тишине. Самовар пел грустную, заунывную песенку, и песенка эта мучительной болью отзывалась в сердце Христи.

Хозяйка встала не скоро, за нею поднялись дети. Надо всем подать умыться, одеть детей, постлать кровати, убрать в комнатах. Христя металась как угорелая.

- Подавай самовар, пан скоро придет с базара,- приказала Пистина Ивановна.

Христя бросилась в кухню, а тут и Марья пришла. Бледная, вся в поту, она принесла и мяса, и кур, и всякой зелени - полную корзину, принесла - да как швырнет на пол!

- Руки оттянешь, такая тяжесть! Небось тележку не наймет; взвалит, как на лошадь,- вези! Прямо руки затекли - крикнула она и стала размахивать руками.

Христя поскорее схватила самовар и понесла в комнаты.

- Вымой стаканы,- велела хозяйка.

Пока Христя перемывала чайную посуду, пришел и хозяин, стал рассказывать жене, чего и почем купил на баре.

- Ты сегодня смотри за Марьей,- она где-то была. Ходит по базару и носом клюет,- прибавил он. Хозяйка только вздохнула.

Христя вышла в кухню. Марья сидела у стола, спиной к комнатам, и, уставившись глазами в окно, нехотя жевала корку хлеба. Видно было, что она о чем-то думает, о чем-то грустит... Христя боялась заговорить с нею. Было тихо и тоскливо, хотя солнце так весело светило в кухне: золотые снопы солнечных лучей пронизывали стекла высоких окон, яркие блики скользили по полу. И вдруг...

- Что это Марья Ивановна так призадумалась? - раздался за спиной у Христи тихий голос, так что она даже вздрогнула. Глядь! - в дверях кухни стоит паныч. Шевелюра и борода у него спутаны, глаза заспанные, белая вышитая сорочка расстегнута, и грудь из-под нее выглядывает, нежнее розового лепестка.

- Призадумаешься, когда рук не слышишь! - сурово ответила Марья.

- Отчего же это?

- Вон какой воз на себе тащила! - показала Марья на корзину.

- Бедная головушка! И никто не помог? Не нашлось никого? - сверкая глазами, спрашивает паныч.

Марья искоса взглянула на него и покачала головой.

- Да ну вас! - со вздохом ответила она.- Без шуточек не можете.

- О, вот вы уже и рассердились, Марья Ивановна. А я хотел попросить вас дать мне умыться.

- Вон кого попросите! - кивнула она головой на Христю.

- А это что за птичка вечерняя? - спрашивает он, уставившись глазами на Христю. Христя вся вспыхнула... "Это он вечерней называет потому, что я вчера заговорила с ним",- подумала она и еще больше покраснела.

- Девушка! Не видали? - ответила Марья.

- В первый раз вижу... Откуда такая пугливая горлинка?

Христя чувствует, что у нее не только лицо, вся голова горит, пылает.

- А что, хороша? - спрашивает, улыбаясь, Марья и еще больше раззадоривает его.

Паныч подбоченился и впился глазами в Христю.

- Что, уже влюбились? - смеется Марья.

- Да, уже влюбился. А ты как думаешь?

Христя так обрадовалась, что ее позвали в комнаты, стрелой помчалась!.. Вбежала в комнату, слушает, что хозяйка приказывает, а слышит - его голос, смотрит в землю - а видит его ясные глаза.

- Григорий Петрович встал? - спрашивает хозяйка.

- Не знаю... Там какой-то паныч в кухне,- ответила Христя, догадавшись, что речь идет о квартиранте.

- Это он и есть. Зови его чай пить.

Христя снова вошла в кухню, а он стоит, шутит с Марьей, и Марья развеселилась: смеется, болтает.

- Паны просят чай пить,- смутившись, сказала Христя.

- Хорошо, горлинка, хорошо. Дай же мне умыться, Марья!

- С какой стати? - крикнула Марья.- Раз она вам понравилась, так пусть и дает.

- Фю! Ты же моя старая служанка.

- Мало ли чего, старая? Старые теперь забываются, на молоденьких заглядываются.

Паныч покачал головой.

- Ну, какой от тебя толк, старая кочерга? Девушка! - крикнул он.Скажи свое крестное имя!

Марья засмеялась, а Христя молчит.

- Как тебя зовут? - снова спрашивает он.

- Не говори-и! - крикнула Марья, но Христя уже сказала.

- Христина,- протянул он.- А отца?

Христя молчит.

- Как отца зовут, спрашиваю?

Христя улыбнулась и ответила:

- Батька.

- Христина батьковна? А?

Марья еще громче рассмеялась, а за ней и Христя.

- Так вот послушай, Христина батьковна,- шутит паныч.- Будь отныне моею служаночкой и дай мне, пожалуйста, умыться... Шабаш, Марья Ивановна! Вас теперь побоку.

- Не очень, не очень! - покачав головой, ответила та.- Как бы снова не пришлось старым поклониться.

- Нет уж, этого не будет.

- Не будет приблуды, а хорошо будет,- затараторила Марья.

- Как, как? Что ты сказала?

- То, что слышали...

Пока они шутя перебранивались, Христя принесла воду.

- Неси сюда, Христя,- махнув на Марью рукой, сказал паныч, показывая на свою комнату.- Сюда, сюда... Ты еще не была в моей комнате?

Христя вошла вслед за ним. Большая комната в четыре окна; слева, у глухой стены, неубранная кровать, вся как сетка, из тонких железных прутьев; за нею у окна - стол; на столе всякие поделки из дерева, глины, камня. Тут обнимались голые люди, щерили зубы собаки, сверкали глазами кошки; по обе стороны стола на круглых тумбах стояли две темные человеческие фигуры: одна - в шапке и кожухе - настоящий мужик, другая без шапки, носатая, длинные кудри спускаются вдоль щек. По стенам - картин, картин - глаза разбегаются! В простенке черный блестящий шкаф, на нем большеголовый человек оперся на саблю, а из-за него вытягивает шею орел с распростертыми крыльями... Христя первый раз в жизни видела такие чудеса.

- Возьми, Христина, вон ту табуретку,- распорядился паныч,- и поставь посреди комнаты, а там вон, под кроватью, таз; поставь его на табуретку и поливай мне на руки.

Христя стала лить воду ему на руки, которые прямо светились на солнце. "И что там мыть?" - подумала Христя, глядя, как паныч намыливает душистым мылом и без того нежные и белые руки. Марья, приоткрыв дверь, просунула голову.

- Ишь - затворились... Смотрите, как бы греха не вышло,- улыбаясь, говорит Марья.

- А ты за нами подсматриваешь, старая карга?.. Не такие мы люди с Христиной. Правда ведь? - И он ласково заглянул Христе в лицо своими блестящими карими глазами.

- А какие же вы? - спрашивает Марья.

- Мы - праведные. Верно, Христя?

- Умывайтесь, а то я уйду,- застенчиво ответила Христя.

- Ишь ты какая!..- сказал паныч и подставил руки.

- Это она еще не обтерлась: снова ситце на колочке нависится! А оботрется...- хохочет Марья.

Христя то покраснеет, то побледнеет, даже слезы выступают у нее на глазах. "Ну, и бесстыдница эта Марья: невесть что болтает!" - думает она.

- Не смущай девушку, не смущай! - ответил паныч, кончая умываться.

Христя поскорее схватила таз с водой и выбежала в кухню. Марья зашла в комнату к панычу. И Христя слышит, как болтает и хохочет еще недавно грустная и сердитая Марья.

- О-о! там у нее такая...- со смехом говорит она.

- Постарались отец с матерью,- прибавил паныч.

Марья так и покатилась со смеху... Христя не поймет, о чем они говорят, она только догадывается, что речь идет о ней. Досада взяла ее. "Дураку все смех на уме!" - думает она.

Христя давно уже вытерла таз, но не хотела нести его в комнату, где стоит паныч, где смеется Марья. Она отнесла его только тогда, когда паныч, одевшись, пошел в комнаты пить чай.

- Ах, какой паныч! Ах, какой хороший человек! Только и отведешь душу, когда он дома,- со вздохом сказала Марья. Христя только головой покачала, не зная, что и думать про Марью. Она кинулась прибирать комнату паныча.

Когда хозяин с панычом ушли из дому, начались обычные хлопоты по хозяйству. На Марью опять накатило. Унылая, сердитая, она по десять раз принималась за одно и то же дело и, не кончив, бросала его. Все было не по ней, все ей мешало!

- Долго ты будешь возиться с этим борщом? - крикнула Пистина Ивановна и принялась сама крошить овощи, резать мясо.

Марья ходила, как сова, насупясь, молча гремела ухватами, мисками, горшками. Хозяйка тоже сердилась, и Христя не знала, как к ним приступиться, чтобы не навлечь на себя их гнев. Каким тихим и радостным был для нее вчерашний день, таким шумным и мрачным оказался нынешний. Как назло и дети не поделили игрушек и подняли крик, рев.

- Маринка! Чего ты плачешь? - кричала из кухни хозяйка.- Поди займи их,- велела она Христе.

Маленькую девочку Маринку, ревевшую на весь дом, Христя взяла на руки, носила, успокаивала, стучала пальцами по стеклу - ничто не помогало. Маринка билась у нее в руках, царапалась, рвалась к матери в кухню.

- Не пускай ее сюда! - крикнула хозяйка.

Насилу Христя успокоила Маринку, усадив ее на ковре играть в куклы, а тут Ивась расходился - веди его купаться.

- Нельзя, мама не велит,- уговаривала его Христя.

- Купаться!- орал Ивась, пока не вбежала красная как рак Пистина Ивановна и не отшлепала его. Ивась поднял рев.

- Стыдно, такой большой, а ревет,- уговаривала его Христя.- Вот поглядите, как Маринка хорошо играет. Вот пай-барышня!

- Пай!..- ответила Маринка, поблескивая глазами, и, схватив в объятия куклу с себя ростом, начала ее баюкать.

Ивась, весь красный, прыгнул, как кошка, к Маринке на ковер и одним махом расшвырял по полу всех кукол. Маринка снова завизжала, а Ивась отошел к столу и стал ее передразнивать.

- Долго вы будете тут шуметь? - крикнула хозяйка, выглянув из кухни.

- Вон она... ругается,- ответил Ивась, показывая на Христю.

Христя обмерла: что, если хозяйка в самом деле поверит? Какой нехороший мальчик!

Насилу Христя угомонила Ивася, насилу помирила его с Маринкой; когда они заигрались, она даже немного отдохнула. Потом, когда обед был готов, надо было накрывать на стол. Пришли хозяин и паныч - обед подавай, за столом прислуживай: то прими, то подай, то перемой, это перетри.

После обеда накормленные дети примолкли, хозяин лег спать; паныч пошел к себе в комнату - заперся. Христе пришлось сперва вымыть посуду, а уж тогда самой сесть обедать.

За обедом Марья разговорилась. Разговор вертелся вокруг паныча: и кто он такой, и где служит, и какой вежливый, простой, говорливый.

- Если б чуточку пополней, какой был бы красавец! - расхваливала Марья.- Наша пани, кажется, того... Как зайдет о нем разговор - не нахвалится кумом. Он Маринку крестил... А уж что до городских панночек так любая сегодня пошла бы, только бы посватал. Да какое там! Ни на кого не хочет он променять свою попадью. Поп в церкви вечерню служит, а он с матушкой чаи распивает. Пройдоха! А все равно хороший человек,- прибавила Марья и зевнула.

- Спать хочется? - спрашивает Христя.

- Совсем сон одолел! Подумай: ни на волосок не заснула. Сейчас пойду в амбар и завалюсь, а ты уж, пожалуйста, управься тут за меня.

Управившись, Христя повела детей в сад. Хозяйка тоже вышла с работой на крыльцо и, мурлыча песенку, что-то вязала. Ее нежные пальчики быстро-быстро перебирали какие-то прутики, из-под которых выплывал то рядок петелек, то кружочек, то снова рядок петелек. Христя удивилась... Она видела, как еврейки вяжут чулки, только это не то, это что-то иное.

- Что это вы, барыня, делаете? - робко спросила она и покраснела.

Хозяйка, взглянув на нее, засмеялась, залилась таким звонким, раскатистым смехом... Тело ее колыхалось, личико зарумянилось, блеснули два ряда белых зубов, а глаза так и сверкают, так и горят... "Ах, как хороша пани, когда смеется!" - подумала Христя.

- Вяжу,- ответила Пистина Ивановна.- Ты что, никогда не видала, что так вытаращилась? Смотри.

Христя взбежала к ней на крыльцо, и хозяйка стала ей показывать, как надо вязать.

У Христи в глазах зарябило, в голове закружилось, когда она посмотрела, как быстро хозяйка подхватывает медной спицей нитку, вывязывает петельку, в эту петельку опять втягивает нитку, и - бог знает как делается уже две петельки. Христя даже вздохнула.

- Не поймешь?

- Нет.

- Когда-нибудь научишься.

День клонился к закату. Солнце перевалило за полдень и нестерпимо палило; воздух казался желтым и пыхал жаром, как из печи. В саду, в тени и то было томительно, душно. Дети капризничали, не играли.