Технофобия

Технофобия (от греч. слов «techne» — «искусство», «мастерство» и «phobos» — «боязнь», «страх»; дословно — страх перед техникой) - суть концептуальная установка, согласно которой техника рассматривается и трактуется как основная причина (источник) отчужденности человека как от природы, так и от самого себя, а, стало быть, и как главная опасность, угрожающая его собственному существованию. Следовательно, все негативные стороны современной цивилизации, как, впрочем, и всего реального исторического процесса, по мнению технофобов, проистекают из сущности техники как некой демонической, антиестественной и враждебной человеку силы.

Технофобия как идея (представление), выражающая собой негативное отношение человека к технике, фактически зародилась вместе с самой техникой. Дело в том, что технику с самого начала можно было бы использовать как во благо, так и во вред человеку. Поэтому люди всегда неоднозначно относились к ней и довольно противоречиво оценивали результаты технической деятельности. Они на протяжении всего технического века либо восхищались ею и преклонялись перед ней, либо же, напротив, экзистенциально боялись ее как чего-то зловещего и демонического.

Элементы демонизации техники можно найти еще в первобытном мифе. Позднее эти элементы более отчетливо и целостно обнаруживают себя в представлении о технике как небогоугодном предприятии. Именно в таком свете техника предстает перед нами в библейской легенде о «Вавилонской башне». А как знание вообще техника фактически получает ту же оценку и в основополагающем библейском сказании о запретном плоде и грехопадении.

Тот же, по существу, мотив мы находим и в древнегреческом мифе о Прометее, похитившем у богов огонь и передавшем его людям и подвергшемся из-за этого страшному их проклятию и наказанию. Негативно-презрительное отношение к технике в Древней Греции получило свое выражение и закрепление в ущербном наглядном образе ее мифического покровителя — хромоногого бога Гефеста, который отличался не только

«физической» неполноценностью, но который своей неуклюжей походкой всегда, по словам Гомера, вызывал «неудержимый смех богов».

Однако было бы несправедливо отсюда делать вывод о том, что в древнегреческой мифологии дается однозначно негативная оценка техники. Скорее напротив, здесь мы находим двойственное отношение к технике, которое в свое время пытался выявить и обозначить еще Ф.Бэкон на примере Дедала, «человека замечательно талантливого, но гнусного». Дедал как «механик» соединил в себе как доброго, так и злого гения. Ф.Бэкон говорил, что в лице Дедала

«древние изобразили и мудрость механического искусства, и все то недозволенное и преследующее дурные цели, что существует в этом искусстве...».

Ведь именно Дедал, с одной стороны, воздвиг сооружение, где, удовлетворяя свою похоть Пасифая могла сойтись с быком и родить от него чудовище Минотавра, и затем построил для этого последнего лабиринт, в котором чудовище спокойно ловило и пожирало своих невинных жертв, а с другой,

«дал гениальный совет воспользоваться нитью для того, чтобы выбраться из извилин лабиринта»³³⁹

и тем самым помог последней потенциальной жертве Минотавра — герою Тесею выбраться на свободу после того, как он убил чудовище.

Отмеченный здесь Ф.Бэконом противоречивый характер профессиональной деятельности легендарного Дедала, выражает суть той проблемы, которую в современной философии техники обычно обозначают как «амбивалентность техники». Данная проблема была довольно четко сформулирована и самим Ф.Бэконом, согласно которому человеческая жизнь многим обязана механическим искусствам,

«ибо из их сокровищ складывались в значительной мере и обряды религии, и благоустройство гражданской жизни, и, наконец, вся материальная культура». Однако «из того же источника рождаются и орудия похоти, и даже орудия смерти».

Обобщая рациональное содержание древнегреческого мифа о Дедале, Ф.Бэкон приходит к выводу о том, что

«механические искусства могут приносить вред, но и находить средство исправить его и в их силах развеять свои собственные чары».³⁴⁰

По-видимому, именно вред, приносимый механическими искусствами, в том числе и через так называемые «недостойные изобретения» и служил объяснением того, что еще во времена Тацита математиков (а, стало быть, и механиков) преследовали как преступников, причисляя их к «жуликам и махинаторам».

Амбивалентность техники является «рациональным остатком» и древнегреческого мифа об Икаре. В данном мифе техника выступает, с одной стороны, фактором освобождения человека, т.е. средством, позволяющим ему победить земное притяжение и свободно парить как птица в воздухе и с самыми минимальными физическими усилиями перемещаться в пространстве, а с другой — причиной его гибели, когда он осмеливается переступать опасную черту в своем взаимоотношении с «богами» (силами природы).

Техника, таким образом, одновременно оказывается и благом для человека, и его проклятием. Более того, в мифе о сыне Дедала отчетливо выступает тот же мотив, что и в библейской легенде о «Вавилонской башне»: человек всегда будет строго наказан божеством (природой) за его технические гордыню и снобизм, за его желание и стремление самому превратиться в некоего технического бога.

В средневековой Европе технофобия получает сильный импульс для развития в виде фактически поощряемой церковью идеи о сатанинском происхождении технических новаций. Талантливые изобретатели, архитекторы-строители и другие люди, занятые подлинной творческой деятельностью, открыто или негласно обвинялись в сговоре с дьяволом, которому они, якобы, продавали свою душу. Их обобщенный образ получает впоследствии яркое выражение в герое, изданного в 1587 г. в виде книги — «Истории о докторе Фаусте» — немецкого народного сказания, повествовавшего о волшебнике, заключившем союз с дьяволом и в конечном итоге увезенном им с собой.

В Новое время или, точнее говоря, в эпоху первоначального накопления капитала в Европе технофобия приобретает новое измерение, которое можно было бы охарактеризовать как социально-экономическое. Преобладающая еще в начале данной эпохи в городах цеховая форма организации труда и соответствующий ей тип производства не могли в новых исторических условиях выжить иначе, как оказав серьезное сопротивление техническому прогрессу, поскольку свободное развитие техники неминуемо привело бы к их разрушению и полной ликвидации. Поэтому технические новации допускались тогда лишь в той мере, в какой они не представляли собой никакой угрозы для существования цеховой организации. В противном случае их уничтожали или официально запрещали, а над их создателями нередко учиняли расправу. Историческая легенда, в частности, гласит, что изобретатель ленточного станка был по указанию городских властей Данцига (Гданьска) утоплен, а сам этот станок был на протяжении почти двух столетий после его изобретения в 1600 г. официально запрещен в ряде городов Европы.

В свете сказанного становится понятным, почему цеховой кодекс, как правило, предписывал мастерам, подмастерьям и ученикам самим не придумывать и не использовать в своей профессиональной деятельности никаких технических новаций. Так боязнь или страх перед техникой получает социально-экономическую мотивацию, которая вновь и довольно масштабно проявила себя во время прокатившихся позднее по многим европейским странам так называемых «бунтов» против машин, когда рабочие стали громить станки и другие машинные механизмы, потому что в них они видели своих конкурентов. Интересно при этом заметить, что «технофобия» в форме «машинофобии» проявилась даже в годы «Великой депрессии» в США.

Социальная обусловленность «технофобии» была впервые выражена и обозначена в эпохе Просвещения Жан-Жаком Руссо (1712-1778).

Согласно этому великому французскому просветителю именно наука и искусство (которое, по мнению Ж.Ж.Руссо, включает в себя и технику) упрочили троны после того, как их выдвигала необходимость. Поэтому неудивительно, что вместе с научно-техническим прогрессом

«исчезает добродетель» и «наши души развращались по мере того, как совершенствовались науки и искусства».

Вместе с тем Ж.-Ж.Руссо подчеркивал негативное значение техники, ее разрушительную функцию и в том плане, что она, подобно науке, выявляет и актуализирует те тайны природы, которые, по своей сути, являются для человека злом. В связи с этим он предостерегает народы:

«Знайте раз навсегда, что природа хотела оберечь вас от науки подобно тому, как мать вырывает из рук своего ребенка опасное оружие. Все скрываемые ею от вас тайны являются злом, от которого она вас охраняет, и трудность изучения составляет одно из немалых ее благодеяний. Люди испорчены, но они были бы еще хуже, если бы имели несчастье рождаться учеными»³⁴¹.

Вот, собственно, почему Ж.-Ж.Руссо, по существу идеализируя в естественном состоянии невежество и называя его не иначе как «счастливым», призывает вернуться назад к природе. Ведь только подобное обратное движение к историческим истокам может, наконец, покончить с неравенством и его источником — собственностью, с развращением человеческих душ и разложением нравов и вызывающим их научно-технически прогрессом; только оно способно спасти человечество от вырождения и вернуть ему давно утраченный им «Золотой век».

В современной эпохе «технофобия» получает «постоянную прописку» прежде всего в так называемых «антисциентистских» направлениях западной философии, таких, например, как философия жизни и вырастающие из нее экзистенциализм и философская антропология. В данных и некоторых других философских системах техника и ее ничем не контролируемое развитие рассматриваются как один из главных факторов, подавляющих человеческую индивидуальность и реально угрожающих бытию человека вообще.

Угрозу человеческому существованию и жизни в целом на нашей планете, которую таит в себе современный научно-технический прогресс, довольно убедительно и наглядно продемонстрировали ничем фактически неоправданные американские атомные бомбардировки японских городов — Хиросимы и Нагасаки б и 9 августа 1945 г. В последующие десятилетия данная угроза стала настолько очевидной и реальной, что многие исследователи прямо заговорили о кризисе современной техногенной западной цивилизации.

Разразившийся в середине 70-х годов минувшего столетия на Западе острый энергетический кризис, имевший своим пускоым механизмом прекращение подачи арабской нефти в западные страны во время арабо-израильской войны 1973 г. и последовавшее за этим существенное повышение цен на энергоресурсы на мировом рынке, вверг в состояние «интеллектуального шока» даже таких «технологических оптимистов», как Д.Белл и А. Тоффлер, которые также были вынуждены признать возможное наступление всеобщего кризиса или даже катастрофы.

«Поезд истории», прогнозировал тогда Д.Белл, должен в будущем сойти с рельсов, поскольку, окончательно исчерпав все энергетические ресурсы, человечество окажется не в состоянии более решать постоянно растущие проблемы и «ответить на вызов будущего»³⁴².

По мнению же А.Тоффлера, мы живем в «потерявшем контроль мире» и уверенно идем, как это показывают социологические параметры нашего развития, к катастрофе. Правда, при этом он отнюдь не отказывается от своей идеи «супериндустриализма», согласно которой только постиндустриальный уровень развития техники может обеспечивать решение всех проблем существования современного человечества и дальнейшего нормального развития человеческого общества. Как раз наоборот, сохраняя полную верность данной идее, он полагает, что именно постиндустриальное общество и дает позитивное и желаемое решение этих проблем. Поэтому можно с большой долей уверенности предположить, что указанная негативная оценка, данная А. Тоффлером тенденции развития западных стран в середине 70-х годов XX столетия, целиком он относит только к индустриальной цивилизации.

«Ветшающее индустриальное общество, — отмечал он, — целиком зависит от быстрой, целенаправленной и эффективной информации, от энергетических ресурсов и надежной денежной системы, но его устаревшие структуры уже не могут этого обеспечить»³⁴³.

В отличие от «технолого-оптимистических» футурологов некоторые исследователи на Западе полагают, что: а) кризис современной цивилизации носит не локальный, а всеобщий и глобальный характер; б) вызывающая его причина или источник, несомненно, имеет техническую составляющую. Так, например, Аурелио Печчеи (1908-1984) считает, что «человечество мчится в направлении верной и возможно тотальной катастрофы». Несколько позднее в работе «Человеческие качества» (1976) он отмечает, что современная техника, которая

«зиждется исключительно на науке и ее достижениях... приобрела статус доминирующего и практически независимого элемента» и «превратилась в абсолютно не управляемый, анархический фактор»,

который может вполне реально положить конец существованию человечества. Поэтому с ужасом осознав те серьезные опасности, которые таит в себе его научно-техническое могущество, современный человек фактически стоит перед альтернативой:

«либо он должен измениться как отдельная личность и как частица человеческого сообщества, либо ему суждено исчезнуть с лица Земли»³⁴⁴.

Такой же позиции придерживаются и другие теоретики «глобально-экологического катастрофизма», как, например, Данелла и Деннис Ме-доуз, Дж.Форрестер, Анна и Пол Эрлих и др.

Эти исследователи одни­ми из первых заострили внимание на таких возможных в ближайшем будущем губительных последствиях современной научно-технической революции, как истощение или даже исчерпание реально невозобновимых природных ресурсов и необратимые (термальные, химические и т.д.) изменения, а, стало быть, и вырождение естественной среды обитания. Поэтому неудивительно, что А.Дж. Бахм в своей, изданной в 1979 г. книге «The philosopher s World Model» («Модель мира философов») допускает «возможный скорый конец человечества». ³⁴⁵

Перед лицом такой реальной опасности наша задача, по мнению Г.Гардина, состоит в том, чтобы попытаться спасти хотя бы часть человечества, коль скоро спасти всех не удастся. Поэтому в выдвинутой им модели «спасательной шлюпки» он доказывает необходимость спасти лишь тех, кто уже находится в этой «шлюпке» (т.е. фактически богатые, развитые страны), а все другие (отсталые, бедные или развивающиеся страны) пусть себе преспокойно «тонут», ибо, если попытаться взять их на борт «шлюпки», тогда однозначно «утонут» все.

Вместе с тем Г. Гардин полагает, что более или менее эффективное решение экологических проблем может обеспечивать только сильная централизованная власть. Авторитаризм допускается в качестве возможного и необходимого средства или способа преодоления кризиса и предотвращения ожидаемой катастрофы и такими теоретиками, как У.Офулс, З.Бжезинский и др.

Прямо противоположного в данном отношении взгляда придерживаются Л.Мэмфорд, Ж.Эллюль, Г.Маркузе, Т.Адорно и др., у которых «технофобия» выступает в более выраженной, основательной и социально обусловленной форме. По их мнению, путь к спасению лежит именно через изменение авторитарной, подавляющей человеческую индивидуальность социальной реальности, т.е. через ликвидацию авторитарной «монотехники», а, стало быть, и полное разрушение «Мегамашины» (Л.Мэмфорд) или же через упразднение господствующего в современном обществе капиталистического способа применения техники (Ж.Эллюль, Г.Маркузе, Т.Адорно).

В отличие от предыдущих исследователей М.Бунге предлагает ограничивать техническое развитие такими императивами, как разумность и полезность. Поэтому следует, с его точки зрения, реализовать лишь те технические проекты, которые являются не только выполнимыми, но и разумными и полезными или хотя бы безвредными как для нынешних, так и для будущих поколений.

В заключение нельзя не упомянуть и о других предлагаемых моделях выхода из кризиса и предотвращения возможной катастрофы, таких, как, например, «нулевой рост», «малое — это прекрасно», «отказ от современной техники» и т.д. Если концепция «нулевой рост» призывает к отказу от дальнейшего технического прогресса, то концепция «отказ от современной техники» предлагает полностью отказаться от плодов

современной технической цивилизации и вслед за Ж.Ж.Руссо фактически зовет: «Назад к природе». Что же касается концепции «малое — прекрасное», то она считает, что техника может снова стать человеческой только в том случае, если нам удастся отказаться от всех сложных технических устройств и громоздких технических проектов и обходиться лишь теми техническими средствами, которые могут проводиться в действие мускульной силой человека. Следовательно, именно через простую технику и проходит, согласно данной концепции, тот критический порог, за которым техника оказывается скорее вредной, чем полезной. Однако, несмотря на всю привлекательность данных и им подобных концепций, все они в действительности являются просто невыполнимыми утопиями.