Глава 70. Сати

С обгоревшим телом Сати Шива долго блуждал по миру...

Крошечный двухэтажный домик состоял всего из трех помещений. Внизу располагались тесная, плохо освещенная жилая комната и просторная, захламленная кухня. Зато наверху, в мансарде было почти пусто и очень уютно: низкая, узкая тахта, почти игрушечный столик, несколько книжных полок и целых две лампы: антикварная керосинка на подоконнике и красный фонарь над дверью – хоть сейчас пленки проявляй!

– Видишь, цел твой подарок, – гордо указала на него Ташка. – Сколько лет прошло... Правда, повесить его тут мне удалось только месяц назад. Мама, как ты понимаешь, этот фонарь ненавидела больше, чем всех моих кавалеров вместе взятых. Мол, нечего из ее дачи публичный дом делать... А ты не стой, а садись. Или ложись, если устал. Только сначала открой хоть одну бутылку.

Я, разумеется, слушаю и повинуюсь. Джинн из меня вышел бы знатный.

– Может быть, тебе домой позвонить нужно? – спрашиваю тактично. – У меня мобильный телефон есть, не стесняйся, если что.

– У меня тоже есть телефон. Только звонить никуда не нужно. Дома никого, Витька позавчера улетел на неделю... Я же говорю: не семейная жизнь, а счастье. Не‑че‑ло‑ве‑чес‑ко‑е! Тут мне, и правда, повезло. Что хочешь, то и твори. Всего‑то труда: несколько дней в месяц вести себя прилично...

– По‑моему, неплохо. Это ведь ты говорила, мне, будто готова терпеть все, что угодно, лишь бы не изо дня в день?

– Я. Но прими во внимание: изо дня в день я терплю себя.

– Заметь: тебе достался не худший вариант.

– Наверное... Не знаю. Ничего я уже не знаю, Макс. Теоретически говоря, у меня все так хорошо – обалдеть! Только мне от этого не легче. Ничего мне уже давно не хочется, ничего не нужно, на все насрать... Вон, видишь, сегодня в тапочках из дома вышла. И не по рассеянности, а просто так. Потому что без разницы. Олла была права: нельзя мне мужней женой быть. Ни при каких обстоятельствах. Причем никто не виноват. Витька – меньше всех. Он очень хороший, мне с ним повезло. Просто надо было вовремя испугаться и оставить его в любовниках. Но мне так надоела вся эта долботня: дескать, такая красавица, и жизнь не удалась, в девках засиделась... Ха, нашли “девку”!

– Ты давай, по порядку рассказывай, – прошу. – Мне пока ничего не понятно. В чем надрыв?

– По порядку не могу. Нет никакого порядка. И надрыва тоже нет. У меня все очень хорошо, Макс. Только вот меня – той, кому, теоретически говоря, должно быть хорошо – нет больше. Есть некая зажравшаяся тетка тридцати с лишним лет, которая с жиру блажит... А меня – нет.

– “С жиру” – это сильно сказано, – смеюсь, стараясь обратить ее признание в шутку.

– А, ерунда, – она хлопает себя по поджарому животику. – Ну да, повезло мне с фигурой, даже тихая семейная жизнь ее не берет... Но все равно я чувствую себя грузной старой бабой. Бывает ведь и душевное ожирение, Макс. В этом смысле у меня пять сальных подбородков, и... и больше ничего!

Теперь она рыдает навзрыд, а я с ужасом понимаю, что совершенно не умею успокаивать плачущих. Всегда был уверен, что человеку нужно дать возможность реветь, сколько влезет – если уж начал. Рано или поздно сам успокоится. Но взирать на плачущую Ташку – невелико удовольствие. Очень уж жалобно выскуливает она невнятные формулы своих печалей.

– Вот, еще не напилась, а уже реву, – наконец, резюмирует она, хлюпая носиком. – Что ж дальше‑то будет? Подумать страшно...

– А что Олла по этому поводу говорит? – интересуюсь. – Может быть, можно еще все поменять?

– Я к ней несколько раз заходила, но мне никто не открыл. Знаешь, я ведь, и правда, потеряла удачу. Поскольку мне, как ты понимаешь, не приходится бороться за выживание, это не очень заметно. Но застать кого‑то дома стало почти невозможно. Да и дозвониться никому никогда не могу. Порой целый день сижу с телефонной трубкой, кнопки нажимаю и слушаю гудки... Тебя вот, правда, встретила сегодня случайно. Давно со мной такого не было: случайно встретить на улице старого друга. Иногда нарочно весь день по центру брожу – никого! Можешь ты себе такое представить?..

– Но ты же сама говоришь: многие уехали, прочие – умерли.

– Все‑таки живых пока тоже хватает... Знаешь, я иногда думаю: а вдруг это я умерла? А все остальные живы...

– Странная идея, – вздыхаю.

Ташкины проблемы кажутся мне, мягко говоря, преувеличением. Сходит с ума от скуки, как многие обеспеченные домохозяйки. А поскольку девочка всегда была незаурядная, обычная дамская депрессия приняла столь замысловатую форму...

Часа через два усталость моя превозмогает вежливость, и я заваливаюсь спать на узкую тахту.

– А я рядышком посплю, можно? – робко просит Ташка. – Внизу неуютно... Я имею в виду: просто посплю. Как с плюшевым мишкой. Трахаться не будем, это мы уже проходили когда‑то, и нам не понравилось...

Предпочитаю поверить ей на слово: сил нет доказывать обратное. Я проснулся на рассвете, проехал несколько сотен километров, одолел полбутылки джина, да еще и эти ее папиросы бесконечные... Ничем иным, кроме как “плюшевым мишкой” я в эту ночь быть не способен.