Цейтлин С.Н. 18 страница

Неправда. Это неправда, думал он. Да, Рут действи­тельно погибла в автомобильной катастрофе шесть лет на­зад, но правда и то, что их брак распался бы в любом слу­чае Но нужно ли ей знать это? Говори только то, что мо­жет помочь пациенту.

«То есть вы тоже ведете борьбу в мире одиночек?» — спросила Кэрол.

Эрнест был сбит с толку. Эта женщина непредсказуе­ма. Он не предполагал, что первое плавание его корабля под флагом полной откровенности будет таким сложным, и сейчас боролся с искушением уйти в спокойные воды ана­литического нейтралитета. Этим он владел в совершенстве: достаточно было спросить, почему она задает такие вопро­сы, или поинтересоваться, как она представляет себе его жизнь в мире одиночек. Но именно этого неискреннего нейтралитета, этой неаутентичности Эрнест поклялся избе­гать.

Что же делать? Он не удивится, если дальше она на­чнет расспрашивать его о том, как он знакомится с женщи­нами. Он вдруг представил себе, как несколько месяцев или лет спустя Каролин рассказывает какому-нибудь дру­гому терапевту о его терапевтическом подходе: «О да, док­тор Эрнест Аэш часто обсуждал со мной свои личные про­блемы и свидания с одинокими женщинами».

Да, чем больше Эрнест думал об этом, тем отчетливее понимал, что именно в этом заключается основная пробле­ма самораскрытия терапевта. Пациент имеет право на конфиденциальность, терапевт такого права не имеет! Терапевт не имеет права даже потребовать конфиденци­альности: если пациент будет проходить курс терапии в бу­дущем, у какого-либо другого специалиста, он должен иметь возможность свободно обсуждать любые вопросы, в том числе и странности предыдущих терапевтов. Тем более са­ми терапевты, свято храня тайны своих пациентов, частень­ко перемывают между собой косточки своим коллегам.

Например, пару недель назад Эрнест направил жену одного своего пациента к знакомому терапевту по имени

Дэйв. Недавно этот же пациент попросил его найти друго­го терапевта для его жены; она перестала посещать сеансы Дэйва потому, что тот имел привычку обнюхивать ее, что­бы понять, в каком она настроении! В любом другом случае Эрнест бы пришел в ужас и никогда больше не посылал па­циентов к этому терапевту. Но Дэйв был его хорошим дру­гом, и Эрнест спросил у него, что случилось. Дэйв сказал, что пациентка прервала терапию потому, что разозлилась на него за то, что он отказался выписать ей валиум, которым втайне злоупотребляла много лет. «А при чем здесь обню­хивание?» Сначала Дэйв не понял, о чем речь, но потом вспом­нил один случай: однажды, в самом начале терапии, он сде­лал ей комплимент по поводу ее новых, особенно тяжелых духов.

Эрнест добавил еще одно правило в свое руководство по самораскрытию: будь откровенен в той мере, в какой это может быть полезно для пациента; но если ты хочешь продолжать заниматься терапией, подумай о том, как твои откровения воспримут другие терапевты.

«Итак, вы тоже ведете борьбу в мире одиночек?» — повторила свой вопрос Кэрол.

«Я одинок, но я не веду борьбу, — ответил Эрнест. — По крайней мере, не сейчас». Он попытался изобразить обаятельную, но не бесстрастную улыбку

«Я бы хотела, чтобы вы поподробнее рассказали мне о том, как вы справляетесь с одиночеством в Сан-Франциско».

Эрнест молчал. Спонтанность и импульсивность, напо­мнил он себе, — это разные вещи. Он вовсе не обязан, хочет он того или нет, отвечать на любой ее вопрос.

«Каролин, я хотел бы знать, почему вы задаете мне эти вопросы. Я обещал вам две вещи: во-первых, сделать все, что в моих силах, чтобы помочь вам, и, во-вторых, быть для этого как можно более честным с вами. Итак, с учетом первостепенной моей задачи, а именно помочь вам, давайте попробуем разобраться с вашим вопросом. Скажите мне, вы действительно хотели узнать именно это? И почему?»

Неплохо, подумал Эрнест, очень даже неплохо. Быть

откровенным — не значит быть рабом прихотей пациента и приступов его любопытства. Эрнест записал свой ответ на вопрос Каролин; он был слишком хорош, чтобы быть за­бытым, — его можно процитировать в статье.

Каролин была готова к этому вопросу и даже репети­ровала этот диалог: «Если бы я знала, что у вас возникают такие же проблемы, что и у меня, я бы чувствовала, что вы лучше понимаете меня. Особенно если вам удалось с ними справиться. Тогда я пойму, что мы с вами похожи».

«Да, в чем-то вы правы, Каролин. Но вы, должно быть, хотели узнать что-то еще, потому что я уже сказал, что я справляюсь — и, надо сказать, успешно справляюсь — с одиночеством».

«Я надеялась получить от вас прямое руководство к дей­ствию, думала, что вы укажете мне направление. Я словно парализована. Честно говоря, мне и хочется, и колется».

Эрнест бросил взгляд на часы. «Знаете, Каролин, на­ше время вышло. Я хочу дать вам задание на следующий сеанс. Составьте список возможных способов знакомства с мужчинами, и мы с вами разберем преимущества и недостат­ки каждого из них. Мне не очень удобно давать вам кон­кретные рекомендации, или, как вы выразились, «указывать вам направление». Поверьте мне на слово, я уже не раз сталкивался с этим: конкретные рекомендации редко быва­ют полезны для пациента. То, что подходит мне или кому-нибудь еще, может не подойти вам».

Кэрол злилась: ей не удавалось добиться своего. «Ты, самодовольный тупой ублюдок, — думала она, — я не со­бираюсь так просто уходить, не добившись конкретного ре­зультата». «Эрнест, мне будет трудно ждать следующего сеанса целую неделю. Не могли бы вы назначить мне встречу пораньше; мне нужно чаще встречаться с вами. Помните, я хороший клиент, я плачу наличными». Она открыла коше­лек и отсчитала сто пятьдесят долларов.

Это замечание Кэрол по поводу денег смутило Эрнес­та. Особенно ему не понравилось слово «клиент»: он не любил, когда ему напоминали про финансовые аспекты

психотерапии. «Э-э-э.... а... Каролин, это не обязательно... Я знаю, что вы и в первый раз платили наличными, но с это­го сеанса мне было бы удобнее присылать вам счет в конце каждого месяца. И мне было бы удобнее, если бы вы рас­плачивались чеками, а не наличными, — так проще для моей примитивной бухгалтерии. Знаю, вам удобнее пла­тить наличными, потому что вы не хотите, чтобы Уэйн знал, что вы лечитесь у меня, но, может быть, вы будете исполь­зовать банковские чеки?»

Эрнест открыл тетрадь для записи пациентов. Он мог назначить сеанс только на восемь вечера. Раньше в это время приходил Джастин, а теперь он планировал оставить этот час для работы над книгой. «Давайте сделаем так, Ка­ролин. Сейчас у меня нет свободного времени. Подождите пару дней и, если вы почувствуете, что вам абсолютно не­обходимо встретиться со мной до нашего следующего сеан­са, позвоните мне, я постараюсь выкроить время. Вот моя визитка; оставьте мне сообщение на автоответчике, я пере­звоню вам и назначу время встречи»

«Не думаю, что вам удобно звонить мне. Я до сих пор не нашла работу, а мой муж постоянно дома...»

«Хорошо. Вот, я написал свой номер телефона на кар­точке. Обычно меня можно застать по этому номеру между девятью и одиннадцатью вечера». В отличие от большин­ства своих коллег Эрнест безбоязненно давал пациентам свой домашний номер телефона. Он давно понял, что чем лег­че тревожный пациент может с ним связаться, тем меньше вероятность того, что он позвонит.

Покидая кабинет Эрнеста, Кэрол разыграла послед­нюю припасенную на сегодня карту. Она повернулась к Эрнесту и обняла его —- чуть дольше, чуть сильнее, чем в прошлый раз. Почувствовав, как он напрягся, она произне­сла: «Спасибо, Эрнест. Мне нужно было обнять вас, что­бы пережить эту неделю. Мне так хочется чувствовать при­косновение чужих рук, что я просто не смогла справиться с собой».

Спускаясь вниз по лестнице, Кэрол думала: «Интерес -

но, рыбка и правда попала на крючок или просто у меня во­ображение разыгралось? Ему же понравилось, что я обня­ла его». Она преодолела уже половину лестницы, когда мужчина в светлом свитере промчался мимо нее вверх по ступенькам, едва не сбив ее с ног. Он крепко схватил ее за руку, чтобы она не упала, приподнял за козырек белую кепку и одарил Кэрол ослепительной улыбкой: «Привет, мы снова встретились. Простите, что едва не сшиб вас. Я Джесс. Кажется, у нас с вами один мозгоправ на двоих. Спасибо, что продержали его дольше часа, а то бы он пол­сеанса убил на интерпретацию моего опоздания. Он сегод­ня в хорошей форме?»

Кэрол не могла отвести глаза от его рта. Она никогда не видела таких замечательных, белых зубов. «В хорошей ли он форме? Да, он в хорошей форме. Сами увидите. А, да, я Кэрол». Она обернулась, чтобы посмотреть, как Джесс скачет вверх по лестнице через две ступеньки. Отличная задница!

Глава 12

Вчетверг утром, без нескольких минут девять в прием­ной Маршала Стрейдера Шелли, нетерпеливо постукивая ногой по полу, захлопнул таблицы заездов. Сегодняшний день обещает быть удачным, надо только закончить свои дела с доктором Стрейдером. Сначала он собирался сыг­рать в теннис с Вилли и его детьми, которые приехали до­мой на пасхальные каникулы. Сыновья Вилли так хорошо научились держать в руках ракетку, что он уже играл с ними не как тренер, а как соперник. Потом они пообедают у Вилли в клубе: лангусты, зажаренные с маслом и анисом, или мягкие суши из крабового мяса. А потом они с Вилли отправятся в Бей-Мидоуз на скачки. Тинг-а-линг — ло­шадь, принадлежащая Вилли и Арни — бежала на кубок Санта Клара. (Тинг-а-линг — это название игры в покер, которую больше всего любил Шелли: лимитированная

игра, сдается пять карт, шестую можно в конце выкупить за двести пятьдесят долларов.)

Шелли не считал, что мозгоправы могут принести пользу. Но к Маршалу Стрейдеру он уже чувствовал рас­положение. Они даже не успели встретиться, но Стрейдер уже сослужил ему хорошую службу. Когда Норма, кото­рая, несмотря ни на что, действительно любила его, получив его факсы, приехала домой, она была так рада, что ей не придется разрушать семью, что бросилась в его объятия и потащила Шелли в спальню. Они снова поклялись друг другу. Шелли обещал быть хорошим пациентом и расстать­ся с пагубной тягой к азартным играм, а Норма — давать ему время от времени отдых от своих ненасытных сексу­альных запросов.

Теперь, думал Шелли, все, что от меня требуется, — это пройти курс терапии у этого доктора Стрейдера. И я свободен. Но, возможно, здесь есть определенная выгода. Ее не может не быть. Раз уж мне придется по­тратить на это время, скажем, несколько часов, чтобы угодить Норме — ну и мозгоправу тоже, нужно по­смотреть, не получится ли у меня извлечь из этого вы­году для себя.

Дверь открылась. Маршал представился, протянул Шелли руку и пригласил его пройти в кабинет. Шелли, спрятав таблицы заездов между страницами газеты, вошел в комнату и начал осматриваться.

«Да у вас тут прямо коллекция стекла, док! — восклик­нул Шелли, указывая на работы Мюслера. — Мне нра­вится эта большая оранжевая штуковина. Можно потро­гать?»

Шелли уже встал и, когда Маршал широким жестом предложил ему чувствовать себя как дома, постучал по Зо­лотому Кольцу Времени. «Круто. Очень успокаивает. Бьюсь об заклад, некоторые ваши пациенты не отказались бы унести ее к себе домой. А этот зубчатый край, он напоми­нает крыши Манхэттена! А вот те стаканы? Старые, да?»

«Очень старые, мистер Мерримен. Им около двухсот пятидесяти лет. Нравится?»

«Ну, я люблю старое вино, а вот насчет старых стака­нов... Не знаю. Дорогие небось?»

«Трудно сказать. Вряд ли сейчас можно говорить об огромном спросе на антикварные стаканы для шерри. Итак, мистер Мерримен... — Маршал перешел на формальный тон, которым он обычно начинал сеанс. — Прошу вас, при­саживайтесь, и начнем».

Шелли еще раз прикоснулся к оранжевому шару и сел на свой стул.

«Я практически ничего о вас не знаю, за исключением того, что вы были пациентом доктора Пейнда и что вы ска­зали секретарю нашего института, что нуждаетесь в немед­ленной встрече со мной».

«Ну, знаете ли, не каждый день читаешь в газете, что твой терапевт — фуфло. В чем его обвиняют? Что он сде­лал со мной?»

Маршал попытался взять контроль над ходом сеанса в свои руки.

«Почему бы вам для начала не рассказать мне немного о себе и о причинах вашего обращения к доктору Пейнду».

«Тпру, док. Мне нужно сосредоточиться. «Дженерал моторе» так не поступает! Разве можно опубликовать объ­явление о том, что в автомобилях обнаружена серьезная неполадка, а потом заставлять покупателей гадать, что бы это могло быть? Они говорят, что существуют проблемы с бензонасосом, или с зажиганием, или с коробкой передач. Почему бы вам для начала не сказать мне, в чем проблема терапии доктора Пейнда?»

Маршал опешил, но быстро взял себя в руки. Это не обычный пациент, напомнил он себе, это эксперименталь­ный случай: это же первый случай отзыва пациентов в ис­тории психиатрии. С тех самых времен, когда он выступал защитником в своей команде, он гордился своим умением чувствовать соперника. Надо уважить желание мистера

|у!ерримена получить информацию, решил он. Уступим ему сейчас... в последний раз.

«Вы правы, мистер Мерримен. Институт психоанализа пришел к мнению, что доктор Пейнд предлагал своим па­циентам идиосинкразические и совершенно необоснован­ные интерпретации».

«То есть?»

«Простите. Я хочу сказать, что он давал пациентам рис­кованные и зачастую приводящие к тяжелым последствиям объяснения их поведения».

«Все равно не понял. Какого поведения? Приведите какой-нибудь пример».

«Ну, например, что все мужчины испытывают потреб­ность в некоем гомосексуальном единении с отцом».

«Что?!»

«Скажем, они могут желать войти в тело отца и слить­ся с ним».

«Да вы что! В тело отца? А еще что?»

«Что это желание может влиять на их поведение и вме­шиваться в дружеские отношения с другими мужчинами. Слышали ли вы что-либо подобное, когда работали с док­тором Пейндом?»

«Да. Да. Что-то такое было. Я начинаю вспоминать. Это было так давно, что я уже все забыл. А это правда, что мы никогда ничего не забываем по-настоящему? Что все где-то хранится, все, что с нами когда-либо случалось?»

«Правда, — кивнул Маршал. — Мы говорим, что это хранится в подсознании. А теперь расскажите, что вам уда­лось вспомнить о терапии».

«Только это. Ну, как вы говорили, обо мне и отце».

«А ваши отношения с другими мужчинами? Возникают ли у вас проблемы?»

«Огромные проблемы. — Шелли еще не до конца со­риентировался, но ситуация стала понемногу проясняться. — Ужасные, ужасные проблемы! Например, несколько меся­цев назад компания, в которой я работал, прогорела, и с тех самых пор я пытаюсь найти работу. И каждый раз, когда

я прихожу на собеседование, а их почти всегда проводят мужчины, я так или иначе все запарываю».

«Что происходит на этих собеседованиях?»

«Я просто проваливаю их. Я расстраиваюсь. Думаю, во всем виновата эта подсознательная фигня, связанная с моим отцом».

«Расстраиваетесь?»

«Очень расстраиваюсь. Как там вы это называете? Как его... паника. Учащенное дыхание и все такое».

Шелли заметил, что Маршал делает заметки, и понял, что движется в правильном направлении. «Да, паника, по­жалуй, она и есть. Не могу перевести дух. Потею, как ло­шадь. Интервьюеры смотрят на меня как на сумасшедшего и думают, наверное: «Интересно, а как этот парень соби­рается продавать наш товар?»

Маршал и это записал.

«Да, интервьюеры почти сразу показывают мне на дверь. Я так нервничаю, что они сами начинают нервничать. Так что я уже давно без работы. И есть еще кое-что, док. Я играю в покер — играю пятнадцать лет с одними и теми же ребятами. Дружеские партии, но ставки достаточно вы­сокие, чтобы просадить на этом уйму денег... Это же кон­фиденциальный разговор, да? В смысле, даже если вы вдруг столкнетесь где-нибудь с моей женой, это останется между нами? Вы можете поклясться в этом?»

«Да, разумеется. Все останется в этой комнате. Я де­лаю эти записи исключительно для личного пользования».

«Хорошо. Я бы не хотел, чтобы жена узнала о том, сколько я проиграл. Наш брак и так трещит по швам. Я уже проиграл уйму денег, и сейчас, когда думаю об этом, я по­нимаю, что начал проигрывать как раз тогда, когда ходил к доктору Пейнду. После того как пролечился у него, я по­терял свои способности. Эта тревожность из-за ребят, как я вам уже говорил. Знаете, до терапии я был хорошим иг­роком, лучше среднего, а после терапии я весь на взводе... это напряжение... я сбрасываю карты... постоянно проиг-* рываю. Вы играете в покер, док?»»

Маршал покачал головой. «Нам предстоит еще много работы. Может быть, нам стоит поговорить немного о том, почему вы обратились к доктору Пейнду?»

«Секундочку, док. Дайте мне закончить. Я хотел ска­зать, что в покере нельзя полагаться на удачу, в покере все решают нервы. Семьдесят пять процентов искусства игры в покер — чистая психология: как сдерживать эмоции, как блефовать, как реагировать на блеф, сигналы, которые ты подаешь, — ненамеренно, когда тебе выпадает хорошая карта и когда плохая».

«Да, мистер Мерримен, я понимаю, о чем вы говорите. Если вы некомфортно себя чувствуете с партнерами по игре, вы не сможете выиграть».

«Не смогу выиграть» — значит проиграюсь в пух и прах. Огромные деньги».

«Итак, давайте перейдем к вопросу о том, что застави­ло вас обратиться к доктору Пейнду. Когда это было?»

«То есть, как я понимаю, доктор Пейнд со своими не­верными интерпретациями довел меня до того, что я разу­чился играть в покер и не могу найти работу, то есть из-за него я теряю деньги, и немалые!»

«Да, понимаю, но скажите, что привело вас к доктору Пейнду?»

Маршал уже начал беспокоиться: ему никак не удава­лось направить сеанс в нужное русло. Но Шелли вдруг расслабился. Он узнал все, что ему нужно. Не зря он де­вять лет прожил с ушлым юристом. Он понял, что теперь ему нечего терять, осталось только получать выгоду. Мож­но стать хорошим пациентом. Он понимал, что его позиция в суде будет значительно более надежной, если он сможет доказать, что полностью подчинялся всем правилам тради­ционной психотерапии. Поэтому он максимально откро­венно и тщательно ответил на все вопросы Маршала, за ис­ключением, разумеется, вопросов, касающихся терапии доктора Пейнда, — об этом периоде своей жизни он не по­мнил абсолютно ничего.

Когда Маршал спросил его о родителях, Шелли с го-

ловой ушел в свое прошлое. Он вспомнил, как мать восхи­щалась его талантами и красотой, что так резко контрасти­ровало с недовольством, которое вызывали у него беско­нечные аферы и провалы отца. Но, несмотря на безогово­рочную преданность матери, Шелли считал, что основную роль в его жизни сыграл отец.

Да, сказал он Маршалу, чем больше он над этим дума­ет, тем сильнее его беспокоят интерпретации доктора Пейн-да относительно его отца. Его отец был безответственный тип, но тем не менее Шелли был сильно привязан к нему. В детстве он восхищался отцом. Ему нравилось видеть, как он играет с друзьями в покер, ездит на скачки — в Мам-моте, что в Нью-Йорке, в Ниали и Пимлико, когда они от­дыхали в Майами-Бич. Его отец ставил на все, на что мог поставить: на яхты, на футбольные лиги, на баскетбол, и играл во все игры: в покер, в пинокль, в «черви», в нарды. Как сказал Шелли, одно из самых теплых воспоминаний его детства — это как он сидит на коленях у отца, который играет в пинокль, берет со стола и раскладывает отцовские карты. Шелли почувствовал, что стал взрослым, когда отец позволил ему присоединиться к игре. Это стало свое­образной инициацией. Шелли вздрогнул, вспомнив, как он, шестнадцатилетний нахал, предложил поднять ставки в пинокле.

Да, Шелли согласился с предположением Маршала о том, что его идентификация с отцом очень глубока и рас­пространяется практически на все сферы его личности. Даже голос Шелли был похож на отцовский, и он часто на­певал песенки Джонни Рея, которые любил петь его отец. Он пользовался тем же кремом для бритья и лосьоном после бритья, что и отец. Он тоже чистил зубы содой и ни­когда, никогда не забывал закончить утренний прием душа обливанием холодной водой. Любил жареную картошку и, как и отец, частенько просил официантов в ресторане до­жарить картофель, чтобы он сгорел\

Когда Маршал заговорил о смерти отца, глаза Шелли наполнились слезами. Отец умер от сердечного приступа в

возрасте пятидесяти пяти лет в окружении своих закадыч­ных друзей, втаскивая пойманную им рыбину на борт судна, на котором они вышли в открытое море в Ки-Вест. Шелли даже рассказал Маршалу о том, как ему было стыд­но, когда на похоронах отца он не мог избавиться от мысли о той последней рыбине, пойманной отцом. Он успел вта­щить ее на борт? Она была большая? Друзья отца всегда делали огромные ставки на самый большой улов, и, может быть, отцу — или его наследнику — полагались какие-то деньги. Вряд ли ему доведется когда-нибудь увидеть тех людей, с которыми рыбачил отец, и его так и подмывало выяснить этот вопрос прямо на похоронах. Только стыд удержал его от этого поступка.

Когда отец умер, Шелли так или иначе думал о нем каждый день. Одеваясь по утрам перед зеркалом, он отме­чал, что его икроножные мышцы становятся все больше, бедра — все уже. В возрасте тридцати девяти лет он ста­новился все больше похож на отца.

Когда сеанс подошел к концу, Маршал и Шелли реши­ли встретиться в ближайшее время, так как работа шла полным ходом. У Маршала оставались свободные часы — он так и не заполнил время Питера Макондо, так что они договорились провести три сеанса на следующей неделе.

Глава 13

«Вобщем, у этого аналитика было два пациента, кото­рые, как оказалось, были хорошими друзьями... ты меня слушаешь?» — спросил Пол Эрнеста, который сосредото­ченно пытался избавить от костей тушеную треску в кисло-сладком соусе своими палочками. Эрнест выступал в Сак­раменто, и Пол приехал туда, чтобы встретиться с ним. Они облюбовали угловой столик в «Китайском бистро», огром­ном ресторане, где в самом центре зала на островке стекла и хрома были разложены поджаренные утиные и куриные тушки. Эрнест был одет в свою униформу для подобных

случаев: синий двубортный блейзер поверх белого кашеми­рового свитера.

«А как же. Думаешь, я не могу есть и слушать одно­временно? Два друга лечатся у одного и того же аналитика. Ну и?..»

«Однажды после партии в теннис, — продолжил Пол, — они обсудили своего мозгоправа. Он корчил из себя все­знайку, чем уже довел их обоих до белого каления, так что они решили поразвлечься и договорились рассказать ему один и тот же сон. Так что на следующий день один из них рассказывает аналитику свой сон в восемь утра, а в один­надцать второй повторяет его рассказ слово в слово. Ана­литик, не изменившись в лице, восклицает: «Поразитель­но! За сегодняшний день я уже третий раз слышу этот сон!»

Эрнест расхохотался, да так, что едва не подавился. «Хорошая история, — отсмеявшись, сказал он, — но к чему это ты?»

«Ну, во-первых, к тому, что скрытничают не только терапевты. Многие пациенты врут, лежа на кушетке, и многих ловят на этом. Я тебе рассказывал про своего паци­ента, который за два года до нашей с ним встречи лечился у двух терапевтов, причем ни одному из них об этом не со­общил».

«А мотив?»

«Ой, что-то вроде мстительного ликования. Он срав­нивал их комментарии и тихонько смеялся над тем, как они с полной уверенностью в своей правоте дают диаметрально противоположные, но одинаково нелепые интерпретации».

«Что-то вроде ликования... — произнес Эрнест. — Помнишь, как бы назвал это старик профессор Уайтхорн?»

«Пиррова победа!»

«Пиррова, — повторил Эрнест. — Его любимое слово. Мы слышали его каждый раз, когда он говорил о сопротивлении пациентов психотерапии.

Но знаешь, — продолжал он, — этот твой пациент, который лечился сразу у двух терапевтов.... Помнишь, в Хопкинсе мы с тобой предъявляли одного и того же паци-

ента двум супервизорам, а потом смеялись над тем, что их мнения не совпали ни по одному вопросу? То же самое. Меня заинтриговала твоя история про двух терапевтов. — Эрнест отложил палочки. — Вот интересно, а со мной та­кое может случиться? Не думаю. Я уверен, что могу понять, когда пациент говорит мне правду, а когда лжет. Бывают, конечно, сомнения, но потом наступает момент, когда я уже не сомневаюсь в том, что мы оба говорим правду».

«Оба говорим правду» — хорошо звучит, Эрнест, но что это значит? Даже не могу вспомнить, сколько раз по­лучалось так, что я работал с пациентом год, два, а потом происходило что-то, что заставляло меня полностью пере­смотреть все, что я о нем знал. Были пациенты, с которыми я по нескольку лет работал индивидуально, а потом я пере­вожу его в группу — и что я вижу! Быть не может! Это мой пациент? С таких сторон он мне не открывался!

Три года, — продолжал Пол, — я работал с пациент­кой, очень интеллигентной женщиной лет тридцати, у ко­торой спонтанно, без какой бы то ни было стимуляции с моей стороны, начали возникать воспоминания об инцесту-альных отношениях с отцом. Мы работали с этим около го­да, и я был уверен, что мы оба, как ты выразился, говорим правду. Все эти ужасные месяцы я держал ее за руку, ког­да воспоминания настигали ее, я поддерживал ее в то слож­ное для всей ее семьи время, когда она пыталась объяс­ниться с отцом. Теперь же — возможно, в связи с ажио­тажем в прессе — она стала сомневаться в истинности этих детских воспоминаний.

Говорю тебе, у меня голова шла кругом. Я не знаю, где правда, где вымысел. Более того, она начала критиковать меня за доверчивость. В последнюю неделю ей приснился сон, что она находится в родительском доме, и вдруг подъ­езжает машина общества Доброй воли и начинает ломать фундамент. Почему ты улыбаешься?»

«Хочешь, я с трех попыток угадаю, кто этот грузовик».

«Именно. Без сомнения. Когда я спросил, с чем у нее ассоциируется этот грузовик, она пошутила, что сон назы-

вается «Рука Помощи Наносит Удар». То есть послание, заключающееся в этом сне, выглядит следующим образом: притворяясь — или искренне веря в то, что я помогаю ей, — я подрываю основы ее дома, ее семейного благополучия».

«Втираешься в доверие».

«Верно. А я сделал глупость: я попытался защититься. Когда я сказал, что анализировал ее воспоминания, она на­звала меня простофилей, который верил каждому ее слову.

И знаешь, — продолжал Пол, — в чем-то она права. Может, мы слишком легковерны. Мы настолько привы­кли, что пациенты платят нам за то, что мы выслушиваем их откровения, что стали слишком наивными, чтобы допус­тить возможность того, что они лгут нам. Я слышал, что было проведено исследование, в ходе которого выяснилось, что психиатры и агенты ФБР оказались фактически неспо­собны уличить человека во лжи. А спор по поводу инцеста принимает совершенно дикие формы... Эрнест, ты слуша­ешь меня?»

«Продолжай. Ты говорил о том, что спор по поводу инцеста принимает совершенно дикие формы».

«Да. Особенно когда дело доходит до сатанинских ри­туалов, связанных с изнасилованием. В этом месяце я вы­полняю функции приходящего врача в стационаре округа. Шесть из двадцати пациентов отделения утверждают, что стали жертвами ритуального изнасилования. Ты не пове­ришь, что творится на групповых сеансах! Эти шесть паци­ентов описывают, как происходило ритуальное изнасилова­ние по сатанинскому обряду, не забывая про человеческие жертвоприношения и каннибализм, причем настолько ярко и настолько убедительно, что никто не осмеливается усом­ниться в их словах. В том числе и персонал! Если бы тера­певты, которые ведут группу, решились усомниться в ис­тинности этих рассказов, пациенты попросту заклевали бы их, не дали работать! По правде сказать, кое-кто из персо­нала действительно в это верят. Сумасшедший дом».

Эрнест кивнул, ловко перевернув кусок рыбы на своей тарелке и продолжая есть.

«Такие же проблемы возникают и с работой с расщеп­лением личности, — продолжал свой рассказ Пол. — Я знаю терапевтов, настоящих профессионалов, через руки кото­рых прошли сотни таких пациентов, но знаю и других хо­роших терапевтов, которые, имея тридцатилетний стаж ра­боты, утверждают, что никогда ни с чем подобным не стал­кивались».

«Помнишь, у Гегеля: «Сова Минервы появляется толь­ко в сумерках», — отозвался Эрнест. — Может, мы про­сто не можем понять истинную суть этой эпидемии, пока она не спадет. Тогда мы сможем оценить ситуацию более объективно. Я полностью с тобой согласен в том, что каса­ется жертв инцеста и расщепления личности. Но давай отой­дем от этой темы и обратимся к твоей повседневной амбу­латорной психотерапевтической практике. Думаю, что хо­роший терапевт способен понять, когда пациент говорит ему правду».

«Социопат?»

«Нет, нет, нет, ты же понимаешь, о чем я, — обычный пациент. Когда ты последний раз работал с социопатом, который бы платил тебе за лечение и не был направлен к тебе по решению суда? Помнишь, я рассказывал тебе о моей новой пациентке, на которой я провожу эксперимент с полным самораскрытием? В общем, во время второго се­анса на прошлой неделе я какое-то время не мог поймать ее.. мы были так далеки друг от друга... словно бы и не бы­ли в одной комнате. А потом она начала рассказывать, что в юридическом колледже была лучшей студенткой группы, внезапно разрыдалась и стала абсолютно искренней. Нача­ла рассказывать, о чем больше всего сожалеет. О том, как отказалась от выгодных профессиональных предложений, от возможности сделать карьеру и выбрала замужество, но вскоре возненавидела мужа И в точности то же самое, тот же прорыв искренности имел место на первом сеансе, когда она говорила о своем брате и каком-то насилии, которое пережила — или возможно пережила — в детстве.