Введение 5 страница. Другие начальники были не лучше

Другие начальники были не лучше. <Это отсутствие понимания со стороны начальства доводило меня почти до отчаяния. Я вкладывал в мое дело все мое умение, всю волю, целиком посвящал себя ему, а Глюке видел в этом только каприз и игру>. (Это звучит почти как жалоба прилежного ученика, который получил двойку.)

Не только начальство доставляло ему много хлопот, но и подчиненные. <Я видел, как мои люди обманывают меня на каждом шагу, каждый день переживал новые разочарования>.

Причиной лагерного невроза у Гесса, следовательно, не был моральный конфликт, связанный с самим фактом, что он был комендантом лагеря смерти. Это было его почетной обязанностью. Вид повседневных ужасных преступлений не вызывал в нем чувства вины, так как убийство людей не было для него преступлением, но солдатской обязанностью уничтожать врагов Третьего Рейха. Если этих врагов не уничтожать, они уничтожат немецкий народ.

Невротическое чувство вины возникло у Гесса из чего-то совершенно противоположного, а именно, из убеждения, что свои обязанности он не выполняет надлежащим образом. Для этого старого солдата, воспитанного с детства <в глубоком, - как он сам пишет, - чувстве долга>, сознание, что свой долг он не выполняет так, как следовало выполнить. было невыносимым.

Гесс пытается уменьшить тяжесть вины, перекладывая ее на начальство и на подчиненных. Чтобы уменьшить эту невыносимую тяжесть, он осмеливается даже критиковать своего высшего начальника - рейхсфюрера СС. Но в результате подрывались авторитеты, что также в свою очередь явилось невротическим фактором для Гесса. человека такого типа, для которого вопрос авторитета с детства был делом наиважнейшим.

Хотя это звучит неправдоподобно, лежащий в основе невроза у Гесса моральный конфликт был вызван чувством несостоятельности в исполнении своих обязанностей палача. Сам факт, что он является палачом, не вызывал в нем чувства вины, возможно, даже не доходил до его сознания. Ибо с детства он был приучен к слепому исполнению приказов, но не к анализу их содержания.

Не представляется также вероятным, чтобы повседневный вид лагерных ужасов был причиной невроза Гесса. Уж очень рано он начал привыкать к виду крови и страдания.

На 14-ом году жизни <вследствие постоянных просьб, я получил от матери разрешение вступить в качестве санитара в Красный Крест. [...] Слышал, как в палатах стонали тяжелораненые, несмело проскальзывал мимо таких коек. Видел также умирающих и умерших. Я испытывал тогда дрожь своеобразного чувства. Сейчас, однако, уже не смог бы детально его описать>.

Возможно, это <вызывающее дрожь чувство> при виде умирающих и мертвых было сексуально окрашено и потому оказалось вытеснено в бессознательное, однако нет доказательств этого. В конце концов, садистски окрашенные чувства не так уж редки у детей. Во всяком случае, во всей биографии Гесса трудно доискаться следов явного и даже скрытого садизма, что подчеркивает, впрочем, и Батавиа.

Хорошей школой для будущего коменданта Освенцима явились добровольческие корпуса, в которых состоял Гесс между 19-ым и 23-им годами жизни. Он пишет о них следующее:

<Сражения в прибалтийских странах отличались дикостью и свирепостью, с какими я не встречался ни раньше, во время мировой войны, ни после, во время других сражений добровольческих корпусов. [...] Когда доходило до схватки, то она превращалась в резню до полного уничтожения.

[... ] Я видел неисчислимое множество картин сожженных домов и обугленных трупов женщин и детей>.

Неплохой школой явились также существовавшие в этих корпусах тайные суды. <Поскольку правительство, пишет Гесс, - не могло признать добровольческие корпуса, не могло также преследовать и карать преступления в рядах этих подразделений, такие как кража оружия, разглашение военных тайн, измена государству и т. п. Поэтому в этих корпусах возник самосуд, опирающийся на старые немецкие образцы подобных ситуаций: тайный суд. Любая измена каралась смертью. Множество изменников было уничтожено>.

Так приспосабливался Гесс к своему будущему положению судьи и палача в одном лице. Потом начинается уже регулярное переучивание в лагере Дахау (1934-38). Там учили, по словам Гесса, что <любое минимальное проявление сочувствия показывает врагам государства слабую сторону, которой они не замедлят воспользоваться. Любое сочувствие врагам государства недостойно члена СС. Для людей с мягким сердцем нет места в рядах СС и хорошо бы они сделали, если бы как можно быстрей поступили в монастырь. В СС нужны только твердые люди, решительные, слепо выполняющие каждый приказ. Они не зря носят череп на головных уборах и всегда заряженное оружие. Они единственные солдаты, которые и в мирное время днем и ночью имеют дело с врагом, с врагом за решеткой>. Таким образом, служба тюремного стражника была возвышена до службы фронтового солдата.

Даже на Гесса произвело сильное впечатление наказание поркой: <Я хорошо помню первое наказание поркой, которое я видел. Я стоял в первом ряду и был вынужден внимательно наблюдать весь процесс наказания. Говорю "вынужден" потому, что если бы я стоял в заднем ряду, то не смотрел бы на это. Меня бросало в жар и в холод, когда начались крики. Все происходящее уже с самого начала вызвало у меня дрожь>. В нем зарождались сомнения в пригодности к такого рода службе. <И именно здесь начинается моя вина. Я явно осознал, что не гожусь к этой службе, так как не соглашался внутренне с такой жизнью и действиями в концентрационном лагере, каких требовал Эйхе. Я был внутренне слишком сильно связан с узниками, так как слишком долго сам жил их жизнью, сам пережил их участь. [...] Длительное время мое внутреннее убеждение боролось с чувством обязанности быть верным присяге СС и торжественному обещанию фюреру. Должен ли был я стать дезертиром?>

Так, следовательно, Гесс постепенно, с молодых лет подготавливался к своему будущему положению коменданта Освенцима.

Между прочим, стоит вспомнить о религиозной жизни Гесса. Он был воспитан в религиозной атмосфере, возможно, даже чрезмерно религиозной. <Вследствие данного отцом обета,- пишет Гесс, - соответственно которому я должен был стать священником, моя профессия была определена изначально. Все мое воспитание было ориентировано в этом направлении. С течением времени отец становился все более религиозным. При каждой возможности он выезжал со мной в разные чудотворные места в нашей стране, в кельи отшельников в Швейцарии, в Лурд во Франции. Горячо молился о благословлении для меня, чтобы я когда-нибудь стал священником. Я сам также был глубоко верующим, насколько это возможно для мальчика такого возраста, и свои религиозные обязанности трактовал очень серьезно. Молился с поистине детской серьезностью и ревностно исполнял обязанности министрикта>.

Религиозный слом произошел на 13-ом году жизни. Причиной было то, что исповедник Гесса, который в то же время был приятелем его отца, нарушив тайну исповеди, рассказал о происшествии, которое случилось с Гессом в школе. Дальнейшим стимулом к отходу от религии и отказу от карьеры священника, к которой предназначал его отец, было пребывание в Палестине, где он наблюдал, как в <священных местах по торгашески продавали и покупали святыни>. В 22 года он официально вышел из католической Церкви.

Он возвратился к религии лишь в польской тюрьме. В прощальном письме к жене он пишет: <Во время моего долгого, одинокого пребывания в тюрьме у меня было достаточно времени и покоя, чтобы обстоятельно продумать всю свою жизнь. Я основательно пересмотрел все свое поведение. [...] Вся идеология, весь мир, в который я так крепко и свято верил, опирались на совершенно ложных основаниях и неизбежно должны были когда-нибудь рухнуть. Мое поведение на службе этой идеологии также было совершенно фальшивым, хотя я действовал с полной верой в правильность этой идеи. Совершенно естественно поэтому, что во мне зародилось сомнение в том. не явилось ли мое отступление от Бога результатом тех же ложных оснований. Это была тяжелая борьба. Однако я нашел свою веру в Бога. Не могу тебе, любимая, уж больше писать об этих вещах; это завело бы слишком далеко>.

Как известно, в поисках этиологии психических нарушений можно придерживаться различных основных направлений: биологического, психологического, социологического. В рамках биологического направления существует много более узких путей: генетический, химический, нейрофизиологический, патофизиологический и т.д. Очевидно, ни одно из этих направлений не ведет к целостному пониманию этиологии заболевания, позволяя нам смотреть на вещи лишь с одной точки зрения.

Подобным образом в случае описанной выше тюремной реакции Гесса мы можем объяснять ее по-разному, хотя бы, например, монотонностью и изолированностью тюремной жизни. Можно также на все дело посмотреть таким образом: невроз и психоз суть предостережения, что наша жизнь не протекает правильным образом, соответствующим законам развития человека. Подобно тому, как боль является сигналом, предостерегающим организм от опасности. Редко, когда человек может полностью развить все имеющиеся у него возможности: часть из них оказывается в ходе жизни подавленной и не имеет возможности развиваться. Иногда в исключительных ситуациях, требующих огромного усилия, выявляется истинная ценность человека. Хаотически и бурно выходят на поверхность невостребованные <энергии> - в острой фазе психоза.

Есть, однако, люди, вся жизнь которых проходит в обедненных условиях. Такие люди не имеют возможности свободного развития, мельчают, как дерево, посаженное в горшке. Их жизнь поражает скукой, монотонностью, бесплодностью. На психиатрическом языке можно сказать, что эти люди не могли создать собственной личности, жили не автономно. Такой была жизнь Гесса, всегда в тени авторитета, всегда подавленная, замкнутая в тесных обручах приказов. Возможно, тюремный психоз был именно предостережением, что так дальше жить нельзя. И действительно, по выходе из состояния психического слома, Гесс решает изменить прежний образ жизни, поселиться в сельской местности, основать большую семью. Это звучало идиллически. Вскоре, однако, он вступает в СС.

Итак, следовательно, предостережение в форме тюремного психоза не помогло, Гесс вернулся к своей прежней жизненной линии - безусловного подчинения и в рядах СС формировался дальше по пути становления все более совершенного робота.

Если можно человеческую типологию расширить, добавляя тип робота, человека, жизнь которого основывается на слепом послушании, точном выполнении приказов, безгранично верящего в авторитеты, совершенно лишенного чувства юмора, поскольку юмор может угрожать авторитету человека, который может смотреть только односторонне, причем другие точки зрения ему недоступны, то следовало бы одновременно добавить, что этот тип людей склонен к компенсации своего, возможно бессознательного, чувства неполноценности стремлением к абсолютному подчинению себе других людей.

Будем надеяться, что этот тип робота-сверхчеловека кончился вместе с явлением немецкого гитлеризма.

ПРЕСТУПЛЕНИЯ ГЕНОЦИДА

К массовым преступлениям последней войны - как и к тяжелым травмам в жизни человека - можно подходить двояким способом: стараться вытеснить их в бессознательное либо пытаться спокойно проанализировать их причины и механизмы. В жизни индивида первый способ, хотя часто более выгодный, обычно совершенно подводит. Чем больше мы стараемся забыть о неприятных для нас фактах, тем сильнее овладевают они нашей психикой, а когда даже благодаря защитным механизмам их удается вытеснить из памяти, они дают о себе знать в форме иногда интенсивных невротических, психосоматических или психотических симптомов.

Трудно, разумеется, явления психической жизни индивида переносить на жизнь целых обществ, однако представляется маловероятным, чтобы человечество смогло забыть о преступлениях последней войны. Скорее они навсегда останутся темным пятном в истории пашей культуры. Тот факт, что как в польской, так и зарубежной литературе с каждым годом возрастает число публикаций па тему массовых преступлений, определенно свидетельствует о том, что лишь теперь можно говорить об этих вещах, когда воспоминания уже не столь свежи и болезненны.

Вероятно, лишь в будущем, при сотрудничестве историков, правоведов, социологов, психологов, психиатров можно будет понять некоторые проблемы; пока мы можем только ставить вопросы.

Из многих возникающих вопросов сформулируем здесь следующие два.

Вопрос первый: будут ли в будущем для определения нашей эпохи наряду с такими названиями как <век теории Эйнштейна>, <век кибернетики>, <век атомной бомбы> использоваться также и такие, как <век Освенцима, Майданека, Бухенвальда> и т. д. Иными словами, отличались ли преступления последней войны только количественно от преступлений, совершавшихся на протяжении всей истории нашей цивилизации, или также отличались от них качественно и были чем-то совершенно новым, изобретением XX века?

Вопрос второй: были военные преступники, занятые реализацией массового уничтожения, выродками-садистами, или же обычными людьми, которые в других политических условиях были бы, возможно, <нормальными> гражданами?

В истории нашей цивилизации было немало ужасающей жестокости, глумления, садизма. Подобно морскому приливу и отливу нарастали и спадали волны массовых убийств, совершаемых обычно во имя менее или более возвышенных лозунгов. Были концлагеря чем-то новым, или только усовершенствованной посредством техники и научной организации новой формой старых, как наша культура, приступов озверения? По-видимому, однако, были чем-то новым. Новизна состояла в ином отношении к противнику. Раньше, независимо от того, были ли это жестокости в отношении к первым христианам, еретикам, бунтующим крестьянам, или иным идеологическим, национальным или классовым противникам, человек, которого истязали, не переставал быть человеком, более того, был человеком грозным, который своей позицией, загадочностью, отвагой возбуждал страх у палачей.

Страх вызывал агрессию, которую было легко разрядить на побежденном противнике. При всем при том, однако, противник не переставал быть человеком, с которым велась ожесточенная борьба. Истязания побежденного были последним этапом борьбы, удовлетворяющим самые низменные инстинкты агрессии и садизма.

Может быть, не случайно, что узников концлагерей обозначали цифрами; в этот момент они переставали быть людьми и становились номерами. Их надлежало ликвидировать точным, научным методом. Они не вызывали страха, разве что отвращение. Их истребляли так, как истребляют крыс или насекомых. Части их тела составляли сырье для разного типа промышленного производства. Иллюстрацией этой позиции среди прочего может служить политическая карикатура; в первой фазе пропаганды она представляла, например, евреев как страшных зверей, чудовищ и т. п. Евреи тогда были еще людьми, возбуждали страх и агрессию. В последующей фазе их представляли как насекомых, грязь, которую выметает немецкая метла. Здесь человек уже превращается в номер, в вещь, вызывающую только отвращение.

Были, разумеется, садисты, но большинство палачей осуществляло массовые преступления из чувства обязанности. А это не удовлетворяло дремлющих чувств агрессии и садизма. Ибо нельзя быть садистом по отношению к номеру. В определенном смысле также современная война лишает человека всех агрессивно-садистских <наслаждений>, какие доставляло, например, вспарывание саблей или штыком внутренностей врага; сегодня летчик нажимает кнопку и даже не представляет себе, какие последствия имеет это малое движение пальца.

Не вдаваясь в сложную организационную структуру лагерей, стоит остановиться на том, каким образом относительно небольшая группа эсэсовцев могла удерживать в повиновении столь большую и разнообразную массу людей, почему столь относительно редкими были случаи массовых бунтов, почему несколько солдат могли вести тысячи человек в газовые камеры. Нам представляется, что важную роль здесь сыграло так называемое явление <зеркала>. Оно заключается в том, что человек в определенной степени смотрит на себя так, как видит его окружение, особенно важная часть этого окружения. Этой важной частью были немцы, а узники, особенно в периоды слома, видели себя их глазами. Работы над психиатрическими проблемами Освенцима, проводимые сотрудниками Краковской психиатрической клиники, указывают на то, что решающим фактором выживания в лагере была именно способность освободиться от этого заразительного взгляда на себя и вновь найти в себе человеческую сущность.

Отвечая, следовательно, на первый вопрос, можно сказать, что лагеря смерти были изобретением XX века. Это изобретение заключалось не в массовой агрессии и садизме, но в трактовке человека как номера. Основой всех межчеловеческих отношений является трактовка другого человека как человека. Нарушение этого, казалось бы, банального принципа приводит к катаклизмам вроде массовых преступлений минувшей войны. Многие причины послужили тому, что этот принцип был нарушен впервые именно в XX веке немцами, хотя, может быть, иным способом, с детской беззаботностью нарушили его американцы в отношении японцев.

Попытка анализа этих причин превышает мои возможности. Я хочу только указать на одну из них, возможно, наименее важную, но интересующую нас, врачей, а именно на немецкую <псевдонаучность>, заключающуюся в том, что в научном пылу забывалось о предмете исследований, т. е. о человеке.

Второй вопрос тематически связан с первым. Несмотря на то, что среди гитлеровских палачей, особенно тех <меньших>, которые непосредственно контактировали с узниками, не было недостатка в выродках, однако о большинстве можно сказать, что, как они сами определяли себя в послевоенных процессах, они были <порядочными немцами>; многие из них были добрыми отцами семейств, дисциплинированными - возможно, даже чрезмерно - гражданами Третьего Рейха. Были добрыми в отношении к людям, но не к номерам. Тот же самый Гесс, который миллионы людей отправил в газовые камеры, относился по-человечески к своему садовнику, узнику этого лагеря; этот узник, хотя у него и был свой вытатуированный лагерный номер, сам номером для Гесса не был, а был для него еще человеком. Мы возмущаемся, что почти все без исключения военные преступники на Нюрнбергском процессе или других процессах считали себя невиновными. Это возмущение представляется неоправданным, так как, говоря это в своем последнем слове, они не лгали. Они действительно чувствовали себя невиновными в совершенных преступлениях. Можно ли чувствовать себя виновными в уничтожении миллионов мух? Вероятно, до последнего момента своей жизни они не понимали ошибки в своем мышлении; вследствие странных поворотов судьбы и патологической идеологии они перестали видеть в человеке человека.

Один польский писатель, несколько лет спустя после войны, написал, что фашизм, правда, был побежден, но дух его остался победившим, ибо осталось сознание того, что были допущены такие преступления. Это сознание нельзя стереть, и оно, вероятно, будет оставаться бременем человечества не один век. Подобно тому, как мы стремимся облегчить состояние человека в его конфликтах, помогая ему понять механизмы их возникновения, так и здесь мы можем уменьшить бремя вины посредством анализа причин преступлений XX века.

<NO MORE HIROSIMA>

Диалог майора Этерли с венским философом Гюнтером Андерсом имеет большие шансы остаться в будущем символом атомной эпохи. Его апокалиптичность заключается не в угрозе атомной гибели, но в том, что во всем американском народе нашелся только один человек, который чувствовал себя ответственным и виновным за сбрасывание первой атомной бомбы. И этот человек обществом и психиатрами был признан психически больным человеком.

Психиатр доктор Мак Эрлой так пишет о своем пациенте Клоде Этерли: <Очевидный случай изменения личности. Пациент полностью лишен какого-либо чувства реальности. Состояние страха, возрастающее психическое напряжение, притупленные чувственные реакции, галлюцинации>.

Такое описание не только для врагов, но и для любого человека означает шизофрению. Удивительные это времена, в которых единственный голос совести оказывается голосом шизофреника. Определенным утешением для американцев может служить факт, что в немецком обществе до сих пор не нашлось майора Этерли, никто не чувствовал себя ответственным и виновным в уничтожении миллионов людей в концентрационных лагерях.

После многих лет работы психиатр иногда проникается убеждением, о котором он обычно никому не говорит, что те, кто являются его пациентами, в некотором смысле лучше и глубже тех, которых не считают <иными>. Эту мысль высказала просто и выразительно одна из санитарок, много лет проработавшая в Краковской психиатрической клинике: <К нам попадают те, которые больше чувствуют и видят>.

Возможно, для того, чтобы удерживаться в границах так называемой, нормы, нужно иметь в наше время кожу носорога.

ПОПЫТКА ПСИХИАТРИЧЕСКОГО ПРОГНОЗА

Способность предвидения будущего входит в сферу обязанностей врача. Прогноз является дополнением диагноза. В учебниках клинической медицины описание болезни подразделяется обычно следующим образом: этиология, патология, диагноз, прогноз, терапия. Зная протекание какого-то явления, его причину, механизмы возникновения и проявления, можно с большей или меньшей вероятностью предвидеть его протекание в будущем. Эта вероятность пропорциональна знанию явления. Прогноз влияет на терапевтический процесс. Иначе поступают, когда известно, что больному уже ничем помочь нельзя, нежели тогда, когда еще есть шансы на излечение. Это - одно из труднейших решений в профессии врача. Ибо каждому врачу известно, сколь часто прогнозы бывают ошибочными. Случается, что по всем канонам медицины больной должен был умереть, в то время как он приходит в состояние наилучшего здоровья.

Случается также, увы, и обратное. Явления, связанные с жизнью, не удается предвидеть с такой же степенью вероятности, как явления неживой природы и техники, так как они обладают своеобразной автономией, т. е. каждый живой организм имеет свою специфическую систему управления (генетическая, эндокринная и нервная системы). Зная даже все действующие на него факторы, что обычно невозможно, нельзя предвидеть, как они будут интегрированы и какие решения будут результатом этой интеграции.

В случае социальных явлений прогноз представляется еще более трудным, так как здесь дело касается будущего многих индивидов, а будущее каждого из них неизвестно. Даже если бы оно было известно, трудно было бы предсказать, в какие структуры организуются связи между отдельными индивидами. С другой стороны, однако, наблюдение большого числа индивидов лучше позволяет понять закономерности, недоступные индивидуальному анализу. Поэтому иногда проще предвидеть судьбы целого общества, нежели отдельного индивида. На той же самой основе легче определить путь потока, нежели отдельной капли.

Человек, подобно, впрочем, любому живому существу, должен проецировать себя в будущее. Ибо чертой жизни является стремление к будущему. Футурология равно в магическом издании, как и в научном, всегда пользовалась популярностью. Человек хочет знать, каким будет будущее, к которому он все время с таким усилием стремится. Ибо каждое его даже самое незначительное решение и каждая активность есть трансформация будущего времени в прошедшее. Одна из возможностей выбирается и реализуется. Futurum заменяется Huperfectum. Испытывая чувство постоянного превращения того, что должно быть, в то, что уже стало, живя как бы на самом краю будущего, там, где оно в моменте настоящего времени превращается в прошлое, человек хотел бы заглянуть в будущее подальше. Он стоит на границе прошлого и будущего, из которых первое является как бы страной собственной и знакомой, а второе - чужой и неизвестной, очень стремится с новой страной ознакомиться, но, увы, паспорта этой страны не имеет. Впрочем, такой паспорт не очень-то бы и помог, поскольку страна все время находится in status nascendi(1), и местом ее возникновения является критическая граница.

С биологической точки зрения будущее отдельного организма в общих, по крайней мере, очертаниях содержится в его генетическом коде. Из многих возможностей, какие он содержит, в ходе жизни, вероятно, реализуется только их часть. Существенные изменения генетических планов, благодаря которым возникает новый вид, являются делом очень длительного времени. С большой вероятностью можно принять, что генотип человека не изменился в течение последних нескольких десятков и даже более тысячелетий. В зависимости от условий среды изменяются только возможности его реализации.

1. В момент создания (лат.)

Например, умственные способности могут быть использованы для разыскивания следов в лесу, либо для проведения научного исследования, физические способности - для борьбы с диким зверем или врагом, либо в спортивных состязаниях. Чувства агрессии могут получить разрядку в форме убийства либо уничтожения противника бескровным способом и т. д.

Развитие содержащихся в генотипе возможностей зависит, следовательно, от среды. Резкие изменения среды часто приводят к эволюционному скачку. Тогда проявляются те генетические возможности, которые в данной среде не имели возможности реализации. Индивиды, наделенные такими возможностями, имеют большие шансы на выживание по сравнению с теми, которые их не имеют. Быстрее создаются новые расы и виды.

Биолог, занимающийся футурологией, не может обойтись без диагноза и прогноза условий среды, в которой живет изучаемый им живой организм. Занимаясь человеком, он находится в особенно трудном положении, так как средой человека являются, прежде всего, другие люди и продукты их материальной и духовной культуры. Круг наблюдения замыкается; в поисках будущего человека в его условиях среды вновь возвращаемся к человеку.

Встречаются люди, наделенные способностью предвидеть будущее. Они видят его обычно в образной форме. На чем основываются эти способности - до сих пор неизвестно. Подобно телепатическим способностям, способности ясновидения относятся к новой, ставшей популярной в последние годы, области психологии, так называемой парапсихологии. Наблюдения за поведением животных указывают на то, что они иногда обладают способностью предчувствовать будущие события, например, морозную зиму, землетрясения и т. п. Вероятно, сигналы, невоспринимаемые человеком, предостерегают их в отношении того, что должно происходить в будущем. Вероятно, опытный врач по незначительным признакам, невоспринимаемым врачом с более слабой наблюдательностью и интуицией, может правильно предвидеть будущее своего пациента. Историк, или социолог, часто на основе мелких и, казалось бы, несущественных признаков настоящего времени делает правильный прогноз будущего. Очевидно, для такого прогнозирования необходимо четкое знание основных закономерностей социальной жизни, а врачу - знание законов человеческого организма. Нет необходимости добавлять, что как в медицине, так и в социальных науках знание этих законов никогда не бывает полным. Основные законы имеют характер границы, к которой науки асимптотически приближаются, но достичь ее не могут. Тем более приходится удивляться, что прогнозы иногда бывают верными.

Если бы сравнить верность прогнозов, сделанных на основе рационального анализа явления, с верностью прогнозов, опирающихся единственно на неясной способности видения будущего, то не исключено, что процент правильных прогнозов был бы больше во второй группе. Это не означает, что футурология должна базироваться на иррациональных основаниях и отказаться от своего научного характера. Следует, однако, отдавать себе отчет в том, что в случае явлений живой природы, а в особенности относящихся к человеку, отыскание основных законов, которые делают возможным рациональное предвидение будущего, значительно труднее, нежели в случае явлений, относящихся к неживой природе. Не следует также излишне полагаться на логику точных наук и пытаться свести явления живой природы до уровня физических и химических явлений.

Подобные тенденции выступают достаточно сильно в современной медицине, что отрицательно влияет на адекватность диагноза, прогноза и терапии, а тем самым и на здоровье больного. Разумеется, законы физики и химии обязательны также и для живой природы, однако нельзя замыкать ее явления в рамках этих законов; это был бы возврат к более низкому уровню организации. Степень организации живых организмов столь высока, что обеспечивает им автономию; они являются индивидуальными системами с неповторимой и специфической структурой.

Они являются скорее субъектами, нежели объектами. Они имеют индивидуальные будущее и прошлое.

По мере роста степени организованности системы, равно живой (организм), как и неживой (например, самоуправляемая система), возрастает также степень ее автономии, т. е. независимости от среды. Такая система имеет собственные индивидуальные будущее и прошлое; в ней содержится план действия (техническое или генетическое программирование) и память, хранящая то, что уже происходило (техническая или биологическая память).