Лжец на кушетке 22 страница

«В общем, я наблюдала за вами до начала выступления, и я не могла не заметить, что вам понравилась та красави­ца, которая сидела рядом с вами».

Эрнеста передернуло. Черт! Она видела меня с Нан Карлин. Вот это засада. Во что я ввязался?

Никогда больше, думал Эрнест, я не позволю себе так поверхностно относиться к терапевтической откро-

вечности. Теперь было бесполезно думать о том, как бы Маршал или какое-нибудь другое светило психотерапии отреагировало на заявление Кэрол. Он зашел уже слишком далеко, он попрал все границы, установленные традицион­ной психотерапией, он вышел за рамки допустимого в кли­нической практике, и теперь он понимал, что он остался со­вершенно один, затерянный в джунглях несанкциониро­ванной терапии. Единственное, что ему оставалось, — это оставаться честным и положиться на интуицию.

«И... что вы чувствуете, Каролин?»

«А вы что чувствуете, Эрнест?»

«Смущение. Честно говоря, Каролин, такая ситуа­ция — это самый страшный кошмар, который только мо­жет присниться терапевту. Мне очень неудобно обсуждать с вами, да и с любым другим пациентом мои отношения с женщинами, мою личную жизнь. Но я решил работать с вами на условиях полнейшей честности, и я постараюсь придерживаться своего решения и далее. Итак, что вы чув­ствуете?»

«О, целую гамму чувств. Зависть. Злость. Обида. Мне не повезло».

«Можете остановиться на чем-то одном подробнее, на­пример на злости или обиде».

«На все воля случая Если бы я сделала тогда то, что сде­лала она, — подошла, села рядом. Если бы мне только хва­тило тогда смелости, хватило наглости заговорить с вами».

«И что тогда?»

«Тогда все могло бы быть иначе. Скажите мне честно, Эрнест, что, если бы я подошла к вам, если бы попыталась познакомиться с вами? Я смогла бы заинтересовать вас?»

«История не знает сослагательного наклонения, Каро­лин. Все эти «если» и «а вдруг»... Что вы действительно хо­тите узнать, Каролин? Я не раз говорил, что считаю вас привлекательной женщиной. Неужели вы хотите еще раз это услышать?».

«А мне хотелось бы знать, почему вы отвечаете мне во­просом на вопрос, Эрнест».

«Ответил ли бы я на вашу инициативу? Могу сказать, да, вполне вероятно, что ответил бы. То есть да. Я, веро­ятно, ответил бы».

Молчание. Эрнест чувствовал себя совершенно безза­щитным. Этот разговор так разительно отличался от его привычного общения с пациентами, что он начал серьезно сомневаться, сможет ли он и дальше работать с Каролин. Вне всякого сомнения, не только Фрейд, но и консилиум теоретиков психоанализа, чьи труды он читал на этой неде­ле, единодушно признал бы, что пациент со столь ярко вы­раженным эротическим переносом, как у Каролин, неизле­чим, а Эрнесту ни в коем случае нельзя с ней работать.

«Что вы сейчас чувствуете?» — спросил Эрнест.

«Знаете, именно это я и имела в виду, когда говорила, что на все воля случая, Эрнест. Если бы карты легли чуть иначе, мы с вами были бы сейчас любовниками, я не была бы вашей пациенткой, а вы — моим терапевтом. И я ис­кренне верю, что как любовник вы могли бы сделать для меня намного больше, чем как терапевт. Я не прошу много­го, Эрнест, мне было бы достаточно встречаться с вами раз или два в неделю, чувствовать ваши объятия, избавиться от этого сексуального напряжения, которое сводит меня с ума».

«Понимаю, Каролин, но я не ваш любовник, я ваш те­рапевт».

«Но это же простая случайность. Никаких обязательств. Все могло бы быть иначе. Эрнест, давайте переведем стрел­ки часов назад, давайте вернемся в тот книжный магазин и заново сдадим карты. Будьте моим любовником; я умираю от неудовлетворенности».

Кэрол уже сидела на полу рядом с Эрнестом, положив голову ему на колени.

Эрнест снова положил руку ей на голову. «Боже, мне нравится прикасаться к этой женщине. И это ее страстное желание быть моей любовницей — видит бог, я могу ее по­нять. Сколько раз меня охватывало желание? Мне жаль ее. И я понимаю, что она имеет в виду, когда говорит о случай-

ностях, которые предопределили наши отношения. Мне это тоже не нравится. Лучше бы я был ее любовником, чем терапевтом. Я бы с удовольствием оказался сейчас на полу рядом с ней, раздел бы ее. Мне бы хотелось ласкать ее те­ло. Кто знает? Что, если мы бы действительно познакоми­лись в книжном магазине? Что, если бы мы стали любовни­ками? Может, она права, и я бы тогда мог предложить ей намного больше, нежели будучи ее терапевтом! Но мы ни­когда этого не узнаем, потому что проверить нам не удастся».

«Каролин, все, о чем вы просите, — перевести стрелки часов назад, стать любовниками... Я буду с вами открове­нен... этому искушению подвергаетесь не только вы, ведь ваше предложение звучит крайне заманчиво и для меня. Думаю, нам могло бы быть очень хорошо вдвоем. Но, бо­юсь, стрелки этих часов, — Эрнест показал на часы, спря­танные в его книжном шкафу, — мы перевести назад не можем».

Говоря это, он продолжал теребить волосы Кэрол. Она сильнее прижалась к его ноге. Внезапно он убрал руку: «Прошу вас, Каролин, вернитесь на свой стул, я хочу сказать вам что-то важное».

Он молчал, когда Кэрол быстро поцеловала его колено и села на свое место. Дадим ему произнести небольшую речь протеста, поиграем в его игры. Он должен сделать вид, что сопротивляется.

«Вернемся немного назад, — сказал Эрнест, — и по­смотрим, что здесь происходило. Позвольте мне описать сложившуюся ситуацию так, как вижу ее я. Вы оказались в бедственном положении. Вы обратились ко мне за помо­щью как к специалисту по психическому здоровью. Мы встретились и заключили договор, в соответствии с кото­рым я обязался помочь вам в вашей борьбе. Интимный ха­рактер наших встреч стал причиной зарождения у вас лю­бовного чувства по отношению ко мне. Боюсь, я не могу утверждать, что в этом нет моей вины. Я понимаю, что мое поведение — я обнимал вас, касался ваших волос — толь­ко разжигало страсти. И меня серьезно это беспокоит. В

любом случае я уже не могу внезапно передумать, восполь­зоваться вашим состоянием и удовлетворить с вами свою похоть».

«Но, Эрнест, вы забываете главное. Я уверена, что, став моим любовником, вы будете самым лучшим терапев­том для меня. Пять лет мы с Ральфом...»

«Ральф — это Ральф, а я — это я. Каролин, наше вре­мя подошло к концу, поэтому нам придется продолжить этот разговор в следующий раз. — Эрнест встал, показы­вая, что сеанс окончен. — Но позвольте мне сделать еще одно, последнее замечание. Надеюсь, в нашу следующую встречу нам удастся начать искать способы применения того, что я действительно могу вам предложить, вместо того чтобы проверять меня на прочность».

Обнимая Эрнеста на прощание, Кэрол сказала: «Я то­же хочу кое-что сказать на прощание, Эрнест. Вы так ста­рались убедить меня в том, что я не должна идти дорогой моей матери, что я не должна снимать с себя ответствен­ность за ход моей жизни. Здесь и сейчас я последовала ва­шему совету и попыталась улучшить свою жизнь. Я знаю, чего — и кого — я хочу, и я пыталась добиться этого. Вы сказали, что я должна жить так, чтобы ни о чем не жалеть в будущем, и именно это я делаю».

Эрнест не смог найти достойного ответа.

Глава 18

У Маршала выдался свободный час, и он сидел в каби­нете, с любовью рассматривая бонсай с кленовой рощицей: девять очаровательных крошечных кленов с алыми листоч­ками, почти пробившиеся почки. В прошлые выходные он пересадил их. Осторожно орудуя деревянной палочкой, он очистил корни деревьев и рассадил их в огромной голубой керамической чаше по традиционному обычаю: две нерав­ные группки — в одной шесть, в другом три деревца, меж­ду которыми — крошечный серо-розовый камешек-голыш,

привезенный из Японии. Маршал заметил, что один из кле­нов в большей группке начал наклоняться и через несколь­ко месяцев будет мешать расти соседнему деревцу. Он от­резал кусочек медной проволоки, аккуратно обмотал им ствол своенравного растения и легонько отвел его назад, прида­вая более вертикальное положение. Каждые несколько дней он будет чуть дальше оттягивать проволоку, а через пять-шесть месяцев освободит ствол, чтобы не повредить нежный ствол клена. О, если бы психотерапия могла бы действовать с той же непосредственностью.

В другой момент он бы попросил жену направить клен-кочевник на путь истинный, но в выходные они рассори­лись и три дня не разговаривали. Эта последняя ссора была лишь одним из симптомов отчуждения, которое накаплива­лось годами.

Маршал думал, что все началось несколько лет назад, когда Ширли записалась на свои первые курсы икебаны. Она очень увлеклась искусством создания цветочных ком­позиций и проявила недюжинные способности в этой об­ласти. Маршал сам не мог оценить, насколько хорошо ей это удавалось, потому что ничего не знал об искусстве ике­баны и узнавать не собирался, но он видел горы призов и знаков отличия, полученных ею на конкурсах.

Вскоре икебана стала центром всей жизни Ширли. Все ее друзья были такими же страстными поклонниками ике­баны, тогда как Маршал постепенно терял к этому всякий интерес. Дальше — больше: восьмидесятилетний мастер икебаны, ее преподаватель, которого она боготворила, по­рекомендовал ей заняться медитацией по буддийской сис­теме, и скоро очередное увлечение стало поглощать прак­тически все ее время.

Три года назад Маршал был настолько обеспокоен влиянием икебаны и медитации (о которой он также пред­почитал ничего не знать) на их брак, что умолял Ширли поступить в аспирантуру по курсу клинической психологии. Он надеялся, что общие интересы смогут сблизить их. Он также надеялся, что это поможет Ширли оценить его про-

фессиональное мастерство. А вскоре он смог бы передавать ей своих пациентов, и перспектива появления второго ис­точника доходов грела ему душу.

Но все произошло не так, как он хотел. Ширли посту­пила в аспирантуру, но не оставила старые интересы. Те­перь она занималась на курсах, собирала и обрабатывала цветы, занималась медитацией в центре дзен-буддизма, так что на Маршала у нее просто не оставалось времени. Все кончилось тем, что три дня назад она преподнесла ему шокирующее известие: ее докторская диссертация, работа над которой практически подошла к концу, была посвяще­на изучению роли икебаны в работе с паническими рас­стройствами.

«Отлично, — сказал ей Маршал. — Ничего не скажешь, отличный способ продвижения моей кандидатуры в прези­диум Института психоанализа — отщепенка-жена, прак­тикующая отщепенскую терапию составлением букетов!»

Они почти не разговаривали. Ширли возвращалась домой только на ночь, а спали они в разных комнатах. Уже несколько месяцев у них не было секса. А теперь Ширли объявила забастовку и на кухне; каждый вечер на кухон­ном столе Маршал находил лишь очередную цветочную композицию.

Уход за кленовой рощицей помог Маршалу хоть не­много успокоиться. В самом акте подвязывания клена мед­ной проволокой была какая-то глубинная безмятежность. Удовольствие... да, заниматься бонсай — одно удовольствие.

Но не образ жизни. Ширли всегда была склонна к преувеличению, поэтому цветы стали ее raison d'etre1. Ни­какого чувства меры. Она даже предлагала ему сделать уход за бонсай частью долговременной терапии. Идио­тизм! Маршал подрезал несколько новых отростков мож­жевельника, свисающих вниз, и полил деревья. Это была не самая удачная полоса его жизни. Он поссорился с Ширли;

Смыслом жизни (фр.)

его сильно разочаровал Эрнест, который отказался от его супервизорства. Были и другие проблемы.

Во-первых, Адриана не пришла на сеанс. И не позво­нила. Очень странно. Совсем на нее не похоже. Маршал по­дождал пару дней, потом позвонил ей сам. Оставил на ее автоответчике сообщение о времени сеанса — в то же вре­мя на следующей неделе, и попросил связаться с ним, если это время ее не устроит.

А что делать с оплатой пропущенного сеанса? Обычно Маршал, не раздумывая, брал с пациентов деньги и за про­пущенные сеансы, но это был особый случай, и Маршал не­сколько дней не мог решить, что ему делать. Он получил от Питера тысячу долларов — плату за пять сеансов с Адриа-ной. Почему бы ему просто не удержать двести долларов за пропущенный сеанс? Питер, возможно, даже не узнает об этом. А если узнает, не обидится ли? Не сочтет ли он такой поступок Маршала вероломным или мелочным? Или неблагодарным, ведь он преподнес Маршалу такой щед­рый дар — инвестицию в компанию по производству вело­сипедных шлемов, мемориальную серию лекций, часы «Ро-лекс».

С другой стороны, будет лучше поступить с Адрианой так же, как и с любым другим пациентом. Питер не может не уважать его профессиональную последовательность и верность собственным правилам. В конце концов, Питер и сам не раз говорил, что он неадекватно оценивает свои ус­луги.

В конце концов, Маршал решил взять с Адрианы пла­ту за пропущенный сеанс. И был полностью уверен в том, что поступает правильно. Но почему же тогда у него было так неспокойно на душе? Почему он не мог отделаться от неясного томительного предчувствия, словно он будет со­жалеть об этом всю оставшуюся жизнь?

Этот приступ нервозности был всего лишь облачком по сравнению с тем штормом, который вызвала инициатива Маршала в изгнании Сета Пейнда из Института психоана­лиза. Арт Букерт, известный ведущий юмористических ко-

лонок, прочитал про историю с отзывом в «Сан-Францис­ко кроникл» («FORD», «TOYOTA», «CHEVROLET», ПРОЧЬ С ДОРОГИ; ПСИХИАТРЫ ОТЗЫВАЮТ СВОЮ ПРОДУКЦИЮ) и опубликовал сатирическую заметку, предсказывая, что терапевты скоро начнут открывать офисы в автосервисах, где будут проводить экспресс-сеан­сы для клиентов, ожидающих свои автомобили. Новые ус­ловия партнерства, писал он, позволят терапевтам и работ­никам автосервисов предлагать своим клиентам совокупное пятилетнее гарантийное обслуживание и контроль тормо­зов и импульсивности, зажигания и агрессивности, рулево­го управления и управления настроением, выхлопной систе­мы и желудочно-кишечного тракта, коленвала и потенции.

Статья Букерта (ГЕНРИ ФОРД И ЗИГМУНД ФР£ЙД ОБЪЯВЛЯЮТ О СЛИЯНИИ) появилась в «Нью-Йорк тайме» и «Интернешнл геральд трибюн». Осаждаемый журналистами президент института, Джон Уэлдон, сразу же умыл руки, отослав папарацци за комментариями к Маршалу, исполнителю программы отзыва. Коллеги-пси­хоаналитики со всей страны, которым было не до смеха, обрывали его телефон целую неделю. За один день ему по-звониди президенты четырех Институтов психоанализа — Нью-Йоркского, Чикагского, Филадельфийского и Бос­тонского.

Маршал изо всех сил старался успокоить их, сообщая, что на объявление об отзыве откликнулся всего один паци­ент и что он сам, лично, с этим пациентом работает, проводя высокоэффективный краткосрочный курс терапии, и что объявление об отзыве не будет публиковаться повторно.

Но он не мог успокоить разъяренного доктора Сандер­ленда, президента Международной психоаналитической ассоциации, который позвонил ему, чтобы сообщить пре-неприятнейшую новость: агрессивно настроенный Шелли Мерримен неоднократно звонил ему в офис и присылал факсы, утверждая, что ненормативные методы доктора Пейн-да причинили ему огромный вред и что он собирается по-

дать в суд на институт, если его требование о финансовой компенсации ущерба не будет выполнено немедленно.

«Какого черта у вас там происходит! — кричал доктор Сандерленд. — Над нами смеется вся страна. В какой уже раз! Пациенты приходят на сеансы с экземплярами «Lis­tening to Prozac»1; фармацевтические компании, нейрохи-мики, бихевиористы и критики типа Джеффри Мейсона вовсю мотыжат наши основы, иски по восстановленным воспоминаниям и встречные иски об имплантированных воспоминаниях грызут нас за пятки. Черт бы вас всех по­брал, не это, повторяю, не это нужно сейчас психоанализу! Кто дал вам право размещать это объявление?»

Маршал спокойно объяснил ему, с какой чрезвычайной ситуацией столкнулся институт и почему он был вынужден объявить отзыв.

«Мне жаль, что вас не проинформировали об этих собы­тиях, доктор Сандерленд, — добавил Маршал. — Теперь, когда вы в курсе происходящего, я надеюсь, вы сможете оценить логику наших поступков по достоинству. Более того, мы ни на шаг не отступили от протокола. На следую­щий же день после голосования в институте мы с Реем Вел­лингтоном, секретарем Международной психоаналитичес­кой ассоциации, проверили все документы».

«Веллингтон? Да я только что узнал, что он переводит свой офис и всю свою клинику в Калифорнию! Теперь я начинаю понимать вашу логику. Эту вашу южнокалифор­нийскую логику брюссельской капусты и шпината. Вся эта катастрофа развивается по голливудскому сценарию».

«Доктор Сандерленд, Сан-Франциско находится в Северной Калифорнии, что четыреста миль к северу от Голливуда, практически на равном расстоянии от Бостона и Вашингтона. Мы не в Южной Калифорнии. Поверьте мне, мы руководствуемся северной логикой».

«Северной логикой? Чушь! Так почему эта ваша север-

Книга Питера Крамера (Peter D Kramer), посвященная про­блемам применения антидепрессантов.

ная логика не подсказала вам, что доктору Сету Пейнду семьдесят четыре года и он умирает от рака легких? Знаю, он вам мешает, но сколько он еще протянет? Год? Два? Вы же консерватор от психоанализа: немного терпения, немно­го самообладания, и природа сама избавит вас от этой не­приятности.

Аадно, хватит! — продолжал доктор Сандерленд. — Что сделано, то сделано. Меня беспокоит будущее: я дол­жен принять решение немедленно, и мне нужна ваша по­мощь. Этот Шелли Мерримен угрожает нам. Он хочет семьдесят тысяч долларов компенсации. Наши юристы предполагают, что он может согласиться на половину этой суммы. Разумеется, мы не хотим создавать прецедент. Что вы думаете по этому поводу? Насколько серьезны его уг­розы? Если он получит семьдесят или даже тридцать пять тысяч, оставит ли он нас в покое? И надолго ли? Сможем ли мы купить его молчание за эти деньги? Насколько он бла­горазумен, насколько он болтлив, этот ваш мистер Мерри­мен?»

Маршал ответил сразу же, вложив в голос максимум уверенности: «Я бы посоветовал вам ничего не предприни­мать, мистер Сандерленд. Предоставьте это мне. Вы мо­жете положиться на меня: я обещаю решить эту проблему эффективно и оперативно. Уверяю вас, это пустые угрозы. Этот человек блефует. Что касается идеи заплатить ему за молчание и благоразумие... ни в коем случае. Забудьте об этом — он явный социопат. Мы должны занять твердую позицию».

Только позже, приглашая Шелли войти в кабинет, Маршал понял, что совершил грубейшую ошибку: впервые за свою многолетнюю практику он нарушил право пациента на конфиденциальность. Он запаниковал, когда ему позво­нил Сандерленд. Как он мог ляпнуть тогда про социопатию? Он ничего не должен был говорить Сандерленду про Мер-римена.

Он был вне себя. Если Мерримен узнает об этом, он по­даст на него в суд за профессиональную халатность, а если

он поймет, что Международная ассоциация колеблется, то потребует с них еще больше денег. Ситуация выходила из-под контроля.

Есть только один разумный выход, решил Маршал: как можно скорее связаться с доктором Сандерлендом и признать опрометчивость своего заявления: временное и вполне естественное помутнение рассудка, вызванное кон­фликтом лояльности, а именно желанием действовать од­новременно во благо и Международной ассоциации, и своего пациента. Несомненно, доктор Сандерленд отнесет­ся к этому с пониманием, и совесть не позволит ему пере­сказывать кому-либо замечания Маршала относительно его пациента. Разумеется, это не поможет ему восстано­вить свою репутацию ни в национальных, ни в междуна­родных психоаналитических кругах, но Маршал больше не мог думать ни о своем имидже, ни о своем политическом ста­тусе: теперь он должен был бросить все усилия на стабили­зацию ситуации.

Шелли вошел в кабинет и дольше, чем обычно, задер­жался у скульптуры Мюслера.

«Как мне нравится этот оранжевый шар, док. Если вы когда-нибудь надумаете продавать его, дайте мне знать. Я буду трогать его перед каждой игрой и стану спокойным и сдержанным. —■ Шелли плюхнулся на свой стул. — Ну что, доктор, мне уже немного лучше. Ваши интерпретации помогают. Я стал намного лучше играть в теннис; я играл как заведенный. Мы с Вилли тренировались по три-четыре часа в день, и, сдается мне, у нас есть все шансы выиграть турнир в Ла-Коста на следующей неделе. Так что с этим все в порядке. Но мне надо теперь разобраться и со всем остальным. Именно этим я хочу заняться».

«Со всем остальным?» — переспросил Маршал, хотя прекрасно понял, что имеет в виду Шелли.

«Вы знаете. То, над чем мы работали на прошлом се­ансе. «Маячки». Хотите еще раз попробовать? Освежить память? Десятидолларовая купюра... у вас пять попыток угадать, в какой она руке, потом у меня пять попыток».

«Нет, нет, в этом нет необходимости. Я понял, в чем *-' дела... вы очень доходчиво мне это объяснили. Но в •'je прошлого сеанса вы сказали, что у вас есть несколь-''дей относительно того, как мы построим нашу дальней-''> работу».

«Именно так. Вот мой план. В последний раз из-за «ма-•в» вы потеряли сорок баксов; в общем, я уверен, что 1расываюсь «маячками» направо и налево, когда играю <ер. А почему я разбрасываюсь «маячками»? Из-за стрес-[з-за «ненормативной терапии» доктора Пейнда. Вы ведь сказали?»

«Что-то в этом роде». «Я думал, это ваши слова». «Кажется, я сказал «ненормативные методы». «Хорошо. «Ненормативные методы». Разницы ника-Из-за ненормативных методов Пейнда у меня появи-i вредные нервные привычки в игре в покер. На про-й неделе вы продемонстрировали свои «маячки», а у i их сотни, и я демонстрирую их, когда играю в покер. \ капли не сомневаюсь, я на все сто процентов уверен, именно поэтому дружеские партии стоили мне сорок 1ч долларов».

«Хорошо, продолжайте, — сказал Маршал. Он на-ожился. Он привык потакать своим пациентам во всем;гда сразу же соглашался выполнять все их прихоти, но ас в воздухе запахло порохом. — А при чем здесь те-[я? — поинтересовался он. — Надеюсь, вы не думае-п'о я буду играть с вами в покер? Я не играю в азарт-игры, я не умею играть в покер. Как вы собираетесь гь какие-то покерные премудрости, играя со мной?» Да что вы, док? Кто говорит о том, чтобы играть с ва-покер? Хотя, не буду отрицать, у меня была такая мысль, все, что нам здесь нужно, так это реальная ситуация: /дете наблюдать, как я играю самую настоящую пар-- высокими ставками и соответствующим напряжени-по результатам этого наблюдения расскажете мне,

какие мои действия выдают мои карты — и из-за которых я теряю деньги».

«Вы хотите, чтобы я пошел с вами на игру и смотрел, как вы играете?» Маршал почувствовал облегчение. Ка­ким бы эксцентричным ни было это предложение, все же оно было лучше того, чего он боялся несколько минут на­зад. Сейчас он готов согласиться на любое предложение, если это поможет ему отвязаться от доктора Сандерленда и больше никогда не видеть Шелли в своем кабинете.

«Вы шутите? Вы пойдете со мной к ребятам? Вот это будет картина! Я пришел на игру с личным мозгоправом! — Шелли хохотал, хлопая по коленям. — О боже... потря­сающе! Док, мы с вами войдем в легенду, вы и я — я по­являюсь на игре с личным мозгоправом и его кушеткой... Да ребята будут припоминать мне это в следующем тыся­челетии!»

«Рад, что вы находите эту идею такой забавной, мис­тер Мерримен. Не уверен, что я понимаю вас. Может, вам стоит рассказать мне ваш план?»

«У нас есть только один выход. Вы должны сходить со мной в казино, где играют профессионалы, и посмотреть, как я буду играть. Нас никто не узнает. Мы будем инког­нито».

«Вы хотите, чтобы я поехал с вами в Лас-Вегас? Бро­сил всех остальных пациентов?»

«Да что вы в самом деле, док. Нервный вы какой-то сегодня. Первый раз вижу вас в таком состоянии. Кто го­ворит о Вегасе или о том, чтобы что-то или кого-то отме­нять? Все намного проще. В двадцати минутах езды к югу, на съезде с шоссе, которое ведет в аэропорт, есть перво­классная игровая комната, называется «Avocado Joe's».

Что мне от вас нужно — и это последняя моя про­сьба — это один вечер вашего времени. Два-три часа. Вы должны наблюдать за всеми моими действиями во время игры. В конце каждой партии я буду открывать вам свои карты, чтобы вы знали, с чем я играл. Вы должны увидеть, как я веду себя, когда выпадает хорошая карта, когда я

вашего проигрыша. А если вам придет хорошая карта, ос­тавайтесь в игре, делайте ставки — и выигрыш ваш. Сна­чала прочитайте книгу, а когда мы встретимся, я объясню вам все остальное. Это выгодная сделка, док».

Шелли поднялся и вразвалочку вышел из кабинета, походя погладив оранжевый шар.

Он еще говорит, что это выгодная сделка. Мистер Мерримен, для меня выгодная сделка — это когда мне больше не придется иметь дело ни с вами, ни с вашими выгодными сделками.

Глава 19

Неделю за неделей, сеанс за сеансом Эрнест обливался потом, работая с Кэрол. Их встречи были пронизаны сек­суальным напряжением, и, хотя Эрнест изо всех сил защи­щал свои бастионы, Кэрол все же удавалось пробивать в них бреши. Они встречались дважды в неделю, и он изо всех сил старался скрыть от нее тот факт, что она полнос­тью завладела его мыслями. В дни встреч Эрнест просы­пался с острым ощущением предвкушения. Он видел лицо Каролин в зеркале — она наблюдала, как он с удвоенным усердием скребет щеки бритвой. Он старался бриться как можно чище и брызгался одеколоном «Royall Lyme».

«Дни Каролин» были днями парадной формы. Для нее он берег свои самые узкие брюки, самые свежие, самые яркие рубашки, самые стильные галстуки. Пару недель на­зад Кэрол хотела подарить ему один из галстуков Уэйна — ее муж был уже слишком плох и не выходил из дому, объ­ясняла она, а в их квартире в Сан-Франциско было прак­тически негде хранить одежду, поэтому она раздала уже почти все его деловые костюмы. Эрнест, к вящему негодо­ванию Каролин, разумеется, отказался принять этот пода­рок, несмотря на то что она в течение всего сеанса пыта­лась уговорить его. Но на следующее утро, одеваясь, по­нял, как ему на самом деле хотелось бы иметь такой галстук.

Он был восхитителен: дерзкий радужный цветок ярко-зе­леного цвета окружали маленькие мерцающие темные цве­точки в японском стиле. Эрнест попытался найти что-то подобное в магазинах, но тщетно — галстук явно был экс­клюзивный. Он даже пытался придумать, как выспросить у нее, где она его купила. Возможно, если бы она попыта­лась предложить злополучный галстук снова, он бы сказал, что к концу терапии, через пару лет, галстук придет в пол­ную негодность.

Еще дни Каролин были днями обновок. Сегодня это был новый жилет и брюки, которые он купил на ежегодной распродаже в «Wilkes Bashford». Бежевый жилет «под ро­гожку» отлично сочетался с розовой сорочкой на пуговицах и коричневыми брюками в елочку. Наверное, думал он, жилет смотрится более выигрышно без пиджака. Он пове­сит пиджак на спинку кресла, а сам останется в рубашке, жилете и галстуке. Эрнест повертелся перед зеркалом. Да, именно так. Немного вызывающе — но ничего страшного.

орнесту нравилось смотреть на ГЧаролин: как она гра­циозной походкой входила в его кабинет, как она пододви­гала стул поближе к нему, прежде чем сесть. Ему нравилось первое мгновение сеанса, когда они смотрели друг другу в глаза и только потом начинали работать. И больше всего ему нравилось ее обожание, нравилось, как она рассказы­вает, как мастурбирует, представляя себе его, — фанта­зии, которые стали еще более красочными, еще более воз­буждающими, еще более волнующими. Сеанс всегда казал­ся ему слишком коротким, и, когда он заканчивался, Эрнест не раз бросался к окну, чтобы посмотреть, как Каролин спус­кается по ступенькам. Последние два раза он с удивлением замечал, что она, судя по всему, переобулась в кроссовки в приемной и теперь бежала вверх по Сакраменто-стрит!

Восхитительная женщина! Боже, ну почему они не по­знакомились в том книжном магазине, почему сейчас она была его пациенткой! Эрнесту нравилось в ней все: ее ост­рый ум и энергия, огонь, пылающий в ее глазах, пружинис­тая походка и гибкое тело, ее гладкие узорчатые чулки,

легкость и откровенность, с которыми она говорила о сек­се — о своем желании, о мастурбации, о любовниках на од­ну ночь.

И ему нравилась ее ранимость. Она скрывалась под маской жесткой и резкой женщины (которая скорее всего появилась и укрепилась из-за работы в суде), но, при так­тичном стимулировании, была готова открыть доступ к бо­лезненным точкам. Например, таким, как страх передать дочери ожесточенное отношение к мужчинам, ранний уход отца, скорбь о матери, отчаяние, вызванное жизнью с мужчиной, которого она не любила.

Несмотря на эротическую привязанность к Каролин, Эрнест ни на шаг не отходил от терапевтических перспек­тив и держал себя под строгим надзором. И, насколько он мог видеть, он проводил крайне эффективную терапию. Он очень хотел помочь ей, действовал фокусированно и снова и снова подводил ее к значимым инсайтам. Не так давно он поставил ее лицом к лицу со всеми последствиями горечи и обиды, которые она испытывала в течение всей своей жиз­ни, и с тем фактом, что она и представить себе не могла, что есть люди, которые относятся к жизни иначе.

Когда Каролин пыталась помешать ходу терапевтичес­кого процесса, а случалось это на каждом сеансе — она начинала отвлекаться на посторонние вопросы о его личной жизни или умолять о более тесном физическом контакте, — Эрнест давал ей решительный отпор. Возможно, даже слишком решительный — особенно в последний раз, когда Каролин попросила его посидеть с ней несколько минут на кушетке, а он ответил дозой терапии экзистенциального шока. Он нарисовал линию на листе бумаги, начало ее на­звал днем ее рождения, а конец — днем смерти. Он дал этот лист Каролин и попросил ее нарисовать крестик там, где она себя ощущает на линии своей жизни в данный мо­мент. И попросил ее не торопиться отвечать, а подумать не­сколько минут.