Внутренние противоречия модели «догоняющего» развития

В XX веке человечество стало свидетелем множества попыток «догоняющего» развития, представленных двумя существенно от­личающимися друг от друга моделями. Первую, сугубо индустри­альную, использовали СССР в 30-е годы, Германия в 30-е и 40-е и страны социалистического лагеря в 50-е и 60-е годы. Определяю­щей ее чертой стало параноидальное стремление к опоре на соб­ственные силы, что породило хозяйственную автаркию, ужесточе­ние авторитарных режимов, использование жестких мобилизаци­онных мер и вызвало в конечном счете если не открытый протест, то социальную апатию. Результатом оказалась стагнирующая хо­зяйственная система, неспособная к конкуренции с рыночными экономиками. Вторая модель, в определенной мере копировавшая постиндустриальные тенденции, воплотилась в опыте Японии 70-х и 80-х годов и государств Юго-Восточной Азии 80-х и 90-х. В этом случае большая естественность процесса, не требовавшая стольжесткого политического давления, сочеталась с явной зависимос­тью от внешних факторов и уязвимостью вставших на этот путь стран перед лицом новых тенденций в развитии самого постиндус­триального мира.

Обе модели не могли и не могут обеспечить достижения техно­логического и хозяйственного паритета стран, принявших их на вооружение, с западным миром; но учитывая, что вторая группа государств достигла в последние десятилетия значительно больших успехов, чем первая, мы сосредоточим наше внимание прежде все­го на противоречиях того типа «догоняющего» развития, который был реализован в Японии и Юго-Восточной Азии. Неудачи этой модели порождены целым рядом факторов, и на шести из них мы остановимся ниже.

Первым таким фактором является выраженная односторон­ность индустриального развития всех догоняющих стран. Если в государствах советского блока или нацистской Германии домини­ровали либо военный сектор, либо тяжелая промышленность дос­тижения которых не отражались позитивным образом на благосо­стоянии народа, то в Японии, и в еще большей мере в странах Азии, упор был сделан на опережающее развитие машиностроения и элек­троники. В массовом порядке приобретая американские и европей­ские патенты, японские и азиатские производители наращивали выпуск относительно недорогих товаров повседневного спроса наводняя ими рынки западных стран. Известно, что Япония к середине 80-х годов обеспечивала 82 процента мирового выпуска мото­циклов, 80,7 процента производства домашних видеосистем и око­ло 66 процентов фотокопировального оборудования. В тот же пе­риод в Южной Корее доля машиностроения в объеме промышлен­ного производства достигла более чем 25 процентов, а доля электрон­ной промышленности — 17,8 процента; эти две отрасли обеспечи­вали более 60 процентов общего объема южнокорейского экспор­та[238]. В Малайзии доля занятых в электронной промышленности составлявшая в 1970 году не более 0,2 процента общей индустриальной занятости, в конце 80-х достигла 21 процента, а доля про­дукции данной отрасли в общем объеме экспорта превысила 44 процента. Тайвань стал пятым в мире производителем микропро­цессоров, а доход, полученный крупнейшими тайваньскими фир­мами от их продажи, вырос с практически нулевой отметки в 1989 году до 2,5 млрд. долл. в 1993-м. Если в 1970 году в Южной Корее, Таиланде и Индонезии доля сельского хозяйства в ВНП со­ставляла соответственно 29,8; 30,2 и 35,0 процента и была на 3-7 процентных пунктов выше доли промышленного сектора, то в 1993 году данные показатели упали до уровня в 6,4; 12,2 и 17,6 процента, что ниже доли промышленности соответственно на 40, 28 и 22 процентных пункта[239].

Такой ход индустриализации можно было бы только привет­ствовать, если бы не очевидная неспособность внутреннего рынка поглотить эту товарную массу. Уже в конце 60-х годов, когда в Южной Корее эксплуатировалось не более 165 тыс. легковых авто­мобилей, там был введен в действие завод, рассчитанный на произ­водство 300 тыс. автомашин в год; в 80-е годы производство элек­тронной техники в Сингапуре, Малайзии и Гонконге стабильно пре­вышало потребности внутреннего рынка в 6-7 раз. И хотя такой тип развития был вполне объясним, поскольку ускоренная индус­триализация не могла не требовать концентрации основных уси­лий на определенных направлениях, негативные последствия по­добной стратегии очевидны.

Вторым важным фактором является недопотребление населе­ния, вытекающее из индустриального типа догоняющего развития и препятствующее становлению широкого внутреннего рынка. Ис­ходной предпосылкой в данном случае выступал низкий уровень материального благосостояния населения развивающихся стран, встававших на путь «догоняющего развития». Как правило, все они переходили к политике ускоренного индустриального роста в ус­ловиях, когда величина валового национального продукта не пре­вышала 300 долл. на человека в год. Когда бы ни инициировалась новая хозяйственная политика (в Малайзии, Сингапуре и на Тайва­не это произошло в конце 40-х годов, в Южной Корее и Индоне­зии — в начале 60-х, в Таиланде — в конце 60-х, в Китае - в нача­ле 80-х, а во Вьетнаме и Лаосе — на рубеже 90-х годов), данный показатель не превосходит указанной величины. В Малайзии он составлял не более 300 долл. в начале 50-х годов, в разрушен­ной войной Корее — около 100 долл. в конце 50-х, на Тайване -160 долл. в начале 60-х, в Китае, двинувшемся по пути преобразо­ваний в 1978 году, — 280 долл., а во Вьетнаме уровень в 220 долл. был достигнут лишь к середине 80-х.

Именно низкий уровень доходов населения стал важнейшим условием ускоренной индустриализации, и для ее поддержания их рост должен был оставаться весьма умеренным. В середине 90-х годов, когда в развитых странах величина среднечасовой заработ­ной платы промышленного рабочего составляла от 12 до 30 долл. в Корее и Сингапуре труд высоквалифицированного специалиста оплачивался из расчета не более 7 долл., а в Малайзии — 1,5 долл. в час. В Китае и Индии в это же время занятые в промышленности рабочие получали около 3, а во Вьетнаме — не более 1 5 долл. в день[240]. На протяжении всего периода ускоренной индустриализа­ции, с середины 70-х и до конца 80-х годов, в Таиланде, Малайзии и Индонезии фактически не фиксировался рост реальной заработ­ной платы; даже в наиболее успешно развивавшейся Южной Корее в конце 80-х годов средняя заработная плата в промышленности составляла 15 процентов от ее уровня в Японии и 11 процентов от ее уровня в США. Как следствие на протяжении 80-х показатель ВНП на душу населения в Таиланде, Малайзии и Индонезии сни­зился соответственно на 7,23 и 34 процента по сравнению с анало­гичным показателем, рассчитанным для стран «большой семер­ки»[241]. Последствия бума 90-х годов также не сильно сказались на положении большинства жителей этих стран: так, в Таиланде доходы наиболее высоко оплачиваемых 10 процентов населения в тече­ние этого периода выросли втрое, тогда как наименее состоятель­ных 10 процентов не изменились.

Несмотря на внешнее процветание восточноазиатских стран и высокие доходы их высшего класса, средний слой, являющийся опорой индустриальных наций, оставался в Азии весьма малочис­ленным. По состоянию на начало 90-х годов, к нему относили себя около 4 процентов индонезийцев; в Таиланде численность квали­фицированных рабочих, технического, административного и управ­ленческого персонала составляла в это же время не более 7,6 про­цента; в Южной Корее численность среднего класса, по подсче­там различных экспертов, колебалась от 10,5 до 11 с небольшим процентов[242]. Даже сегодня тот средний класс, который сложился в 60-е — 70-е годы как основа устойчивости постиндустриальных держав, отсутствует в большинстве стран Юго-Восточной Азии, а отрыв этих наций от западного мира остается огромным. Если при­нять в качестве стандарта потребления, близкого постиндустриаль­ному, годовой доход в 25 тыс. долл. на семью, то из насчитываю­щихся в современном мире 181 млн. таких семей 79 процентов при­ходятся на развитые страны, а их число в пяти ведущих новых ази­атских «тиграх» — Китае, Южной Корее, Тайване, Индонезии и Таиланде, — население которых в шесть раз многочисленнее аме­риканского, не превышает четверти количества таких семей в США[243]. Все это делает внутренний спрос в новых индустриальных странах весьма ограниченным, а их дальнейшее хозяйственное развитие — не имеющим устойчивой основы.

Третий фактор, мимо которого также нельзя пройти в рамках нашего анализа, связан с преобладанием в «догоняющих экономи­ках» экстенсивных методов развития, что делает их хозяйствен­ный прогресс внутренне ограниченным. Мы уже отмечали, что ста­бильное развитие постиндустриальных держав в 90-е годы происходит на фоне нарастающего потребления их гражданами матери­альных и информационных благ и устойчивого снижения доли на­копления в национальном доходе. Между тем в Юго-Восточной Азии в течение всего периода ускоренной индустриализации на­блюдалась противоположная тенденция. Несмотря на низкий уро­вень валового национального продукта на душу населения, страны региона вынуждены направлять значительную его часть на даль­нейшее развитие производства. В результате даже в начале 90-х го­дов норма сбережений составляла на Тайване 24 процента в Гон­конге — 30, в Малайзии, Таиланде и Южной Корее — по 35 в Ин­донезии — 37, в Сингапуре — 47, а в Китае доходила, по некото­рым данным, до фантастического уровня в 50 процентов от валового национального продукта[244]. При этом, в отличие от всего остального мира, Южная и Восточная Азия оставались единственными регио­нами, где в период с 1965 по 1993 год доля сбережений в валовом национальном продукте имела тенденцию не к снижению а на­против, к заметному росту (с 12 до 21 процента и с 22 до 35 процен­тов, соответственно).

Однако низкие доходы населения и высокая норма сбережения были не единственными источниками впечатляющего индустриаль­ного прорыва азиатских стран. Развивающееся промышленное про­изводство предъявляло спрос на дополнительные рабочие руки рекрутировавшиеся из среды крестьян и ремесленников. Рост доли промышленности в валовом национальном продукте сопровождался почти таким же повышением доли занятых в индустриальном сек­торе. В Сингапуре с 1966 по 1990 год этот показатель вырос с 27 до 51 процента; в Южной Корее с начала 60-х по начало 90-х годов он повысился с 22 до 48 процентов; на Тайване — с 17 процентов в 1952 году до 40 в 1993-м. Параллельно в общей численности рабо­тающих росла доля женщин, а также увеличивалась продолжитель­ность рабочего дня. В результате в Южной Корее и на Тайване в первой половине 90-х годов средняя продолжительность рабочего времени в индустриальном секторе достигала почти 2,5 тыс. часов в год, хотя в большинстве европейских стран она была законода­тельно ограничена 1,5 тыс. часов[245].

Все это показывает, что большинство азиатских экономик вплоть до кризиса 1997 года развивалось исключительно экстенсивными методами. Если сравнить долю фактора производительности в об­щей динамике роста валового национального продукта в различ­ных странах в 50—70-е годы, можно увидеть, что на Тайване при средних темпах роста 9,4 процента посредством повышения про­изводительности обеспечивалось лишь 2,6 процента прироста ВНП в год, в Южной Корее при темпах роста ВНП 10,3 процента — все­го 1,2 процента, в Сингапуре при ежегодном росте 8,7 процента— только 0,2, тогда как, например, во Франции эти показатели состав­ляли 5,0 и 3,0 процента, соответственно[246]. Поэтому мнение П. Крагмана, отмечающего, что «прогресс молодых индустриальных стран Азии, как и развитие СССР в период высоких темпов роста, стиму­лировался в первую очередь небывалым увеличением затрат труда и капитала, а не повышением эффективности производства»[247], впол­не отражает основное различие между постиндустриальной пара­дигмой прогресса и практикой «догоняющего» развития.

Четвертым фактором, существенно обострившим проблемы стран, развивающихся по «догоняющему» пути, стал масштаб­ный импорт капитала, принявший в 80-е и 90-е годы особенно ги­пертрофированные формы. Хотя сами по себе иностранные инвес­тиции не могут и не должны рассматриваться как негативное явле­ние, в странах, реализующих политику «догоняющего» развития, экспансия иностранных инвестиций нередко становится причиной усугубления односторонности их экономики. С самого начала ус­коренного развития азиатские страны оказались сборочными цеха­ми международных корпораций; известно, например, что в 80-е годы количество произведенных в Южной Корее компьютеров выросло в 20 раз, однако 95 процентов из них было произведено по лицензи­ям, стоимость отечественных комплектующих не превышала 15 про­центов, а все установленное на них программное обеспечение было импортировано из-за рубежа[248]. Обратной стороной иностранных инвестиций становится чудовищная зависимость от поставок ком­плектующих и технологий: к 1995 году импорт десяти новых инду­стриальных стран Азии составил 748 млрд. долл., что на 12 млрд. долл. превосходит показатель ЕС.

Несамодостаточный характер развития, который отмечается в Азии с середины 70-х годов, привел к тому, что постоянно увеличи­валась потребность в новых инвестициях. Только за период с 1987 по 1992 год объем прямых иностранных капиталовложений в мала­зийскую экономику вырос почти в 9 раз, в тайскую — в 12-15, в индонезийскую — в 16 раз. Поступление в эти страны гигантских средств (а темпы роста иностранных капиталовложений в 80-е и 90-е годы устойчиво превышали темпы роста валового националь­ного продукта) делало фактически излишним повышение эффек­тивности производства.

Как следствие, Япония, Сингапур, Гонконг и Тайвань, ставшие лидерами «догоняющего» развития, настолько уверовали в правиль­ность избранного пути, что продолжали наращивать инвестиции в страны региона даже тогда, когда рискованность подобной практи­ки стала очевидной. В 1993 году они обеспечивали 59,7 процента иностранных инвестиций в экономику Таиланда, тогда как доля США не поднималась выше 20 процентов; аналогичные данные по Малайзии для 1994 года составляют 62,2 и 11,6 процента, по Вьет­наму по состоянию на конец 1995 года — 68,1 и 5,9 процента. Бо­лее того, если с 1994 по 1996 год японские и сингапурские инвести­ции в страны региона росли темпами, достигавшими 30 процентов в год, то американские стагнировали, а иногда (например, в Индо­незии) даже сокращались. Еще более неправдоподобным образом росли финансовые потоки, направляемые на местные фондовые рынки. Если в 1990 году их объем не превосходил 2 млрд. долл., то за 1990—1994 годы в целом он составил 42 млрд. долл. [249] В 1994 году, когда рыночная капитализация китайских компаний, представ­ляющих страну с более чем миллиардным населением и гигант­ским хозяйственным потенциалом, составляла около 44 млрд. долл., соответствующий показатель для 19-миллионной Малайзии дос­тиг 200 млрд. долл., или 300 процентов ВНП, что почти в два с половиной раза превосходило показатели Великобритании и США[250]. Подобная ситуация приводила к переоцененности национальных активов в условиях, когда расширение производства зависело от поступления дополнительных инвестиций. Возникал заколдован­ный круг, который рано или поздно должен был разомкнуться.

В качестве пятого, и, пожалуй, наиболее существенного фак­тора несамодостаточности «догоняющего» развития необходимо отметить зависимость стран, идущих по этому пути, от экспорта собственной продукции. Концепция ориентированности на внешние рынки была и остается одной из идеологических основ азиатской модели индустриализации. Ее следствиями выступают проведение жесткой протекционистской политики и откровенный демпинг соб­ственных товаров на мировых рынках. Между тем в 90-е годы по­добная политика перестала приносить плоды, так как поддержание высоких объемов экспорта не только требовало дополнительных (и притом малопроизводительных) инвестиций, но и существенно повышало зависимость от мировой конъюнктуры.

В результате все эти страны оказались в ситуации, когда доля поставляемой на экспорт продукции (составляющая в постиндуст­риальных державах не более 7-8 процентов ВНП), достигает гораз­до более высоких значений — 21,2 процента в Китае, 21,9 в Индо­незии, 24,4 на Филиппинах, 26,8 в Южной Корее, 30,2 в Таиланде, 42,5 на Тайване, 78,8 в Малайзии и фантастического уровня в 117,3 и 132,9 процента, соответственно, в Гонконге и Сингапуре[251]. Воз­веденный в абсолют, принцип экспортной ориентированности развивающихся экономик привел к тому, что в 80-е годы хозяйствен­ный рост Южной Кореи и Тайваня на 42 и 74 процента соответ­ственно был обусловлен закупками промышленной продукции этих стран со стороны одних только США[252]; для Бразилии американ­ский импорт обеспечивал более половины, а для Мексики — почти 85 процентов положительного сальдо торгового баланса. Зависи­мость развивающихся стран от постиндустриального мира прини­мает непропорциональный характер. Доля их экспортных товаров, направляемых в США, Западную Европу и Японию, составляет, как правило, от 45 до 60 процентов, то время как доля экспорта развитых держав в данные страны остается минимальной (в торго­вом обороте Франции и Италии она составляет 4,3 процента, Гер­мании — 5,5, Великобритании — 7,7, США — 16,3, и только пока­затель Японии значительно выше — 30,4 процента[253]). Таким обра­зом, в современных условиях возможная потеря развивающихся рынков для постиндустриальных стран окажется гораздо менее бо­лезненной, чем сокращение поставок в Европу и США для «дого­няющих» государств. Данное обстоятельство стало катализатором кризиса 90-х годов: если в 1995 году объем экспорта из Южной Кореи вырос более чем на 30 процентов, из Малайзии — на 26, из Китая — на 25, а из Таиланда — на 23 процента, то соответствую­щие показатели в 1996 году составили уже 4,2,4,0,1,5 и 0,5 процен­та. Между тем зависимость от импорта патентов и комплектующих оставалась исключительно большой; результатом стало финанси­рование промышленного развития за счет покрытия дефицита из долговых источников. К 1996 году текущий дефицит платежного баланса стран Юго-Восточной Азии достиг 36,5 млрд. долл., уве­личившись в течение одного года более чем на 10 процентов. Кри­зис стал неизбежным.

К середине 90-х годов хозяйственное развитие «догоняющих» стран со всей отчетливостью продемонстрировало, что оно в пол­ной мере зависит от импорта технологий и капитала из западного мира и экспорта собственной продукции в постиндустриальные страны. Таким образом, стало ясно, что идущие по этому пути страны способны догнать развитый мир настолько быстро и продвинуться настолько далеко, насколько это будет угодно самому развитому миру, а прогресс развивающихся стран не несет угрозы монополярному мировому устройству.

И, наконец, шестой фактор, на котором следует остановиться, состоит в абсолютной технологической, интеллектуальной и куль­турной зависимости развивающихся стран от развитого мира. Все государства, направившиеся по пути «догоняющего» развития, имеют отрицательное сальдо в балансе торговли технологиями со странами Запада. Неразвитость среднего класса не дает возможно­сти сформироваться слою людей, которые восприняли бы образо­ванность в качестве значимой ценности и у которых стремление к творческой деятельности сформировалось бы как настоятельная потребность. Хотя сегодня почти все дети в Японии или Южной Корее посещают школу, это, скорее, остается данью традиции, не­жели обусловлено внутренними мотивами: если 60 процентов выс­ших менеджеров американских компаний имеют докторские сте­пени, то 30 процентов японских управляющих даже не учились в колледже. В то же время в Китае и Индонезии только 45-50, а в Таиланде — менее 40 процентов молодежи соответствующей воз­растной группы посещают среднюю школу. Более того, если во Франции 44 процента выпускников школ поступают в высшие учебные заведения, а в США этот показатель достигает 65 процен­тов, то в Малайзии он не поднимается выше 12; в результате не более 5 процентов молодежи в возрасте от 20 до 24 лет обучаются в вузах. Индустриальная модель прогресса не делает инвестиции в образование выгодными: если в США в 1973—1987 годах заработ­ная плата мужчины, не закончившего колледж, снизилась на 12 про­центов, то в Японии за этот же период лица, имеющие полное сред­нее образование, увеличили свои доходы на 13 процентов, а фактор повышения квалификации работников оставался последним среди десяти наиболее важных составляющих экономического роста[254]. Сталкиваясь с ценностями информационного общества, талантливая молодежь из развивающихся стран несомненно отдает им пред­почтение: в начале 90-х годов более четверти южнокорейских, тре­ти тайваньских и 95 процентов (!) китайских студентов, обучаю­щихся за границей, не возвращались домой после окончания уче­бы[255]. Таким образом, важнейшие задачи, опосредующие становле­ние постиндустриального общества, — радикальное повышение уровня жизни и распространение научных знаний как фундамен­тальной социальной ценности — в новых индустриальных странах сегодня в лучшем случае поставлены, но далеко не разрешены. Как отмечает Ф. Фукуяма, «централизованные хозяйственные системы, достаточно эффективные для достижения уровня индустриализа­ции, соответствовавшего европейскому образцу 50-х годов, прояви­ли свою полную несостоятельность при создании такого сложного организма, как "постиндустриальная" экономика, в которой инфор­мация и новаторство играют определяющую роль»[256]. Тот источник экономического взлета, который был столь эффективно применен западными державами в 90-е годы, остался этим странам практи­чески не известен.

Таковы основные моменты, обусловливающие несамодостаточ­ность модели «догоняющего» развития и делающие ее внутренне противоречивой, неспособной вывести развивающиеся страны из-под диктата постиндустриальных держав. Несколько особняком в этом ряду стоит еще одна важная характеристика, общая для всех стран, избравших подобный путь развития. Она проистекает из всех рассмотренных факторов и в то же время обусловливает их; поэто­му мы не можем поставить ее в один ряд с ними и исследовать вне контекста каждой страны. Мы имеем в виду особую роль государ­ства, неизбежно присутствующего в любой мобилизационной сис­теме развития. Его вмешательство в экономическую жизнь разви­вающихся стран происходило по целому ряду направлений и отме­чается в контексте всех рассмотренных нами факторов. Именно государство, находясь у истоков «догоняющего» развития, определяло важнейшие приоритеты хозяйственной политики; достаточно вспомнить, как в начале 60-х годов Министерство внешней торгов­ли и промышленности Японии создало объединение, в которое во­шли такие гиганты, как «Сони», «Хитачи», «Тошиба», NEC и «Мицубиси», и выдало новому консорциуму гигантский льготный кре­дит, что положило начало японской компьютерной индустрии. Имен­но оно поощряло недопотребление, инициируя приток средств на­селения в контролируемые им банки или запуская политику управ­ляемой инфляции. Государство более всего было ответственно за экстенсивные методы индустриального развития, проповедовавши­еся в Азии. Так, корейское правительство осознанно проводило политику дотирования крупнейших предприятий, несмотря на низ­кую эффективность их деятельности; на Тайване в 80-е годы кре­диты на развитие экспортных производств выдавались под процен­ты вдвое ниже межбанковской ставки и почти в четыре раза ниже средней цены кредитов, сложившейся на рынке. Государство сти­мулировало приток иностранных инвестиций, и оно же предпри­нимало меры по ограничению свободной конкуренции на внутрен­них рынках. И, наконец, государство создало огромную малоэф­фективную бюрократию (в относительно благополучной Японии, например, на 170 тыс. фермеров приходится 420 тыс. управленчес­ких работников низового уровня и 90 тыс. персонала Министер­ства по делам сельского хозяйства и рыболовства), которая во мно­гих случаях стала тормозом хозяйственного развития (как в Юж­ной Корее) или прямой угрозой экономической безопасности стра­ны (как в Индонезии). Кризис, начавшийся в странах региона в 1997 году, показал всю неэффективность и нежизнеспособность этатистской модели индустриального прогресса, которая еще недавно казалась оптимальной.

* * *

Беглый обзор наиболее фундаментальных проблем, встающих перед странами, которые идут по пути «догоняющего» развития, показывает, что даже те государства, которые дальше других про­двинулись в данном направлении, не смогли решить целого комплекса важнейших задач. Среди таковых следует в первую очередь назвать невосприимчивость к научно-техническому прогрессу, пре­небрежение к формированию собственной исследовательской базы и переходу к интенсивному типу хозяйственного роста; сохране­ние крайне высокой зависимости от рынка капиталов и технологий и неспособность развивать производство без всевозрастающего эк­спорта собственных товаров за рубеж; отсталость социальной струк­туры, высокая норма сбережений, не позволяющая оформиться со­временному среднему классу, и наконец, обостряющаяся зависи­мость от интеллектуального потенциала, находящегося за предела­ми развивающихся стран.

Все это свидетельствует о том, что залогом успешного разви­тия стран «третьего мира» станет в XXI веке их взаимодействие с постиндустриальным миром и поступательное движение по тому пути, который уже был пройден развитыми державами. Монопо­лярный мир, формирующийся сегодня, определяет и относительно монолинейный путь освоения достижений постиндустриализма. В этой связи мы не можем не уделить особого внимания оценке исто­рических перспектив России — страны, которая на протяжении пос­ледних двух столетий предприняла не одну и не две модернизаторские попытки, принесшие, однако, совершенно неудовлетворитель­ные результаты.

Контрольные вопросы.

1. Какова основная предпосылка становления современного монополяр­ного мира?

2. Каковы основные черты индустриального типа воспроизводства?

3. Каковы основные черты постиндустриального типа воспроизводства?

4. Какие страны осуществляли наиболее удачные попытки индустриаль­ной модернизации на протяжении XVIII—XX веков?

5. Каковы пределы индустриальной модернизации в условиях домини­рования в мировом масштабе постиндустриальных тенденций?

6. Является ли хозяйственная автаркия неизбежной чертой индустриаль­ной модернизации?

7. Каковы основные причины, обусловливающие несамодостаточность модели «догоняющего» развития?

8. Способны ли страны, идущие по пути «догоняющего» развития, ви­доизменить монополярную конфигурацию современного мира?

Рекомендуемая литература.