Из главы 7 3 страница

В те ранние дни в Nellcote мы совершали наши прогулки вниз к гавани, или в кафе “Albert” в Вилльфранш, где Анита пила свой пастис. Мы явно выделялись из толпы в тех краях, но мы были уже закаленными в этом плане, нам было всё равно, что о нас думают люди. Опасность приходит, когда ее меньше всего ждешь. Испанец Тони, который приехал туда раньше, пару раз спасал мне жизнь – буквально или нет – и в городке Балье, на одной из загородных поездок недалеко от Nellcote, он спас мою шкуру. У меня был Ягуар, на котором я поехал в гавань Балье, взяв с собой Марлона и Тони в качестве пассажиров, и припарковал его в неположенном месте – как нам сказали появившиеся тут как тут двое служащих гавани. Один из них подошел к нам и сказал: “Ici”, сделав нам знак, чтобы мы прошли в офис. Мы с Тони потащились туда, оставив Марлона в машине, мы думали, это займет всего пару минут, и мы сможем видеть его. Тони раньше меня почуял что-то неладное. Двое французских рыбаков, уже немолодых. Один из них стоял спиной к нам. Он запирал за нами дверь, и Тони посмотрел на меня. Он только успел сказать: “Прикрой меня сзади”. Его движения были молниеносны, он сунул мне в руки стул, вскочил на стол с другим стулом в руках и бросился на них. Обломки полетели во все стороны, на головы этих парней. У них в это время был обед, и некоторые еще сидели за столом. Я просто наступил на шею одному из них, а Тони в это время сделал то же самое с другим. Затем Тони повернулся к моему, напуганному до смерти, и еще надавал ему по башке. “Бежим отсюда”. Одним пинком выбили дверь. Всё произошло в считанные секунды. Они валялись на полу и стонали, повсюду были лужи крови и сломанная мебель. Эти здоровенные моряки меньше всего ожидали, что мы первыми нападем на них, и поэтому потеряли всякую осторожность. Они намеривались поиздеваться над нами, поиметь нас. Им видимо хотелось просто поразвлечься, и они решили надавать пи***лей “этим длинноволосым”. Марлон всё это время сидел в Ягуаре. “Где ты был, папа?” - “Не волнуйся, всё нормально”. “Поехали”. В тот день Тони проявил себя с наилучшей стороны, как он двигался – это был просто балет! Сам Дуглас Фербенкс мог бы позавидовать ему. Я усвоил кое-какой урок из книги Тони в тот день – если чувствуешь, что тебе грозит беда, не жди, когда она случится, действуй первым.
Через три дня копы заявились в мой дом. У них был ордер только на меня, потому что Тони никто не знал, и он уже успел уехать в Англию. Следствие было долгим и запутанным, но на третьем или четвертом круге они выяснили, что эти парни не имеют оснований для обвинения. Когда выяснился тот факт, что они запугивали нас, что у меня был ребенок в машине и что у них не было никаких причин сразу тащить нас в офис, обвинение чудесным образом развеялось. Конечно, мне пришлось немного потратиться на адвоката, но в конце концов эти парни предпочли не доводить дело до суда и не рассказывать, как в их собственном офисе их уделали двое сумасшедших англичан.

Я не был абсолютно чистым, когда приехал в Nellcote. Но не быть чистым – это одно, а принимать наркотики – это другое, между тем и другим есть большая разница. Вы и не думаете их принимать, пока в ваши руки не попадает эта дрянь. Вся ваша энергия уходит на это. Я привез с собой небольшую поддерживающую дозу, но ведь я недавно прошел очистку.
Как-то раз в мае, вскоре после нашего приезда мы поехали на картинг-трек в Канны, и там мой автомобиль перевернулся прямо на меня, и протащил меня по асфальту пятьдесят ярдов на спине, содрав с меня кожу, как кожуру, почти до кости. Я тогда как раз должен был записываться. Это было то, что мне нужно. Доктор, который пришел ко мне, сказал: “Это будет очень болезненно, мсье. Необходимо следить, чтобы рана была чистой. Я каждый день буду присылать к вам медсестру, делать перевязки и проверять рану”. На следующее утро вместо медсестры пришел медбрат, который раньше служил фронтовым медиком во Французской армии. Он бывал в Индокитае и в Алжире, и ему довелось повидать немало крови за время своей службы. Он работал в жестком стиле, не допускающем возражений. Маленький сухой паренек, твердый как гвоздь. Каждый день он делал мне уколы морфия, а я очень сильно нуждался в морфии. Каждый раз, вколов мне дозу, он метал шприц, как дротик, в картину, висящую на стене, всегда в одно и то же место, прямо в глаз. Конечно, тогда лечение прекратилось. Но тогда я сел на морфий из-за этой раны, как раз после того, как очистился от допинга. Поэтому, самое первое, в чем я нуждался, так это в какой-нибудь дряни. Толстый Жак, наш повар, теперь выступал в двойной роли, он стал ещё и дилером героина. Он возил товар из Марселя. У него была куча помощников, эта команда ковбоев, которые работали на нас за постоянную плату, мы решили, что это безопаснее, чем привлекать кого-то со стороны; они хорошо исполняли "поручения". Жак появился у нас потому, что я спросил: “Кто знает, как достать здесь какую-нибудь наркоту?” Он был молодым, он был толстым и потным. Однажды он поехал в Марсель на поезде и привез оттуда этот чудесный мешочек с белым порошком, а также огромный запас лактозы, размером почти с цементный мешок. И он объяснял мне, на своем плохом английском, и на французском, с которым у меня было еще хуже – он был вынужден написать это – что нужно смешивать 97% лактозы и 3% героина. Это был чистый героин. Обычно, когда вы покупали героин, он уже был смешан с чем-нибудь, это нормально. Но смешивать нужно очень точно. Даже в такой пропорции эта смесь была невероятно сильной. Поэтому я шел в ванную комнату с весами, взвешивал девяносто семь к трем, в этом я был очень скрупулезным. Действовать нужно было очень осторожно, эту смесь употребляла моя старушка, да еще пара других людей. Девяносто шесть к четырем, и ты мог погубить их. Стоит нарушить пропорцию - и конец. Как говорится, гуд-бай. Покупать это в таких больших количествах было очевидно выгодно, цена не была очень уж феноменальной. Товар доставлялся прямиком из Марселя в Вилльфранш, по железной дороге. Это не требовало транспортных расходов, только билет на поезд для Жака. Чем чаще приходится ездить, тем больше вероятность проколов. Но также нужно было стараться не переусердствовать, потому что чем крупнее заказ, тем больше заинтересованных в этом людей. Просто нужно было запастись на пару месяцев, чтобы потом никуда не бегать в поисках дозы. Впрочем, казалось, что этот мешок никогда не кончится. "Ну, как только мы закончим этот мешок, мы будем в порядке…” Скажем так: мы сидели на нем с июня по ноябрь, и у нас еще оставалось. Я доверял инструкциям, которые я получил вместе с ним. И должно быть, они были правильные, потому что каждый раз, когда я пробовал, это было прекрасно, и никто не жаловался. Я повесил эту формулу у себя на стене, чтобы не забыть. Девяносто семь к трем. (Конечно, у меня была мысль написать песню с таким названием, но потом я подумал, что нет смысла заниматься саморекламой). Полдня уходило на то, чтобы сделать всё правильно. У меня были старые медные весы, большие и очень хорошие, а также большая мерная ложка для лактозы. Девяносто семь граммов. Откладываем ее в сторону, затем берем маленькую ложечку, зачерпываем из мешочка с героином три грамма. Потом кладем всё вместе в одну ёмкость и перемешиваем. Чтобы лучше перемещалось, нужно было потрясти ее. Я помню, что я часто делал это. Я никогда не смешивал помногу за один раз, только чтобы хватило на пару дней, или немного больше.

Мы ездили смотреть студию в Каннах, и в других местах, и подсчитывали, сколько денег собираются за это высосать из нас французы. В Нелькоте был огромный подвал, и у нас была своя мобильная студия. “Mighty Mobile”, как мы ее называли, представляла собой грузовик, с аппаратурой для записи на восемь дорожек, которую нам помог собрать Стю. Мы задумали приобрести ее еще до того, как собрались переезжать во Францию. Это была единственная в своем роде независимая мобильная студия звукозаписи… В один прекрасный день, в июне, мы вкатили ее в мои ворота, припарковали рядом с входной дверью и подключили. С тех пор я никогда не делал по-другому. Когда у вас есть оборудование и правильные парни, то вам больше ничего не нужно, чтобы студия работала. Только Мик до сих пор думает, что записываться нужно в “настоящей” студии, чтобы получить настоящую запись. Он убедился в том, что был совершенно не прав, когда мы записывали наш последний альбом – на момент написания этой книги – “A Bigger Bang”, в особенности потому, что мы сделали его весь в его маленьком замке во Франции. Мы записали рабочий материал, и он сказал: а теперь мы пойдем с этим в настоящую студию. Дон Воз и я посмотрели друг на друга, а Чарли посмотрел на меня… Чёрт, что за дерьмо! У нас уже всё есть, прямо здесь. Зачем нам тратить на это деньги? Тебе что, хочется говорить, что это смонтировано на такой-то студии, со стеклянными стенами и диспетчерской? Мы никуда не пойдем, приятель. Под конец он смягчился.

Подвал в Нелькоте был достаточно большой, но он был разделен на отдельные бункеры. Не было хорошей вентиляции – так появился "Ventilator Blues"… Это был огромный дом. Иногда Чарли находился в комнате, а мне приходилось пройти четверть мили, чтобы найти его. Но, учитывая, что в основном это происходило в подземелье, работать там было очень весело. В первую неделю мы не знали, где сядет Чарли, потому что каждую ночь он пробовал разные кабины. Поэтому мы вынуждены были проверять каждую кабину. Вы не хотели добавлять электронное эхо, если оно не было нужно; вы хотели получить естественное эхо, и вы находили такое место, где оно звучит по-настоящему таинственно…
Мы записывались, начиная с вечера, до пяти или шести утра. Когда рассветало, я брал свою лодку. Несколько шагов через грот, вниз к причалу. Давайте возьмем Мандракс, и поплывем в Италию на завтрак. Мы просто запрыгивали в него, я, Бобби Киз, Мик, все, кто был “за”. Мы ездили в Ментон, итальянский город внутри Франции. Без паспортов, сразу за Монте-Карло. Как только всходило солнце, там отовсюду звучала музыка. Брали с собой кассетный плейер и включали то, что мы сегодня записали, проигрывали второй микс. Мы просто пришвартовывались к пристани, и получали прекрасный итальянский завтрак. Нам нравилось, как итальянцы готовят яйца и хлеб. Вы могли пересечь границу, и никто не знал об этом, и никому не было до этого дела, это давало нам ещё большее чувство свободы. Мы играли наш микс для итальянцев, чтобы посмотреть, как они это оценят. На обед мы плыли в Монте-Карло…

Всё побережье Средиземного моря, с его древними связями, представляло из себя подобие “главной улицы”, без границ. Это как столица страны, которая охватывает побережье Испании, и побережье Северной Африки, и всё Средиземноморское побережье. В основном это страны, которые протянулись на несколько миль вдоль моря. Все, кто живут на берегу - рыбаки, моряки, контрабандисты – представляют собой независимое сообщество, среди них есть греки, турки, египтяне, тунисцы, ливийцы, марокканцы, алжирцы и евреи. Эти старые связи не разделялись границами стран. Мы меняли курс и плыли в Антибы. Обычно мы выходили в Сен-Тропе, и все суки там были наши. Эта лодка могла развивать большую скорость. У нее был мощный двигатель. Когда Средиземное море спокойно, по нему можно плыть очень быстро. Летом 71-го каждый день в тех краях был просто чудесным. И вы не нуждались ни в какой навигации, нужно было просто плыть вдоль побережья. У меня никогда не было карты. Анита всегда отказывалась садиться на борт моего судна, она объясняла это тем, что я, видите ли, недостаточно знаком с подводными камнями. Она будет просто стоять на берегу и ждать сигнала бедствия, когда у нас кончится бензин. А у меня были такие соображения на этот счет: если они смогли пригнать авианосец в эту чёртову бухту, то я тоже найду возможность проплыть через нее. Единственное, что требовало повышенной бдительности, это когда я причаливал к берегу. Земля всегда опасна для лодки. Единственный раз мне пришлось проявить искусство управления судном, когда я пришвартовывался. В остальных случаях это было смешно.

Гавань Вилльфранш служила базой для американского флота, и в один прекрасный день посреди бухты появился огромный авианосец. Он плавал по Средиземноморскому побережью с развевающимся флагом в течение всего лета. И как только мы отплыли от нашей пристани, на нас повеяло запахом марихуаны, который доносился из иллюминаторов корабля. Со мной был Бобби Киз, и после завтрака мы подплыли к авианосцу и стали кружить вокруг него. Там было много моряков, очень радостных, оттого, что они не во Вьетнаме. Мы сидели в моём маленьком Мандраксе и принюхивались. "О, привет, ребята. Я чувствую запах..." И они бросили нам мешок травы. А в обмен мы рассказали им, какие бордели в городе самые лучшие. “Cocoa Bar”, “Brass Ring” были весьма хороши. Когда в город приплывали моряки, Вилльфранш преображался, все его темные улицы вдруг освещались яркими огнями, и он становился похож на Лас-Вегас. Многие заведения назывались на американский лад – “Кафе Дакота”, “Невада Бар” или “Техасский склон”. Все шлюхи из Ниццы, из Монте-Карло, из Канн съезжались туда на это время. Экипаж авианосца состоял из двух тысяч мужчин, сексуально возбужденных и готовых к службе. Этого было достаточно, чтобы привлечь туда всё южное побережье. Когда они уезжали из города, Вилльфранш вымирал.

Удивительно, что музыка, которую мы записали тогда в подвале, всё ещё продолжает жить, учитывая, что этот альбом не имел высокого рейтинга, когда он был выпущен впервые. Вещи, не вошедшие тогда в Exile on Main St., были выпущены в рамках переиздания в 2010 году. Музыка была написана в 1971-м, почти сорок лет назад, на тот момент, когда я пишу. "Rocks Off," "Happy," "Ventilator Blues," "Tumbling Dice," "All Down the Line" - это пяти струнная открытая настройка на максимум. Я реально начал внедрять свой фирменный стиль; я написал весь этот материал за несколько дней. Вдруг, на пяти струнах, песни как будто сами стали стекать с моих пальцев. Мой первый реальный опыт работы на пяти струнах был "Honky Tonk Women" двумя годами раньше. Ну, в то время это было интересно. Потом был "Brown Sugar", который мы написали за месяц до того, как уехали из Англии… Мы привезли в Неллькот много материала, который вынашивали некоторое время. Я бы поручил кому-нибудь придумывать названия или идеи. “Это называется 'All Down the Line', Мик. Я слышу, это приходит, all down the line… Иди”. Каждый день я приходил с парой новых песен. Одну из них мы брали в работу, а другую нет. Мик продолжал писать в таком же феноменальном темпе – очень подходящие для рок-н-ролла стихи, с легко запоминающимися фразами и повторениями. "All Down the Line" происходит непосредственно от "Brown Sugar", которую написал Мик. Почти все, что я должен был сделать, это придумать рифы и идеи, чтобы дать Мику направление для работы. Написать песню он вполне мог сам. Они должны были хорошо звучать в записи, и в то же время легко исполняться на сцене. Я был мясником, я резал мясо. Иногда ему это не нравилось. Ему не нравилась "Rip This Joint" – она была слишком быстрой. "Rip This Joint" по количеству ударов в минуту, это что-то вроде мирового рекорда. Возможно, только Литтл Ричард мог сыграть что-то быстрее. Некоторые названия песен, которые мы тогда написали, и которые не вошли в альбом, были эксцентричны: "Head in the Toilet Blues," "Leather Jackets," "Windmill," "I Was Just a Country Boy," "Dancing in the Light". Это, должно быть, придумал Мик. "Bent Green Needles," "Labour Pains," "Pommes de Terre" – ну, мы жили во Франции в то время. Мы написали "Torn and Frayed", котрую не часто исполняли, но она очень интересна и актуальна:

У Джо сильный кашель,
Да, и кодеин, чтобы лечить его.
Врач прописывает, аптека отпускает.
Кто поможет ему завязать?

Не считая "Sister Morphine", и некоторых редких ссылок на кокаин, мы никогда не писали песен о наркотиках. Это возникает в песнях по мере того, как это появляется в нашей жизни, то здесь, то там. Многие думали, что наши песни написаны о реальных людях и событиях. Предполагали, что "Flash" – это о героине, как будто бы это подразумевалось под словом "Jack". Но "Jumpin' Jack Flash" не имеет никакого отношения к героину. Несмотря на это мифы углубляются. Что бы ты ни написал, всегда кто-нибудь будет интерпретировать это по-своему, увидит скрытый смысл в песнях. Вот почему существует теория заговоров. Причина живучести этой теории состоит в том, что вы никогда не узнаете правду, отсутствие доказательств делает ее вечно актуальной. Никто никогда не собирался выяснять, обновлял я свою кровь или нет. Эту историю уже невозможно доказать, и если этого никогда не было, то я отказываюсь от этого. Но затем, читайте далее. Много лет я не касался этой горячей темы. В "Tumbling Dice" речь идет об игорном доме, в который превратился Неллькот – там были в ходу карточные игры и рулетка. Монте-Карло был за углом. Бобби Киз с парнями заходил туда раз или два. Мы играли в кости. Я признаю, что Мик написал "Tumbling Dice", но она является трансформацией более ранней версии – песни под названием "Good Time Women". Бывает, что у вас уже готова вся музыка, и есть классный рифф, не хватает только сюжета для песни. Но вдруг один парень, сидящий в комнате сказал: “мы бросали кости прошлой ночью…”, и этого было достаточно, чтобы родилась песня. “Катаешь меня”. Песня, это странная вещь. Немного мелодии, как в этой. Если песня удалась, значит удалась. Честно говоря, большинство песен, которые я написал, появились оттого, что я обнаруживал огромный пробел, ждущий своего заполнения; эта песня должна была быть написана еще сотни лет назад. Почему никто до сих пор не занял это маленькое пространство? Половина времени у меня уходит на то, что я ищу темы, которые до меня еще никто не затрагивал. И я говорю себе: чёрт возьми, я не понимаю, как это место могло остаться пустым? Это же так очевидно. Оно ведь смотрит прямо на тебя! Я заполняю пустые места.

Я понимаю теперь, что Exile был сделан в хаотических условиях, с применением инновационных способов записи, но тогда казалось, что это наименьшая проблема. Самая большая проблема, которая довлела над нами, была: будет ли у нас песня, и получится ли у нас нужный звук? Всё остальное было второстепенным. Вы можете услышать конец вырезанной записи, где я говорю: “Ну что ж, закончим. Это такая давняя история.” Но ты удивляешься, когда тебя ставят прямо под удар, и ты должен сделать что-нибудь, и все смотрят на тебя и ждут, о’кей, а что же дальше? Ты сам поставил себя на линию огня – дайте мне повязку на глаза и последнюю сигарету, и вперёд. И ты удивляешься, как много исходит из тебя, прежде, чем ты умрешь. Особенно когда ты обманываешь остальных участников группы, которые думают, что ты точно знаешь, что нужно делать, а ты в это время чувствуешь себя слепым, как летучая мышь, и у тебя нет никаких идей. Но тебе нужно просто довериться самому себе. Тогда что-нибудь придет. Ты придумываешь одну строчку, берешь гитару и играешь ее, затем другие строчки приходят. Предполагается, что здесь-то и лежит твой талант. Он не в том, чтобы тщательно разбираться, как построить Spitfire [ Spitfire – истребитель времен второй мировой войны (прим. перев.) ]. Я сваливался, как всегда, около десяти часов утра, вставал в четыре часа дня, соблюдая обычный распорядок. В любом случае, никто не собирался раньше, чем зайдет солнце. Поэтому у меня была пара часов, чтобы обдумать или прослушать то, что мы записали прошлой ночью, и я мог начать работать с того места, на котором мы вчера остановились. Или, если мы вчера закончили песню, то это означало, что парни придут немного позже. И ты иногда начинал паниковать, потому что понимал, что тебе нечего им предложить. Всегда было такое чувство, что эти парни ждут материала, как будто он приходит от богов, хотя в реальности это исходило от Мика или от меня. Когда вы смотрите документальный фильм об Exile, он дает представление о том, как у нас спонтанно возникали остановки в работе и как мы сидели в бункере по несколько часов, пока у нас что-нибудь не получится, пока мы не настроимся на это, и пока мы не начнем доверять тому, что исходит “с небес”. Так это изображено в фильме, и что-то могло происходить именно так, но спросите у Мика. Он и я смотрели друг на друга: что мы дадим им сегодня? Какие боеприпасы есть у нас на сегодняшний день, детка? Потому что мы знали, что наша работа будет продолжаться, пока у нас есть песни, пока есть что играть. Мы могли время от времени делать остановки, и решали поработать над вчерашним материалом, сделать наложения. Но, как правило, мы оба, Мик и я, считали своим долгом сочинить новую песню, новый рифф, придумать новую идею, или ещё лучше, две. Мы были плодовиты. Мы тогда считали невозможным, если мы не будем сочинять что-нибудь новое каждый день или каждые два дня…
Мы понимали, что с хорошей группой нам достаточно одной искры идеи, и раньше, чем наступит вечер, из этого могла получиться прекрасная вещь. Песня "Casino Boogie" возникла у нас оттого, что мы с Миком совсем заработались, и у нас иссякли идеи. Мик смотрит на меня, и мне приходит на ум старый метод Билла Берроуза – метод вырезок. Давай вырезать заголовки из газет, и вырывать страницы из книг, а потом побросаем их на пол, и посмотрим, что из этого получится. Эй, мы, очевидно, сейчас не в настроении писать песню обычным способом, так что давай попробуем чужой метод. Так получилась "Casino Boogie". С тех пор мы больше не использовали этот метод, и я удивляюсь этому, честно говоря. Но тогда это было отчаяние. Одна фраза отскакивает от другой, и вдруг это приобретает смысл, хотя эти фразы совершенно не связаны между собой, но они вызывают какие-то чувства. Это прекрасный способ, если вам нужно написать какой-нибудь текст для рок- или поп-песни.

Гротескная музыка,
печальная, как миллион долларов.
Никакой тактики,
совершенно нет времени.

Левым ботинком шаркаю,
правым ботинком ступаю неслышно,
Проваливаюсь в песок.
Исчезающая свобода,
батареи греют.
Следи за той чёрной шляпой.
Палец дрожит,
совершенно нет времени.

Один чудесный пример, когда песня слетела ко мне на крыльях “с небес” - "Happy". Мы начали работать над ней после обеда, и через четыре часа она уже была готова. В полдень ее еще не существовало в природе, а в четыре часа она уже была у нас на кассете. Это не была запись, сделанная Rolling Stones. Официально она считается песней Rolling Stones, но на самом деле ее сыграли: Джимми Миллер на барабанах, Бобби Киз на баритон-саксофоне, а затем я наложил бас и гитару. Мы просто сидели и ждали, когда все соберутся на вечернюю репетицию, и мы подумали, раз уж мы всё равно сидим здесь, давайте попробуем что-нибудь сочинить, и посмотрим, что у нас получится. Я написал ее в тот же день. Мы сыграли ее, и подумали, что, возможно, мы запишем ее позже с другими парнями. Я решил попробовать сыграть ее на слайд-гитаре, на пяти струнах, и вдруг песня получилась, просто такая, как есть. Когда все собрались, она была уже готова. Как только к тебе приходит что-то, ты просто выпускаешь это в свободный полет.

Да, после захода солнца у меня никогда не остаётся ни доллара,
Деньги вечно прожигают мне карманы.
Никогда я не радовал училку,
Никогда не упускал второго шанса, о нет.
Мне нужна любовь, чтоб всегда быть счастливым…

Это просто приходит само, слетая с языка. Когда ты записываешь эту хрень, ты ставишь микрофон прямо перед собой, и высказываешь всё, что приходит в голову. Я написал стихи "Happy", но не знаю, откуда они пришли.

Никогда не выходил из самолётов,
Когда я мог улететь обратно домой.

Это была просто аллитерация, попытка придумать историю. Здесь просматривается некая сюжетная линия, хотя во многих моих песнях с трудом можно найти сюжет. Но вот ты сидишь без денег, и наступил вечер. И ты хочешь куда-нибудь пойти, но куда пойдешь с пустыми карманами? Мне нужна любовь, чтоб всегда быть счастливым, потому настоящая любовь дается нам даром! Нам не приходится платить за нее. Мне нужна любовь, чтобы быть счастливым, потому что я растратил на хрен все деньги, и у меня ничего не осталось, а сейчас ночь, и мне хочется хорошо провести время, но я не могу получить того, что хочу. Поэтому, детка, мне нужна любовь, чтобы быть счастливым. Детка, неужели ты не осчастливишь меня?...
Я был бы счастлив, если бы и другие песни приходили ко мне так же легко, как "Happy". Великие песни пишутся сами. Ты просто руководствуешься своим чутьем или слухом. Особого мастерства здесь не нужно. Игнорируй интеллект, игнорируй всё; просто следуй за этим туда, куда оно тебя ведет. Ты не говоришь ничего от себя, но вдруг приходит озарение: “О, я знаю, как это делается”, и ты не можешь в это поверить, ты считаешь, что ничто не может прийти просто так, ниоткуда. Ты думаешь, откуда я мог стащить это? Нет, нет, это оригинал – ну, это оригинал в той степени, в какой я получил его. И ты понимаешь, что песни пишутся сами. Ты просто проводник. Нельзя сказать, что я не работал над этим. Над некоторыми из них нам пришлось потрудиться. Некоторые писались по три, по пять лет, и так и остались до сих пор незаконченными. Ты можешь написать песню, но это еще только половина дела. Вопрос в том, каким будет звук, какой здесь нужен темп, какой ключ, и сможем ли мы все сыграть это? "Tumbling Dice" получилась у нас за несколько дней. Когда вы слушаете музыку, вы можете сказать, какую часть в ней составляет расчет, а какую свободный полет. Вы не можете быть в свободном полете всё время. И вы реально понимаете, как много приходится расчитывать, и как немного вы можете вложить в нее. Вряд ли получится наоборот. Ведь я должен укротить этого зверя, так или иначе. Но как его приручить? Может лаской, а может кнутом? Я покажу тебе, я задам тебе скорость, вдвое быстрее, чем я написал! Вот такие отношения у тебя с твоими песнями. Так ты разговариваешь с этими ублюдками. Я не отпущу тебя, пока я тебя не закончу, о’кей? И всё в таком духе. Или иногда ты просишь у них прощения: извините меня за это. Они такие смешные, они как дети. Но песня должна идти от сердца. Я никогда над ними не задумываюсь. Я просто достаю гитару, или сажусь к роялю, и разрешаю им приходить ко мне. Что-нибудь обязательно придет. А если нет, то мне приходится играть чьи-то чужие песни. И я никогда не сажусь играть с мыслью: “Сейчас я напишу песню”. Когда я в первый раз понял, что я могу это делать, я сомневался, получится ли у меня это ещё раз. Потом я обнаружил, что они сами катятся у меня с пальцев, как жемчужины. У меня никогда не было трудностей с написанием песен. Это всегда было для меня удовольствием. Это чудесный дар, и я не знаю, откуда он у меня. Я всегда удивлялся этому.

Грэм Парсонс

Как-то раз в июле к нам в Неллькот приехал Грэм Парсонс со своей невестой Гретхен. Он уже работал над песнями для своего первого сольного альбома. Мы много общались с ним в течение двух лет, и еще тогда у меня было ощущение, что этот человек скоро запишет что-то стоящее. И это факт, он изменил лицо кантри-музыки, он достаточно долго над этим работал. Где бы мы ни оказывались с ним вдвоем, мы всегда играли. Мы играли всё время, и сочиняли что-нибудь. Трудно даже описать, как Грэм любил музыку. Это было всё, чем он жил. И не только своей музыкой, но музыкой в целом. Он как и я, просыпался с утра с Джорджем Джонсом, а в следующий раз просыпался уже с Моцартом. Я многим обязан Грэму, от него я перенял этот стиль написания мелодий и стихов, характерный для Bakersfield, который отличался от сладкозвучного стиля Нэшвилла, традиция которого шла от иммигрантов, работающих на фермах и на нефтяных скважинах, по крайней мере его истоки были в 50-х, 60-х годах. Через это кантри-музыка пришла в Stones. Вы можете слышать это в "Dead Flowers," "Torn and Frayed," "Sweet Virginia" и "Wild Horses". Прежде, чем мы сами записали эти песни, мы дали их Грэму, для записи на студии Flying Burrito Brothers.
У нас с Грэмом были большие планы, или по крайней мере, большие надежды. Когда тебе с кем-то так хорошо работается, ты думаешь: парень, впереди у нас годы, нам некуда торопиться, это не горит. Мы могли сделать вместе по-настоящему хорошие вещи. И вы надеетесь, что это будет развиваться. Как только мы переживем следующую “холодную индейку”, мы придумаем что-нибудь реально клёвое! Мы считали, что всё мировое время принадлежит нам.

Кейт Ричардс и Грэм Парсонс

Мик невзлюбил Грэма Парсона. Окружающие нас люди заметили это гораздо раньше, чем я. Они рассказывали, как Мик всячески старался сделать так, чтобы Грэм чувствовал себя некомфортно в нашем доме, флиртовал с Грэтхен, чтобы оказать на него давление, ясно давая ему понять, что он здесь нежеланный гость. Стенли Бут вспоминает, что Мик ходил вокруг Грэма, как “тарантул”. Когда я играл и писал песни с кем-нибудь другим, Мику это казалось предательством, хотя он никогда не говорил это напрямую. И это никогда не приходило мне в голову в то время. Я просто расширяю свой круг общения. Я всё время с кем-то тусуюсь, встречаюсь с людьми. Но я ведь не мешал Мику сидеть с Грэмом, играть и петь с нами. Это всё, что мы хотели делать вместе с Грэмом. Это были только песни, одна следовала за другой. Грэм и Грэтхен узжали от нас с каким-то нехорошим чувством, хотя надо сказать, что Грэм был тогда не в лучшей физической форме. Я точно не помню всех обстоятельств его отъезда. Я отстранялся от всяческих драматических событий, которые происходили в нашем переполненном доме.