Гулящая 10 страница

- Дома ли Горпина? Хотелось бы мне повидаться с нею,- спросила Христя, чтобы прервать разговор.

- Дома, доченька. Пообедаем, и сходи к ней, если хочешь.

- Я больше не хочу есть,- сказала Христя, вставая из-за стола и крестясь.

- Ах, какая ты,- с грустью сказала, поднимаясь, мать и стала убирать со стола.

- Я на минуточку, мама; только повидаюсь с Горпиной и вернусь. А вы, Одарка, смотрите, не уходите,- весело распорядилась Христя, собираясь уходить.

- Бог его знает, долго ли придется, посидеть Одарке,- печально сказала Одарка, когда Христя вышла из хаты.

Приська только вздохнула. Обе они обиделись, что Христя так скоро убежала. "Приехала к матери в гости,- думала Одарка,- и помчалась к чужим!"

- Что же Христя рассказывает? Хорошо, ей там или нет? - спросила, помолчав, Одарка.

- Да вот как видишь! - горько ответила Приська.- Говорит, будто хозяйка - хорошая женщина, да кто ее знает! Может, так только прикидывается: все они поначалу хороши, пока не оседлают; а как оседлали вези, не упирайся!

- Да и Карпо рассказывает. Такая, говорит, хорошая женщина, такая хорошая! И ночевать пустила во двор, и накормила, и напоила.

- Эй, девка! Девка! - донесся с улицы голос Карпа.- Куда это ты?

- Прощайте! Ухожу,- откликнулась Христя.

- Нечего сказать - хороша: бросила мать и бежать!

- Кто это? - спросила Приська, прислушиваясь.

- Карпо идет. Видно, Христю встретил.

Вскоре вошел Карпо с узелком в руках.

- Здорово в хату! - поздоровался он.

- Милости просим, Карпо!

- Вашу встретил, куда-то побежала. Рада, что вырвалась...

- Это она к Горпине. Молода... хочется сразу всех обежать,- ответила мать.

- А я вам гостинцы принес. Хозяйка кланялась и гостинец прислала.

У Приськи глаза загорелись, когда она увидела высокую белую булку и пышный каравай. Она приняла хлеб из рук Карпа, поцеловала и положила на стол.

- Ишь как в городе пекут; у нас так не умеют,- хвалила Одарка, разглядывая булку.

- Ихнее это дело, ну, они и мастера. Нам не приходится такой хлеб есть, вот мы и печь его не научились,- ответила Приська.

- Отчего это так: городским так и булка, небось, а нам - один черный хлеб, да и тот с мякиной? - спросила Одарка.

- Так уж оно повелось. Все лучшее город себе берет.

Одарка глубоко вздохнула при этих словах.

- Паны да богачи! - помолчав, присовокупила она.

Ее никто не поддержал. Карпо повернул разговор на другое: стал рассказывать про поездку, про хлеба, про город, про Христину хозяйку.

- Слава богу скажите, что Христе так посчастливилось,- совсем ей хорошо! Хозяйка с нею не как чужая, а как мать родная!

Они довольно долго говорили об этом. Тишина теперь у Приськи и в сердце и в мыслях. Сердце щемить перестало, тяжелые мысли улеглись, рассеялись, вытеснили их тихие надежды, расчеты, предположения... Слава богу, что Христе хорошо... Хозяйка обещает отдать деньги... Отдаст спасибо! Христе платье новое будет, хоть и есть у нее одежка, да лишнюю иметь - все лучше. А не отдаст - так не все ли равно?.. Пропадет полгода службы,- а разве и так не пропадает?

"Полгода,- думает Приська, ложась отдохнуть после ухода Карпа и Одарки.- Как-нибудь перебьюсь, продержусь эти полгода... А там опять заживу с нею... Опять... Может, найдется кто... Ужель она такая бесталанная?.. И красотой и здоровьем бог не обидел, разве вот счастьем обидел..."

Старой матери не спалось. Ворочалась она с боку на бок, раздумывала про дочкину долю, про напасти, про нужду да бедность; гнали прочь эти думы и сон и покой от ее изголовья.

Где же дочка бегает, пока мать думу горькую думает?

Христя сидит у своей подруги Горпины, которая, не умолкая ни на минуту, рассказывает ей про деревню, про знакомых девушек и хлопцев, про то, что где случилось, какая о ком молва идет,- всем делится подружка с подружкой, всякую мелочь, всякую пустяковину - все ей выкладывает, все рассказывает... Рассказала про Ивгу, которая подала в суд на Тимофея, про то, как приуныл Тимофей, как, встретившись однажды с нею, Горпиной, говорил, что, если бы не толстая Ивга, он бы к ней прислал сватов!.. Про Федора, который и прежде дурил, да и нынче еще не в себе... "Все тебя вспоминает и плачет... Ты его и в самом деле влюбила в себя!"

Христя слушает тайные речи подружки, и сердце у нее бьется тревожно. Жизнь, от которой ее недавно оторвали, снова захлестнула ее. Снова окунулась она в эту жизнь, снова все видит, все слышит; и все глубоко трогает ее, будит ее мысли.

- А знаешь?.. Мне жаль его,- вздохнув, сказала Христя.

- Кого?

- Федора. Он хороший хлопец. Он лучше Тимофея, лучше их всех. У тех только языки острые, а этот - тихий, молчаливый... Вот за кого выходи, Горпина, не будешь каяться.

- Вот те и здравствуй! На тебе, боже, что мне негоже! - надув губы, ответила Горпина.- Почему же ты за него не идешь?

- Я - другое дело. Меня его отец не хочет брать в невестки.

- А меня захочет? Он богатую ищет. Думает, найдет дуру... Да ну его совсем! Ты лучше расскажи мне про город. Как там у вас? - заговаривает зубы Горпина.- Марину видела? Как она там? Совсем городская стала. В деревню и не заглянет никогда.

- Не видела. Некогда было узнавать, где она и что с нею.

Христя стала рассказывать про город, про тамошние обычаи, про хозяина и хозяйку. Она тоже ничего не утаила от своей подруги и рассказала, что у нее вышло с хозяином.

Сейчас они посмеялись над тем, от чего Христя раньше плакала.

- Тебе таки везет в любви! - со смехом прибавила Горпина, с завистью поглядев на подругу.

- Желаю тебе того же! - ответила Христя.

- Не хочу, не надо! - замахала та руками.- Старый, женатый, да полезет целоваться? Чур меня, нечистая сила! Провались он совсем! - и покраснев как кумач, Горпииа засмеялась.

А Христя давай передразнивать пьяного Загнибеду. Горпина животики уж надорвала, а у Христи глаза блестят, она сыплет шутками и заливается смехом.

Ушла Христя из дому на часок, а возвращаться пришлось уж вечером,- так она заболталась с подружкой. Солнце зашло, пылало зарево заката; небо потемнело; над деревней разостлалась ночная тень. По улицам, грузно ступая, возвращалась домой скотина; бежали свиньи, овцы. Со дворов доносился хозяйский оклик. Деревня перед сном зашумела, засуетилась. Каким радостным, давно знакомым кажется Христе этот деревенский гомон!.. Как в летний зной, в безводье, путник, встретив в глухом овражке быстрый ручеек, припадает к нему, чтобы утолить томительную жажду,- так и Христя жадно вслушивалась в этот вечерний гомон... Знакомое и родное встречало ее ласковым приветом, чаровало нежданными чарами.

Выходя с улицы на площадь, Христя около погоста заметила парня. Он шел медленно, понуря голову, будто в чем провинился или что-то искал. Христя всмотрелась в его фигуру: и поступь знакомая, и одежду она такую видела, а хлопец как будто незнакомый. Кто бы это мог быть?.. Тонким, исхудалым лицом он как будто похож на Федора. Ужели это он?

- Федор! - не удержалась Христя.

Парень точно испугался: вздрогнул, поднял голову, поглядел и, понурившись, снова медленно побрел по улице.

"Не узнал",- подумала Христя, поворачивая к дому. Легкая досада закралась в ее сердце, защемило оно у девушки... "Неужели я обозналась? Нет, нет, это Федор, это - он. Только что же с ним сталось? Никогда я его таким, не видела... Осунулся, опустился!" Всю дорогу не оставляли ее мысли про Федора.

Около дома, она встретила мать.

- Вот это так! Пошла на часок, а проходила до вечера,- упрекнула ее мать.

Христе стало еще грустней. "Что это я в самом деле, с ума сошла, что ли? - подумала она.- Приехала к матери, а полетела к чужим, подглядывала за незнакомыми хлопцами".

- А Одарка ждала-ждала тебя... И Карпо приходил. Долго сидели, тебя, поджидали. Под вечер Одарка опять забегала... "Нету?" - "Нету",- говорю. "Вишь, говорит, какая нехорошая: к чужим, так на весь день убежала, а ко мне - хоть бы плюнула!"

- Да я и сама не рада, что пошла,- печально, ответила Христя матери.

В хате ей стало еще тоскливей. Мать все пыталась завести разговор, но разговор у них не клеился, обрывался; Христя то промолчит, то ответит матери невпопад... Подождав, пока совсем стемнело, она постелилась и легла спать.

Христе не спалось: сон бежал ее изголовья... Сквозь маленькие оконца в хату пробивается сизый ночной сумрак; звезды, как искорки, мерцают в темноте. Тихо-тихо... Христя лежит и думает... Всякие мысли бродят у нее в голове. Чуднo ей, что она дома. Давно ли была в городе, а вот теперь дома! Она стала припоминать весь нынешний день, разговор с Горпиной. Много лишнего она ей наболтала. И зачем было, рассказывать? Что, если Горпина не утаит и разнесет по всей деревне? Нет, Горпина не такая: она никому не расскажет. А если расскажет? Ну, тогда Христя выдаст все тайны, которые подруга поверила ей... Кому? Кто ее в городе знает? Разве хозяйке?.. А что теперь хозяйка делает? Спит, наверно. Хотелось бы ей увидеть ее. Один только день ее не видала, а как соскучилась. А что, если хозяин вернулся и заругал хозяйку за то, что она отпустила ее домой? И ей чудилась эта ругань, крикливый голос, горящий взгляд... Господи! Что бы она дала, если б можно было, обернувшись мухой или птицей, перелететь в город!.. Не дано это человеку... Сердце, ее тревожно забилось. А тут Федор ей вспомнился - его исхудалое лицо, его унылый взгляд... До полуночи ворочалась Христя с боку на бок, пока сон не пришел и не успокоил ее разгоряченную голову.

Заснула Христя с грустными мыслями, а те, что разбудили ее, были еще печальней... Ей как будто что-то снилось, но что, она не могла вспомнить. Нечто тайное и страшное заставляло сильнее биться ее сердце; смутное предчувствие неведомой беды охватывало ее душу. Она и умылась и оделась, а предчувствие все росло, все сильнее томило ее... Тесной и печальной кажется ей родная хата; приземистей, невзрачней стала как будто родная деревня; жизнь в ней замерла; словно пожар прошел и опустошил самые лучшие места. Она рада хоть сейчас покинуть ее и полететь назад, в город... А ведь сегодня только суббота, ей надо пробыть здесь до завтрашнего обеда... Такая тоска терзает ее, так ей тяжело и трудно!

- Что ты грустишь, доченька? - спрашивает мать.- Ты бы сходила к Одарке.

Христя собралась и пошла. Но и у Одарки не лучше... Детвора щебечет; Одарка здоровается с нею, расспрашивает, а она слова вымолвить не может: город не выходит у нее из головы. Скоро и мать приготовила обед и пришла. Разговаривает с Одаркой, а Христя сидит как воды в рот набрала, а вокруг сердца ее вьется змея, впилась в него, жалит, сосет.

- Я, мама, пожалуй, сегодня пойду,- говорит Христя матери, вернувшись домой.

- Что это ты, доченька, так торопишься?.. Отпросилась до понедельника, а торопишься сегодня. Разве прискучило тебе у родной матери?..

- Я сама не знаю, что со мной... Так мне тяжело, так трудно!.. Сердце чего-то щемит... Мне все кажется, что хозяин вернулся.

- Ну и что ж? Разве ты самовольно ушла?- тебя ведь отпустили... И не посидела я с тобой, и не наговорилась, и не нагляделась на тебя...- жалобно прибавила мать.

Христя утерла горячую слезу, которая выкатилась у нее из глаз,- и ничего не ответила матери, только твердо решила про себя завтра чем свет отправиться в путь.

Так она и сделала. На другой день встала еще затемно, собралась, попрощалась с матерью и - ушла. Приходила поговорить Одарка, Горпина прибегала, хотела взять Христю с собой на гулянку; забегали еще две-три знакомые девушки,- но застали в хате только заплаканную мать, Христя была уже далеко.

- Что это она так скоро ушла? - спросила Горпина.- Говорила, до понедельника пробудет, а убежала сегодня.

"Убежала... убежала!.. Прилетела, как на пожар, и пропала, как дым... Убежала..." - подумала мать, и старое лицо ее омочилось горькими слезами.

Когда из-за горы показалось красное солнышко и осветило беспредельные поля, покрытые, точно слезами, утренней росой, Христя уже была далеко от деревни. Перед нею расстилалась бескрайная степь; позади нее в сизом тумане пряталась деревня. Христя ни разу не обернулась, не поглядела на нее. Смутные, тяжелые предчувствия гнали ее вперед. Там, за этим морем яркого света, на краю беспредельных полей, в тумане широких просторов, среди чужих домов, стоит дом ее хозяев... "Все ли там благополучно? Вернулся ли хозяин с ярмарки? А что поделывает хозяйка? Что-то мое сердце так ноет, что-то оно так трудно бьется?.. Ах, скорей бы, скорей бы добраться!"

И Христя все ускоряет и ускоряет шаг. Она не заметила, как миновала свои поля, как очутилась перед мостиком на Гнилом переходе! - он как раз на полдороге... Солнце повернуло на полдень, стояло над самой головой. "Еще рано,- думает Христя.- Дойду до Иосипенковых хуторов, зайду напьюсь воды, отдохну немного и Марью проведаю. Как-то она там?"

Вспомнив про Марью, она на некоторое время отвлеклась от мыслей про город. Но ненадолго... Может, Марьи нету, может, она уже бросила своих ушла в город... "Город! опять город?! - подумала Христя, и у нее тревожно и горько заныло сердце.- Ну, чего это я?!" - успокаивала она сама себя, утирая набежавшую внезапно слезу. И снова ускорила шаг.

Вот и Иосипенковы хутора. Посреди двора что-то виднеется; до нее доносятся крик и шум. "Видно, свекровь расходилась. Неудобно заходить",думает Христя, замедляя шаг. Она не ошиблась: это действительно Явдоха кричала на невзрачного мужика, сидевшего уныло на завалинке.

- Говорила: учи шкуру! Бери палку и бей! Так тебе жалко было? Ну, вот и пожалел... Она вот что тебе показала,- и старуха, сложив сразу два кукиша, ткнула их в глаза мужику.

Тот сидел, понуря голову, и молчал.

- Молчишь? молчишь? - снова стала наскакивать Явдоха.- Ну что ты за муж? Треснул бы ее разок-другой по башке да так, чтобы она у нее на плечах не держалась, вот бы она тебя и уважала, вот бы она тебя и почитала! А ты тряпка! Совсем как покойный отец... Так того хоть я держала в руках... А ты что? - тьфу!.. Теперь вот сиди, надувшись, как сыч, пропадай с тоски да жди, пока она вернется... Дожидайся - как же, дождешься.

- Ну, чего вы ко мне привязались? - с горечью произнес мужик.- Разве не вы грызли и грызли ее, пока совсем не выжили из дому?

- Это я-то? Я? Мать?! Это так ты отблагодарил мать за то, что она тебя уму-разуму учила? Я ее грызла?! Да что я - собака, по-твоему? А?

- Я не говорю, что вы собака, но только чего вы грызете? Дня не пройдет без грызни; ни минуты покоя нет!.. Только и жди: как будто бы тихо, нет, уже подняли бучу!.. Да разве можно жить в таком, прости господи, пекле? Каменный - и то не выдержит вашей грызни!

- А что же я, по-твоему, должна молчать? Молчать - перед этой поганью, перед этой рванью? Да кто она такая? Что она, наживала, сундуки с собой привезла? В чужом доме, да еще верховодить будет? Нет, не дождется она этого со всем своим поганым родом! Мне-то, какая нужда, что она вздумала шляться? Экое горе - подумаешь!!! Не впервой ей шляться-то... С улицы, сдается, и взяли...

- Так чего же вы беспокоитесь?

- Чего? Чего? - наскакивала на сына старуха.- Ах ты дурак этакий! Чего я беспокоюсь? Того беспокоюсь, что надругалась она над нами, насмеялась над тобой, дураком! Где это видано, где это слыхано, чтобы жена жила розно с мужем? Я б ее, поганку такую-сякую через полицию домой вытребовала... Я б ее, как собаку, к столбу на целый месяц привязала... каждый бы день сыромятной плетью стегала!.. Я б из нее выбила городскую дурь! А он: беспокоитесь? Тьфу! дурак! - И она, плюнув, быстрым шагом пошла в хату. Мужик только руками развел и еще ниже опустил голову на грудь.

"Нет, не стану я заходить,- подумала Христя, стоя за амбаром.- Зачем? Марьи нет дома, пойду-ка я лучше дальше",- решила она и повернула на дорогу.

"Все-таки Марья поставила на своем,- лезли Христе в голову мысли,бросила... Это ее муж. Жалко его, жена бросила, а тут и мать бранится. Несчастный! Уж я бы на месте Марьи перетерпела... Ведь не два века старухе жить? А впрочем - бог его знает! - не от хорошей жизни бегут люди. Видно, уж очень допекла ее старуха..." И Христя стала сравнивать себя с Марьей, вспомнила, про свою горькую участь. И ее выжили из деревни, и ее оторвали от родного дома, на службу вытолкали, чужим людям на посмешище, а беспомощная мать осталась одна, плакать и тужить. Кто только на свете не плачет, не льет горьких слез? На что хозяйка,- в довольстве, в достатке,- а и та жалуется на свою долю, сетует... Жизнь, как колесо, катится: одного вниз несет, другого вверх подымает, чтобы снова в грязь втоптать... Где же он, талан твой, где же оно, счастье, что ждешь его не дождешься, а придет оно на минуту, так затем только, чтобы потом истомили тебя пустые надежды?

Тяжело Христе такую думу думать одной посреди широкого поля; от тяжких предчувствий сердце у нее сжимается, ноет, щемит... "Хоть бы уж поскорее до города добраться!" - думает она, ускоряя шаг.

Вон из-за горы блеснул на солнце крест городской церкви; вон и рощи виднеются, сизым поясом охватившие город. Еще три версты осталось. Христя сошла на обочину дороги, где на пригорке росла высокая ветвистая липа, и присела в тени отдохнуть. С этого места так хорошо видно все кругом. Змеею вьется-бежит с горы дорога, круто поворачивает то вправо, то влево; по обе стороны ее раскинулись поля, черные, желтые, зеленые, уперлись, краями в дорогу... Солнце, садясь, озаряет поля косыми лучами,- и горят они всеми цветами, струясь поверху золотым отблеском, утопая в синеющей дали, а по цветистому их ковру, словно неприметные облачка по чистому небу, тихо скользят, пробегают легкие тени... Чудесна эта игра света с вечерними тенями! Воздух теплый, дышится легко, так и клонит ко сну, так и долит дремота, а звонкая песня жаворонка тихо баюкает истомленную думами душу... Утихают боль и обида, немеют горе и мука; исчезают тревога и грусть, и вдруг так легко становится на душе. "Вот куда бы хозяйку,- вот бы где побывать ей, бедняжке! Тут позабыла бы она все на свете, все... Как приду, расскажу ей, расскажу, где и как ее вспоминала",- подумала Христя, поднялась, легко вздохнув, и зашагала дальше.

Солнце совсем уже село, когда она ступила на широкую и людную улицу. Люди бежали отовсюду, сновали взад и вперед; крестьяне спешили на базар, на подторжье; крик и шум стояли вокруг.

"Не вернулся ли хозяин?" - подумала Христя, взглянув на лавку Загнибеды, и обомлела: лавка была открыта... Холод пробежал у Христи по спине, ноги похолодели, руки похолодели; сердце так тяжело забилось в груди... Что же он ей теперь запоет?.. Она не прошла - промчалась через базар и кинулась в свою улицу.

Вот и усадьба Загнибеды... Во дворе тихо, глухо, нигде ни живой души, только амбар белеет посреди двора. Христя торопится в дом; странно, что дверь в сени закрыта. Уж не больна ли хозяйка, а может, дома ее нет?.. Охваченная тревогой, Христя вбежала в сени.

Через минуту она выскочила из дома, бледная, дрожащая и - опрометью бросилась со двора!..

- О боже, боже!..- шептала она, пробегая по улице.

Прохожие останавливались в изумлении. "Чего это девушка так испугалась? куда это она летит?" - спрашивали они друг у дружки и, ничего не узнав, проходили дальше.

Христя побежала на базар к лавке - и только у самой двери заметила, что лавка закрыта.

- Хозяина не видали? - обезумев, спрашивала она у приезжих.

- Какого, хозяина? Поди ищи его!

Христя, обегав весь базар, снова полетела домой. Солнце совсем село, вечерняя заря угасала; на город спускалась ночь; в окнах домов зажглись огни. Христя неслась, как сумасшедшая. Прибежала к воротам, постояла-постояла, тяжело вздохнула и снова побежала. Когда Христя вбежала в дом дьячка, супруги бранились. Дьячиха посинела от злости, ругая своего старика, который тихо копошился, забившись в угол.

- Здравствуйте! - поздоровалась Христя.

Ей никто не ответил, да она и не слушала. Как безумная, бросилась она к дьячихе.

- Матушка! пойдемте к нам. С хозяйкой неладно.

- С какой хозяйкой? - сурово спросила дьячиха.

Христя только ломала руки и тряслась.

- Пойдемте, ради бога.

- Куда - к вам? - проворчала дьячиха.- Много вас тут найдется! Куда я на ночь глядя пойду?

- Тут недалеко... совсем близко... к Загнибеде,- насилу нашлась Христя.

- Да что у вас там?

- Не знаю, матушка. Я дома была, в деревню ходила... Вернулась, а хозяйка лежит... такая страшная... Боже мой, боже! - и Христя залилась слезами.

- Это он вчера вернулся... Погоди, я сейчас,- сказала дьячиха.

Пока дьячиха одевалась, Христя выбежала в сени. Слезы душили ее, она вся тряслась от страха... Когда они вошли во двор, у Загнибеды уже горел свет.

- Мне страшно. Я не пойду туда... Идите вы сами,- дрожа, говорит Христя.

- Чего ты боишься? Маленькая, что ли! - прикрикнула на нее дьячиха и, как коршун, ринулась в дом. Христя - за нею.

В кухне они застали Загнибеду. Заложив руки за спину, он мрачно ходил из угла в угол. Нагоревшая свеча на столе тускло освещала кухню.

- И ты вернулась? - крикнул Загнибеда, бросив на Христю пронзительный взгляд. Та, остановившись на пороге, так и замерла от ужаса.

- А где Олена Ивановна? - спросила дьячиха.

- Зачем вам Олена Ивановна?

- Нужна! - отрезала дьячиха и пошла в светлицу.

Загнибеда взял было свечу, чтобы посветить, подержал в руках, но тут же поставил; снова схватил и, повернувшись к Христе, погрозил ей кулаком; затем - со свечой ушел в комнату.

Когда Загнибеда вошел туда, свет упал на пожелтевшее лицо Олены Ивановны. Она лежала на спине, сложив на груди руки крестом, как складывают их покойникам. Глаза у нее были закрыты, под глазами - синие мешки; рот перекошен; дыхание тяжелое, хриплое... Все было ясно: шла последняя борьба между жизнью и смертью!

- Олена Ивановна! Олена Ивановна! - шепотом позвала ее дьячиха.

Олена Ивановна, не открывая глаз, тихо качнула головой.

- Сам не знаю, что с нею,- говорил Загнибеда, поднимая свечу, чтобы лучше осветить больную.- Оставил здоровехонькую, а вернулся - вот, как видите!- И он положил свою руку на ее руки.- Холодные как лед!

Больная открыла глаза, взглянула, на мужа - и заметалась на постели.

- Не буду! Не буду! - пробормотал Загнибеда и отошел.

- Вы бы за батюшкой послали,- посоветовала дьячиха.

Загнибеда махнул рукой и, опустившись на лавку, склонился головой на стол.

- О, какое несчастье, какое несчастье! - воскликнул он.

В комнате воцарилась мертвая, тишина. Больная открывала глаза, поднимала руки, потягивалась...

- Черный платок! Черный платок! - крикнула дьячиха.- Глаза закрыть!

Христя бросилась в боковушку. Хозяйка металась на постели, кидалась, страшно поводила глазами. На шее у нее, на руках расплылись, как жабы, черные пятна; набухшие жилы дергались - бились, судорогой сводило руки и ноги; больная стонала... Дьячиха сорвала с себя платок и бросила ей на лицо... Еще минуту она билась под платком... затем послышался невнятный шепот, скрежет и все затихло...

Немного погодя дьячиха сняла платок... Под ним лежала уже не Олена Ивановна, а бездыханный труп со страшно выкатившимися глазами...

Загнибеда подошел к трупу, поглядел и, задрожав, произнес:

-Ты меня покинула... покинула... Как же мне одному жить без тебя?

Дьячиха взяла его за руку и увела в кухню.

- А ты беги к соседям. Зови обмывать. Да и к моему старику забеги, пусть идет псалтырь читать,- велела дьячиха Христе.

Та стояла как вкопанная.

- Что же ты стоишь? Беги! - крикнула дьячиха.

Христя побежала, не понимая куда и зачем она бежит.

Через час сошлись женщины, старухи... Затопили печь, стали греть воду. Христя делала, что ей говорили: носила воду, таскала дрова, но ничего не помнила. Только когда обмывали покойницу, она заметила, что дьячиха все показывала пальцами на синие пятна и тихо шептала: "Вот она смерть, вот! Она-таки не ушла из его рук!" Бабы молча качали головами.

Чуть не за полночь покойницу обрядили и положили на стол. Старый дьячок стал в головах перед аналоем и хриплым голосом читал псалмы. Люди, крестясь, входили, глядели на покойницу и тихо выходили, словно боясь ее разбудить. Всем не верилось, что она умерла.

- Молодая такая,- жить бы да бога хвалить - так нет же...- шептали знакомые и незнакомые.

На Христю точно нашло: потерянная, пришибленная, она металась в толпе, пока дьячиха не крикнула на нее:

- Чего ты тут толчешься? Шла бы куда-нибудь!..

Христя, как пьяная, вышла во двор и присела на крыльце. Мимо нее проходили люди, задевали ее; но она ничего не чувствовала, точно окаменела. Склонив голову, сидела она и слушала, как стучит, замирая, у нее сердце.

- Это ты сидишь? - раздался над ее головой знакомый голос.

Христя глянула - перед нею стоял Загнибеда.

- Слышишь: только слово скажи - убью! - прошептал он и пошел со двора.

Христя опрометью бросилась под амбар. Ночь была звездная, но темная, как бывают весенние ночи. Христя видит, в густом мраке тени снуют по двору, слышны человеческие голоса, а кто говорит - не поймешь. В переднем окне горит свет. Он больно режет глаза, точно камень тяжелый ложится от него на душу; но отвести глаза, оторвать их от этого света Христя не может. Наклонит голову, а свет станет над головой и жжет-жжет. Это восковая свеча горит в головах у покойницы; там лежит она, скрестив руки, закрыв глаза: не слышит, не видит... А давно ли она провожала Христю в деревню? Давно ли сидели они рядышком, вспоминали, как хорошо жить в деревне, среди лугов, на приволье...

Идя в город, запомнила Христя то местечко под липой, откуда так хорошо все видно вокруг, чтобы рассказать хозяйке. А пришла - и что застала?..

Холодный ужас пронизывает вдруг все ее тело, леденит сердце. Она вспомнила, как вернулась сюда. Вот она входит во двор... Пусто, дверь в сени закрыта. Она идет в кухню... Тихо, тоскливо, серый сумрак окутывает дом... Где же люди? Шагнула в светлицу - никого, дальше - в боковушку... На постели что-то чернеет... Христя подходит. Да ведь это - хозяйка... Лицо белое-белое, как из мела выточено. Одни глаза горят, будто тлеют раздутые угли... "Что это вы? - заболели?.." Она только головой качает и шепнет что-то, шевелит губами... Так шелестит осенью сухая трава... "Не было... не было... Ох, смерть моя!" - только и разобрала Христя из ее шепота. Потом она руки подняла, все в темных полосах, и сразу их опустила; отвернулась, вздохнула и - закрыла глаза... Дальше Христя ничего не помнит... Слышит гомон; как будто базар; слышит, кто-то бранится... Ходит дьячиха; покрывает больную платком... Земля ушла из-под ног у Христи, все поплыло у нее перед глазами...

Бледный утренний свет озарял уже землю, когда Христя очнулась, пришла в себя. Вокруг никого не видно, только сизый туман колышется в воздухе. Во мгле мерцает искорка света: это желтое пятно от пламени свечи колеблется в окне. Христя сразу поняла, что это за свет и откуда он... Что же ей теперь делать? Куда деваться? Где перебыть эту тяжкую пору? А потом - что делать потом? Идти в деревню к матери? А как же тут бросить? Ведь Загнибеда ее из-под земли достанет!.. Она теперь как человек, который в степи заблудился: и туда ткнется - пусто, и сюда подастся - голо: кричи, зови, только твой голос разносится по безмолвной пустыне!

Христя задумалась. По спине у нее пробегает озноб, голова горит-пылает, в глаза будто кто песку насыпал. Она попыталась подняться и сразу села, ноги у нее подкосились. Она сидела, печально склонив голову, и слушала, как звенит-гудит у нее в ушах, как тревожно бьется сердце.

- А ты здесь спала? - услышала она подле себя. Это спрашивал Загнибеда.- Знаешь что? - продолжал он.- За то, что ты верно служила, усердно трудилась,- на вот тебе, и ступай себе с богом!- И он сунул ей в руки какую-то бумажку.

Христя поглядела на бумажку - серая, новенькая,- она сроду такой не видала; помяла в руках - хрустит... "Деньги это или так, клочок бумаги?.." Долго она глядела на бумажку, долго ощупывала ее. "Надо показать... расспросить..." И она спрятала бумажку за пазуху. Глянула - а подле нее ни души... Она сидела как шальная и думала...

Солнце поднялось над горизонтом; первые его лучи затрепетали над землей; туман редел, оседая на траву обильной росой; с улицы доносился говор и крик... Это люди спешили на базар.

"И правда, чего мне тут сидеть? - подумала Христя.- Расчет получила... пойду на базар, может, кого из своих, деревенских, увижу,- попрошу, чтобы подвезли домой".

И, поднявшись, она тихо пошла со двора. На улице на нее вдруг напал страх. А что, если Загнибеда бросится за нею и вернет назад? Скорее, скорее беги, Христя, домой!

И глухими улицами, обходя базар, она ушла из города.

Уже целую неделю Христя живет в деревне, а страхи у нее не прошли. Мертвая хозяйка, как призрак, стоит у нее перед глазами... Когда она остается одна в хате, ей сразу начинает мерещиться желтое тело в черных синяках, измученное лицо со страшно выкатившимися глазами. Христя боится оставаться одна. Пойдет куда-нибудь мать, и она за нею, а наступит вечер ей и с матерью страшно. На улицу к девушкам - ни за что! Уж Горпина с подругами и так и этак к ней приступали - не идет. Слух прошел по деревне, что это неспроста. А тут еще Приське как-то деньги понадобились, и она попросила Карпа разменять бумажку, которую принесла Христя.