Лжец на кушетке 25 страница

«А что представляет собой сумка, Эрнест? Я так стран­но себя чувствую — словно мы поменялись ролями».

«Ничего страшного, Каролин. Это даже хорошо, я только за; самое важное, чтобы мы с вами оставались чест­ны друг с другом. Итак, первое, что приходит в голову: Фрейд часто повторял, что сумка, кошелек часто символи­зируют собой женские половые органы. Как я уже говорил, я не являюсь приверженцем фрейдистской догмы, но я не

I

хочу вместе с водой выплеснуть и ребенка. У Фрейда столько разумных идей, что было бы глупо игнорировать их. К тому же однажды, несколько лет назад, я принимал учас­тие в эксперименте: женщин под гипнозом просили пред­ставить, что они занимаются любовью с мужчиной своей мечты. Но при этом они не должны были видеть непосред­ственно половой акт. И поразительно большое количество женщин использовали символ сумки — то есть этот муж­чина приходит к женщине и кладет что-то в ее сумку».

«То есть, Эрнест, этот сон говорит...»

«Полагаю, этот сон говорит о том, что мы с вами всту­паем в терапевтические взаимоотношения, но вы ставите между нами свою сексуальность так, что она мешает нам достичь истинной близости».

Кэрол помолчала немного, а потом произнесла: «Но сон можно трактовать и иначе. Эта интерпретация более простая, более прямая: вас влечет ко мне как к женщине, эти объятия символизируют сексуальные отношения. В кон­це концов, это же вы стали их инициатором в этом сне?»

«А что вы можете сказать о сумке как препятст­вии?» — поинтересовался Эрнест.

«Так говорил Фрейд, иногда сигара может быть про­сто сигарой. Так что почему бы сумке как символу женских гениталий не быть иногда просто сумкой? Сумкой с день­гами?»

«Да, ваша идея мне ясна... вы имеете в виду, что я хочу вас, как мужчина женщину, но деньги — а иными слова­ми, наш профессиональный контракт — мне мешают. И что это фрустрирует меня».

Кэрол кивнула: «Именно. Ну и как вам такая интер­претация?»

«Она значительно проще, и я не сомневаюсь, что в ней есть доля правды. То есть если бы мы не встретились как терапевт и пациентка, я бы с удовольствием познакомился с вами как с женщиной. Мы уже говорили об этом на про­шлом сеансе. Я не скрывал, что считаю вас красивой, при-

влекательнои женщиной с удивительно живым, проница­тельным умом».

Кэрол широко улыбнулась: «Этот сон начинает мне нравиться все больше и больше».

«Но, — продолжал Эрнест, — сны в большинстве своем оказываются сверхопределенными. И не стоит ду­мать, что мой сон в обязательном порядке описывает оба этих желания: как желание работать с вами в качестве терапевта без вторжения и разрушающего действия сексуального компонента, так и желание познать вас как женщину без препятствия в виде нашего с вами профессионального кон­тракта. И я должен решить эту дилемму».

Эрнест удивился, насколько далеко он зашел в своей искренности. Вот он, здесь и сейчас, в здравом уме и трез­вой памяти, говорит пациентке такое, о чем несколько не­дель назад и помыслить не мог. И, насколько он понимал, он себя полностью контролировал. Он больше не испыты­вал желания соблазнить Каролин. Он был искренен, но в то же время ответствен и терапевтически эффективен.

«А деньги, Эрнест? Иногда я замечаю, что вы погля­дываете на часы, и мне кажется, что я для вас лишь источ­ник дохода и что с каждым движением стрелок в ваш ко­шелек падает еще один доллар».

«Каролин, деньги не имеют для меня большого значе­ния. Я зарабатываю больше, чем могу потратить, и я редко думаю о деньгах. Но я должен следить за временем, Каро­лин. Ведь когда вы работаете с клиентом, вы тоже должны укладываться в расписание. Однако у меня никогда не воз­никало желания, чтобы наш час поскорее закончился. Ни разу. Я всегда с нетерпением жду встречи с вами, я ценю время, которое мы проводим вместе, и чаще всего мне очень жаль, что наше время истекло».

Кэрол опять замолчала. Как неприятно осознавать, что она польщена словами Эрнеста. Как неприятно осознавать, что он скорее всего говорит правду. Как неприятно осозна­вать, что иногда он больше не вызывает у нее омерзение.

«Еще я думал о содержимом сумки, Каролин. Разуме-

ется, как вы и предположили, первое, о чем я подумал, — это деньги. Но что еще может там лежать, что становится на пути нашей близости?»

«Не уверена, что понимаю вас, Эрнест».

«Я хочу сказать, что я, вероятно, кажусь вам вовсе не таким, какой я есть на самом деле, потому что вам мешают какие-то устоявшиеся представления и предубеждения. Возможно, ваша голова занята чем-то прошлым, которое блокирует наши отношения: раны, нанесенные вам мужчи­нами, которые были в вашей жизни до меня, вашим отцом, братом, мужем. Или, может быть, ожиданием других отно­шений: вспомните Ральфа Кука и вспомните, как часто вы говорили мне: «Будьте таким, как Ральф Кук... будьте мо­им терапевтом-любовником». Иными словами, Каролин, вы говорите мне- «Я не хочу, чтобы вы были собой, Эрнест, будьте кем-нибудь другим».

А ведь он совершенно прав, подумала Кэрол, ошибает­ся только в причинах такого ее поведения. Он так поумнел за последнее время, просто удивительно.

«А что снилось вам, Каролин? Думаю, из своего мне уже ничего не удастся выжать».

«Мне снилось, что мы с вами лежали в постели, пол­ностью одетые, и, кажется, мы были...»

«Каролин, будьте добры, начните сначала и попытай-тесь рассказывать ваш сон в настоящем времени, как если бы это происходило прямо сейчас. Этот нехитрый прием часто помогает оживить эмоциональный фон сна».

«Хорошо, вот что я запомнила. Мы с вами сидели...»

«Мы с вами сидим — не забывайте про настоящее время», — перебил ее Эрнест.

«Хорошо, мы с вами сидим или лежим в постели, пол­ностью одетые, и вы проводите сеанс. Я хочу, чтобы вы были нежны со мной, но вы настороженны и держите дис­танцию. Потом в комнату заходит какой-то мужчина. Он нелепый, низенький и толстый, черный как смоль, он без­образен. И я сразу же решаю попытаться соблазнить его. Это оказывается легко, и мы с ним начинаем заниматься

сексом прямо рядом с вами, на той же кровати. Я все время думаю, что теперь-то вы увидите, как хороша я в постели, и заинтересуетесь мной. Тогда вы передумаете и тоже бу­дете заниматься со мной сексом».

«Какие чувства вызывает этот сон?» «Фрустрация — из-за вас. Отвращение при виде это­го мужчины — он был мерзкий, он источал зло. Я не зна­ла, кто это — но в то же время знала. Это был Дювалье».

«Кто?»

«Дювалье. Гаитянский диктатор».

«Что вас связывает с Дювалье? Он сыграл какую-то

роль в вашей жизни?»

«Вот это самое забавное. Абсолютно ничего. Я не ду­мала о нем тысячу лет. Ума не приложу, почему я его вспом­нила».

«Подумайте о Дювалье, Каролин. Какие ассоциации у

вас вызывает это имя?»

«Никаких. Я не уверена даже, что могу вспомнить его лицо. Тиран. Грубый. Темный. Жестокий. Животное. А, да, точно, я недавно читала о нем статью. Говорят, он живет где-то во Франции, в нищете». «Но он же давно умер!»

«Нет, нет, это не старик. Это младший Дювалье. Это тот, кого называли Беби Док. Да, я уверена, что это был Беби Док. Не знаю, откуда я это знала, но это был именно он. Это имя пришло мне в голову сразу же, как только он вошел. Кажется, я уже говорила об этом».

«Нет, не говорили, Каролин, но мне кажется, что это

ключ к разгадке сна».

«То есть?»

«Для начала обдумайте свой сон. Лучше дать волю ас­социациям — точно так же, как я прорабатывал свой сон».

«Посмотрим. Я помню, что была фрустрирована. Мы с вами лежали в постели, но ничего не было. Потом прихо­дит этот гадкий коротышка, и мы с ним занимаемся сек­сом — тьфу, мерзость; странно, что я пошла на это —

плюс еще странная какая-то логика: если вы увидите меня в деле, я смогу расположить вас к себе. Чушь какая-то».

«Продолжайте, Каролин».

«Не сходится. То есть если я буду на ваших глазах за­ниматься сексом с каким-то нелепым мужчиной — вот, мол, смотрите, — мне вряд ли удастся завоевать ваше сердце. Наоборот, это скорее оттолкнет вас, нежели при­влечет».

«Это было бы логично, если бы мы воспринимали этот сон буквально. Но я знаю, как выискать смысл этого сна. Предположим, что Дювалье — это не Дювалье, что он символизирует кого-то или что-то еще».

«Например?»

«Подумайте о его имени: Беби Док! Представьте, что этот человек олицетворяет какую-то часть меня: беби, малыш, более примитивная, базовая часть. Таким образом, во сне вы хотите вступить в сексуальные отношения с ка­кой-то моей частью с надеждой на то, что тогда вы сможе­те завоевать и более зрелую часть меня, покорить всего меня.

Вот видите, Каролин, в таком виде сон обретает смысл: если вам удастся соблазнить какую-то часть меня, мое аль­тер-эго, за остальным дело не встанет!»

Кэрол молчала.

«Что вы об этом думаете, Каролин?»

«Отличная интерпретация, Эрнест, действительно хо­рошая», — отозвалась Кэрол и подумала: Даже лучше, чем ты можешь себе представить!

«Итак, Каролин, давайте подведем итог: моя трактов­ка обоих снов — вашего и моего — приводит нас к одному и тому же выводу: вы приходите сюда, вы испытываете ко мне сильные чувства, вы хотите прикасаться ко мне, обни­мать меня, но при всем при этом вы против истинной бли­зости между нами.

И, знаете, Каролин, эти послания, которые мы с вами I нашли в снах, перекликаются с теми чувствами, которые | вызывают во мне наши взаимоотношения. Несколько не-

дель назад я прямо заявил, что буду искренен с вами, что буду честно отвечать на все ваши вопросы. Но вы так ни разу и не воспользовались этой возможностью. Вы говори­те, что хотели бы, чтобы я стал вашим любовником, но вас интересовала только моя холостяцкая жизнь, вы даже не пытались узнать меня самого. Я собираюсь и дальше плот­но прорабатывать с вами этот аспект наших отношений, Каролин, потому что это центральный момент, он действи­тельно близок к сути проблемы. Я собираюсь и дальше по­ощрять честность в наших отношениях. А для того, чтобы быть честной со мной, вам придется узнать меня, поверить мне, чтобы полностью раскрыться передо мной. И этот опыт станет первым шагом на вашем пути к себе в самом глубоком понимании этого слова, к тому, чтобы стать со­бой с другим мужчиной, которого вы вот-вот встретите». Кэрол промолчала и посмотрела на часы. «Я знаю, что наше время вышло, Каролин, но давайте задержимся на пару минут. Можете сказать мне что-ни­будь еще по этому поводу?»

«Не сегодня, Эрнест», — ответила она, потом встала

и быстро вышла из кабинета.

Глава 22

Полуночный звонок Питеру Макондо ничего не дал: Маршал только прослушал сообщение на трех языках о том, что Финансовая группа Макондо закрыта на уик-энд и откроется лишь в понедельник утром. Узнать домашний телефон Питера через цюрихскую информационную служ­бу ему тоже не удалось, что, впрочем, неудивительно. Пи­тер часто говорил о мафии и необходимости охранять лич­ную жизнь ультрабогатых людей от посторонних глаз. Да, Маршалу предстоит длинный уик-энд. Ему придется ждать все выходные: позвонить Питеру он сможет лишь в вос­кресенье, в полночь.

В два часа ночи Маршал, которому так и не удалось

уснуть, начал рыться в аптечке в поисках успокоительного. Это был из ряда вон выходящий случай: Маршал был ярым противником злоупотребления лекарственными средствами и утверждал, что человеку, прошедшему качественный курс психоанализа, следует устранять психологический дискомфорт путем интроспекции и самоанализа. Но этой ночью ни о каком самоанализе не могло быть и речи: на­пряжение буквально зашкаливало, и ему необходимо было успокоиться. В конце концов ему удалось найти хлор-три-метон — антигистаминный препарат с седативным эффек­том. Он выпил две таблетки и на несколько часов погру­зился в тяжелый, беспокойный сон.

Выходные тянулись медленно, и беспокойство Марша­ла росло час от часу. Где Адриана? Где Питер? Он никак не мог сосредоточиться. Он швырнул об стену последний номер «Журнала американского психоанализа», подстри­гание бонсай его не увлекало, и он даже забыл подсчитать дневной доход с акций. В течение часа он рьяно занимался с гирями в спортзале, поиграл в баскетбол, пробежался трусцой по Голден-Гейт. Но ничто не могло отогнать мрач­ное предчувствие, сжимающее его горло.

Он начал говорить с собой, как если бы был своим па­циентом: Успокойся! Откуда столько шума? Давай-ка сядем и попробуем понять, что же происходит на самом деле. А происходит только лишь вот что: Адриана про­пустила несколько сеансов. И что с того? С инвести­цией все в порядке. Через пару дней... сколько там?., через тридцать три часа ты созвонишься с Питером. У тебя есть долговая расписка из «Credit Suisse», кото­рая гарантирует тебе выплату денег. Акции «Уэллс Фарго» упали почти на два процента с тех пор, как ты их продал. Самое страшное, что может случиться, так это тебе придется обналичить вексель и выкупить свою долю акций по более низкой цене. Да, вполне возможно, у Адрианы что-то случилось, о чем ты не догадался. Но ты же не провидец: иногда ты можешь и не заме­тить что-то.

Хорошая терапевтическая интервенция, думал Мар­шал. Но если ты проделываешь это сам с собой, эффект нулевой. Да, самоанализ не всесилен. И как мог Фрейд продержаться на этом столько лет? Маршал понимал, что ему необходимо с кем-то поделиться своими тревогами. Но с кем? Ширли не подходит: они последнее время почти не разговаривали, а если он заговорит с ней об этой инвести­ции, скандала не миновать. Она с самого начала была про­тив. Когда Маршал начинал вслух рассуждать, на что они потратят семьсот тысяч долларов прибыли, она раздражен­но обрывала его: «Мы живем в разных мирах». Слово «жад­ность» все чаще и чаще слетало с ее губ. Две недели назад она даже посоветовала ему обратиться за помощью к ее буддийскому наставнику, ибо жадность переполняет его.

Кроме того, в субботу Ширли планировала совершить велосипедную прогулку в Монт-Тамальпе и поискать там материал для икебаны. Днем, перед отъездом, она сказала, что скорее всего не вернется домой ночевать: ей нужно по­быть наедине с собой — небольшое икебано-медитативное уединение. Перспектива провести выходные в одиночестве привела Маршала в ужас, он даже хотел сказать Ширли, что она нужна ему, попросить ее не уезжать. Но Маршал Стрейдер никогда ничего не выпрашивает; это не в его стиле. К тому же напряжение буквально висело в воздухе, оно распространялось, как инфекция. Да, действительно, Ширли лучше уехать.

Маршал бросил злобный взгляд на цветочную компо­зицию, которую Ширли оставила ему на этот раз: раздвое­нная, покрытая лишайником ветка абрикосового дерева: один сучок тянется параллельно столу, другой уходит вер­тикально вверх. На конце горизонтальной ветки — одино­кий белый цветок. Ветка, уходящая вверх, была украшена ожерельем из лаванды и душистого горошка, которое неж­но обнимало две лилии — белую и шафрановую. «Черт бы ее побрал, — выругался Маршал. — На это ей хватает времени. Зачем она это делает? Три цветка... опять белая и желтая лилии...» Минуту он всматривался в икебану,

потом потряс головой и задвинул ее под стол — с глаз долой.

С кем еще я могу поговорить? С Мелвином, кузеном? Бесполезно! Мелвин, конечно, может иногда подкинуть полезный совет, но не в этой ситуации. Если я услышу насмешку в его голосе, я этого не вынесу! С коллегами? Об этом не может быть и речи! Я нарушил границы профессиональной этики, и я не уверен, что могу им до­верять, особенно тем, кто завидует мне. Если хоть кто-то проговорится, я могу навсегда забыть о перспективе занять президентское кресло в Институте психоана­лиза.

Мне нужен кто-то, кому я могу доверять. Если бы можно было поговорить с Сетом Пейндом! Но к нему мне дороги нет. Может, мне не стоило так круто с ним об­ходиться... Нет, нет и еще раз нет! Сет это заслужил. Я поступил именно так, как должен был поступить. Он получил по заслугам.

Один из пациентов Маршала, психолог-клиницист, часто рассказывал ему о своей группе поддержки, в кото­рую входили десять мужчин-терапевтов. Они проводили вместе два часа каждые две недели. Пациент утверждал, что собрания всегда приносили немало пользы, к тому же члены группы могли обратиться друг к другу, когда им тре­бовалась помощь. Разумеется, Маршал не одобрял членст­во своего пациента в подобной группе. В более консерва­тивные времена он бы запретил ему посещать эти собрания. Поддержка, подтверждение, утешение — все эти патети­ческие костыли всего лишь усиливают патологию и тормо­зят работу реального психоанализа. Тем не менее сейчас, в данной ситуации, Маршал чувствовал острую необходи­мость в такого рода общении. Он вспомнил, как на собрании Сет Пейнд говорил, что в современном обществе настоя­щую мужскую дружбу днем с огнем не сыщешь. Да, ему нужен был друг.

В воскресенье, в полночь, когда в Цюрихе было девять утра, Маршал позвонил Питеру и услышал тревожное со-

общение, записанное на автоответчик: «Вы позвонили в Финансовую группу Макондо. Мистер Макондо отпра­вился в девятидневный круиз. На этот срок офис прекра­щает свою работу. Если ваш вопрос требует немедленного решения, пожалуйста, оставьте свое сообщение. Автоответ­чик регулярно проверяется, и мы сделаем все возможное, чтобы связаться с мистером Макондо».

Круиз? Офис компании такого масштаба закрывается на девять дней? Маршал оставил сообщение, в котором просил мистера Макондо связаться с ним по неотложному делу. Позже, когда он снова лежал без сна, новость о кру­изе уже не удивляла его. Очевидно, между ними произошла ссора, думал он. Питер поссорился с Адрианой, или, мо­жет быть, Адриана разругалась с отцом, и Питер под вли­янием момента решил уехать, чтобы прийти в себя, разве­яться. И либо с Адрианой, либо без нее отправился в круиз по Средиземноморью. Скорее всего именно так все и было,

и ничего больше.

Но шли дни, от Питера не было никаких известий, и Маршал все сильнее и сильнее опасался за вложенные в его предприятие деньги. Он в любой момент мог обналичить банковский вексель, но это означало, что он не сможет вос­пользоваться щедрым даром Питера с выгодой для себя. Глупо поддаваться панике и терять эту уникальную воз­можность. И из-за чего? Из-за того, что Адриана не при­шла на сеанс? Глупости!

В среду в одиннадцать утра у Маршала выдался сво­бодный час: место Эрнеста в его расписании так и осталось вакантным. Он прошелся по Калифорния-стрит, миновал клуб «Пасифик юнион», где обедал тогда с Питером, но, пройдя еще квартал, вдруг вернулся к нему, взбежал по ступенькам, вошел в мраморные двери, прошел мимо рядов блестящих латунных почтовых ящиков и окунулся в невер­ный свет грандиозной ротонды, увенчанной стеклянным куполом. Там в окружении кожаных диванов цвета красно­го дерева стоял Эмиль, блестящий мажордом в безукориз­ненном смокинге.

Маршал вдруг вспомнил свой поход в «Avocado Joe's»: куртки золотоискателей, клубы табачного дыма, брюнета в костюме от Борсалино, обвешанного драгоценностями, и Дасти, пит-босса, от которого он получил выговор за под­глядывание: «Мы тут очень трепетно относимся к чувст­вам». И звуки — звуки бурной деятельности в «Avocado Joe's»: щелканье фишек, треск бильярдных шаров, гул го­лосов, разговоры об азартных играх. «Пасифик юнион» был наполнен приглушенными звуками. Официанты серви­ровали стол для ленча под аккомпанемент легкого звона столового серебра и хрусталя; посетители клуба вежливым шепотом вели разговоры о приобретениях на рынке ценных бумаг, итальянские кожаные туфли мягко ступали по дубо­вому паркету.

Где же мой дом? И есть ли вообще у меня дом, думал Маршал, как думал сотни раз до этого. Где его место — в «Avocado Joe's» или в «Пасифик юнион»? Неужели его, неприкаянного, будет вечно носить между двумя берегами, неужели он всю свою жизнь будет пытаться покинуть один берег, достичь другого? И если какой-нибудь демон или джинн скажет ему: пора решать, выбери один из них, и он станет твоим домом во веки веков, что он выберет? Он вспомнил, как проходил курс психоанализа у Сета Пейнда. «Мы никогда с этим не работали, — подумал Маршал. — Мы не касались ни «дома», ни дружбы, ни, если верить Ширли, денег и жадности. Так, черт возьми, чем же мы занимались девятьсот часов кряду?»

Тем временем Маршал сделал вид, что «Пасифик юни­он» — его дом родной, и направился прямо к мажордому.

«Добрый день, Эмиль. Доктор Стрейдер. Пару недель назад я обедал здесь с мистером Макондо, и он сообщил мне о вашей феноменальной памяти, но даже вы могли за­быть посетителя, которого видели лишь однажды».

«Конечно, доктор, я прекрасно вас помню. А мистера Маконду...»

«Макондо».

«Конечно, прошу прощения, Макондо. Даже феноме-

нальная память иногда подводит. Но я действительно пре­красно помню вашего друга. Мы встречались лишь однаж­ды, но он произвел на меня неизгладимое впечатление. Шикарный и очень щедрый джентльмен!»

«Вы хотели сказать, что встречались с ним лишь од­нажды в Сан-Франциско. Он говорил, что помнит вас с тех пор, когда вы были мажордомом в клубе в Париже».

«Нет, сэр, вы, должно быть, ошибаетесь. В Париже я действительно работал в «Cercle Union Interalliee», но я ни­когда не встречал там мистера Макондо». «Может, в Цюрихе?»

«Нет, я совершенно уверен, что мне не доводилось ви­деть этого джентльмена никогда раньше. Я впервые увидел его в тот самый день, когда вы вдвоем пришли сюда на ленч». «Да? И что вы хотите этим сказать? То есть, я хотел спро­сить, откуда он вас тогда так хорошо знает?... То есть... от­куда он вообще знает, что вы работали в парижском клубе? Как ему удалось проникнуть сюда на ленч? Нет, я хотел спросить, является ли он вообще членом этого клуба? Как он с вами расплачивался?»

«Сэр, возникла какая-то проблема?» «Да, в этой связи очень важен тот факт, что вы притво­рялись, что прекрасно его знаете, что он ваш старый друг». Эмиль выглядел обеспокоенным. Он посмотрел на ча­сы, огляделся. Ротонда была пуста, в клубе царила тишина. «Доктор Стрейдер, у меня есть несколько свободных минут перед ленчем. Прошу вас, давайте сядем и все обсу­дим». Эмиль провел Маршала в небольшую комнатку пря­мо по выходе из залы. Там он усадил его на стул и попро­сил разрешения закурить сигарету. Глубоко затянувшись, Эмиль спросил: «Могу я быть с вами откровенным, сэр? И, так скажем, не для записи?»

«Разумеется», — кивнул Маршал. «Я уже тридцать лет работаю в эксклюзивных клубах. Последние пятнадцать лет в качестве мажордома. Я вижу все. Я ничего не упускаю. Как я вижу, доктор Стрейдер,

вы мало знакомы с клубами такого рода. Прошу простить меня, если я слишком много себе позволяю».

«Нет-нет, что вы», — отозвался Маршал.

«Вы должны понимать, что члены закрытых клубов всегда пытаются что-то вытянуть из других членов — какие-либо привилегии, приглашение, знакомство, капита­ловложение, что угодно. И чтобы... так сказать... «подма­зать» процесс, человек должен произвести впечатление на другого. Я, как и любой мажордом, должен играть в этом свою роль; я обязан следить за тем, чтобы все проходило гармонично. Поэтому, когда мистер Макондо подошел ко мне тем утром и поинтересовался, не работал ли я в каком-нибудь европейском клубе, я, естественно, со всем радуши­ем ответил, что десять лет проработал в Париже. А когда он подчеркнуто дружелюбно поприветствовал меня в ва­шем присутствии, что я должен был сделать? Повернуться к вам, его гостю, и сказать, что никогда не видел этого че­ловека?»

«Ни в коем случае, Эмиль. Я прекрасно вас понимаю. И не критикую вас. Просто я был ошеломлен, узнав, что вы его не знаете».

«Но, доктор Стрейдер, вы говорили, что возникла некая проблема? Надеюсь, не слишком серьезная? Если произошло что-то серьезное, я хотел бы знать об этом. Клуб тоже должен быть в курсе».

«Нет, нет, ничего страшного. Я просто потерял его адрес, а мне очень нужно с ним связаться».

Эмиль помолчал. Очевидно, все было значительно се­рьезнее. Но когда он понял, что дальнейших разъяснений не последует, поднялся. «Прошу вас, подождите меня в ро­тонде. Я постараюсь найти информацию, которая вас инте­ресует».

Маршал сел, раздосадованный своей неуклюжестью. Это был выстрел наугад, но, возможно, Эмиль сможет ему помочь.

Мажордом вернулся через пару минут и вручил Мар­шалу листок бумаги, на котором были написаны те же ад-

pec и телефон, которые он уже знал: «Судя по записям, он стал членом этого клуба благодаря членству в цюрихском клубе «Ваиг Аи Lac». Если вам будет угодно, мы можем по факсу запросить у них более свежую информацию».

«Да, прошу вас. И, если можно, не могли бы вы пере­слать мне копию этого факса. Возьмите мою визитку».

Маршал собрался уходить, но Эмиль остановил его и шепотом добавил: «Вы спрашивали, чем он расплачивался. Я скажу вам, доктор, но тоже по секрету. Мистер Макон-до платил наличными, и платил щедро. Он дал мне две сто­долларовые купюры и сказал, чтобы я заплатил за ленч, оставил хорошие чаевые официанту, а остальное забрал себе. В таких вопросах моей феноменальной памяти можно

доверять полностью».

«Спасибо, Эмиль, вы очень помогли мне». Маршал за­ставил себя вытащить из своего зажима двадцать долларов и сунуть их в посыпанную тальком руку мажордома. Он опять направился к выходу, но вдруг вспомнил еще кое-что.

«Эмиль, могу я попросить вас еще об одной услуге? В тот

раз мы встретили друга мистера Макондо, высокого муж­чину, который был одет довольно ярко — оранжевая ру­башка, пиджак в красную клетку или что-то в этом роде. Я не помню, как его зовут, но его отец был мэром Сан-Франциско».

«Это мог быть только мистер Роско Ричардсон. Я ви­дел его сегодня. Он либо в библиотеке, либо в игровом за­ле. Мой вам совет, доктор: не заговаривайте с ним, если он играет в нарды. Иначе он разозлится. Он очень серьезно относится к игре. Удачи вам, доктор. Я лично прослежу, чтобы вам отправили факс. Можете на меня положиться». Эмиль поклонился и застыл в ожидании.

«Еще раз спасибо, Эмиль». Маршалу ничего не оста­валось, кроме как расстаться с очередной двадцаткой.

Когда Маршал вошел в обитый дубовыми панелями игровой зал, Роско Ричардсон как раз вставал из-за столи-

ка для игры в нарды, направляясь в библиотеку почитать прессу перед обедом.

«Мистер Ричардсон, вы, должно быть, не помните меня. Я доктор Стрейдер. Мы встречались несколько не­дель назад, когда я обедал здесь с вашим знакомым, мис­тером Макондо».

«О да, конечно, доктор Стрейдер. Помню, помню. Именная серия лекций. Мои поздравления. Это большая честь. Составите мне компанию за обедом?»

«Увы, нет. Меня ждут пациенты. Но не могли бы вы помочь мне? Я пытаюсь связаться с мистером Макондо. Может, вы знаете, где его найти?»

«Что вы, нет. В тот день я впервые увидел его. Очаро­вательный человек, хоть и со странностями. Я посылал ему информацию о своем новом проекте, но FedEx прислал уведомление о том, что доставка невозможна. Он говорил, что знает меня?»

«Я так думал, но теперь уже не уверен. Я помню, как он говорил, что ваш отец играл в гольф с его отцом, профес­сором экономики».

«Кто знает? Вполне возможно. Мой отец играл в гольф со всеми известными людьми Западного побережья. И... — Он почесал свою массивную нижнюю челюсть и вырази­тельно подмигнул. — И с некоторыми женщинами. Уже половина двенадцатого. Сейчас принесут «Financial Times». Газеты расхватывают, как горячие пирожки, так что пой-ду-ка я в библиотеку. Удачи вам, доктор».

Разговор с Роско Ричардсоном Маршала не успокоил, зато подсказал, что делать дальше. Вернувшись в офис, он сразу же бросился к папке, где хранил связанные с Пите­ром материалы, и нашел факс с сообщением о лекциях Мар­шала Стрейдера. Как звали ректора Университета Мехи­ко? А вот — Рауль Гомес. Наконец-то ему повезло — через несколько мгновений он уже слышал в трубке голос мистера Гомеса. Маршал не слишком хорошо знал испан­ский, но и его скудных познаний хватило, чтобы понять, что мистер Гомес никогда раньше не слышал о Питере Ма-

кондо и, разумеется, не получал от него крупный грант на лекции Стрейдера. Но это еще не все. Что касается отца Питера: на факультете экономики профессор Макондо не работал, равно как и на всех остальных факультетах Уни­верситета Мехико.

Маршал упал в кресло. Он словно получил серию мощ­ных ударов, а теперь пытался прийти в себя и прочистить голову. Через несколько минут его деятельная натура взяла верх, он схватил ручку и составил список «что нужно сде­лать». Первой в списке стояла задача — отменить всех па­циентов на этот день. Маршал обзвонил четырех пациен­тов и оставил им сообщение об отмене сеансов. Разумеется, без объяснения причин. Маршал был уверен, что в данной ситуации он должен хранить молчание, а потом разобрать фантазии пациентов относительно того, почему он отменил их сеансы. А деньги! Четыре сеанса по сто семьдесят пять долларов каждый. Он теряет семьсот долларов и компен­сировать эту потерю не сможет.

Интересно, думал Маршал, почему отмена дневных пациентов стала поворотным моментом его жизни. Он вдруг подумал, что это было переломное решение. Ни разу за все годы своей профессиональной деятельности он не отменял сеансы. На самом деле он никогда ничего не пропускал, будь то уроки в школе или футбольная тренировка. Его аль­бом был полон наград за посещаемость, скопившихся с на­чальных классов. Не потому, что он никогда не болел, ни­когда не получал травм. Нет, иногда он заболевал, как любой нормальный человек. Но он был достаточно упрям, чтобы не обращать на это внимания. Но никто не сможет провести терапевтический сеанс в состоянии паники.