Дифузории в туфельках

Прошел слух по народу, что в нашем краю новый правитель появился.

БЫЛ один, облаченный в наше доверие, а теперь он взял да еще одного об­лачил, а то, вроде, его самого разоблачить пообещали. Навалились скопом, почему, мол, нет ожидаемых результатов? Все ждали одних, а они — другие. В общем, двое их теперь.

Люди говорят, один будет в основном на сторону выезжать, с иноземцами и го­сударственными людьми в бане мыться, чтоб проскользнуть к президенту — выпросить для нас какое-никакое послабление или просто денег взять. А что ж, намыленному, поди, можно и проскочить - со всех сторон скользкий. Я вот только сомневаюсь: как они там бумаги под­писывают? Мокро же вокруг...

Ну вот, пока один в бане моется, другой тут, на месте, поднимает село, которое, вроде, бывший зам уронил и уехал, не простившись. А также смотрит, чтоб не затопило кого по весне да чтоб угля в до­статке было: весны у нас студеные бывают. И многоводные случаются. Не знаешь, чего и бо­яться. Это, подумайте, какую голову надо – все угадать? Хватит ли у но­вого головы-то? Некоторые говорят, что голова у него тыковкой, а еще искры от него во все стороны летят: сильно зарядился на старой работе электричеством.

Это не того, сомневаюсь: должон он теперь на электрических искрах экономить — сам цены на свет задирал во главе с Чубайсом, знает.

Сосед мой, страшный ученый Сигизмунд Яковлевич, говорит, что голова у нового правителя никакой не тыковкой — круглая, обыкновенная. А я опять сомневаюсь: не может быть обыкновенная, не воспрять нашему необыкновенному краю с обыкновенной головой.

А умный Сигизмунд Яковлевич дальше сбивает меня с панталыку, говорит, что пока не понятно: будет ли губернатор управлять правительством или правительство губернатором. И что новый амебизировавшийся правитель мечтает в скором времени стать единственным.

Этого я уж и вовсе не понимаю. Чувствую только, что-то ядовитое говорит. Сигизмунд Яковлевич объясняет, что есть такие мелкие животные — амебы, какие-то там дифузории в туфельках, так вот они плавают-плавают и вдруг делются на две штуки.

- Все делится, - говорит, - оболочка, цитоплазма, вакуоли - и те пополам. Даже ядро с ядрышком!

Чую — врет, а уличить не могу.

- Кто же это видел, – говорю, – если они мелкие? Невидимые?

- Под микроскопом, на препаратном стекле.

Ладно, думаю, эти – на стекле. А те? Откуда он про тех двоих знает, если их только по телевизору изредка показывают? Ну, еще на демонстрации на цыпоч­ки привстанешь, из-за ушей на них посмотришь, и все. Он говорит, что мое, мол, стекло – сила интеллекта. Мол, газеты читать надо. Вишь ты! Много он в газетах про амеб читал?

Я не я, думаю, буду – выведу тебя на чистую воду.

– Что ж, – говорю, – новый дифузорий со старым опять вакуолями сольется? Или как? Как это он мечтает стать единственным? Сливаются твои амебы вакуолями?

– Нет, — говорит, — они запросто жрут друг друга. Закон природы.

Вишь ты! Я ж говорю – страшный уче­ный он — Сигизмунд Яковлевич, голыми руками не возьмешь. Ладно, я его в другой раз подкузмлю. Тоже кой-чего про мелких тварей начитаюсь и вверну. А пока сомневаюсь — и насчет вакуолей разных, и разных амебных делений, и законов животного мира. Я думаю, просто один мужик попал впросак, а другой думает: дай помогу — пихну сзади. Поддам, он и вылетит на свободу.

Только бы не перестарался, а то поддаст несоразмерно, тот — другой — и пролетит мимо нужной бани. Что тогда? Останутся бумаги неподпи­санными... И простые люди его любят. Не хотят без него. Это только Сигизмунд Яковлевич говорит, что пришел губернатор, и понаехали в край жулики ото всюду. Своим места не осталось. Врет! В таком-то агромадном крае да места не осталось? Никогда не поверю.