Часть II 4 страница

вание культурных целей, — появляется некоторая основа для объясне­ния более высокой корреляции между бедностью и преступностью в нашем обществе, нежели в других, где более жесткая классовая струк­тура соединена с разными для каждого класса символами успеха.

Жертвы этого противоречия между культурным акцентировани­ем денежных амбиций и общественным ограничением возможнос­тей не всегда сознают структурные источники сдерживания их уст­ремлений. Разумеется, они часто сознают расхождение между инди­видуальной ценностью и общественными вознаграждениями. Но они не обязательно понимают, откуда оно берется. Те, кто находит его источник в социальной структуре, могут отчуждаться от этой струк­туры и становятся готовыми кандидатами на пятый тип приспособ­ления (мятеж). Между тем другие — а их, видимо, подавляющее боль­шинство — могут относить свои трудности на счет более мистичес­ких и менее социологических источников. Ибо, как заметил в этой связи Гилберт Мэррей, выдающийся исследователь античности и воп-реки-самому-себе-социолог, «лучшая почва для суеверий — это та­кое общество, в котором судьбы людей кажутся практически никак не связанными с их достоинствами и усилиями. Стабильное и хоро­шо управляемое общество, грубо говоря, склонно гарантировать, что Добродетельный и Прилежный Ученик достигнет успеха в жизни, а Порочный и Ленивый — нет. В таком обществе люди склонны при­давать особое значение цепочкам причинности, которые можно ра­зумно помыслить или увидеть. Но в [обществе, страдающем от ано­мии], обычные добродетели прилежания, честности и доброты, по-видимому, приносят мало пользы»²³. И в таком обществе люди обыч­но находят опору в мистицизме, начинают все списывать на Судьбу, Случай, Удачу.

Действительно, и самые «преуспевшие», и самые «непреуспевшие» в нашем обществе нередко объясняют этот результат «удачей». Так, например, процветающий бизнесмен Юлиус Розенвальд заявил, что 95% крупных состояний «обязаны удаче»²⁴; а один из ведущих дело­вых журналов, объясняя в редакционной статье социальные преиму­щества, приносимые большим личным богатством, считает необхо­димым добавить к мудрости как фактору обогащения еще и удачу: «Когда человек благодаря мудрому вложению денег — пусть даже

¹¹ Gilbert Murray, Five Stages of Greek Religion (New York, 1925), p. 164—165. Главу профессора Мэррея об «Утрате самообладания», из которой я взял этот отрывок, мож­но с уверенностью причислить к лучшим образцам тонкого и проницательного соци­ологического анализа нашего времени. — Примеч. автора.

²⁴ См. цитату из интервью, приводимую в книге: Gustavus Meyers, History of the Great American Fortunes (New York, 1937), p. 706. — Примеч. автора.

во многих случаях не без помощи удачи — накапливает пару-дру-гую миллионов, он ничего у нас не отнимает»²⁵. Точно так же и ра­бочий часто объясняет экономический статус «случаем». «Рабочий видит вокруг себя много опытных и квалифицированных людей, оставшихся без работы. Если у него есть работа, он чувствует, что ему повезло; если нет — считает себя жертвой неудачного стече­ния обстоятельств. Рабочий может не видеть почти никакой связи между заслугами и их последствиями»¹*'.

В той мере, в какой рабочему приходится подстраиваться под иной раз непредсказуемые решения менеджеров, его начинают терзать тре­воги и страх потерять работу; и это еще одна «благодатная почва» для веры в участь, судьбу и случай. Было бы полезно выяснить, ослабева­ют ли эти верования, когда организации рабочих редуцируют вероят­ность ускользания их профессиональной судьбы из их рук.

Между тем эти ссылки на случай и удачу выполняют разные фун­кции в зависимости от того, делаются ли они теми, кто достиг акцен­тируемых культурой целей, или теми, кто их не достиг. Для первых, с психологической точки зрения, это обезоруживающее выражение скромности. Говорить, что тебе просто улыбнулась удача, не разгла­гольствуя о том, что ты совершенно заслуживаешь своей счастливой доли, — нечто бесконечно далекое от всякого подобия самодоволь­ства. С социологической точки зрения, доктрина удачи, выдвигаемая преуспевшими, выполняет двойную функцию: она объясняет частое расхождение между заслугами и вознаграждениями и в то же время делает неприкосновенной для критики социальную структуру, допус­кающую частое проявление этого расхождения. Ведь если успех преж­де всего дело случая, если он заложен в слепой природе вещей, если он «дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда при­ходит и куда уходит»*, то, разумеется, он не подчиняется никакому контролю и будет проявлять себя в одной и той же степени, какова бы ни была социальная структура.

Для не достигших успеха и особенно для тех из них, чьи заслуги и усилия не были достаточно вознаграждены, доктрина удачи обслу­живает психологическую функцию сохранения самоуважения перед лицом неудачи. Она может также влечь за собой и дисфункцию:

²⁵ Nation's Business, Vol. 27, No. 9, p. 8—9. — Примеч. автора.

²⁶ См.: E.W. Bakke, The Unemployed Man (New York, 1934), p. 14. [Курсив мой].
Бакке намекает на структурные источники веры в удачу среди рабочих: «Есть ка­
кая-то доля безнадежности в ситуации, когда человек знает, что его везение или не­
везение почти им не контролируется и зависит только от счастливого случая». [Кур­
сив мой]. — Примеч. автора.

* Иоан. 3, 8. — Примеч. пер.

обуздание мотивации к продолжению усилий". С социологической точки зрения, как предположил Бакке²⁸, эта доктрина может отражать непонимание того, как работает социальная и экономическая систе­ма, и может быть дисфункциональной в той мере, в какой уничтожа­ет основания бороться за структурные изменения в направлении бо­лее справедливых возможностей и вознаграждений.

Эта ориентация на шанс и риск, обостренная напряжением, свя­занным с крушением надежд, возможно, поможет объяснить повы­шенный интерес к азартным играм — институционально запрещен­ной или в лучшем случае допускаемой, но никак не предпочтитель­ной и не предписываемой форме деятельности, — который свойствен некоторым социальным стратам²⁹. У тех, кто не применяет к колос­сальной пропасти между заслугами, усилиями и вознаграждением доктрину удачи, может сформироваться индивидуалистическая и ци­ничная установка по отношению к социальной структуре, ярче всего выраженная в культурном стереотипе: «Ценно не то, что ты знаешь, а то, кого ты знаешь».

В таких обществах, как наше, культура, чрезмерно акцентирую­щая денежный успех для всех, и социальная структура, слишком ог­раничивающая практическое обращение к одобренным средствам для большинства, создают тяготение к инновативным практикам, расхо­дящимся с институциональными нормами. Однако эта форма при­способления предполагает, что индивиды не были как следует социа­лизированы, что и позволяет им отбрасывать институциональные средства, сохраняя при этом стремление к успеху. Тех же, кто полно­стью интернализировал институциональные ценности, аналогичная ситуация скорее всего приводит к альтернативной реакции, когда цель отбрасывается, а конформность к нравам сохраняется. На этом типе реакции следует остановиться более подробно.

²⁷ В предельном случае она может подталкивать к отказу от притязаний и рути-
низации деятельности (III тип приспособления) или к фаталистической пассивности
(IVтип), на которых мы далее подробно остановимся. — Примеч. автора.

²⁸ Ср.: Bakke, op. cit., p. 14, где высказывается предположение, что «рабочий знает
о процессах, которые приводят его к успеху или лишают всякого шанса на успех, мень­
ше, чем бизнесмены и профессионалы. А следовательно, есть еще много других то­
чек, в которых события кажутся происходящими по воле благоприятного или небла­
гоприятного случая». — Примеч. автора.

²⁹ Ср.: R.A. Warner, New Haven Negroes; и Harold F. Gosnell, Negro Politicians (Chicago,
1935), p. 123—125. Оба автора в этой связи упоминают о большом интересе малообес­
печенных негров к «участию в нелегальных лотереях». — Примеч. автора.

III. Ритуализм

Ритуалистический тип приспособления легко поддается опреде­лению. Он предполагает отвержение или понижение завышенных культурных целей великого денежного успеха и быстрой социальной мобильности до той точки, когда эти устремления могут быть удов­летворены. Но хотя индивид отвергает культурное обязательство пы­таться «обогнать весь мир», хотя он ужимает горизонты своих устрем­лений, он продолжает при этом едва ли не с маниакальной навязчи­востью соблюдать институциональные нормы.

В вопросе о том, на самом деле ли это девиантное поведение, есть нечто от терминологической софистики. Поскольку приспособление здесь в конечном счете является внутренним решением, а внешнее поведение хотя и не предпочтительно с точки зрения культуры, но все-таки институционально дозволено, в ритуализме обычно не ус­матривают социальной проблемы. Близкие индивидов, выбравших этот путь приспособления, могут судить о них в рамках господствую­щих культурных приоритетов, «сочувствовать им» и, как было в од­ном случае, переживать, что «дружище Джоунси явно погряз в рути­не». Описываем ли мы такое поведение как девиантное или нет, оно явно представляет собой отступление от той культурной модели, в которой людей обязывают активно стремиться — желательно пользу­ясь для этого институционализированными процедурами — к про­движению вперед и вверх в социальной иерархии.

Следует ожидать, что этот тип приспособления будет довольно часто происходить в обществе, где социальный статус человека во многом зависит от его достижений. Ибо, как часто отмечалось³⁰, не­прерывная конкурентная борьба порождает у людей острую тревогу за свой статус. Один из способов смягчения этой тревоги — постоян­ное снижение человеком уровня своих притязаний. Страх порождает бездействие, или, точнее говоря, рутинизированное действие³¹.

Синдром социального ритуалиста известен и поучителен. Его скры­тая жизненная философия находит выражение в ряде культурных сте­реотипов: «я стараюсь не выделяться», «я соблюдаю осторожность», «я довольствуюсь тем, что у меня есть», «не стремись высоко — и не бу­дешь разочарован». Сквозной нитью через все эти установки прохо­жем., например: H.S. Sullivan, «Modern Conceptions of Psychiatry», Psychiatry, 1940, Vol. 3, p. 111-112; Margaret Mead, And Keep Your Powder Dry (New York, 1942), Chapter Vll; Merlon, Fiske, Curtis, Mass Persuasion, p. 59—60. — Примеч. автора.

³¹ См.: P. Janet, «The Fear ofAction», Journal oj Abnormal Psychology, 1921, Vol. 16, p. 150—160, а также блистательное обсуждение вопроса, имеющее прямое отношение к рассматриваемому здесь типу приспособления, в F.L. Wells, «Social Maladjustments: Adaptive Regression», op. cit. — Примеч. автора.

дит мысль, что высокие амбиции открывают дорогу разочарованию и опасности, тогда как скромные приносят удовлетворение и уверен­ность. Это ответ на ситуацию, которая выглядит угрожающей и воз­буждает недоверие. Такая установка неявно присутствует среди ра­бочих, тщательно следящих за соответствием своей производитель­ности труда установленной норме выработки; такое поведение свой­ственно промышленной организации, в которой рабочие имеют повод опасаться, что если их производительность труда будет то возрастать, то падать, управляющие «поставят их на заметку» и «что-нибудь слу­чится»³². Так ведут себя и напуганный увольнением служащий, и бю­рократ, ревностно соблюдающий нормы в кассовом отделе частного банка или в дирекции государственного предприятия³³. Короче гово­ря, это форма приспособления, состоящая в том, что индивид пыта­ется в частном порядке уйти от тех опасностей и фрустраций, которые кажутся ему неотъемлемым компонентом конкуренции за основные культурные блага, отказываясь от этих целей и тем больше привязы­ваясь к безопасным рутинам и институциональным нормам.

Если от американцев низшего класса в ответ на фрустрации, вы­зываемые преобладающим акцентом на большие культурные цели и фактом малых социальных возможностей, следует ожидать второго типа приспособления («инновации»), то от американцев низшего сред­него класса следует ожидать большого представительства среди тех, кто прибегает к третьему типу приспособления, «ритуализму». Ибо именно в низшем среднем классе родители обычно оказывают на де­тей непрерывное давление, дабы те строго следовали моральным на­казам общества, тогда как вероятность того, что их социальное вос­хождение будет успешным, ниже, чем в высшем среднем классе. Стро­гое дисциплинарное принуждение к подчинению нравам снижает ве­роятность второго типа приспособления и повышает вероятность третьего. Суровое воспитание нагружает многих тяжелым бременем тревожности. Таким образом, образцы социализации низшего сред­него класса способствуют появлению самой структуры характера, наиболее предрасположенной к ритуализму³⁴. А потому именно в этом

³² F.J. Roethlisberger, W.J. Dickson, Management and the Worker, Chapter 18, а также
p. 531 и далее; в более общем плане см. проницательные, как всегда, замечания Гил­
берта Мэррея, op. cit., 138—139. — Примеч. автора.

³³ См. три следующие главы. — Примеч. автора.

³⁴ См., например: Allison Davis, John Dollard, Children of Bondage (Washington, 1940),
Chapter 12 («Child Training and Class»); хотя речь в книге идет об образцах социализа­
ции низшего и низшего среднего классов у негров Дальнего Юга, этот материал, ви­
димо, можно применить, с небольшими изменениями, и к белому населению тоже.
Об этом см. также: М.С. Erickson, «Child-rearing and Social Status», American Journal of
Sociology, 1946, Vol. 53, p. 190—192; Allison Davis, R.J. Havighurst, «Social Class and Color

социальном слое будет чаще всего встречаться третья форма приспо­собления³⁵.

Однако следует еще раз подчеркнуть, как мы уже делали в нача­ле этой главы, что мы рассматриваем лишь формы приспособления к

Differences in Child-rearing», American Sociological Review, 1946, Vol. 11, p. 698—710: «...ос­новное значение социального класса для исследователей индивидуального развития со­стоит втом, что он определяет и систематизирует разные среды обучения для детей, принадлежащих к разным классам». «Обобщая данные, представленные в таблицах, мы бы сказали, что дети из среднего класса [авторы не проводят различия между низ­шим средним и высшим средним слоями] раньше и более настойчиво подвергаются влияниям, которые делают ребенка дисциплинированным, добросовестным, ответ­ственным и покорным человеком. В процессе такого воспитания дети из среднего класса, вероятно, испытывают больше страданий от фрустрации их побуждений». — Примеч. автора.

³⁵ Эта гипотеза еще ждет эмпирической проверки. Первые шаги в этом направ­лении были сделаны в экспериментах с «уровнем притязаний», в которых исследова­лись детерминанты формирования и изменения целей в особых экспериментально заданных видах деятельности. Остается, однако, главное препятствие, пока не пре­одоленное, суть которого состоит в том, как получить из лабораторной ситуации с присущей ей относительно слабой эго-вовлеченностью в выполнение случайной за­дачи (бумажно-карандашных головоломок, бросания колец, арифметических задач и т.д.) такие выводы, которые были бы применимы к ситуации сильных эмоциональ­ных вложений в цели успеха в рутинах повседневной жизни. Не могли эти экспери­менты с их одноразовыми групповыми формированиями воспроизвести и острые со­циальные давления, присущие повседневной жизни. (Какой лабораторный экспери­мент воспроизведет, например, надоедливое ворчание современной Ксантиппы: «Про­блема в том, что ты ни к чему не стремишься; настоящий мужчина не сидел бы дома, а пошел бы и занялся делом»?) Из исследований, имеющих определенное, хотя и ог­раниченное отношение к этой теме, можно выделить: R. Gould, «Some Sociological Determinants of Goal Strivings», Journal of Social Psychology, 1941, Vol. 13, p. 461—473; L. Festinger, «Wish, Expectation and Group Standards as Factors Influencing Level of Aspiration», Journal of Abnormal and Social Psychology, 1942, Vol. 37, p. 184—200. Обзор исследований см.: Kurt Levin eta/., Level of Aspiration//J. McV. Hunt (ed.), Personality and the Behavior Disorders (New York, 1944), Vol. I, Chap. 10.

Представление об успехе как о соотношении притязания и достижения, систе­матически фигурирующее в экспериментах с уровнем притязаний, имеет, разумеет­ся, давнюю историю. Гилберт Мэррей (op. cit., p. 138—139) отмечает преобладание этого представления среди греческих мыслителей IV века. Карлейль в романе «Сар-тор Резартус» говорит о том, что «счастье» (удовлетворение) можно представить в виде дроби, где числителем является достижение, а знаменателем — притязание. В почти таком же смысле успех рассматривается Уильямом Джемсом (William James, The Principles of Psychology (New York, 1902), Vol. 1, p. 310). См. также: F.L. Wells, Op. ci'f.,p. 879;P.A. Sorokin, Social and Cultural Dynamics (New York, 1937), Vol. Ill, p. 161-164. Решающим является вопрос о том, можно ли подвергнуть это знакомое пред­ставление строгой экспериментальной проверке, в которой искусственная лабора­торная ситуация точно воспроизвела бы характерные черты реальной жизненной си­туации, или более продуктивным методом исследования будет дисциплинированное наблюдение рутинного поведения в повседневной жизни. — Примеч. автора.

противоречиям в культурной и социальной структурах: типы харак­тера, или личности, не попадают в центр нашего внимания. Индиви­ды, оказываясь вовлеченными в эти противоречия, могут переходить и действительно переходят от одного типа приспособления к друго­му. Так, легко можно представить ритуалистов, педантично следую­щих институциональным правилам, которые настолько пропитают­ся этими нормами, что станут бюрократическими виртуозами; их сверхконформность будет реакцией на чувство вины, порождаемое в них их прежним неподчинением правилам (т.е. вторым типом при­способления). А случающийся иногда переход отритуализма к дра­матическим формам незаконного приспособления хорошо задоку­ментирован в психиатрических историях болезни и часто становится темой проницательной художественной литературы. За вспышками демонстративного неповиновения следуют продолжительные пери­оды сверхуступчивости³⁶. Но хотя психодинамические механизмы этого типа приспособления были довольно четко выявлены и связа­ны с образцами воспитания и социализации в семье, требуется еще много социологических исследований, чтобы объяснить, почему эти образцы встречаются в некоторых социальных стратах и группах пред-

зь Этот процесс впечатляюще изображен в романе Элинор Кларк: Eleanor Clark, The Bitter Box (New York, 1946). Можно сослаться и на исследование Эриха Фромма, не принимая, правда, при этом его понятия «спонтанности» и «свойственной челове­ку тенденции к саморазвитию»: Erich Fromm, Escape from Freedom (New York, 1941), p. 185—206 (рус. пер/. Э. Фромм. Бегство от свободы — Э. Фромм. Бегство от свободы; Человек для себя. — Минск, 1997, с. 230—256). Вот, например, явно социологичес­кая формулировка: «До тех пор, пока мы полагаем, что... анальный характер, типич­ный для низшего среднего класса в Европе, обусловливается определенными ранни­ми переживаниями, связанными с испражнением, у нас нет никаких данных, кото­рые позволяли бы понять, почему же все-таки какому-то конкретному классу дол­жен быть свойствен анальный социальный характер. Но если истолковать последний как одну из форм связи с другими людьми, коренящуюся в самой структуре характе­ра и проистекающую из взаимодействия с окружающим миром, то мы получим ключ к пониманию того, почему весь жизненный уклад низшего среднего класса, его узость, замкнутость и враждебность способствуют развитию структуры характера именно этого типа» (р. 293—294). А вот пример высказывания, продиктованного вошедшим в последнее время в моду благодушным анархизмом, который мы здесь считаем со­мнительным: «...существуют еще и неотъемлемые психологические качества челове­ка, тоже нуждающиеся в удовлетворении... Самое важное среди них — это, по всей видимости, стремление к росту, к развитию и реализации тех способностей, которые сформировались у человека в ходе истории, например, способности к творческому и критическому мышлению... Кроме того, представляется, что это общее стремление к Росту, являющееся психологическим эквивалентом аналогичного биологического явления, приводит к появлению таких особых тенденций, как страстная жажда сво­боды и ненависть к угнетению, ибо свобода есть необходимое условие любого роста» (Р. 287—288). - Примеч. автора.

положительно чаще, чем в других. Наши рассуждения всего лишь дают одну из возможных аналитических схем для социологического иссле­дования этой проблемы.

ГУ. Бегство

Если первый тип приспособления (конформность) проявляется чаще всего, то четвертый тип приспособления (отвержение культур­ных целей и институциональных средств) встречается, вероятно, наи­более редко. Люди, которые приспособились (или неадекватно при­способились) таким способом, строго говоря, находятся в обществе, но при этому ему не принадлежат. В социологическом смысле они по­истине являются в нем чужими. Поскольку они не разделяют общую структуру ценностей, их можно отнести к числу членов общества (в отличие от населения) чисто фиктивно.

Под эту категорию подпадают некоторые виды приспособитель­ной активности психотиков, аутистов, париев, бездомных, лиц без определенного рода занятий, праздношатающихся, бродяг, хроничес­ких алкоголиков и наркоманов³⁷. Они отвергли предписанные куль­турой цели, а их поведение не согласуется с институциональными нормами. Это не значит, что источником их способа приспособле­ния не была в некоторых случаях сама социальная структура, кото­рую они отвергли, равно как не означает и того, что само их суще­ствование рядом не представляет проблемы для членов общества.

Этот способ приспособления, учитывая его социально-структур­ные источники, должен становиться наиболее вероятным в том слу­чае, когда индивид глубоко усвоил и культурные цели, и институци­ональные практики, вложил в них свои чувства, наделил их высокой ценностью, но доступные институциональные пути не принесли ему успеха. В результате возникает двойной конфликт: усвоенное мораль­ное обязательство применять только институциональные средства вступает в конфликт с внешними давлениями, побуждающими при­бегнуть к противозаконным средствам (позволяющим достичь цели), и индивид оказывается отрезанным от средств, которые одновремен­ной законны, и эффективны. Конкурентный порядок остается, аразо-

'" Конечно, это эллиптическое утверждение. Эти индивиды могут сохранять ори­ентацию на ценности своих группировок в рамках более широкого общества, а иног­да и на ценности самого конвенционального общества. Иначе говоря, они могут пе­реходить к другим формам приспособления. Однако бегство у них всегда можно лег­ко обнаружить. Например, описание Нельсом Андерсоном поведения и установок бродяги можно легко перевести в термины нашей аналитической схемы. См.: Nels Anderson, The Hobo (Chicago, 1923), p. 93—98 и везде. — Примеч. автора.

Т

чарованный и потерявший всякую надежду индивид, неспособный с ним справиться, «выбывает из борьбы». Пораженческие настроения, пассивность и смирение находят выражение в механизмах бегства, которые в конечном счете приводят индивида к «бегству» от требова­ний общества. Стало быть, это такое средство, которое рождается из постоянных неудач в стремлении приблизиться к цели законными средствами и из неспособности прибегнуть к незаконным способам в силу интернализированных запретов; этот процесс происходит, пока высшая ценность цели-успеха еще не отвергнута. Конфликт раз­решается устранением обоих досаждающих элементов: и целей, и средств. Бегство завершено, конфликт устранен, индивид выклю­чен из общества.

В публичной и церемониальной жизни этот тип отклоняющегося поведения осуждается консервативными представителями общества наиболее сурово. В отличие от конформиста, который продолжает вращать колеса общества, «беглец» является непроизводительным балластом. В отличие от инноватора, который по крайней мере «ло­вок» и активно стремится к цели, «беглец» не видит никакой ценнос­ти в стремлении к успеху, столь высоко превозносимому культурой. В отличие от ритуалиста, который по крайней мере подчиняется ус­тановленным нормам, «беглецу» нет почти никакого дела до инсти­туциональных практик.

Да и само общество не принимает с легким сердцем отречение от его ценностей. Поступить так значило бы поставить эти ценнос­ти под сомнение. Тех, кто отверг стремление к успеху, общество, на­стаивающее на том, чтобы все его члены ориентировались на это стремление, безжалостно преследует, не оставляя их в покое даже в облюбованных ими укрытиях. Так, в самом сердце чикагской Хобо-гемии книжные прилавки ломятся от продукции, призванной ожи­вить их мертвые устремления.

Книжная лавка Золотого Берега ютится в полуподвале старого жи­лого дома, возведенного некогда вдали от улицы и теперь зажатого меж­ду двумя деловыми кварталами. Все пространство перед ней заполнено лотками, забастовочными плакатами и постерами.

Эти постеры рекламируют книги, которые должны привлечь внима­ние неудачников. Один из них гласит: «...Тысячи людей ежедневно про­ходят мимо этого места, но большинство из них так и не достигли фи­нансового успеха. Не более двух шагов отделяет их от оборванцев. Вмес­то этого им следовало бы действовать более смело и решительно, «преус­петь в игре», пока старость не настигла их и не выбросила за борт. Если хочешь избежать этой печальной участи, участи подавляющего большин­ства людей, заходи и купи книжку «Закон финансового успеха». Онавло-

жит несколько новых идей в твою голову и выведет тебя на прямую доро­гу к успеху. Всего 35 центов».

У этих лотков всегда толпятся люди. Но книги покупают редко. Цена успеха — даже тридцать пять центов — слишком высока для бродяги³⁸.

Но если в реальной жизни такого девианта осуждают, то в жизни вымышленной он может становиться источником удовольствия. В частности, Кардинер разработал идею о том, что такого рода персо­нажи в современном фольклоре и популярной культуре поддержива­ют «крепкий моральный дух и самоуважение, предлагая зрелище че­ловека, отвергающего текущие идеалы и выражающего презрение к ним». Прототипом такого героя в кино является, конечно, «никчем­ный человек» Чарли Чаплина.

Он г-н Никто и прекрасно сознает всю свою незначительность. Он неизменно становится посмешищем для сумасшедшего и приводящего в недоумение мира, в котором ему нет места и из которого он постоянно бежит в умиротворенное ничегонеделание. Он свободен от конфликта, по­тому что отказался от поиска безопасности и престижа и смирился с от­сутствием всякой претензии на достоинство или почести. [Точный харак­терологический портрет четвертого типа приспособления.] Он всегда ока­зывается вовлечен в мир случайно. Там он сталкивается со злом и агресси­ей против слабых и беспомощных, и у него нет сил с этим бороться. Тем не менее всегда, вопреки самому себе, он становится защитником оби­женных и угнетенных, однако не в силу каких-то великих организаторс­ких способностей, а благодаря своей простой и дерзкой находчивости, с помощью которой он выискивает слабые стороны обидчика. Он всегда остается скромным, бедным и одиноким, но в то же время презрительно относящимся к этому непостижимому миру и его ценностям. Следователь­но, он представляет собой типичного героя нашего времени, раздираемого дилеммой: быть раздавленным в борьбе за достижение социально одобренных целей успеха и власти (он достигает их лишь однажды, в «Золотой лихорад­ке») либо покорно отдаться безысходности и уйти от них. Никчемный че­ловек Чаплина дает великое утешение тем, как он радуется своей способ­ности перехитрить ополчившиеся против него злые силы, когда ему это понадобится; он доставляет каждому человеку приятное чувство, что окон­чательный уход от социальных целей в одиночество — акт выбора, а не сим­птом поражения. Микки-Маус — это продолжение чаплинской саги".

Четвертая форма приспособления свойственна, стало быть, со­циально обделенным людям, которые — несмотря на то что не полу-

³⁸ H.W. Zorbaugh, The Gold Coast and the Slum (Chicago, 1929), p. 108. - Примеч.
автора.

³⁹ Abram Kardiner, The Psychological Frontiers of Society (New York, 1945), p. 369—
370. [Курсив мой[. — Примеч. автора.

чили ни одного из вознаграждений, предлагаемых обществом, — в то же время почти лишены фрустраций, сопутствующих продол­жающимся поискам этих вознаграждений. Более того, это скорее приватизированный, нежели коллективный способ приспособле­ния. Хотя люди, проявляющие девиантное поведение этого типа, могут тяготеть к центрам, где они будут вступать в контакт с други­ми девиантами, и даже доходить до участия в субкультуре этих де-виантных групп, их адаптации являются преимущественно част­ными и обособленными, а не объединенными под эгидой нового культурного кода. Осталось рассмотреть тип коллективного при­способления.