Партнерство с молодежными политическими организациями

Политические организации могут действовать в пространстве социальной работы с молодежью в ряде аспектов. Во-первых, политическая деятельность – это, в существенной степени, борьба за власть, и ею определяются решения властных структур. Прямое влияние этой деятельности на выработку непосредственно молодежной политики не очевидно. Однако, молодежная политика представляет собой неотъемлемую часть политической жизни вообще, в которой все взаимосвязано. Поэтому нельзя утверждать, будто рост влияния той или иной партии и ее молодежной организации не имеет к социальной защите молодежи никакого отношения.

Во-вторых, политические движения и партии участвуют в реализации социальной защиты населения, в том числе, молодежи, в качестве организаций, осуществляя различного рода благотворительность. Разумеется, делается это ради имиджа, завоевания электората; но осуществляются при этом довольно масштабные программы, с привлечением негосударственных средств.

В-третьих, политическая сфера неизбежно рождает экстремизм, выступающий одной из крайних форм деструктивной активности, в том числе, молодежи. Большинство боевиков различных экстремистских группировок – люди не старше 30 лет. В то же время, включение в законные формы политической активности может канализировать инициативу молодежи, предохраняя ее от антиобщественных действий. Поэтому с точки зрения интересов социальной работы с молодежью палитра политических движений и партий, борющихся за ее поддержку, далеко не безразлична.

Разумеется, социальные работники не могут своими силами устранить с политической арены экстремизм или обеспечить доминирование позитивно влияющих на молодежь сил. Однако, знать политическую ситуацию, предпочтения и симпатии молодежи, влиять на них, сотрудничать с руководством политических партий и движений они могут и обязаны.

Принципиально важным представляется вопрос о степени развития политических представлений молодежи. В нем принято выделять этапы ориентированного на значимых других восприятия, персонализации, формирования эмоциональных представлений о политике и институционализации представлений. При этом первые три этапа характеризуют уровень первичной политической социализации, на котором молодые люди лишь адаптируются к системе, а четвертый – уровень вторичной социализации, на котором личность вырабатывает собственные политические суждения. История дает слишком много примеров вовлечения в политическое действие молодых людей, ступивших лишь на второй или третий этапы политического развития. Именно они и становились материалом для реализации силовых акций, диктуемых теми или иными, скрытыми от самих исполнителей, целями.

К сожалению, рефлективность, способность непременного осмысления последствий предполагаемого действия, также приходит с жизненным опытом и молодежи не всегда свойственна. По данным НИЦ Института молодежи (массовые опросы по репрезентативной выборке), для значительной части молодежи характерно романтизированное представление о сущности демократии, связывающее ее, прежде всего, со свободой (33 % в целом по выборке и 38 % в региональных столицах). На втором месте – «законность, порядок»: 32 %, но в столицах субъектов федерации лишь 28 %. Тенденция, таким образом, просматривается не к обретению зрелости, но, напротив, романтизации представлений. Это говорит о том, что их первоначальное содержание, рудиментарно фиксируемое «глубинкой», основывается просто на восприятии внешних установок. Юношам и девушкам известно, что в общественном мнении принято связывать демократическое устройство с устойчивым правопорядком, и они некритически принимают это суждение именно потому, что не выработали своих собственных. Естественно, смещение взглядов начинается в столичных городах, но идет оно не в сторону формирования целостных убеждений, а именно к высвобождению персонифицированного, эмоционального восприятия политики.

Гендерная специфика в этой сфере сводится к доминированию установок, обосновывающих практики исключения женщин из политической деятельности. Доминирующие в большинстве социальных групп представления предлагают модель женщины-политика, либо приближающуюся к образу «деловой леди», исключающему женственность, либо создающую портрет своеобразно романтизированной участницы экстремистской группировки.

Разумеется, молодежь не воспринимает свои политические установки в качестве требующих коррекции, напротив, склонна к их нормализации. По данным тех же опросов НИЦ ИМ, считает себя гражданами России 62 % (нет – 14,4 %, затруднились с ответом 23 %), но при этом состоявшейся российскую государственность полагает только 9,7 %, в то время как не состоявшейся – 58,3 %. Закономерен вопрос, принадлежность к чему именно заявляет большинство? При этом «не до гражданской активности» 42,3 % респондентов, полагающих, что важнее завершить учебу, найти работу, в то время как только 21,2 % полагают такую активность неуместной в силу отчужденности государства от молодежи. Трезвый взгляд на вещи можно только приветствовать; однако, сумма этих взглядов дает нам картину, не слишком обещающую в отношении формирования гражданского общества. Неудивительно, что 64,9 % ставят порядок, как ценность, выше демократии (в то время как только 27 % связывают установление в стране порядка и законности с объединением граждан на демократической основе).

Эти данные повторяются в ряде опросов второй половины 90-х годов. При этом сторонники «порядка», в свою очередь, не едины: примерно половина из них уповают на соединение харизмы «сильного лидера» с авторитетом выборной демократической власти (демонстрируя некоторую склонность к веберианской трактовке политического идеала), а остальные полагают возможным на время отказаться от Думы и дать сильному лидеру вывести страну из кризиса.

Все эти схемы достаточно иллюзорны: сильная власть, отказывающаяся от демократии, быстро превращается в диктатуру и теряет доверие нации, а демократия без устойчивых механизмов функционирования властных структур и тесной связи власти с народной инициативой эволюционирует к хаосу и произволу. Приходится констатировать высокий уровень отчуждения молодежи от государства, как такового, и приватизации жизнедеятельности.

Декларировать готовность к проявлению политической активности склонна довольно значительная группа молодежи: участвовать в забастовках полагают возможным для себя 23,4 %, в несанкционированных демонстрациях и митингах – 16,6 %, распространять декларации, манифесты, продукцию самиздата – 15,9 %. Однако, между намерениями и поступками существенная, и меняющаяся, в зависимости от ситуации, дистанция. Опыт последнего десятилетия показывает, что общая напряженность политической обстановки интенсивнее всего провоцирует экзальтированность именно молодежи: в акциях 1991 года молодое поколение участвовало достаточно интенсивно.

В то же время, не следует ожидать от юношей и девушек действий, переструктурирующих контекст политической ситуации, хотя не реализуемая установка не перестает быть установкой, порождая состояния, аналогичные феномену «внутренней эмиграции». Вывод можно сформулировать следующим образом: молодежь не выступит в роли инициатора и организатора радикалистских, экстремистских движений, но вполне может составить значительную часть их базы, если такие движения приобретут популярность. Учет этих соображений в социальной работе предполагает безусловное наличие в социальных службах информации о политической ситуации в регионе и учет этой информации в прогнозировании поведения молодых людей.

Сотрудничество социальных служб и политических организаций в молодежной работе наиболее институционализовано в странах с развитой демократической традицией.

В США действуют мощные молодежные организации. Это Национальная федерация молодых республиканцев, насчитывающая порядка 350 тысяч членов, объединенных в местные клубы; Молодые демократы Америки – официальная молодежная организация демократической партии; Молодые социал-демократы, относительно немногочисленная сейчас, но старая и весьма активная организация. С 1960 года работает консервативный Союз молодых американцев за свободу, насчитывающий более 100 тысяч членов. Самостоятельно существуют также национальные студенческие организации республиканской и демократической партий. Все они взаимодействуют с социальными службами, общинами, участвуют в реализации ряда социальных программ – по борьбе с наркотиками, развитию образования, помощи трудным подросткам; выступают в роли посредников для частной благотворительности (как и различные фонды).

Иное положение в России. Наша страна имеет традиции молодежного политического движения. В 1909 году была создана первая скаутская дружина, и в последующие годы скаутские организации, а также поддерживаемые различными партиями объединения, приобретали существенное влияние на молодежь. На рубеже 20-х – 30-х годов все некоммунистические организации были ликвидированы.

Результатом монополии одной государственной идеологии стало снижение реальной политической активности молодежи, ставшее особенно очевидным к середине 90-х годов. Деполитизация фиксируется рядом наблюдений и исследований. По данным наших опросов в Саратовской области 1998 года, отношения в политическом пространстве выраженно дискриминируются, им отводится в рейтингах последняя позиция с существенным отрывом. Аналогичны данные, приводимые З. В. Сикевич, по Петербургу: участие в политической жизни занимает последнее место в интересах школьников (6,7%)[188]. По данным нашего исследования в Саратовской области 1997 года, абсолютное большинство (68,69% по выборке) полагают для себя неприемлемыми какие бы то ни было формы политической активности. Среди остальных большая часть связывают возможности участия в политической жизни только с ажитацией предвыборных кампаний, причем 8,32% готовы подобную активность проявлять лишь на платной основе (а среди студентов 11,54%, что связано с их реальным знакомством с такого рода практикой).

В партиях, движениях готовы участвовать только 6,75%. Здесь наивысший показатель тоже среди студентов, 12,64%, в то время как у школьников втрое ниже, 3,09%. Зато противоположное соотношение мнений в отношении участия в митингах и демонстрациях. Студенты позитивно относятся к этой форме политической активности в наименьшей степени: 3,02%, по школам – 4,58%, колледжам – 6,51%. И здесь студенты апеллируют к своему опыту различных вузовских акций протеста, мнения других групп учащейся молодежи прожективны.

Данный вывод подтверждается противоположной картиной мнений в отношении забастовок: среди студентов готовы в них участвовать 10,44%, в колледжах - 3,06%, в школах - 2,72%. Вузовские забастовки второй половины 90-х годов в Саратовской области, как правило, сопрягались с выплатой бюджетных задолженностей, что, собственно, и было главным требованием бастующих, в отличие от митингов и демонстраций, такого видимого эффекта не производивших. Строго говоря, само отнесение респондентами забастовок, демонстраций и митингов к формам политической борьбы свидетельствует о несколько условном взгляде на проблему, поскольку в регионе не характерна политизация такого рода акций. В политическом контексте они воспринимаются респондентами главным образом по сообщениям средств массовой информации.

Отметим еще одну деталь: доля считающих для себя всякую политическую деятельность неприемлемой, среди школьников выше всего по сельским школам, и ниже всего по элитным. Это еще раз доказывает первенство социокультурных факторов по сравнению с экономическими. Политическая активность диктуется не столько непосредственно статусными характеристиками, сколько структурами жизненных смыслов.

Последнее обстоятельство может иметь существенный смысл для политической жизни страны. По данным М. А. Шабановой, репрезентативным для сельских районов Западной Сибири, образы свободы для 85% по выборке многогранны, включая до семи аспектов, и, при столь высокой дифференцированности, явно деполитизированы. Свобода понимается прежде всего как материальный достаток, обеспечивающий экономическую независимость. При этом 42% заявили, что «новые» свободы для них не значимы и вполне приемлемо было прежнее положение вещей, до начала девяностых годов[189].

Парадигма демократического общества, основанного на экономической свободе, плюрализме, многопартийности, для значительной части населения распадается на не связанные между собой элементы. Предлагаемый образ свободы просто не воспринимается в качестве такового. Государственная политика в России давно не являлась полем открытой борьбы частных и групповых интересов, реализовывавшихся вне ее пространства. При этом отчуждение политики от общества столь глубоко, что без поддержки остаются даже добросовестные попытки изменить ситуацию.

Вес политизированных молодежных организаций в современной России незначителен. Общая численность сторонников крупнейших не превышает 90 тысяч человек. При этом, всеми ими активно эксплуатируются аффилиативные стремления молодежи. Особенно показательна в этом плане сеть «Идущие вместе», где организация оказывается самоцелью: сколачивая «пятерки» и «десятки», функционеры поднимаются во внутренней иерархии, получая и подкрепление в виде оплаты труда[190].

Это реальное положение вещей маскируется активностью политической элиты. В середине девяностых годов в России фунуционировало 70 международных, федеральных, межрегиональных молодежных объединений, 5 молодежных организаций при политических партиях. Но, по самым завышенным данным, охватывала эта разветвленная сеть лишь 0,5-2% молодежи[191]. По точной оценке Ю. Л. Качанова, российская политика не выражает ничего, кроме самой себя… политическая реальность предстает сегодня не в качестве чего-то объективного… но как отражения отражений, отражения отражений отражений… которые, в свою очередь, ничего не выражают, не имеют действительного значения [192]. И можно было бы лишь приветствовать деполитизацию социализационных процессов, если бы за эфемерностью политической реальности не стоял, с жесткой определенностью, вопрос о власти.

В наибольшей степени артикулированы проблемы социальной защиты молодежи в деятельности прокоммунистических организаций. Их пропаганда может искажать картину общественного мнения по этим вопросам.

В обращении к молодежи страны, принятом 20 февраля 1999 года Учредительным Съездом Союза Коммунистической Молодежи, заявлено: «Приветствуя, как и все молодые люди, идеалы свободной личности, развитие инициативы, свободу слова, печати, собраний, демократизацию властных институтов, мы не можем спокойно взирать на опасное развитие в молодежной среде таких асоциальных явлений, как преступность, проституция, наркомания и алкоголизм... выступаем за полноценную реализацию права каждого молодого соотечественника на гарантированные государством равные стартовые условия в жизни».

Обращение ставит ряд задач в пространстве социальной работы с молодежью: добиться, чтобы студент, учащийся техникума или ПТУ мог спокойно учиться и полноценно отдыхать, не беспокоясь о дополнительном заработке, работающая молодежь регулярно получала достойную заработную плату, имела полноценные условия труда и отдыха, безработные как можно быстрее находили хорошо оплачиваемую работу, молодые мамы вовремя получали детские пособия, качественное медицинское обслуживание и всестороннюю поддержку государства в воспитании детей, демобилизованные из армии молодые военнослужащие не оставались без жилья и работы. Однако, решение этих проблем рассматривается исключительно в контексте радикальной смены политического устройства страны, более того, глобальных изменений в международном балансе сил.

Используя патриотические лозунги, абсолютное большинство прокоммунистических движений, в той или иной степени, артикулирует в своих программах «антизападничество», антиамериканизм, в сочетании с требованиями немедленной, использующей непарламентские средства, борьбы за власть, что создает почву для экстремистских настроений.

Показательна в этом плане логика аргументов А. Тарасова, ведущего эксперта Центра новой социологии[193] и изучения практической политики «Феникс», политического советника профсоюза «Студенческая защита», презентированная достаточно полно в статье «Молодежь России: "No future"?». «Совершенно очевидно, что Советская власть никогда не доводила молодежь до такого состояния тотальной заброшенности, как сегодняшний режим. И совершенно неважно, что молодежная политика Советской власти объяснялась чисто прагматическими причинами: заботой о стабильном развитии страны, стабильном существовании режима, необходимостью подготовки кадров (и технических, и идеологических), соревнованием с Западом, наконец», - утверждается в статье. При этом, существо дела «тотальное отчуждение молодежи от власти. В советский период существовал институт связи молодежной массы с властью – ВЛКСМ».

В качестве доказательства способности комсомола к осуществлению этой роли приводятся эпизоды поддержки руководством ВЛКСМ некоторых инициатив «снизу». Объектом ностальгии оказывается и система воспитания молодежи, существовавшая в советскую эпоху. Альтернативой ей видится представленная в самом неприглядном свете картина полного пренебрежения к юношеству сегодня.

«Жизнь "пэтэушника" такова: учить ничему не учат (преподаватель физики, например, ставит пять баллов тому, кто первым успеет правильно ответить на вопрос "сколько времени"), перспектив никаких (работы по специальности не предвидится), "пэтэушники" живут в атмосфере полицейского террора (в милицию их забирают по поводу и без повода, при этом, естественно, избивают), денег нет, поэтому от всякого культурного досуга они отстранены, основное времяпрепровождение – бесцельное шатание по улицам (дома-то тоже тошно), предел мечтаний – раздобыть "травки", забить один "косяк" на всю немаленькую компанию (на большее денег нет) и "покейфовать" где-нибудь в подъезде». Не лучше и положение студенчества. Для иллюстрации приводится пример наблюдаемой автором московской студентки, у которой не хватает денег на пропитание и съездить на похороны матери. Из этого эпизода следует переход к практической программе: в интервью А. Тарасову студентка заявляет, что жалеет об отсутствии в России террористических организаций, совершающих акции против представителей власти - «это было бы справедливо».

В конфигурируемом таким образом пространстве «выразителями интересов» молодежи оказываются организации типа «Партизанского движения», выступающие с призывами типа: «Из тебя сделали маргинала. Из тебя сделают в лучшем случае приставку к тому или иному конвейеру, в худшем – выбросят на свалку как некачественный товар... Они называют нас экстремистами. Это не экстремизм – это нормальная реакция живых людей на происходящее, просто живых осталось немного»[194]. В качестве единственного решения социальных проблем рассматриваются политические выступления молодежи, типа имевших место в апреле 1994, 1995 годов. Какая-либо позитивная активность отрицается, как не способная изменить положение вещей.

Примечательно, что молодежные прокоммунистические организации обращаются не к пролетариату, а к учащейся молодежи. Как утверждает А. Тарасов, «СССР до "перестройки" оставался последним оплотом европейской классической цивилизации. Сегодня настала его очередь. Предполагается, что именно молодежь, культурно и социально еще не укорененная, должна выполнить роль "человеческого тарана" в деле разрушения европейской классической цивилизации в России и замены ее цивилизацией американской "масс-культуры". Для этого, разумеется, необходимо предварительно изменить ценностную ориентацию молодежи – идеал творца, высокий статус интеллигента должен был заменен идеалом обывателя, высоким статусом денежного мешка».

Концепция эта, заметим, не оригинальна, представляя собой продолжение идей, высказанных еще в 1989 году, в докладе Совета по проблемам общественного развития при Московском экспериментальном творческом центре Совета Министров СССР (группа С. Е. Кургиняна, Ю. В. Громыко, И. Ю. Сундиева). Доклад содержал «новую гуманистическую теологию», основная идея которой – «не производство ради потребления, а производство как высшая духовная миссия страны в общечеловеческом космическом плане».[195]

Перспектив у такого рода идеологических конструкций в современной России мало. Однако, радикалистские организации, конкурирующие друг с другом за авторитет у студенчества[196], оказывают свое деструктивное воздействие, в том числе, и на возможности использования потенциала части молодой интеллигенции в социальных проектах.